но!  Он  даже  не  представлял  себе,  как
необходимо ему было сейчас подкрепиться. Ноэль отошла от шкафчика,  держа  в
руках стакан и кусочек бисквита.
     - Ну вот, теперь ты выглядишь лучше. А  сейчас  поезжай  домой,  возьми
такси, если сумеешь найти; и скажи Грэтиане,  чтобы  она  тебя  кормила  как
следует, иначе от тебя скоро останется один дух; а с духом, но без  тела  ты
не сможешь выполнять свой долг, вот что!
     Пирсон улыбнулся и допил шампанское. Ноэль взяла у него стакан.
     - Сегодня ты мой ребенок, и я отправляю тебя спать. Не тревожься, папа;
все будет хорошо! - И, взяв его за руку, она спустилась с ним по лестнице и,
стоя в дверях, послала ему вслед воздушный поцелуй.
     Он шел как во сне. Дневной свет еще не угас, но луна уже всходила,  она
была на ущербе; прожекторы начали свои ночные  прогулки  по  небу.  То  было
небо, заселенное призраками и тенями; и оно как нельзя лучше соответствовало
мыслям, которые владели Пирсоном. А, может быть, все это - перст Провидения?
Почему бы ему не уехать во Францию? В самом деле -  почему  нет?  Его  место
займет кто-нибудь другой, кто лучше его понимает человеческое сердце,  знает
жизнь; а он пойдет туда, где смерть делает все простым и ясным, - уж  там-то
он не потерпит неудач. Он шагал все  быстрее  и  быстрее,  полный  какого-то
пьянящего облегчения. Тэрза и Грэтиана позаботятся о Нолли  лучше,  чем  он.
Нет, право же, так предначертано свыше! Город был весь в лунном  свете;  все
вокруг стало какого-то сине-стального цвета, даже воздух; это был  сказочный
город - город мечты, н он шел этим  городом,  весь  охваченный  волнением  и
восторгом. Скоро он будет там, где сложили свою голову этот бедный мальчик и
миллионы других; там, где грязь и разрывы снарядов,  где  обожженная,  серая
земля, разбитые деревья, где каждый день повторяются муки Христовы, где  ему
самому так часто хотелось очутиться  в  эти  последние  три  года.  Да,  так
предуказано свыше!
     Навстречу ему шли две женщины; увидев его, они переглянулись, и готовые
сорваться слова "Проклятый ворон" замерли у них на губах.

ГЛАВА VIII

     У Ноэль стало легче на душе, словно она  одержала  важную  победу.  Она
нашла немного консервированного мяса, положила его на кусок бисквита,  жадно
съела и допила остаток шампанского. Потом стала искать  сигареты  и  наконец
села за пианино.  Она  играла  старые  песенки:  "Есть  таверна  в  городе",
"Полюбил я красавицу", "Мы косим ячмень", "Клементина", "Долина Шотландии" -
и напевала, вспоминая слова. Она чувствовала, как быстро течет  кровь  в  ее
жилах, и один раз вскочила  и  немного  покружилась  в  танце.  Потом,  став
коленями на подоконник, выглянула на улицу и тут же услышала, как  открылась
дверь. Не оборачиваясь, она крикнула:
     - Ну разве не великолепная ночь! Папа был здесь. Я угостила  его  твоим
шампанским, а остальное допила сама...
     Но тут она увидела в дверях фигуру, слишком высокую для  Лилы.  Мужской
голос сказал:
     - Простите. Это я, Джимми Форт.
     Ноэль вскочила на ноги.
     - Лилы нет дома, она скоро будет; уже начало одиннадцатого.
     Он стоял неподвижно посреди комнаты.
     - Может быть, присядете? Не хотите ли сигарету?
     - Спасибо.
     При свете зажигалки она  ясно  разглядела  выражение  лица  Форта.  Это
наполнило ее каким-то веселым злорадством.
     - Я ухожу, - сказала она. - Передайте, пожалуйста, Лиле, что  я  решила
не оставаться.
     Она подошла к дивану и взяла шляпу. Надев ее,  она  увидела,  что  Форт
подошел к ней вплотную.
     - Ноэль... Вы не возражаете, что я вас так называю?
     - Нисколько.
     - Не уходите; я сам уйду.
     - О нет! Ни за что на свете! - Она пыталась проскользнуть мимо него, но
он схватил ее за руку.
     - Пожалуйста! Останьтесь хоть на одну минуту!
     Ноэль стояла, не двигаясь, и смотрела на него; он все еще держал ее  за
руку. Потом спросил тихо:
     - Вы не можете сказать мне, почему вы пришли сюда?
     - О, просто повидать Лилу!
     - Значит, дома стало совсем невозможно, не правда ли?
     Ноэль пожала плечами.
     - Вы сбежали, да?
     - От кого?
     - Не сердитесь; вы не хотели доставлять неприятности отцу?
     Она кивнула.
     - Я знал, что дойдет до этого. Что же вы собираетесь делать?
     -  Жить  в  свое  удовольствие.  -  Она  чувствовала,  что  это  звучит
легкомысленно, но ей именно этого и хотелось.
     - Это нелепо. Не сердитесь! Вы совершенно правы. Только надо  поступать
разумно, да? Сядьте!
     Ноэль попыталась освободить свою руку.
     - Нет, сядьте, пожалуйста.
     Ноэль села. Но когда он отпустил ее, она рассмеялась.  "На  этом  самом
месте он сидел с Лилой, и здесь же  они  будут  сидеть,  когда  я  уйду",  -
подумала она.
     - Все это страшно забавно, - сказала она.
     - Забавно? - пробормотал он  со  злостью.  -  Много  забавного  в  этом
забавном мире.
     Она услышала, как неподалеку  остановилось  такси,  и  подобрала  ноги,
готовясь твердо опереться ими о пол, когда вскочит. Успеет она,  прежде  чем
он схватит ее за руку, проскользнуть мимо него и добежать до такси?
     - Если я сейчас уйду, вы обещаете мне оставаться здесь до прихода Лилы?
- спросил Форт.
     - Нет.
     - Это глупо. Ну же, обещайте!
     Ноэль  покачала  головой.  Его  озабоченность  доставляла  ей  какое-то
недоброе удовлетворение.
     - Лиле везет, правда? Ни детей, ни мужа, ни отца, никого. Чудесно!
     Она увидела, как он поднял руку, словно обороняясь от удара.
     - Бедная Лила! - сказал он.
     - Почему вы ее жалеете? У нее свобода! И у нее вы!
     Она знала, что ее слова больно ранят его, но ей и хотелось сделать  ему
больно.
     - Не вам ей завидовать.
     Едва он сказал это, как Ноэль заметила, что кто-то стоит в дверях.
     Она вскочила и выпалила одним духом.
     - О! Это ты, Лила? Приходил папа, и мы выпили твое шампанское.
     - Отлично! А вы так и сидите в темноте?
     Ноэль почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. Вспыхнул свет, и Лила
шагнула вперед. В своем платье  сестры  милосердия  она  выглядела  особенно
бледной, спокойной и сдержанной, полные губы ее были крепко сжаты. Но  Ноэль
заметила, как вздымается ее грудь. Стыд,  уязвленная  гордость  поднялись  в
девушке. Почему она не убежала? Зачем позволила поймать себя в ловушку? Лила
подумает, что она кружит ему голову! Это ужасно!  Отвратительно!  Почему  он
ничего не говорит? Почему все молчат?
     - Я не ждала вас, Джимми, - промолвила Лила. - Я рада, что вам не  было
скучно. Ноэль останется здесь на ночь. Дайте мне сигарету. Садитесь  оба.  Я
страшно устала!
     Она опустилась в кресло, откинулась назад  и  положила  ногу  на  ногу;
Ноэль глядела на нее с восхищением. Форт подал ей огня; рука его дрожала, он
казался жалким и обиженным.
     -  Дайте  и  Ноэль  сигарету  и  задерните  шторы,  Джимми.   Поскорее.
Собственно, это все равно, но на улице светло как днем. Садись, дорогая.
     Но Ноэль не села.
     - О чем же вы разговаривали? О любви, о китайских фонариках или  только
обо мне?
     При этих словах Форт, который задергивал штору, обернулся; его  высокая
фигура неуклюже вырисовывалась на фоне  стены.  Ему  была  чужда  какая-либо
дипломатия, и он выглядел так, словно его отхлестали. Если бы  на  его  лице
появились рубцы, Ноэль не была бы удивлена.
     Он сказал, мучительно подыскивая слова:
     - Я и сам не знаю, о чем мы говорили; мы только начали беседовать.
     - Весь вечер еще впереди, - сказала  Лила.  -  Продолжайте,  а  я  пока
переоденусь.
     Она встала и с сигаретой во рту отправилась в другую комнату.  Проходя,
она бросила взгляд на Ноэль. Что крылось за этим взглядом, девушка не  могла
себе уяснить. Так могло смотреть, пожалуй, подстреленное  животное  -  здесь
был и какой-то затаенный вопрос, и упрек, и гнев, и в то же время  гордость,
и трепет угасания. Когда дверь закрылась, Форт начал шагать по комнате.
     - Идите к ней! - крикнула Ноэль. - Вы ей нужны. Разве вы не  понимаете,
как вы ей нужны?
     И прежде чем он успел двинуться, она была у двери, сбежала по  лестнице
и вышла на лунный свет. Чуть  подальше  отъезжало  такси;  она  подбежала  и
крикнула:
     - Куда-нибудь! На Пикадилли! - И, вскочив в машину,  забилась  в  угол,
откинувшись на спинку сиденья.
     Несколько минут она не могла прийти в себя,  потом  почувствовала,  что
больше не может сидеть в машине, остановила ее и вышла. Где она? Бонд-стрит!
Она бесцельно побрела по этой узкой улице, такой  оживленной  днем  и  такой
пустынной ночью. Ах, как скверно! Ничего не было сказано -  ничего,  но  все
словно проступило наружу в поведении Лилы и ее самой.  Ноэль  казалось,  что
она потеряла и гордость  и  достоинство,  словно  ее  уличили  в  воровстве.
Веселое возбуждение испарилось, осталось только горестное беспокойство.  Что
бы она ни делала, все кончается плохо - почему так всегда  получается?  Свет
луны падал меж высоких домов, и в голове  у  нее  родились  странные  мысли.
"Фея" - так назвал ее отец. Она рассмеялась. "Нет,  я  не  пойду  домой",  -
подумала она. Ей надоела длинная улица, она свернула в сторону и  неожиданно
очутилась на Ганновер-сквер. Посреди площади стояла церковь,  серо-белая,  в
которой когда-то  венчался  ее  троюродный  брат,  а  она,  пятнадцатилетняя
девочка, была подружкой невесты. Казалось, она видит все снова - свой наряд,
лилии в руках, стихари хористов,  платье  невесты  -  ив  лунном  свете  все
кажется совсем сказочным! "Интересно, какой она стала? - подумала Ноэль. - А
он, наверное, убит, как Сирил". Она ясно увидела лицо  отца,  который  тогда
венчал молодых, и услышала его  голос:  "В  добре  ив  зле,  в  богатстве  и
бедности, в  болезнях  и  здравии  вы  соединяетесь  до  самой  смерти".  Ей
почудилось, что лунный свет,  падающий  на  церковь,  словно  вздрагивает  и
движется - наверное там летают кем-то  вспугнутые  голуби.  Но  тут  видение
свадьбы исчезло, и перед Ноэль встали лица мосье Барра, понуро  сидящего  на
стуле, и Чики, баюкающей куклу. "Все спятили, mademoiselle, немного спятили.
Миллионы людей с чистой душой, но все  чуть-чуть  сумасшедшие,  знаете  ли".
Потом перед нею появилось лицо Лилы, ее взгляд. Она  опять  ощутила  горячее
прикосновение руки Форта к своей и торопливо пошла вперед, потирая эту руку.
Она свернула на Риджент-стрит. Овальный купол Квадранта словно плыл по  небу
небывалой синевы, оранжевые блики затененных  фонарей  придавали  всему  еще
большую призрачность. "О любви и  о  китайских  фонариках..."  "Мне  хочется
кофе", - подумала она вдруг. Она  была  недалеко  от  того  кафе,  куда  они
заходили с Лавенди. Войти? А почему бы и нет? Нужно  же  где-нибудь  поесть.
Ноэль остановилась у вращающейся стеклянной клетки. Но не успела она войти в
нее, как  вспомнила,  какое  отвращение  было  на  лице  Лавенди,  вспомнила
накрашенных женщин,  зеленый  напиток,  пахнущий  мятой,  и  остановилась  в
смущении. Она сделала полный круг во вращающейся клетке и  со  смехом  вышла
снова на улицу. Там стоял высокий молодой человек в хаки. "Привет! -  сказал
он. - Пойдем потанцуем!" Она вздрогнула, отскочила  в  сторону  и  пустилась
бежать. Она пронеслась мимо какой-то женщины, взгляд которой  словно  опалил
ее. Женщина возникла как привидение  из  развалин  -  горящие  глаза,  грубо
напудренные щеки, обвисшие красные губы. У Ноэль мороз пробежал по  коже,  и
она помчалась дальше, понимая, что спасение только в быстроте... Но не может
же она ходить по городу всю ночь! Поезда в Кестрель не будет до утра;  да  и
хочет ли она поехать туда и окончательно истерзать  там  сердце?  Вдруг  она
вспомнила о Джордже: почему бы. не. поехать к нему? Он-то лучше  знает,  как
ей поступить. Она постояла у подножия ступенек колонны Ватерлоо. Было тихо и
пустынно. Огромные здания, белые от луны, сказочно-голубые  деревья.  От  их
цветущих верхушек веяло легким ароматом. Лунная ночь пробуждала в  Ноэль  то
состояние одержимости, которое заставило ее  отца  назвать  ее  "феей".  Она
почувствовала себя маленькой и легкой, словно ей ничего не  стоило  пролезть
через кольцо, снятое с пальца.  Слабые  полоски  света  проступали  из  окон
Адмиралтейства. Война! Как бы ни. были прекрасны ночи, как бы ни  благоухала
сирень- война продолжается. Она отвернулась и прошла под аркой,  направляясь
к вокзалу. Только что прибыл поезд с ранеными, и она стояла в  шумной  толпе
встречающих и смотрела, как подъезжают санитарные  автомобили.  От  волнения
слезы заполнили ее глаза и покатились  по  щекам.  Мимо  нее  проплывали  на
носилках раненые, тихие, вялые, серые, один за другим, и  каждого  провожали
крики "ура". Потом все кончилось, и она смогла войти  в  здание  вокзала.  В
буфете она взяла большую чашку кофе и булочку. Потом записала, когда отходит
самый ранний поезд, разыскала зал ожидания для женщин, забилась в  уголок  и
стала пересчитывать деньги в кошельке.  Два  фунта  пятнадцать  шиллингов  -
достаточно, чтобы взять номер в гостинице, если  бы  она  захотела.  Но  без
багажа - это покажется  подозрительным.  Вполне  можно  выспаться  здесь,  в
уголке. А как поступают те девушки, у которых нет ни денег, ни друзей и не к
кому обратиться за помощью? Прислонившись к стене  этой  пустой,  окрашенной
масляной краской, неприветливой комнаты, она размышляла, и ей казалось,  что
она видит всю жестокость и бездушие  жизни,  видит  ясно  и  отчетливо,  как
никогда, яснее даже, чем в дни, когда она  готовилась  стать  матерью.  Как,
однако, ей всегда везло, да и сейчас везет! Все так добры к ней. Она никогда
не знала настоящей нужды или несчастий. Но как ужасно положение женщин -  да
и мужчин, - у которых никакой опоры, ничего, кроме собственных рук и надежды
на счастливый случай! У той женщины с горящими глазами,  должно  быть,  тоже
никого и ничего нет. А люди, которые родились больными?  А  миллионы  женщин
вроде тех, которых они  с  Грэтианой  посещали  иногда  в  бедных  кварталах
прихода своего  отца,  -  теперь  словно  впервые  перед  ней  по-настоящему
раскрывалась их жизнь... Потом  она  вспомнила  Лилу  -  Лилу,  которую  она
ограбила. Хуже всего было то, что, несмотря на угрызения совести и жалость к
Лиле, она ощущала какое-то удовлетворение. Она же не  виновата  в  том,  что
Форт не любит Лилу, а полюбил ее! А он  ее  любит  -  она  это  чувствовала.
Знать, что тебя любит кто-то, - это так приятно! Но как все  это  ужасно!  И
причиной всему - она. Но ведь она и пальцем не  пошевелила,  чтобы  привлечь
его. Нет! Она ни в чем не виновата.
     Ей вдруг очень захотелось спать, и она закрыла глаза. И понемногу к ней
пришло сладостное ощущение - она склоняется кому-то на плечо, как склонялась
ребенком на плечо отца, когда они возвращались из  далекого  путешествия  по
Уэльсу или Шотландии. Ей даже показалось, что влажный, мягкий западный ветер
дует ей в лицо, и она вдыхает запах куртки из грубой шерсти, и  слышит  стук
копыт и шум колес, и погружается в темноту. В полудремоте ей стало казаться,
что это не отец, а кто-то другой, кто-то другой... И потом все исчезло...

ГЛАВА IX

     Она проснулась от гудка паровоза и испуганно огляделась по сторонам.  У
нее совершенно онемела шея. Болела голова, все тело ломило. Вокзальные  часы
показывали начало шестого. "Ах, если бы выпить чашку чая! - подумала она.  -
Все равно мне нечего здесь делать". Умывшись, она сильно растерла  шею,  чай
освежил ее,  я  ей  снова  захотелось  ехать,  все  равно  куда.  До  поезда
оставалось не меньше часа, можно было прогуляться  и  согреться;  она  пошла
вниз, к реке. Там еще стоял утренний туман, все казалось странным и  немного
таинственным; но уже то и дело мимо проходили люди, направляясь  на  работу.
Ноэль шла и глядела, как течет вода под  клубящимся  туманом,  как  над  ней
парят и кружатся чайки. Она дошла до Блэкфрайерского моста, потом  повернула
назад и уселась на  скамейку  под  платаном  как  раз  в  ту  минуту,  когда
выглянуло солнце. На скамейке уже сидела  маленькая  изможденная  женщина  с
одутловатым желтым лицом, сидела так тихо  и,  казалось,  не  видела  ничего
вокруг себя, что Ноэль захотелось узнать, о чем может  думать  эта  женщина.
Пока Ноэль смотрела на нее, лицо женщины сморщилось и слезы  потекли  по  ее
щекам; набравшись смелости, Ноэль подсела ближе и спросила:
     - Скажите, что с вами?
     Слезы, перестали течь, словно  их  остановил  вопрос  девушки.  Женщина
поглядела по сторонам, у нее  были  маленькие,  серые,  терпеливые  глаза  и
странный, почти без переносицы, нос.
     - У меня родился ребенок. Он умер... Отец его погиб во Франции. Я  шла,
чтобы утопиться. Но я испугалась воды, и теперь никогда не решусь на это.
     "Никогда не решусь на это"... Эти слова потрясли Ноэль.  Она  протянула
руку вдоль спинки скамьи и положила ее на костлявое плечо женщины.
     - Не плачьте!
     - Это был мой первенький. Мне тридцать восемь. У меня  уже  никогда  не
будет другого. Ах, почему я не утопилась!
     Лицо ее опять сморщилось, и  по  щекам  потекли  слезы.  "Да,  ей  надо
поплакать, - подумала Ноэль, - ей надо поплакать, от этого ей станет легче".
И она погладила плечо  маленькой  женщины,  от  которой  шел  запах  старой,
слежавшейся одежды.
     - Отец моего ребенка тоже убит во Франции, - сказала Ноэль, помолчав.
     Маленькие печальные серые глаза уставились на нее с любопытством.
     - Правда? У вас есть ребенок?
     - Да. О, да!
     - Я рада этому. Это ведь так горько - потерять ребенка, правда? По  мне
уж лучше потерять мужа.
     Солнце теперь ярко освещало это  удивительно  терпеливое  лицо;  однако
Ноэль даже солнечный свет казался оскорбительным.
     - Могу ли я чем-нибудь помочь вам? - прошептала она.
     - Нет, спасибо, мисс. Я пойду домой. Я живу недалеко. Благодарю вас.
     И, бросив на Ноэль еще один растерянный  взгляд,  женщина  пошла  вдоль
набережной. Когда она пропала из виду, Ноэль вернулась на станцию. Поезд уже
подали, и она вошла в вагон. Там было  трое  пассажиров,  все  в  хаки;  они
сидели молча, сумрачные, как все люди, которым  пришлось  рано  подняться  с
постели. Один был высок, черен,  лет  тридцати  пяти;  второй  -  небольшого
роста, лет пятидесяти, с остриженными  редкими  седыми  волосами;  третий  -
среднего роста, наверно, ему было за шестьдесят, на его мундире  красовалась
колодка со множеством разноцветных  ленточек;  у  него  была  лысая,  узкая,
красивой формы голова с седыми, зачесанными назад волосами, сухие черты лица
и висячие усы в духе старой военной школы. На него и смотрела  Ноэль.  Когда
он выглядывал в окно или задумывался, ей нравилось его  лицо;  но  когда  он
поворачивался к контролеру или разговаривал со своими спутниками, оно  почти
переставало ей нравиться. Казалось, у этого  старика  две  души  -  одну  он
хранит для себя, а в другую облекается  каждое  утро,  чтобы  встретиться  с
внешним миром. Военные разговаривали о  каком-то  трибунале,  в  котором  им
предстояло заседать. Ноэль не слушала, но слово-другое изредка доносилось до
ее ушей.
     - Сколько их сегодня? - услышала она вопрос старика.
     Невысокий стриженый ответил:
     - Сто четырнадцать.
     Ноэль еще живо помнила  маленькую  бедную  женщину,  переживавшую  свое
горе, и невольно вся съежилась, глядя на  этого  старого  солдата  с  тонким
красивым  лицом;  в  его  твердых  и  спокойных  руках  была   судьба   "ста
четырнадцати"; и, возможно, это происходит ежедневно.  Может  ли  он  понять
несчастья или нужды этих людей? Нет, конечно, не может! Она  вдруг  увидела,
что он оценивающе разглядывает ее своими острыми глазами. Знай он ее  тайну,
он, наверное, сказал бы: "Девушка из хорошего дома, а так поступает! О  нет,
это... это просто ни на что не похоже!"
     Она почувствовала, что готова от стыда провалиться сквозь  землю.  Нет,
пожалуй, он думает о другом: "Такая молодая - и