улыбку;  но  тут  же  улыбка  погасла  и  глаза
застыли. Это испугало ее, и она поспешно вышла.
     Пирсон вспомнил все. Несколько минут он лежал, глядя в  пространство  и
ничего не видя, потом встал, машинально сложил плед  и  посмотрел  на  часы.
Восемь! Он поднялся по лестнице и, постучав, вошел к Ноэль.
     Шторы были подняты, но она еще лежала в постели. Он стоял и смотрел  на
нее.
     - Счастливого Нового года тебе, дитя мое, - сказал он и весь  задрожал,
словно его била лихорадка. Она выглядела так молодо и невинно -  круглолицая
и свежая после ночного сна. И у него снова вспыхнула  мысль:  "Наверно,  это
мне приснилось!" Она не двинулась, на щеках  ее  проступил  слабый  румянец.
Нет, не сон!.. Не сон!.. И он сказал прерывающимся голосом:
     - Я не могу поверить. Я... я  надеялся,  что  неправильно  понял  тебя.
Может быть, я не расслышал, Нолли? Может быть...
     Она только покачала головой.
     - Скажи мне все, - попросил он. - Ради бога!
     Он увидел, как зашевелились ее губы, и уловил ее шепот:
     - Больше не о чем говорить. Грэтиана и  Джордж  знают,  и  Лила  знает.
Сделанного не воротишь, папа! Быть может, я и не поступила бы так,  если  бы
ты не запретил мне и Сирилу пожениться. А  теперь  я  иногда  чувствую  себя
счастливой, потому что у меня останется хоть что-нибудь  от  него...  -  Она
подняла на него глаза. - В конце концов какая разница, право же! Только  что
нет кольца на пальце. Не стоит разговаривать со мной об этом - я тоже думаю,
думаю дни и ночи. И знаю заранее, что ты можешь сказать. Я и сама  себе  это
говорила. Теперь уже ничего не поделаешь, лишь бы все обошлось хорошо.
     Она высунула горячую руку из-под одеяла и крепко сжала его пальцы. Щеки
ее пылали, глаза горели.
     - Ах, папа! У тебя такой усталый вид! Ты, наверное, не ложился!  Бедный
папочка!
     От прикосновения ее горячей руки, от этих слов "бедный папочка" у  него
на глазах выступили слезы. Они медленно скатились на  бороду,  и  он  закрыл
лицо рукой. Она еще крепче, почти судорожно сжала его руку и вдруг  поднесла
ее к губам, поцеловала и отпустила.
     - Не надо, - сказала она и отвернулась.
     Пирсон подавил волнение и ответил почти спокойно:
     - Ты хочешь остаться дома, дорогая, или поехать куда-нибудь?
     Ноэль заметалась по подушке, словно ребенок в  бреду,  которому  волосы
попали в глазами рот.
     - Ах, я не знаю; да и какое это имеет значение!
     - А если в Кестрел? Может быть, тебе поехать туда? Твоя тетя... Я  могу
ей написать. - Ноэль  несколько  мгновений  смотрела  на  него,  охваченная,
видимо, какой-то внутренней борьбой.
     - Да, - сказала она наконец. - Я поеду. Но только  если  там  не  будет
дяди Боба.
     - Дядя может приехать сюда и пожить со мной. Она  снова  отвернулась  к
стене, голова ее судорожно заметалась по подушке.
     - Мне все равно, - сказала она. - Куда угодно. Все равно.
     Пирсон положил ледяную руку ей на лоб.
     - Успокойся, - сказал  он  и  опустился  на  колени  у  ее  кровати.  -
Милосердный отец, -  зашептал  он,  -  дай  нам  силы  вынести  это  ужасное
испытание. Возьми мое возлюбленное дитя под свою защиту и даруй  ей  мир;  и
дай мне уразуметь, что сделал я неправедного, в чем прегрешил пред  тобой  и
ею. Очисти и укрепи мое дитя и меня.
     Его мысли текли вместе с этой путаной, невнятной, отрывочной  молитвой.
Потом он услышал, как Ноэль сказала:
     - Ты не согрешил. Почему ты говоришь о грехе? Это неправда! И не молись
за меня, папа.
     Пирсон встал и отошел от кровати. Ее слова  ошеломили  его,  он  боялся
отвечать. Она опустила голову на подушку и  лежала,  уставившись  глазами  в
потолок.
     - У меня будет сын; значит, Сирил не совсем умер. И я  не  хочу,  чтобы
меня прощали.
     Он смутно понимал, какой долгий и молчаливый процесс брожения мыслей  и
чувств происходил в ней, прежде чем она так  ожесточилась;  это  ожесточение
казалось ему чуть ли не богохульством. Но при всем смятении, царящем  в  его
душе, он не  мог  не  любоваться  ее  прекрасным  лицом,  округлыми  линиями
открытой шеи, вьющимися вокруг нее короткими кудряшками. Сколько  страстной,
протестующей жизненной силы чувствовалось в  этой  откинутой  назад  голове,
мечущейся по горячей смятой подушке! Он продолжал молчать.
     - Я хочу, чтобы ты знал, что во всем виновата я  сама.  Но  я  не  могу
притворяться. Конечно, я постараюсь причинять тебе как  можно  меньше  горя.
Мне так жаль тебя, бедный папа! Ах, мне так тебя жаль!
     Непостижимо быстрым и  мягким  движением  она  повернулась  и  зарылась
головой в подушку, и он видел  только  спутанные  волосы  и  трясущиеся  под
одеялом плечи. Он попытался погладить ее по голове, но она  отодвинулась,  и
он тихо вышел из комнаты.
     К завтраку она не спустилась. А когда он сам покончил с безвкусной  для
него едой, привычный механизм его профессии священника уже целиком  завладел
им. Новый год! У него много дел.  Надо  держаться  как  можно  бодрее  перед
паствой, напутствовать всех и каждому сказать ласковое слово; надо вселять в
людей мужество и надежду.

ГЛАВА Х

     Узнав почерк шурина, Тэрза Пирсон сказала, не повышая голоса:
     - Письмо от Тэда.
     Боб Пирсон,  у  которого  рот  был  набит  колбасой,  так  же  спокойно
промычал:
     - Что он пишет?
     Она начала читать письмо и сразу поняла, что ответить на этот вопрос  -
самая трудная задача из всех, которые когда-либо вставали перед ней.  Письмо
глубоко  взволновало  и  обеспокоило  ее.  Ведь  беда  разразилась  под   ее
крылышком! Именно здесь произошло это прискорбное событие,  чреватое  такими
неурядицами и ложью. Перед ней  встало  лицо  Ноэль,  страстное  и  какое-то
отсутствующее, - такой она увидела ее возле двери  ее  комнаты  в  ту  ночь,
когда Сирил Морленд уезжал - нет, инстинкт не обманул ее тогда!
     - Эдвард хочет, чтобы ты приехал и пожил с ним, Боб.
     - А почему не мы оба?
     - Он хочет, чтобы Нолли приехала сюда ко мне; она не совсем здорова.
     - Нездорова? А в чем дело?
     Рассказать ему - значило бы  совершить  предательство  по  отношению  к
своему полу; не рассказать - обмануть  доверие  собственного  мужа.  Простой
учет фактов, а не  принципов  помог  ей  принять  решение.  Что  бы  она  ни
придумала, Боб тут же скажет: "Ну, это ты хватила  через  край!"  И  ей  все
равно придется рассказать. Она начала спокойно:
     - Ты помнишь ту ночь, когда Сирил Морленд уезжал,  а  Ноэль  вела  себя
несколько странно? Так вот, мой милый, у нее будет ребенок в начале  апреля.
Несчастный юноша убит, Боб, - он погиб за родину...
     Она увидела, как он побагровел.
     - Что?!
     - Бедный Эдвард страшно расстроен. Мы должны сделать все, что можем. Во
всем я виню себя. - Последние слова она произнесла почти машинально.
     - Винишь себя? Дудки! Этот молодой... - Он осекся.
     Тэрза все так же спокойно продолжала:
     - Нет, Боб! Из них двоих виновата Ноэль; она в тот день совсем потеряла
голову. Разве ты не помнишь ее лицо? Ах, эта война! Она весь мир перевернула
вверх дном. И в этом единственное оправдание. Что сейчас нормально?
     Боб Пирсон в большей мере, чем другие, владел секретом быть счастливым,
ибо всегда жил минутой, полностью растворяясь в том, что  делал:  ел  ли  он
яйцо, рубил ли дерево, заседал ли в суде,  или  приводил  в  порядок  счета,
сажал картошку, смотрел на луну, или ехал верхом  на  лошади,  или  читал  в
церкви библию, - он решительно не способен был посмотреть на себя со стороны
и спросить себя, почему он делает это так, а не делает лучше. Он был крепок,
как дуб, и вел себя как сильный, добродушный пес. Его горести, гнев, радость
были, как у ребенка, и таким же был  его  неспокойный,  шумный  сон.  Они  с
Тэрзой очень подходили друг другу, потому что и она владела тем же  секретом
чувствовать себя счастливой; хотя она жила так же, как и  он,  минутой,  но,
подобно всякой женщине, всегда помнила о ближних; более того, именно  они  и
были для нее главным в жизни. Кто-нибудь мог бы сказать, что ни у него, ни у
нее нет никакой собственной философии;  но  это  была  самая  философическая
супружеская пара, какую только можно встретить на нашей планете,  населенной
простаками. Оба сохранили вкус к простой обыденной  жизни.  Не  было  ничего
более естественного для них, как раствориться в жизни, в  этой  бесконечной,
удивительной смене времени и явлений, которые ощущаешь или создаешь  сам,  о
которых говоришь и которые изменяешь; они поддерживали связи  с  бесконечным
множеством других людей, но никогда не размышляли о том, растворились ли они
в жизни или нет, есть ли у них какое-либо определенное отношение к  Жизни  и
Смерти; это, конечно, было великое благо в эпоху, в которой они жили.
     Боб Пирсон шагал по комнате, настолько озабоченный этой бедой, что  был
почти счастлив.
     - Черт побери, - рассуждал он, - вот ужас-то!  И  надо  же,  чтобы  так
случилось! И именно с Нолли! Я просто убит, Тэрза.  Просто  не  нахожу  себе
места! - Но с каждым  словом  голос  его  становился  все  бодрее,  и  Тэрза
почувствовала, что самое худшее позади.
     - Кофе стынет, - сказала она.
     - Что же ты советуешь? Ехать мне туда, а?
     - Я  думаю,  что  ты  будешь  просто  находкой  для  бедного  Тэда;  ты
поддержишь его дух. Ева не приедет в отпуск до пасхи,  и  я  останусь  здесь
одна и присмотрю за Нолли. Прислугу можно отпустить на отдых; а мы с нянькой
будем вести хозяйство. Мне это даже нравится.
     - Ты хорошая женщина, Тэрза. - Взяв руку жены, он поднес ее к губам.  -
Другой такой женщины не сыщешь во всем белом свете.
     Глаза Тэрзы смеялись.
     - Дай-ка мне чашку, я налью тебе горячего кофе.
     Было решено осуществить этот план в середине месяца.  Тэрза  пустила  в
ход все уловки, чтобы вдолбить мужу мысль, что  одним  ребенком  больше  или
меньше - не так уж важно для планеты, где живет  миллиард  двести  миллионов
человек.  Обладая  более  острым  чувством  семейной   чести,   свойственным
мужчинам, Боб никак не мог уразуметь, что этот ребенок будет таким же, как и
все другие.
     - Проклятие! - восклицал он. - Я просто не могу привыкнуть к  этому.  В
нашей семье! А Тэд к тому же священник. И на какого  черта  нужен  нам  этот
ребенок?
     - Если Нолли позволит, почему бы нам не усыновить его? Это поможет  мне
не думать все время о наших мальчиках.
     - Идея! Но Тэд забавный парень. Он теперь придумает какую-нибудь  догму
искупления или другую несуразицу!
     - Да не волнуйся, пожалуйста! - решительно прервала его Тэрза.
     Мысль о том, что ему придется пожить некоторое время в столице, не была
неприятной для Боба Пирсона. Работа в  суде  закончилась,  ранний  картофель
посажен, и он уже мечтал о том, как будет трудиться на благо родины, как его
выберут специальным констеблем, как он будет обедать в своем  клубе.  И  чем
ближе он передвинется к фронту и чем чаще ему доведется рассуждать о  войне,
тем более важные услуги,  как  ему  представлялось,  он  окажет  родине.  Он
обязательно потребует работы, в которой смогут  пригодиться  его  мозги!  Он
очень сожалел, что Тэрзы не будет с ним. Долгая разлука казалась ему слишком
большим испытанием. И он вздыхал и  теребил  бакенбарды.  Но  ради  Нолли  и
родины придется примириться с этим.
     Когда наконец Тэрза прощалась с ним в вагоне поезда, у обоих  в  глазах
стояли слезы - они ведь были искренне привязаны друг к другу и хорошо знали,
что раз уж взяли это дело в свои руки, оно будет доведено до  конца,  а  это
значит по меньшей мере трехмесячная разлука.
     - Я буду писать каждый день.
     - Я тоже, Боб.
     - Не станешь нервничать, старушка?
     - Нет, если ты не станешь нервничать.
     - Я буду на месте в пять минут шестого, а она приедет сюда  без  десяти
пять. Давай еще раз поцелуемся - черт бы побрал этих носильщиков! Благослови
тебя бог! Я надеюсь,  Нолли  не  будет  недовольна,  если  я  изредка  стану
наезжать сюда.
     - Боюсь, что будет. Это... это... - ну, словом, ты сам понимаешь.
     - Да, да, понимаю!  -  И  он  действительно  понимал;  в  душе  он  был
человеком деликатным.
     Ее последние слова: "Ты очень милый, Боб!" - звучали в его ушах  вплоть
до станции Сэверн.
     Тэрза вернулась домой, и дом показался  ей  пустым  без  мужа,  дочери,
мальчиков и даже прислуги. Только собаки были на  месте  да  старая  нянька,
которая издавна была ее доверенным лицом. Даже  в  укрытой  лесистой  долине
этой зимой было очень холодно. Птицы попрятались, ни один цветок не цвел,  а
бурая река вздулась и с ревом несла свои воды. Весь день в морозном  воздухе
гулко отдавались удары топора в лесу и шум падающих деревьев - их валили для
креплений в окопах. Она решила сама приготовить обед  и  до  самого  полудня
возилась на кухне, варила и пекла всякие вкусные вещи и при этом размышляла:
как бы она себя чувствовала на месте  Ноэль,  а  Ноэль  на  ее  -  и  решила
устранить все, что могло бы причинить боль девушке. К вечеру она отправилась
на станцию в деревенском автобусе, том самом, который в июльскую  ночь  увез
Сирила Морленда; их кучер был в армии, а лошадей угнали на подножный корм.
     Ноэль выглядела усталой и бледной,  но  спокойной,  слишком  спокойной.
Тэрзе показалось, что лицо ее стало тоньше, а задумчивые глаза придавали  ей
еще больше очарования. В автобусе она взяла Ноэль за руку и крепко сжала ее;
они ни разу не упомянули о случившемся,  только  Ноэль,  как  и  полагается,
промолвила:
     - Очень вам благодарна, тетушка, за ваше приглашение; это так любезно с
вашей стороны и со стороны дяди Боба.
     - В доме нет никого, моя милая, кроме старой  няни.  Тебе  будет  очень
скучно, но я решила научить тебя готовить; это всегда пригодится.
     Улыбка, скользнувшая по губам Ноэль, испугала Тэрзу.
     Она отвела девушке комнату и постаралась сделать ее как можно уютнее  и
веселее - в камине пылали дрова, на  столе  стояла  ваза  с  хризантемами  и
блестящие медные подсвечники, на кровати лежали грелки.
     Когда настало время ложиться спать, Тэрза  поднялась  наверх  вместе  с
Ноэль и, став у камина, сказала:
     - Знаешь, Нолли, я решительно отказываюсь рас сматривать  все  это  как
трагедию. Подарить миру новую жизнь в наши дни - неважно каким путем  -  это
же счастье для человека. Я бы и сама согласилась на это, - по крайней мере я
чувствовала бы, что приношу  пользу.  Спокойной  ночи,  дорогая!  Если  тебе
что-либо понадобится, постучи в стену. Моя комната  рядом.  Да  хранит  тебя
бог!
     Она увидела, что девушка очень тронута - этого  не  могла  скрыть  даже
бледная маска ее лица; и Тэрза вышла, пораженная самообладанием племянницы.
     Тэрза плохо спала эту ночь. Ей все представлялось, как Ноэль мечется на
большой кровати и широко открытыми серыми глазами вглядывается в темноту.

     Встреча братьев Пирсонов произошла в обеденный час и отличалась истинно
английской сдержанностью. Они были такими разными людьми, и с  самых  ранних
лет, проведенных в старом доме в Букингэмшире, так мало жили вместе, что  по
сути дела были почти чужими, и единственное, что связывало их, -  это  общие
воспоминания о том далеком прошлом. Об этом  они  и  беседовали,  да  еще  о
войне. По этому вопросу они  были  согласны  друг  с  другом  в  основе,  но
расходились в частностях. Так, оба считали,  что  знают  Германию  и  другие
страны, хотя ни у одного не было настоящего представления ни о какой стране,
кроме собственной; правда, они оба порядком попутешествовали по чужим  краям
в то или иное время, но не увидели там ничего, кроме земли, по  которой  они
ходили, церквей да солнечных закатов.  Далее,  оба  полагали,  что  являются
демократами, но ни один не знал подлинного значения этого слова к не считал,
что рабочему можно по-настоящему доверять; оба чтили церковь и короля. Обоим
не нравилась воинская повинность, но они признавали  ее  необходимость.  Оба
высказывались в пользу предоставления самоуправления Ирландии, но ни один не
считал, что это можно осуществить. Оба мечтали, чтобы  война  кончилась,  но
были за то, чтобы она продолжалась до победы, хотя  ни  тот,  ни  другой  не
знали, что это означает. Так обстояло дело с основными проблемами. Что же до
частностей, - таких, как стратегия или личности руководителей страны, то тут
они были противниками. Эдвард был западником, Роберт - восточником, что было
естественно, так как он провел четверть века на Цейлоне.  Эдварду  нравилось
правительство, которое пало, Роберту - то, которое пришло к власти. Ни  один
не мог привести никаких  причин,  объясняющих  такое  пристрастие,  если  не
считать того, что вычитал в  газетах.  Впрочем,  могли  ли  быть  какие-либо
другие причины? Эдварду не нравилась пресса Хармсворта; а Роберт считал, что
она  приносит  пользу.  Роберт  был  вспыльчив,  но  довольно  расплывчат  в
суждениях; Эдвард был мечтателен, но несколько дидактичен. Роберту казалось,
что бедный Тэд похож на призрак, а Эдварду казалось, что бедный Боб похож на
красное  заходящее  солнце.  Их  лица  и  в  самом  деле  были  до  смешного
непохожими, как и глаза и голоса - бледный, худой, удлиненный лик Эдварда  с
короткой остренькой бородкой  -  и  красное,  широкое,  полное,  обрамленное
бакенбардами лицо  Роберта!  Они  расстались  на  ночь,  обменявшись  теплым
рукопожатием.
     Так началось это курьезное содружество; по  мере  того,  как  проходили
дни, оно свелось к получасу совместного завтрака - причем каждый читал  свою
газету - и к совместным обедам примерно три раза в  неделю.  Каждый  считал,
что его брат странный человек, но оба продолжали быть самого высокого мнения
друг о друге. И вместе с тем глубокое родственное чувство говорило  им,  что
они оба попали в беду. Впрочем, об этой беде они никогда  не  разговаривали,
хотя несколько раз Роберт опускал газету и поверх  очков,  торчащих  на  его
породистом носу, созерцал своего  брата,  и  маленькая  морщинка  сочувствия
пересекала его лоб между кустистыми бровями. Но иногда Роберт ловил на  себе
взгляд Эдварда, который отрывался от газеты, чтобы увидеть не столько брата,
сколько... их совместную семейную тайну; и тогда Роберт  поспешно  поправлял
очки, проклинал нечеткую газетную печать и тут же извинялся  перед  Эдвардом
за грубость. "Бедный Тэд, - думал он, - ему бы выпить портвейна,  как-нибудь
развлечься, забыть обо всем. Какая жалость, что он священник!"
     В письмах к Тэрзе он оплакивал аскетизм Эдварда.  "Он  ничего  не  ест,
ничего не пьет и редко когда выкуривает одну несчастную сигарету. Он одинок,
как сыч. Тысячу раз приходится жалеть,  что  он  потерял  жену.  Все  же,  я
надеюсь, что крылья его в один прекрасный день расправятся; но, черт побери,
я не уверен, что у него хватит мяса, на котором можно укрепить  эти  крылья.
Пришли-ка ему сливок, а я уж постараюсь, чтобы он  их  съел".  Когда  сливки
были получены, Боб заставил Эдварда съесть немного за  завтраком,  но  когда
подали чай, вдруг убедился, что съел почти все сам. "Мы никогда не говорим о
Нолли, - писал он. - Я все собираюсь потолковать с ним начистоту и  сказать,
что ему надо приободриться; но когда доходит до  дела,  я  не  нахожу  слов,
потому что в конце концов все это и у меня стоит поперек горла. Мы, Пирсоны,
уже довольно стары и всегда были  людьми  порядочными,  начиная  со  святого
Варфоломея, когда  этот  гугенотский  парень  явился  сюда  и  основал  нас.
Единственная черная овца, о которой я слыхал, - это кузина Лила.  Кстати,  я
на днях ее видел - она  заглянула  к  Тэду.  Помнится,  я  как-то  собирался
остановиться у нее в Симле, когда она жила там с мужем,  молодым  Фэйном;  я
возвращался тогда домой  как  раз  перед  нашей  женитьбой.  Фью!  Это  была
забавная пара; все молодые  парни  увивались  вокруг  нее,  а  молодой  Фэйн
относился к этому, как истый циник. Даже теперь  она  не  может  удержаться,
чтобы не заигр