Ноэль только улыбнулась.
     - Нолли! Ты себе представляешь, что такое брак?
     Ноэль кивнула.
     - Да неужели?
     - Ну, конечно. Вот Грэтиана замужем. И, кроме того, в школе...
     - Твой отец решительно возражает. Для него это большое  горе.  Он  ведь
настоящий святой, и ты не должна причинять ему  боль.  Разве  ты  не  можешь
подождать хотя бы до следующего отпуска Сирила?
     - Но может случиться, что у него больше никогда не будет отпуска!
     Сердце матери, у которой сыновья были на  фронте,  откуда  у  них  тоже
могло не быть больше отпуска, откликнулось на эти  слова.  Она  взволнованно
смотрела на племянницу  и  уже  ощущала  какое-то  смутное  одобрение  этому
восстанию  жизни  против  смерти,  этому  мятежу  юности,   которой   грозит
уничтожение. Ноэль шла, стиснув зубы, устремив взгляд куда-то вперед.
     - Папа не должен был возражать. Пожилым людям не приходится воевать, их
не убивают; И не надо им мешать нам, когда мы  хотим  взять  от  жизни,  что
можем. Они тоже были когда-то молоды.
     Тэрза не знала, что ответить.
     - Да, - сказала она наконец. - Может быть, он не  совсем  понимает  все
это.
     - Я хочу быть уверенной в Сириле, тетя; я хочу  взять  от  нашей  любви
все, что возможно. И не думаю, что это так уж много,  ведь  я,  может  быть,
больше его не увижу.
     Тэрза взяла девушку под руку.
     - Я понимаю, - сказала она. - Только, Нолли, подумай:  война  кончится,
мы вздохнем с облегчением и снова заживем  нормальной  жизнью,  а  ты  вдруг
поймешь, что сделала ошибку?!
     Ноэль покачала головой.
     - Нет, это не ошибка.
     - Все мы так думаем, родная. Но  люди  совершают  тысячи  ошибок,  хотя
уверены, как и ты, что ошибки нет. А потом наступает расплата. Она оказалась
бы особенно ужасной для тебя; твой отец всем сердцем и душой  верует  в  то,
что брак заключается навек.
     - Папа - прелесть; но, знаете ли, я не всегда верю в то, во  что  верит
он. Кроме того, я не делаю ошибки, тетя! Я так люблю Сирила!
     Тэрза обняла ее за талию.
     - Тебе нельзя ошибаться  -  мы  слишком  любим  тебя,  Нолли!  Как  мне
хотелось бы, чтобы Грэтиана была здесь.
     - Грэтиана поддержала бы меня, - сказала Ноэль. - Она знает, что  такое
война. Да и вы  должны  знать,  тетушка.  Если  бы  Рекс  и  Гарри  захотели
жениться, я уверена, вы не стали бы им мешать.  Они  не  старше  Сирила.  Вы
должны  понять,  тетя,  дорогая,  что  означает  для  меня  знать,  что   мы
принадлежим друг другу по-настоящему, до того, как это начнется для  него...
и... может быть, больше вообще ничего не будет. Отец этого  не  понимает.  Я
знаю, он ужасно добрый, но... он забыл.
     - Деточка, я думаю, он даже  слишком  хорошо  помнит.  Он  был  безумно
привязан к твоей матери.
     Ноэль стиснула руки.
     - Правда? Но я так же предана Сирилу, а он мне. Мы бы не шли наперекор,
если бы... если бы это не было необходимо. Поговорите  с  Сирилом,  тетушка;
тогда вы поймете. Вон он здесь; но только не задерживайте его долго,  потому
что он мне нужен. Ах, тетушка, он так мне нужен!
     Она повернулась и убежала в дом; Тэрза, видя,  что  попала  в  ловушку,
направилась к молодому офицеру, который стоял, сложив  руки  на  груди,  как
Наполеон перед битвой. Она улыбнулась ему.
     - Ну, Сирил, значит, ты меня предал?
     Она понимала, какая  серьезная  перемена  произошла  в  этом  загорелом
голубоглазом, сдержанно-дерзком юноше с того дня, как он приехал сюда  в  их
маленькой тележке три недели назад. Он взял ее  руку  -  точно  так,  как  и
Ноэль, - и усадил ее рядом с собой на грубо сколоченную скамейку, у которой,
видимо, ему было приказано ждать.
     - Видите ли, миссис Пирсон, - начал он, - дело  в  том,  что  Ноэль  не
какая-нибудь обычная девушка, и время теперь тоже необычное,  правда?  Ноэль
такая девушка, что за нее душу отдашь; отпустить меня на фронт, не  позволив
мне жениться на ней, это значит разбить мне сердце.  Разумеется,  я  надеюсь
вернуться обратно, но ведь там и  убивают;  и  вот  я  думаю,  что  было  бы
жестоко, если бы мы с ней не могли взять от жизни все, что можем и пока  еще
можем. Кроме того, у меня есть деньги; так или иначе они достанутся ей.  Так
будьте же доброй, хорошо? - Он обнял Тэрзу за талию, словно был ее сыном,  и
это согрело ее сердце, тоскующее по двум сыновьям. - Видите ли,  я  не  знаю
"мистера Пирсона, но он как будто страшно милый и приятный человек,  и  если
бы он знал мои мысли, он, конечно, не стал бы возражать, я убежден  в  этом.
Мы готовы рисковать своей жизнью и всякое такое; но  мы  считаем,  что  надо
позволить нам распоряжаться своей жизнью,  пока  мы  еще  живы.  Я  дам  ему
предсмертную клятву или что-нибудь вроде этого - что никогда не переменюсь к
Ноэль, а она тоже даст клятву. Ах, миссис Пирсон,  будьте  же  молодчиной  и
замолвите за меня  словечко,  только  поскорее!  У  нас  осталось  так  мало
времени!
     - Но, мой милый мальчик, - слабо запротестовала Тэрза,  -  ты  думаешь,
что поступаешь честно с таким ребенком, как Ноэль?
     - Думаю, что да. Вы просто не понимаете: ей пришлось повзрослеть, вот и
все. И она повзрослела за эти недели; она такая же взрослая, как  я,  а  мне
двадцать два года. И видите ли, приходит - уже пришел! - новый, молодой мир;
люди начнут входить в жизнь гораздо раньше! Какой смысл притворяться,  будто
все осталось по-старому, остерегаться и  прочее?  Если  меня  убьют,  то,  я
думаю, у нас было полное право сначала пожениться; а если  не  убьют,  тогда
какое это имеет значение?
     - Но вы ведь с ней знакомы всего только двадцать один день, Сирил!
     - Нет, двадцать один год. Тут каждый  день  стоит  года,  когда...  Ах,
миссис Пирсон! Это что-то не похоже на вас,  правда?  Вы  ведь  еще  никогда
никому не делали ничего дурного, верно ведь?
     После этого хитрого  замечания  она  нежно  сжала  его  руку,  все  еще
обнимавшую ее за талию.
     - Хорошо, мой милый, - сказала она тихо. -  Посмотрим,  что  тут  можно
сделать.
     Сирил Морленд поцеловал ее в щеку.
     - Я буду вечно вам благодарен, - сказал он. - Вы  ведь  знаете,  что  у
меня никого нет, кроме двух сестер.
     Что-то вроде слезинки мелькнуло на ресницах Тэрзы. Да, оба  они  похожи
на детей, заблудившихся в лесу.

ГЛАВА IV

     В столовой отцовского дома на Олд-сквер Грэтиана Лэрд, одетая  в  форму
сестры милосердия, составляла  телеграмму:  "Преподобному  Эдварду  Пирсону,
Кестрель - Тинтерн, Монмаутшир. Джордж опасно болен.  Пожалуйста,  приезжай,
если можешь. Грэтиана".
     Передав телеграмму горничной, она скинула пальто и на  минуту  присела.
Всю ночь после тяжелого рабочего дня она провела  в  пути  и  только  сейчас
приехала. Муж ее был на волосок от смерти. Грэтиана была совсем не похожа на
Ноэль: не такая высокая, но более  крепкая,  с  темно-каштановыми  волосами,
ясными  светло-карими  глазами  и  широким  лбом;  у  нее  было   серьезное,
отражающее постоянную работу мысли лицо и удивительно правдивый  взгляд.  Ей
недавно исполнилось двадцать лет; за год своего замужества она всего  только
полтора месяца провела с Джорджем; у них даже не было своего пристанища.
     Отдохнув пять минут, она решительно провела  рукой  по  лицу,  тряхнула
головой и пошла наверх, в комнату, где он лежал. Он был  без  сознания;  она
ничем не могла ему помочь - ей оставалось только сидеть и смотреть на  него.
"Если он умрет, - подумала она, - я возненавижу бога за  его  жестокость.  Я
прожила с Джорджем шесть недель, а люди живут вместе по шестьдесят лет". Она
не  отрывала  глаз  от  его  лица,  округлого   и   широкого,   с   "шишками
наблюдательности" над бровями. Он сильно  загорел.  Глаза  были  закрыты,  и
темные ресницы четко выделялись на  мертвенно-желтых  щеках;  густые  волосы
окаймляли довольно низкий и широкий лоб, сквозь полуоткрытые губы  виднелись
зубы, крепкие и белые. У него были маленькие  подстриженные  усы,  на  четко
очерченном подбородке отросла щетинистая борода. Пижама его была распахнута,
и Грэтиана застегнула ее. Стояла удивительная для  лондонского  дня  тишина,
хотя окно было широко открыто. Все, что угодно, только бы  Джордж  вышел  из
этого каменного забытья -  не  только  он,  но  и  она  и  весь  мир!  Какая
жестокость! Подумать только: через несколько дней и  даже  часов  она  может
потерять его навеки! Она вспомнила об их расставании в последний раз  -  оно
было не очень нежным. Он уезжал вскоре после того, как они сильно поспорили,
а это часто случалось между ними, и ни один  не  шел  в  споре  на  уступки.
Джордж сказал тогда, что если человек умирает, для него нет никакой  будущей
жизни; она утверждала, что есть. Оба разгорячились, были раздражены. Даже  в
машине по пути на вокзал они продолжали этот злополучный спор,  и  последний
поцелуй их был отравлен горечью размолвки. С тех  пор,  словно  раскаиваясь,
она начала склоняться  к  точке  зрения  Джорджа,  а  сейчас...  сейчас  он,
возможно, разрешит для себя этот вопрос. И тут она почувствовала,  что  если
он умрет, она не встретится с ним больше никогда! Это было вдвойне жестоко -
в эти минуты подвергалась испытанию и ее вера! Она приложила  ладонь  к  его
руке. Рука была теплой и, казалось, полной силы, хотя  лежала  неподвижно  и
беспомощно. Джордж  -  здоровый,  жизнеспособный,  волевой  человек;  просто
невероятно, чтобы судьба могла сыграть с ним такую злую шутку! Она вспомнила
твердый взгляд его блестящих стальных глаз,  глубокий,  немного  вибрирующий
голос, в котором не было и следа застенчивости, но  не  было  и  фальши  или
притворства. Она приложила руку к его сердцу и  принялась  осторожно,  мягко
растирать ему грудь. Он, как врач, и  она,  как  сестра  милосердия,  видели
много  смертей  за  эти  последние  два  года.  А  здесь  ей  все   казалось
неожиданным, словно она никогда не видела, как умирают люди, словно все  эти
молодые лица в палатах госпиталя, бледные и безжизненные, были  для  чего-то
выставлены напоказ. Да, смерть предстанет перед нею впервые, если  из  этого
лица, такого любимого, навеки уйдут краски, движение, мысль.
     Со стороны парка влетел шмель и стал с ленивым  жужжанием  носиться  по
комнате. Она подавила рыдание и медленно, осторожно вздохнула.

     Пирсон получил телеграмму в полдень, вернувшись с  невеселой  прогулки,
которую он предпринял после разговора с Тэрзой.  Если  уж  Грэтиана,  обычно
такая уверенная в себе, вызывает его, видимо, дело плохо. Он сразу  же  стал
собираться, чтобы поспеть на ближайший поезд. Ноэль не было в доме, никто не
знал, где она. С каким-то болезненным чувством он написал ей:

     "Милое дитя,
     Я еду к Грэтиане; бедный Джордж тяжело  болен.  Если  дела  пойдут  еще
хуже, тебе придется приехать и побыть  с  сестрой.  Я  дам  тебе  телеграмму
завтра рано утром. Оставляю тебя на попечение  тетушки,  моя  дорогая.  Будь
разумна и терпелива. Благослови тебя бог.

                                                         Твой любящий отец".

     Он сидел один в купе третьего класса и, подавшись вперед,  до  тех  пор
смотрел на руины Аббатства по ту сторону реки, пока они не исчезли из  виду.
Те древние монахи жили не в такой тяжелый век, как этот! Они, наверно,  вели
мирную, уединенную жизнь; в ту эпоху церковь была величественна и прекрасна,
и люди отдавали жизнь за веру и сооружали вечные храмы во славу  божию!  Как
непохожи  те  времена  на  этот  век  спешки  и  суеты,   науки,   торговли,
материальных выгод, век, породивший эту ужасную войну! Он  попытался  читать
газету, но от нее веяло ужасом и ненавистью. "Когда это кончится?"  -  думал
он. А поезд, ритмично раскачиваясь, словно отстукивал в ответ: "  Никогда...
никогда..."
     В  Чепстоу  в  вагон  вошел  солдат,  за  ним   следовала   женщина   с
раскрасневшимся лицом и заплывшими глазами; волосы ее были спутаны, из  губы
сочилась кровь, словно она прокусила ее. У солдата тоже был такой вид, будто
он сейчас выкинет  что-нибудь  отчаянное.  Они  уселись  на  противоположной
скамье и отодвинулись друг от друга. Чувствуя, что мешает им,  Пирсон  решил
укрыться за газетой; когда он взглянул снова, солдат уже скинул мундир, снял
фуражку и стоял, глядя в окно; женщина, сидя на краю скамейки, всхлипывала и
вытирала лицо. Она встретилась глазами с Пирсоном, во взгляде ее была злоба.
Приподнявшись, она потянула солдата за рукав.
     - Садись. Не высовывайся!
     Солдат плюхнулся на скамейку и посмотрел на Пирсона.
     - Мы с женой немножко повздорили, - доверительно заговорил  он.  -  Она
раздражает меня; я не привык к этому. Она попала в бомбежку, ну, и  нервы  у
нее совсем пошли к черту, правда, - старуха? У меня что-то с головой. Я  был
там ранен, понимаете? Теперь уж я мало на что гожусь. Я  бы  мог  что-нибудь
делать, но только пусть она бросит свои фокусы.
     Пирсон  повернулся  к  женщине,  но  в  глазах  ее  была  все   та   же
враждебность. Солдат протянул ему пачку сигарет.
     - Закуривайте, - сказал он.
     Пирсон взял сигарету и, чувствуя, что  солдат  чего-то  ждет  от  него,
пробормотал:
     - У всех у нас беды с близкими; и чем больше мы их  любим,  тем  больше
страдаем, не правда ли? Вот и я с моей дочерью вчера...
     - А! - сказал солдат. - Это верно. Но мы с  женой  как-нибудь  поладим.
Ну, хватит, старушка.
     Из-за  газеты  до  Пирсона  доносились   звуки,   свидетельствующие   о
примирении -  упреки  в  том,  что  кто-то  часто  выпивает,  потом  поцелуи
вперемежку с легкими похлопываниями, потом  ругань.  Когда  они  выходили  в
Бристоле, солдат тепло пожал ему руку, но женщина глядела на него с  той  же
злобой. Он подумал: "Война. Как она затрагивает каждого!"
     Вагон наводнила толпа солдат, и весь остаток путешествия он просидел  в
тесноте, стараясь занимать как можно меньше места. Когда он наконец добрался
до дома, Грэтиана встретила его в прихожей.
     - Никакой перемены. Доктор говорит, что все выяснится  через  несколько
часов. Очень хорошо, что ты приехал! Наверно,  устал,  -  ведь  такая  жара.
Просто ужасно, что пришлось прервать твой отдых!
     - Милая, да разве я... Могу я подняться и посмотреть на него?
     Джордж Лэрд все еще  был  в  беспамятстве.  Пирсон  глядел  на  него  с
состраданием. Как и все священники, он часто посещал больных и  умирающих  и
был как бы на короткой ноге со смертью.  Смерть!  Самая  обыденная  вещь  на
свете - сейчас она еще обычнее, чем жизнь. Этот молодой врач,  должно  быть,
повидал немало мертвецов за два года и многих людей спас от смерти; а теперь
он лежит и не может пальцем шевельнуть  для  собственного  спасения.  Пирсон
посмотрел на дочь; какая жизнеспособная, какая многообещающая молодая  пара!
И, обняв Грэтиану, он повел ее и усадил на диван, откуда они могли наблюдать
за больным.
     - Если он умрет, отец... - прошептала она.
     - Если умрет, то умрет  за  родину,  моя  любовь!  Как  и  многие  наши
солдаты.
     - Я понимаю; но это не утешение; я просидела возле него  целый  день  и
все думала: после войны люди  будут  такими  же  жестокими,  если  не  более
жестокими. Все в мире останется таким же.
     - Нужно надеяться, что так не будет. Может быть, помолимся, Грэтиана?
     Грэтиана покачала головой.
     - Если бы я могла верить, что мир... если бы я вообще могла во что-либо
верить! Я потеряла веру, отец, даже в будущую жизнь. Если Джордж  умрет,  мы
никогда с ним больше не встретимся.
     Пирсон смотрел на нее, не говоря ни слова. Грэтиана продолжала:
     - Когда мы в последний раз разговаривали с Джорджем,  я  обозлилась  на
него за то, что он смеялся над моей верой.  А  теперь,  когда  она  мне  так
нужна, я чувствую, что он был прав.
     Пирсон ответил дрожащим голосом:
     - Нет, нет, родная! Ты просто слишком устала. Бог милостив,  он  вернет
тебе веру.
     - Бога нет, отец.
     - Милое мое дитя, что ты говоришь?!
     - Нет бога, который  мог  бы  помочь  нам;  я  чувствую  это.  Если  бы
существовал бог, который принимал бы участие в нашей жизни и мог бы изменить
что-либо помимо нашей воли, если бы его заботило то, что мы  делаем,  он  не
потерпел бы, чтобы в мире творилось то, что творится сейчас.
     - Но, дорогая, пути господни неисповедимы. Мы не смеем  судить  о  том,
что он делает или чего не делает, не должны пытаться проникнуть в цели его.
     - Тогда он для нас бесполезен. Это все равно, как если бы его не  было.
Зачем же мне молиться о том, чтобы Джордж остался в живых, молиться кому-то,
чьи цели только ему известны? Я знаю одно: Джордж не  должен  умереть.  Если
есть бог, который может ему помочь, то  тогда  будет  просто  позором,  если
Джордж умрет; если есть бог, который должен помогать людям,  тогда  страшный
позор и то, что умирают дети, умирают миллионы бедных юношей. Нет, уж  лучше
думать, что бога нет, чем верить в то, что бог есть, но  он  беспомощен  или
жесток...
     Пирсон внезапно зажал уши. Она подвинулась поближе и обняла его.
     - Милый папа, прости, я совсем не хотела огорчить тебя.
     Пирсон прижал ее голову к своему плечу и глухо сказал:
     - Как ты думаешь, Грэйси: что сталось бы со мной,  если  бы  я  потерял
веру, когда умерла твоя мать? Я никогда не терял веры. Да  поможет  мне  бог
никогда не потерять ее!
     Грэтиана пробормотала:
     - Джордж не хотел, чтобы я притворялась, будто верю; он хотел, чтобы  я
была честной. Если я не честна, тогда я не заслуживаю, чтобы  он  остался  в
живых. Я не верю, и поэтому я не могу молиться.
     - Милая, ты просто переутомилась.
     - Нет, отец. - Она отодвинулась и, охватив  руками  колени,  уставилась
куда-то в пространство. - Только мы  сами  можем  себе  помочь;  и  я  смогу
перенести все это, только если восстану против бога.
     У Пирсона дрожали губы, он понимал, что никакие  увещевания  сейчас  не
подействуют на нее. Лицо больного уже было почти неразличимо в  сумерках,  и
Грэтиана подошла к его кровати. Она долго глядела на него.
     - Пойди отдохни, отец. Доктор снова  придет  в  одиннадцать.  Я  позову
тебя, если будет нужно. Я тоже немного прилягу рядом с ним.
     Пирсон поцеловал ее и удалился. Побыть рядом с ним - это было  для  нее
теперь величайшим утешением. Он вошел в  узкую  маленькую  комнату,  которую
занимал с тех пор, как умерла его жена; скинув башмаки, он  принялся  ходить
взад и вперед, чувствуя себя разбитым и одиноким. Обе дочери в  беде,  а  он
словно им и не нужен! Ему казалось, что сама жизнь отодвигает его в сторону.
Никогда он не был так  растерян,  беспомощен,  подавлен.  Если  бы  Грэтиана
действительно любила Джорджа, она не отвернулась бы в такой час от бога, что
бы она об этом ни говорила! Но тут  он  понял,  насколько  кощунственна  эта
мысль, и как вкопанный остановился у открытого окна.
     Земная любовь... Небесная любовь... Есть ли между Ними что-либо  общее?
Ему ответил равнодушный шорох листьев в парке; где-то в дальнем углу площади
слышался голос газетчика, выкрикивавшего вечерние новости о крови и смертях.
     Ночью в болезни Джорджа Лэрда наступил перелом. Наутро  врачи  сказали,
что опасность миновала. У  него  был  великолепный  организм  -  сказывалась
шотландская кровь - и очень боевой характер. Но вернулся он к  жизни  крайне
ослабевшим, хотя и с огромной жаждой выздоровления. Первые его слова были:
     - Я висел над пропастью, Грэйси!
     ...Да, он висел над крутым скалистым обрывом, и тело его  качалось  над
бездной в бесплодных попытках удержать равновесие; еще дюйм, крошечная  доля
дюйма - и он  сорвется  вниз.  Чертовски  странное  ощущение;  но  не  такое
ужасное, как если бы это было в действительности. Соскользни он еще  немного
- на этот последний дюйм, и он сразу перешел бы в небытие, не пережив  ужаса
самого падения. Так вот что приходилось ежедневно испытывать этим  беднягам,
которых немало прошло через его руки за эти два года! Их счастье, что в  эти
последние мгнове