т роскошный дикий плод, а потом
- трах! Presto! {Быстро! (итал.).} Наступает перемена, и эти растения вянут,
гниют и  издают  зловоние.  Те,  кто  видит  жизнь  в  формах  искусства,  -
единственные, кто  понимает  это;  а  нас  так  мало.  Утеряны  естественные
очертания вещей, кровавый туман стоит перед  глазами  каждого.  Люди  боятся
быть справедливыми. Посмотрите, как мы ненавидим не только наших врагов,  но
и любого, кто отличается чем-нибудь от  нас!  Посмотрите  на  эти  улицы,  -
видите, как стремятся куда-то мужчины и женщины, как  Венера  царит  в  этом
доме принудительных работ. Так разве не  естественно,  что  молодежь  жаждет
наслаждения, любви, брака перед тем, как пойти на смерть?
     Ноэль уставилась на него. "Верно, - подумала она, - ведь и я... тоже".
     - Да, - сказала она, - я знаю, это  правда,  потому  что  и  сама  тоже
поторопилась. Мне хочется, чтобы вы это знали. Мы не могли пожениться: у нас
не было времени. А его убили. Но сын его жив. Вот почему я и уезжала  отсюда
надолго. Я хочу, чтобы это знали все. - Она говорила очень спокойно, но щеки
ее горели.
     Художник как-то странно вскинул руки, словно в них ударил электрический
ток, но потом сдержанно сказал:
     - Я глубоко уважаю вас, mademoiselle, и весьма вам  сочувствую.  А  как
отнесся к этому ваш отец?
     - Для него это ужасный удар.
     - Ах, mademoiselle, - мягко сказал художник, -  я  в  этом  не  уверен.
Возможно, ваш отец не так уж страдает. Может быть, ваша беда  не  так  уж  и
огорчает его.  Он  живет  в  каком-то  особом  мире.  В  этом,  я  думаю,  и
заключается его подлинная трагедия: он живет, но не так, чтобы по-настоящему
чувствовать жизнь. Вы знаете, что говорил  Анатоль  Франс  об  одной  старой
женщине: "Elle vivait, mais si peu" {"Она жила,  но  так  мало"  (франц.).}.
Разве это не подходит к церкви нашего времени: "Elle vivait, mais  si  peu"?
Мистер Пирсон такой, каким вы видите красивый темный шпиль в ночном небе, но
не видите, как и чем этот шпиль связан с землей. Он не знает  и  никогда  не
захочет знать Жизнь.
     Ноэль смотрела на него во все глаза.
     - А что вы понимаете под Жизнью, monsieur? Я много  читаю  о  Жизни,  и
люди говорят, что они знают Жизнь, а что она такое? Где она?  Я  никогда  не
видела ничего, что можно назвать Жизнью.
     Художник усмехнулся.
     - "Знают Жизнь"! - сказал он. - О, "знать  жизнь"  это  совсем  не  то;
наслаждаться жизнью - вот о чем идет речь! Мой собственный опыт  учит  меня:
когда люди говорят, что "знают жизнь", они ей не рады.  Понимаете,  вот  так
бывает с человеком, у которого большая жажда, - он пьет и пьет и  все  равно
не может утолить жажду. Есть места, где люди могут "узнать жизнь",  как  они
это называют; но пользоваться радостями жизни  могут  в  таких  местах  лишь
болтуны, вроде меня, когда  они  собираются  побеседовать  за  чашкой  кофе.
Возможно, в вашем возрасте это бывает иначе.
     Ноэль сжала руки, и глаза ее, казалось, сияли в ночном мраке.
     - Я хочу музыки, хочу танцев и света, красивых вещей и красивых лиц! Но
ничего этого у меня никогда не было.
     - Но этого нет в Лондоне да и в любом другом городе - нет вообще такого
места, которое давало бы вам все это. Фокстроты и регтаймы, румяна и  пудра,
яркие огни, развязные полупьяные юноши,  женщины  с  накрашенными  губами  -
этого вдоволь. Но подлинного ритма, красоты и очарования нет нигде! Когда  я
был  моложе,  в  Брюсселе,  я  повидал  эту  так  называемую  "жизнь";   все
прекрасное, что только есть, было испорчено.  От  всего  пахло  тленом.  Вы,
конечно, можете улыбаться. Но я знаю, о чем  говорю,  mademoiselle.  Счастье
никогда не приходит, когда его ищут. Красота  -  в  природе  и  в  подлинном
искусстве, а не в этом фальшивом глупом притворстве... Но  вот  мы  дошли  с
вами до того дома, где собираемся  мы,  бельгийцы;  может  быть,  вы  хотите
убедиться в том, что я сказал вам правду?
     - О, да!
     - Tres bien! {Отлично! (франц.).} Тогда войдем?
     Они прошли через вращающуюся дверь с маленькими стеклянными  секторами,
и она вытолкнула их в ярко освещенный коридор. Пройдя его, художник взглянул
на Ноэль и как будто заколебался. Потом повернул назад от  зала,  в  который
хотел было войти, и подошел к другому,  справа.  Зал  был  небольшой,  всюду
позолота и бархат, мраморные столики, за которыми сидели пары: молодые  люди
в хаки и пожилые мужчины в штатском с молодыми женщинами. Ноэль разглядывала
этих женщин, одну за другой, пока они с художником пробирались к  свободному
столику. Она заметила,  что  некоторые  были  красивы,  а  некоторые  только
старались казаться красивыми;  все  были  густо  напудрены,  с  подведенными
глазами и накрашенными губами; ей даже почудилось, что ее  собственное  лицо
какое-то голое. Наверху, на галерее играл маленький оркестр; звучала мелодия
незатейливой песенки; гул разговоров и взрывы смеха просто оглушали.
     - Что вам предложить, mademoiselle? - спросил художник.  -  Сейчас  как
раз девять часов, надо поскорее заказать.
     - Можно мне вон тот зеленый напиток?
     - Два коктейля-крем с мятой, - сказал Лавенди официанту. Ноэль  слишком
была погружена в себя, чтобы заметить горькую усмешку,  пробежавшую  по  его
лицу.  Она  все  еще  внимательно  изучала  лица  женщин,  взгляды  которых,
уклончивые, холодные, любопытствующие, были прикованы к ней; она смотрела  и
на лица мужчин - у них глаза бегали, были  воспалены  и  словно  от  чего-то
прятались.
     - Интересно, бывал ли папа когда-либо в  таких  местах?  -  проговорила
Ноэль, поднося бокал с зеленой жидкостью  к  губам.  -  Это  вкусно?  Пахнет
мятой.
     - Красивый цвет. За ваше счастье, mademoiselle! - И он чокнулся с ней.
     Ноэль выпила немного, отставила бокал, потом еще выпила.
     - Очень вкусное, но страшно липкое. У вас нет сигареты?
     - Des cigarettes! - сказал Лавенди официанту. -  Et  deux  cafes  noirs
{Сигареты! И два черных кофе (франц.).}. Так вот, mademoiselle, -  продолжал
он, когда принесли кофе. - Представим себе, что мы выпили каждый по  бутылке
вина - и вот мы уже на подступах к тому, что именуется Пороком. Забавно,  не
правда ли? - Он пожал плечами.
     Его лицо поразило Ноэль: внезапно оно стало тусклым и угрюмым.
     - Не сердитесь, monsieur, это все так ново для меня, понимаете?
     Художник улыбнулся своей ясной, рассеянной улыбкой.
     - Простите, я забылся. Но мне больно видеть красоту в  подобном  месте.
Она  ведь  не  вяжется  и  с  этой  музыкой,  и  с  голосами,  и  с  лицами.
Развлекайтесь, mademoiselle, впивайте  все  это.  Взгляните,  как  эти  люди
смотрят друг на друга; сколько любви сияет в их глазах!  Жалко,  что  мы  не
можем слышать, о чем они говорят. Поверьте мне, их речи невероятно  утончены
и tres spirituels! {Возвышенны! (франц.).} Эти молодые женщины "вносят  свою
лепту", как  принято  говорить;  они  доставляют  le  plaisir  {Удовольствие
(франц.).} тем, кто служит родине. Есть, пить, любить, ибо завтра мы  умрем!
Кому дело до того, как прост и прекрасен мир! Храм духа пуст.
     Он украдкой посмотрел на нее, словно хотел заглянуть в ее  душу.  Ноэль
встала.
     - Мне пора идти, monsieur.
     Он помог ей надеть шубку, расплатился, и они снова, медленно пробираясь
среди маленьких столиков, пошли к выходу, оставляя позади гул голосов,  смех
и табачный дым; оркестр заиграл еще какую-то пустую и звонкую мелодию.
     - А вон там, - проговорил художник, показывая на дверь другого зала,  -
они танцуют. Так оно и идет.  Лондон  военного  времени!  Впрочем,  в  любом
большом городе вы увидите то же самое. Вы довольны,  что  повидали  "жизнь",
mademoiselle?
     - Я думаю, что надо танцевать, быть счастливой... Это сюда  ходят  ваши
друзья?
     - О, нет! Они собираются в более простом зале, играют  в  домино,  пьют
кофе и беседуют. Они не могут сорить деньгами.
     - А почему вы мне их не показали?
     - Mademoiselle, в том зале вы, возможно, увидели бы кого-нибудь, с  кем
вам пришлось бы встретиться снова;  а  там,  где  мы  побывали,  вы  были  в
безопасности, по крайней мере я надеюсь, что так.
     Ноэль пожала плечами. - Я думаю, теперь уж все равно, что я делаю.
     И вдруг на нее нахлынула волна воспоминаний: лунная ночь, темное старое
Аббатство, лес, река, - и у нее перехватило дыхание. Две слезинки  скатились
по ее щекам.
     - Я вспомнила кое о чем, - сказала она глухо. - Это ничего.
     - Дорогая mademoiselle! - пробормотал Лавенди.
     Всю дорогу до ее дома он был молчалив и печален.
     Пожимая ему руку у двери, она прошептала:
     - Простите, что я вела себя глупо; и  спасибо  вам  большое,  monsieur.
Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи, самых лучших снов. Скоро  наступит  хорошее  время  -
время Мира и  Счастья.  Оно  снова  придет  на  землю.  Не  вечно  же  будет
существовать  этот  дом  принудительных  работ!  Спокойной   ночи,   дорогая
mademoiselle!
     Ноэль поднялась наверх и осторожно заглянула в детскую.  Горел  ночник,
нянька и ребенок крепко спали. Она на цыпочках прошла в свою комнату. Только
теперь она поняла, как устала - так устала, что едва смогла раздеться.  И  в
то же время она чувствовала себя какой-то необычно отдохнувшей, может  быть,
от такого неожиданного наплыва переживаний; Сирил  и  все  прошлое  навсегда
уходили из ее жизни.

ГЛАВА III

     Первая встреча Ноэль с  Общественным  Мнением  произошла  на  следующий
день. Ребенка только что принесли с прогулки.  Он  спокойно  спал,  и  Ноэль
стала спускаться по лестнице. Вдруг чей-то голос донесся из передней.
     - Как поживаете?
     Она  увидела  одетого  в  хаки  Адриана  Лодера,  помощника  ее   отца.
Поколебавшись только секунду, она спустилась вниз и пожала ему руку. Это был
довольно грузный молодой человек лет тридцати, с бледным лицом; ему  не  шла
его форма цвета хаки с большим круглым белым воротником, застегнутым  сзади;
но одухотворенный взгляд смягчал впечатление от всей его фигуры:  глаза  его
говорили о самых  лучших  в  мире  намерениях  и  о  том,  что  он  способен
восхищаться красотой.
     - Я не видал вас целую вечность, - сказал он, как-то неуверенно, следуя
за ней в кабинет ее отца.
     - Да, - ответила Ноэль. - А как там, на фронте?
     - Ах, - сказал он. - Солдаты  наши  просто  великолепны.  -  Глаза  его
засияли. - Но как приятно видеть вас снова!
     - Разве?
     Он, казалось, был озадачен этим вопросом; запинаясь, он проговорил:
     - А я и не знал, что у вашей сестры родился ребенок. Прелестное дитя.
     - У нее нет ребенка.
     Лодер разинул рот. "Какой у него глупый вид!" - подумала она.
     - О! - сказал он. - Значит,  это  приемыш  -  бельгиец  или  какой-либо
другой?
     - Нет, это мой, мой собственный. - Отвернувшись,  она  сняла  кольцо  с
пальца.
     Когда она взглянула на него снова, он все  еще  выглядел  до  крайности
растерянным. Он смотрел на нее взглядом человека, в жизни которого  подобные
вещи не могут случиться.
     - Что вы так на меня  уставились?  -  сказала  Ноэль.  -  Разве  вы  не
понимаете? Это мой ребенок, мой. - Она  вытянула  левую  руку.  -  Смотрите,
кольца нет.
     Он, заикаясь, выговорил:
     - Послушайте... вы ведь не... вы ведь не можете...
     - Что... не могу?
     - Шутить... таким образом... Ведь правда же?
     - Какие там шутки, если у тебя ребенок и ты не замужем!
     Лодер вдруг весь съежился, словно рядом разорвался  снаряд.  Но  затем,
как и полагается в таких случаях, он сделал над собой усилие,  выпрямился  и
сказал странным тоном - одновременно высокомерным и мягким:
     - Я не пойму... Ведь не может же быть... Это ведь не...
     - Это так и есть, - сказала Ноэль. - Если не  верите  мне,  спросите  у
папы.
     Он поднес руку к своему круглому воротнику; Ноэль пришла  дикая  мысль,
что он собирается сорвать его, - она крикнула:
     - Не надо!
     - Вы? - пробормотал он. - Вы! Но...
     Ноэль отвернулась от него и стала смотреть в окно, ничего не видя.
     - Я не хочу этого скрывать, - сказала она, не оборачиваясь. -  Я  хочу,
чтобы все знали. Это так глупо, так глупо! - Она топнула ногой. -  Разве  вы
не видите, как это глупо, - каждый разевает рот от удивления! Он вздохнул, и
в этом вздохе было страдание.  И  вдруг  она  почувствовала  настоящую  боль
раскаяния. Он ухватился за спинку стула;  лицо  его  утратило  торжественное
выражение и слегка покраснело.  У  Ноэль  было  такое  ощущение,  словно  ее
уличили в  предательстве.  В  его  молчании,  странном  взгляде  и  каком-то
безличном  огорчении,  которого  не  выразишь  словами,  было  нечто   более
глубокое, чем просто неодобрение, - что-то, находившее отклик в  ней  самой.
Она быстро прошла мимо него, поднялась к себе наверх и бросилась на кровать.
Лодер ничего не значил для нее, суть была не в нем. Вся суть в ней самой,  в
этом впервые возникшем, остром и горьком  ощущении,  что  она  предала  свою
касту, утратила право считаться порядочной женщиной,  изменила  свойственной
ей сдержанности и утонченности, заплатила  черной  неблагодарностью  за  всю
любовь, которая была  вложена  в  ее  воспитание,  вела  себя  как  простая,
выросшая без присмотра девчонка. Раньше она этого не понимала - даже  тогда,
когда Грэтиана впервые узнала обо всем, и они, стоя по обе  стороны  камина,
не могли говорить друг с другом. Тогда она еще вся была во  власти  глубокой
скорби о погибшем, но это прошло, словно  ничего  никогда  и  не  было.  Она
теперь беззащитна, ничто не ограждает  ее  от  этого  обрушившегося  на  нее
унижения и горя. Да, она тогда сошла с ума!  Наверное,  сошла  с  ума!  Этот
бельгиец  Барра  прав:  "Все  немного  сумасшедшие!"  Все  живут   в   "доме
принудительных работ", созданном войной! Она так глубоко уткнулась  лицом  в
подушку, что чуть было не задохнулась; голова, щеки, уши горели, как в огне.
Если бы этот Лодер просто проявил  отвращение,  сказал  бы  что-нибудь,  что
могло вызвать в ней гнев, справедливое  негодование,  ощущение,  что  судьба
была  слишком  жестока  к  ней;  но  он  просто  стоял  -  весь   воплощение
растерянности, как будто расставался с самыми заветными иллюзиями. Это  было
ужасно! Она не  может  больше  жить  здесь,  должна  куда-то  уйти,  бежать,
спасаться от этого  ощущения  собственного  предательства  и  измены.  Ноэль
вскочила. Внизу все было тихо, она прокралась по лестнице и вышла на  улицу.
Она быстро шагала вперед, не думая о том, куда идет. Инстинктивно она  пошла
по дороге, по которой ежедневно ходила в госпиталь.
     Был конец апреля, деревья и кусты, одетые молодой листвой, уже стояли в
цвету и благоухали; весело пробегали собаки; в ярком  солнечном  свете  лица
людей казались счастливыми. "Если бы я могла уйти от  самой  себя,  мне  все
стало бы безразличным", - подумала она. Легко уйти  от  людей,  от  Лондона,
даже уехать из Англии; а  от  себя  самой  -  невозможно!  Она  прошла  мимо
госпиталя, посмотрела затуманенным  взглядом  на  флаг  с  красным  крестом,
поднятый над оштукатуренной стеной, на солдата в синем комбинезоне с красным
галстуком, выходившего из дверей. Много горьких часов провела она здесь,  но
не было у нее  часа  более  горького,  чем  этот!  Она  миновала  церковь  и
очутилась напротив того дома, где жила Лила; тут  она  вдруг  столкнулась  с
высоким человеком, заворачивавшим за угол. Это был Форт. Она опустила голову
и попыталась было незаметно улизнуть. Но он уже протянул руку, и  ей  ничего
не оставалось, как поздороваться с ним. Холодно глядя на него, она спросила:
     - Вы все знаете обо мне, да?
     Его лицо, обычно такое открытое, вдруг замкнулось, как будто он вот-вот
должен был взять барьер на лошади. "Сейчас он солжет!" - с горечью  подумала
она. Но он не солгал.
     - Да, Лила говорила мне.
     "Сейчас он постарается притвориться, - снова мелькнула у нее  мысль,  -
что не находит в этом ничего непристойного".
     - Я восхищаюсь вашим мужеством! - сказал он.
     - У меня нет никакого мужества.
     - Мы ведь никогда не знаем  сами  себя,  не  так  ли?  Может  быть,  вы
пройдетесь со мной немного? Я иду в том же направлении.
     - А я не знаю, в каком направлении иду. - И я тоже.
     Они молча пошли рядом.
     - Я молю бога только  о  том,  чтобы  снова  очутиться  во  Франции,  -
отрывисто сказал Форт. - Здесь не чувствуешь себя чистым человеком.
     Сердце Ноэль взыграло.
     "О да! Уехать, уйти от самой себя!" Но тут же она подумала о ребенке  и
снова упала духом.
     - А как ваша нога, совсем безнадежна? - спросила она.
     - Совсем.
     - Это, наверно, ужасно.
     - Сотни тысяч людей считают, что  это  большая  удача;  и  верно:  хоть
калека, да жив! Так и я думаю, несмотря на всю скуку жизни.
     - Как чувствует себя кузина Лила?
     -  Очень  хорошо.  Она  так  старается  в   своем   госпитале,   просто
удивительно. - Говоря это, Форт не смотрел на нее; молчание длилось, пока он
не остановился у Лордс-Крикет-граунд.
     - Я не хочу вас заставлять тащиться со мной.
     - О, это ничего!
     - Я хочу только сказать, что если  могу  служить  вам  когда-либо  и  в
какой-либо форме, пожалуйста, приказывайте.
     Он снял шляпу и пожал  ей  руку.  Ноэль  пошла  дальше.  Этот  короткий
разговор с недомолвками  только  обострил  ее  беспокойство;  и  все-таки  в
каком-то смысле он смягчил боль в ее сердце. Как бы то ни было,  но  капитан
Форт не презирает ее; у него тоже неприятности,  как  и  у  нее  самой.  Она
чувствовала это и по выражению его лица и по тону, когда он говорил о  Лиле.
Она ускорила шаг. Вдруг ей вспомнились слова Джорджа: "Если  тебе  самой  не
стыдно за себя, то другие не будут тебя стыдиться". Легко сказать! Потом она
вспомнила давние времена,  школу,  танцы  для  подростков,  на  которые  она
ходила, - все тогда казалось счастьем. Прошло! Все прошло!
     Но встречи Ноэль с Общественным Мнением еще не кончились в  этот  день;
дойдя  наконец  до  своего  дома,  измученная  трехчасовым  скитанием,   она
встретила пожилую даму, которую она и Грэтиана знали еще в детстве. Это была
красивая женщина, вдова одного  чиновника;  она  проводила  дни  в  полезной
деятельности и не обнаруживала ни малейшего признака старения. С ней была ее
дочь, жена убитого на Марне офицера, и  обе  встретили  Ноэль  целым  градом
сердечных расспросов. Значит, она  вернулась  из  деревни  и  теперь  совсем
здорова? Она работает в госпитале? А как себя чувствует ее дорогой стец?  Он
так похудел и устал. Но теперь ведь и Грэтиана с ним. Как ужасно, что  война
разделяет мужей и жен! А чей это милый маленький ребеночек, который сейчас у
них в доме?
     - Мой, - сказала Ноэль и прошла мимо них,  высоко  подняв  голову.  Она
почувствовала, как обижены, удивлены, озадачены эти  очень  доброжелательные
дамы, которых она оставила на  мостовой.  Она  представляла  себе,  как  они
возьмут друг друга под руку, потом пойдут  дальше,  может  быть,  молча,  и,
только завернув за угол, начнут удивляться: "Что  такое  с  Ноэль?  Что  она
сказала?"
     Она вынула из кармана золотое колечко и изо всей силы швырнула  его  за
ограду Сквер-Гарден. Это спасло ее от нервного припадка, и в дом  она  вошла
спокойная. Завтракать давно кончили, но отец еще не уходил - он встретил  ее
в прихожей и повел в столовую.
     - Тебе надо поесть, дитя мое, - сказал он.
     И пока она поспешно ела то, что он велел оставить для нее, он  стоял  у
камина в своей излюбленной позе: нога на решетке, рука на каминной доске.
     - Я исполнила твое желание, отец, - сказала она  глухо.  -  Теперь  все
знают. Я сказала мистеру Лодеру, и художнику, и Диннафордам.
     Она увидела, как он разжал пальцы, а затем снова  вцепился  в  каминную
доску.
     - Я рад, - сказал он.
     - Тетя Тэрза дала мне кольцо, но я его выбросила.
     - Мое дорогое дитя, - начал он, но не  мог  продолжать  -  так  у  него
дрожали