запах духов ударил ему в нос; подняв голову,  он  увидел  Лилу;  она  стояла
перед ним в длинном кимоно из темного шелка, белые руки были обнажены.
     - Опять задумались? А помните эти кимоно, Джимми? В Кейптауне их носили
малайские женщины. Можете себе представить, как я отдыхаю,  когда  сбрасываю
свою одежду рабыни? Ах, до чего мне надоело быть сестрой милосердия! Джимми,
мне так хочется пожить еще, хотя бы немного!
     В этом одеянии она выглядела лет на пятнадцать моложе: цветок гардении,
приколотый на груди у самого выреза шелкового кимоно, не казался белее,  чем
ее кожа. Он удивленно подумал: уж не упал ли этот цветок с неба?
     - Пожить? - переспросил он. - Как это? Разве вы сейчас не живете?
     Она подняла руки, и черные шелковые рукава упали, обнажив их до плеч.
     - У меня нет жизни - вот уже два года. Ах, Джимми, помогите мне.  Жизнь
так коротка, особенно сейчас.
     Ее взгляд, напряженный и взволнованный, обнаженные руки,  запах  цветов
смутили его. Он почувствовал, как кровь приливает  к  его  лицу,  и  опустил
глаза.
     Легким движением она бросилась к нему, опустилась на колени  и,  сжимая
обеими руками его руки, зашептала:
     - Полюбите меня хоть немного! Что же еще остается? Ах, Джимми,  что  же
еще?
     Вдыхая волнующий аромат цветка, раздавленного их руками, Форт  подумал:
"Ах, что еще есть в это окаянное время?"

     Джимми Форт обладал чувством юмора и был в своем роде философом, и  его
почти всегда забавляли всякие  капризные  повороты  жизни.  Но  от  Лилы  он
возвращался в глубокой задумчивости. Она была хороша собой - очень  красивое
создание, женщина  спортивного  склада,  обольстительница,  но...  она  явно
перезрела. И вот он впутался в эту историю -  теперь  он  должен  помочь  ей
"пожить"; впутался так, что это не может не вызывать тревоги; он  уже  почти
безошибочно знал, что она действительно полюбила его.
     Это было, конечно,  очень  лестно  и  приятно.  Время  просто  ужасное,
развлечения скупые, но... Инстинкт бродяжничества заставлял его с  юных  лет
носиться по свету; так же инстинктивно он избегал всяких уз, даже  приятных,
если не мог сам оценить их силу и прочность; может быть, впервые в жизни  он
заглянул в какую-то сказочную страну, - а в его связи с Лилой  уж,  конечно,
нет ничего сказочного.  Была  у  него  и  другая  причина  чувствовать  себя
неловко. Несмотря на беспорядочный образ жизни, он обладал мягким сердцем, и
ему всегда бывало трудно причинять кому-либо боль, особенно женщине, которая
оказала ему  честь  полюбить  его.  Какое-то  предчувствие  угнетало  Форта,
шагавшего по залитым луной улицам в этот безлюдный ночной  час,  когда  даже
такси не попадались. Захочет Лила, чтобы он женился на ней? И  будет  ли  он
считать это своим долгом, если она захочет?  Но  мысли  его  приняли  другое
направление; он думал о концерте, о девушке, которая слушала  его  рассказы.
"Дьявольски странный мир! - мелькало у него в голове. - И как все это нелепо
получилось!.. Что подумала бы она обо мне и Лиле,  если  бы  знала?  И  этот
добрый священник! Уф!"
     Он шел медленно, боясь, что разболится нога и придется провести ночь на
крыльце, поэтому у него было достаточно времени для размышлений. Но  они  не
успокаивали его, и он в конце концов решил: "Ладно, ведь могло быть и  хуже.
Надо без долгих рассуждений брать те блага, которые посылают  нам  боги!"  И
вдруг он с удивительной живостью вспомнил  ту  ночь  на  веранде  в  Верхней
Констанции и подумал растерянно: "Тогда я мог бы погрузиться в эту любовь  с
головой, а теперь не могу.  Вот  она,  жизнь!  Бедная  Лила!  Да  и  сам  я,
возможно, несчастен - кто знает!"

ГЛАВА IV

     Когда Лила открыла дверь Эдварду Пирсону,  глаза  ее  сияли,  на  губах
играла мягкая улыбка. Казалось, вся ее душа мягко улыбается;  она  протянула
ему обе руки. В этот день все доставляло ей радость, даже это скорбное лицо.
Она любила и была любима. У нее снова было настоящее и будущее, а не  только
прошлое; надо только кончить разговор с Эдвардом  в  полчаса  -  ведь  скоро
придет Джимми! Она села на диван, по-родственному взяла Пирсона  за  руку  и
сказала:
     - Ну, выкладывай, Эдвард;  я  чувствую,  ты  в  большом  смятении.  Что
случилось?
     - Ноэль... Тот мальчик, которого она любила, убит. Лила  выпустила  его
руку.
     - Не может быть! Бедное дитя! О, как это жестоко! -  Слезы  навернулись
на ее серые глаза, она отерла их  крошечным  носовым  платочком.  -  Бедная,
бедная маленькая Ноэль! Она его очень любила?
     - Это была неожиданная и поспешная помолвка; но боюсь, что на Ноэль все
это слишком подействовало.  Не  знаю,  как  утешить  ее;  это  может  только
женщина. Я пришел спросить тебя: продолжать ли ей работать? Как ты  думаешь,
Лила? Я просто растерялся.
     Лила взглянула на него и подумала: "Растерялся? О да, похоже на то, мой
бедный Эдвард!"
     - На твоем месте я позволила бы ей  работать,  -  сказала  она.  -  Это
помогает; только это и может помочь.  Я  посмотрю,  может  быть,  устрою  ее
работать в палатах. Ей нужно быть поближе к нашим солдатам, видеть, как  они
страдают; теперь работа на кухне будет для нее особенно мучительной... А  он
был очень молод?
     - Да. Они хотели пожениться. Я был против  этого,  Лила  чуть  скривила
губы. "Еще бы!" - подумала она.
     - Я не мог вынести даже мысли, что Нолли  готова  так  поспешно  отдать
себя; они и знакомы-то были всего три недели.  Это  было  очень  тяжело  для
меня, Лила. А потом он внезапно уехал на фронт.
     Волна возмущения поднялась в Лиле. Ах, уж эти ханжи! Как  будто  и  без
них жизнь не лишает людей радости! В эти  минуты  лицо  кузена  казалось  ей
почти отталкивающим; его кроткая, безмятежная доброта  словно  потускнела  и
растворилась в этом монашеском облике. Она отвернулась, посмотрела  на  часы
над камином и подумала: "Ну, конечно, он и нам  с  Джимми  стал  бы  мешать!
Сказал бы: "О нет, дорогая Лила, ты не должна его любить - это грех!" Как  я
ненавижу это слово!"
     - Я считаю, что самое страшное в жизни, - возразила она,  -  это  когда
люди подавляют в  себе  естественные  инстинкты  да  еще  заставляют  других
делать; то же,  если,  конечно,  могут;  этим  объясняется  добрая  половина
несчастий, которые случаются в мире.
     Заметив по его лицу, что он ошеломлен этим взрывом, причин которого  он
не мог знать, она поспешно добавила:
     - Я надеюсь, что Ноэль скоро  забудет  свое  горе  и  найдет  кого-либо
другого.
     - Возможно. Но было бы еще хуже, если бы они  поженились!  Слава  богу,
что они этого не сделали.
     - Не знаю. У них, наверно, был бы все-таки  час  блаженства.  Даже  час
блаженства чего-то стоит в наше время.
     - Для тех, кто верит только в земную жизнь, - пожалуй.
     "Осталось всего десять минут, - подумала она, -  Ах,  -  почему  он  не
уходит?" Но тут он поднялся, и сразу же ее сердце смягчилось.
     - Мне так жаль Нолли, Эдвард! Если только  я  могу  чем-нибудь  помочь,
завтра же попытаюсь сделать дли нее все, что в  моих  силах;  а  ты  приходи
сюда, когда тебе вздумается.
     Она снова протянула ему обе руки; прощаясь, она боялась, что  он  вдруг
вздумает остаться, но все-таки ласково заглянула  ему  в  глаза  и  тепло  и
сочувственно пожала ему руки.
     Пирсон улыбнулся. Эта улыбка всегда вызывала в Лиле жалость к нему.
     - Прощай, Лила; ты очень мила и добра. До свидания!
     Она  ответила  глубоким  вздохом,   в   котором   чувствовалось   явное
облегчение. Потом она пошла его провожать.
     Взбегая по лестнице, она думала:  "У  меня  еще  есть  время.  Что  мне
надеть? Бедный Эдвард, бедная Ноэль!.. Какой  цвет  нравится  Джимми?..  Ах,
почему я не удержала его тогда, десять лет назад, как глупо  растрачено  это
время!"
     Лихорадочно закончив туалет, она подошла  к  окну  и  стала  ждать,  не
заживая света; аромат жасмина доносился снизу. "Выйду я за него замуж,  если
он предложит мне? - думала она. - Но он не предложит - с чего бы он стал это
делать? Кроме того, я бы не  потерпела,  если  бы  он  подумал,  что  я  ищу
положения или денег. Мне нужно одно - любовь,  любовь,  любовь!"  Беззвучное
повторение этого слова приносило ей какое-то приятное ощущение  прочности  и
спокойствия. Пока она хочет только любви - он наверняка останется с ней!
     Из-за угла церкви появилась высокая фигура и направилась к ее дому. Он!
И вдруг Лила опомнилась. Она подбежала к маленькому пианино и,  аккомпанируя
себе, запела песенку,  которую  пела  десять  лет  назад.  "Если  б  я  была
росинкой, я несла б тебе прохладу каждый день!" Она не обернулась, когда  он
вошел, а продолжала напевать, чувствуя, что он уже стоит  в  темноте  за  ее
плечами. Но, окончив песню, она встала,  обняла  его,  притянула  к  себе  и
разрыдалась у него на плече; она думала о Ноэль и об этом  убитом  юноше,  о
миллионах других юношей, думала о своем счастье, и об этих упущенных  десяти
годах, и о том, как коротки жизнь и любовь, И, думая обо всем этом, она едва
ли сознавала, о чем думает. А  Джимми  Форт,  растроганный  ее  настроением,
которое понимал только наполовину, крепко сжимал ее в объятиях,  целовал  ее
мокрые щеки и теплую шею, такую белую, что она словно светилась в темноте.

ГЛАВА V

     Прошел месяц,  и  Ноэль  продолжала  работать;  но  однажды  утром  она
потеряла сознание и упала на груду тарелок.  Шум  привлек  внимание,  кто-то
позвал миссис Линч.
     Увидев Ноэль, лежащую со смертельно бледным лицом, Лила ужаснулась.  Но
Ноэль скоро пришла в себя, и для нее вызвали машину.  Лила  поехала  с  ней,
велев шоферу отвезти их в Кэймилот-Мэншенз. Ноэль была  в  таком  состоянии,
что везти ее домой не следовало - лучше избавить девушку от лишней тряски  в
машине и дать ей сначала по-настоящему окрепнуть. Они поднялись по  лестнице
рука об руку. Лила уложила ее на диван  и  принесла  бутылку  горячей  воды,
чтобы согреть ей ноги. Ноэль была еще  так  слаба  и  бледна,  что  было  бы
жестоко расспрашивать ее.  Лила  тихонько  достала  из  шкафчика  бутылку  с
остатками шампанского, - которое прислал ей Джимми  Форт,  и,  захватив  два
стакана и штопор, отправилась в спальню. Там  она  выпила  немного  сама,  а
другой стакан принесла и подала девушке. Ноэль покачала  головой,  глаза  ее
словно говорили: "Неужели ты думаешь, что меня так легко вылечить?" Но  Лила
за свою жизнь  повидала  многое  и  презирала  общепринятые  лекарства;  она
поднесла стакан к губам девушки и заставила ее выпить. Это  было  прекрасное
шампанское, а Ноэль никогда не пробовала спиртного; вино немедленно  оказало
свое действие. Глаза ее заблестели; слабый румянец окрасил щеки. И вдруг она
повернулась к Лиле спиной и зарылась лицом в подушку. С коротко остриженными
волосами она была похожа на ребенка;  Лила  опустилась  на  колени  и  стала
гладить ее по голове, приговаривая:
     - Ну, родная! Ну же, успокойся!
     Наконец девушка  приподнялась;  бледная  маска  отчаяния,  которую  она
носила на лице весь последний месяц, спала; лицо ее горело, глаза  блуждали.
Она отодвинулась от Лилы, крепко прижала руки к груди и сказала:
     - Я не вынесу этого. Я совсем не сплю. Я хочу,  чтобы  он  вернулся  ко
мне. Я ненавижу жизнь, ненавижу весь мир! Мы не  сделали  ничего  дурного  -
только любили друг друга. Богу нравится наказывать; он наказывает  нас  лишь
за то, что мы любили. У нас был только один день для нашей  любви...  только
один день... только один! Лила видела,  как  судорожно  дергается  стройная,
белая шея девушки, как неестественно вытянулись и оцепенели  ее  руки;  было
почти невыносимо  смотреть  на  это.  Удивительно  нежный  голос  произносил
безумные слова, безумным казалось и лицо девушки.
     - Я не хочу... Я не хочу жить! Если есть  загробная  жизнь,  я  уйду  к
нему. А если ее нет, тогда это все равно, что уснуть.
     Лила подняла руку, словно желая остановить этот бред. Как и большинство
женщин, которые  живут  только  своими  чувствами  и  настроениями,  она  не
привыкла раздумывать над подобными  вещами  и  поступила  так,  как  принято
поступать в таких случаях.
     - Расскажи мне о себе и о нем, - попросила она.
     Ноэль повернулась и вскинула серые глаза на кузину.
     - Мы любили друг друга; когда любишь, рождаются дети, правда? Ну, а мой
не появится на свет!
     Не столько эти слова, сколько выражение лица Ноэль раскрыло  Лиле  все;
потом смысл сказанного  как  бы  погас  в  ее  сознании  и  вспыхнул  снова.
Невероятно! Но... если Ноэль сказала правду - это  ужасно!  То,  что  всегда
казалось Лиле простым отступлением от  общепринятых  норм,  сейчас  вставало
перед ней как подлинная трагедия! Она порывисто поднялась  и  крепко  обняла
девушку.
     - Бедная детка, - сказала она. - Это у тебя какие-то фантазии.
     Слабый румянец сошел  с  лица  Ноэль,  она  откинула  голову,  веки  ее
наполовину опустились; теперь она была похожа  на  привидение,  маленькое  и
скорбное.
     - Пусть фантазии, но жить я не буду. Мне все равно - умереть так легко!
И я не хочу, чтобы отец знал.
     - Что ты, дорогая... дорогая моя! - шептала, запинаясь, Лила.
     - Это была ошибка, Лила?
     - Ошибка? Не знаю... Если  все  действительно  так,  то...  это  просто
неудача. Но ты вполне уверена?
     Ноэль кивнула.
     - Я сделала так, чтобы мы принадлежали друг другу. Чтобы ничто не могло
отнять его у меня.
     Лила ухватилась за эти слова.
     - Тогда, моя милая, он не совсем ушел от тебя, понимаешь?
     С губ Ноэль слетело едва слышное "да".
     - Но папа! - прошептала она.
     Перед Лилой встало лицо Эдварда - так живо,  что  на  минуту  заслонило
лицо девушки. Все жизнелюбие Лилы восстало  против  этого  аскета.  И  хотя,
следуя здравому житейскому  рассудку,  она  не  одобряла  поступок  Ноэль  и
огорчалась за нее, - сердцем она поневоле приветствовала этот  час  жизни  и
любви, который они вырвали для себя из пасти смерти.
     - Разве отец непременно должен знать? - спросила она.
     - Я никогда не лгала папе. Но это неважно.  Зачем  человеку  продолжать
жить, если жизнь ни к чему?
     На улице ярко сияло солнце, хотя был уже конец октября. Лила  поднялась
с колен. Она стала у окна и глубоко задумалась.
     - Дорогая, - сказала она наконец, - надо победить в  себе  эту  боль  и
уныние. Посмотри на меня! У меня было два  мужа,  и...  я  провела  довольно
бурную жизнь, с подъемами и падениями, и  смело  скажу,  что  всяких  бед  и
потрясений я видела довольно в своей жизни. Но я не собираюсь  еще  умирать;
не надо умирать и тебе. Пирсоны всегда были мужественными людьми, не изменяй
же своему роду. Это последнее дело! Твой мальчик тоже  велел  бы  тебе  быть
мужественной. Теперь это - твои "окопы", и не надо давать жизни смять себя.
     Наступило долгое молчание. Потом Ноэль пробормотала:
     - Дай мне сигарету, Лила.
     Лила достала маленький  плоский  портсигар,  который  всегда  носила  с
собой.
     - Вот молодец! -  сказала  она.  -  Нет  ничего  неизлечимого  в  твоем
возрасте. Неизлечима только старость.
     Ноэль усмехнулась.
     - Но ведь и она излечима, не так ли?
     - Если только не сдаваться.
     Снова они замолчали; они курили, часто затягиваясь, и синий дымок  двух
сигарет поднимался к низкому потолку. Потом Ноэль встала с дивана и  подошла
к пианино. На ней была еще госпитальная форма из лилового полотна; стоя, она
слегка прикасалась пальцами к клавишам, беря  то  один,  то  другой  аккорд;
сердце Лилы разрывалось от жалости; сама она была сейчас  так  счастлива,  а
жизнь этого ребенка исковеркана!
     - Поиграй мне, - сказала она. - Или нет, не надо! Лучше я сыграю сама.
     Она села за пианино и запела  французскую  песенку,  в  которой  первые
слова были: "Si on est jolie, jolie  comme  vous..."  {Если  быть  красивой,
красивой, как вы... (франц.).} Это  была  наивная,  веселая,  очаровательная
песенка. Если бы Нолли выплакалась, для нее  было  бы  лучше!  Но  Ноэль  не
плакала; она, видимо, вполне овладела собой. Она говорила спокойно, отвечала
на вопросы Лилы без всякого волнения и наконец  заявила,  что  хочет  домой.
Лила вышла вместе с ней и немного ее проводила;  ей  было  грустно,  но  она
чувствовала  себя  какой-то  растерянной.  В  конце   Портлэнд-плэйс   Ноэль
остановилась и сказала:
     - Мне уже лучше, Лила. Я очень тебе благодарна. Я теперь пойду домой  и
лягу. А завтра приду в госпиталь, как обычно. До свидания!
     Лила успела только схватить руку девушки и сказать:
     - Милая моя, это чудесно! Мало ли что  случается,  особенно  в  военное
время!
     С этими  словами,  неясными  для  нее  самой,  она  отпустила  Ноэль  и
некоторое время следила, как та медленно шла вперед; потом Лила  направилась
к госпиталю. Она была растрогана и полна сострадания.

     Ноэль не пошла домой; она зашагала по Риджент-стрит.  В  какой-то  мере
она успокоилась, немножко оправилась - этому помог оптимизм ее видавшей виды
кузины; слова Лилы "он не совсем ушел от тебя" и "особенно в военное  время"
толкали ее на новые размышления. К тому же кузина говорила обо  всем  вполне
откровенно; неведение, в  котором  Ноэль  находилась  последние  три  недели
относительно своего физического состояния, рассеялось. Естественно, что она,
как и большинство гордых натур, не очень задумывалась над  тем,  что  скажут
окружающие; впрочем, у нее было слабое представление об обществе  и  о  том,
как судят и что думают люди. Кошмаром висела  над  ней  только  одна  мысль:
какой это  будет  ужас  и  горе  для  отца.  Она  пыталась  успокоить  себя,
вспоминала о сопротивлении отца ее замужеству, о  том,  как  она  озлобилась
тогда. Он не понимал, не мог постигнуть,  как  они  с  Сирилом  любили  друг
друга! Теперь, если у нее действительно появится ребенок, это будет  ребенок
Сирила - сын Сирила, это будет  сам  возродившийся  к  жизни  Сирил!  В  ней
понемногу снова пробуждался инстинкт, который сильнее  всякой  утонченности,
традиций, воспитания; тот самый инстинкт, который толкнул  ее  так  поспешно
закрепить их союз - неудержимое биение жизни, противостоящее небытию;  и  ее
ужасная тайна теперь казалась ей почти сокровищем. Она читала  в  газетах  о
так  называемых  "детях  войны",  читала  с  каким-то   неясным   ей   самой
любопытством. Теперь внутренний смысл прочитанного осветился для нее  совсем
иным светом. Эти  дети  были  плодом  "дурного  поведения",  они  составляли
"проблему"; и все-таки  она  знала  теперь,  что  люди  рады  им;  эти  дети
примиряли их с жизнью, заполняли пустоту. Может  быть,  когда  у  нее  будет
ребенок, она станет гордиться им, тайно гордиться,  наперекор  всем  и  даже
отцу! Они старались убить Сирила - этот их бог и  все  они;  но  им  это  не
удалось - Сирил живет в ней! Лицо Ноэль пылало, она шагала в гуще  суетливой
толпы; прохожие оборачивались и глядели на нее - у нее был такой вид, словно
она никого и ничего не замечает, - обычно люди, у которых есть хоть  немного
времени, обращают на это  внимание.  Так  она  бродила  два  часа,  пока  не
очутилась возле своего дома; состояние восторга прошло у  нее  только  в  ее
комнате, когда она  села  на  кровать,  вынула  фотографию  и  стала  в  нее
вглядываться. И тут наступил новый упадок сил. Заперев дверь, она  легла  на
кровать и заплакала, чувствуя себя совсем одинокой и  заброшенной;  наконец,
окончательно измученная, она уснула, сжимая в руке фотографию, на которой не
высохли еще следы слез. Проснулась она, как от толчка.  Было  темно,  кто-то
стучал в дверь.
     - Мисс Ноэль!
     Из какого-то детского упрямства она не ответила. Почему они не  оставят
ее в покое? Если бы они знали, они не приставали  бы  к  ней!  Она  услышала
новый стук и голос отца:
     - Нолли, Нолли!
     Она вскочила и открыла дверь. Вид  у  него  был  встревоженный,  у  нее
сжалось сердце.
     - Все хорошо, папа. Я спала.