сестра, - заявил неслух Томми. - Хочу мой мячик.
   Но тут Сисси Кэффри сказала малютке Бордмену посмотри-ка сюда, посмотри
на мой пальчик, и быстрым движением подхватила мяч.  Она  катнула  его  по
песку, и Томми, одержав победу, со всех ног пустился за ним.
   - Главное, чтобы было тихо, - засмеялась Сисси.
   Она пощекотала крошке его пухлые щечки,  чтобы  он  поскорей  забыл,  и
принялась с ним играть в сорока-ворона кашку варила, деток кормила,  этому
дала, и этому дала, и этому дала, и этому дала,  а  самому  маленькому  не
дала. Но тут Эди расшипелась, что вот так он вечно и  вытворяет,  что  ему
вздумается, раз все его балуют без конца.
   - Вот погодите, - посулила она, - я еще ему всыплю по одному месту.
   - Ата-та по попке, - весело рассмеялась Сисси.
   Герти низко опустила голову и  густо  покраснела,  подумав,  что  Сисси
употребляет  недопустимые  для  барышни  выражения,  каких  она  сама   не
произнесла бы ни за что на свете, лучше  сгорела  бы  со  стыда,  она  вся
залилась  горячим  румянцем,  а  Эди  Бордмен  сказала,   что   джентльмен
поблизости наверняка все слышал. Но Сисси это не волновало ни на мизинец.
   - Ну и пускай! - воскликнула она, тряхнув беззаботно головой  и  озорно
сморщив носик. - Можно заодно и ему по тому же месту. У меня это быстро.
   Шальная Сисе с негритянскими кудряшками. Бывает,  с  ней  обхохочешься.
Например, скажет, ты выпей лимонаду а я таю с чортом, или нарисует красным
на своих ноготках, на одном - кружку, на другом - мужскую физиономию, все,
конечно, покатываются, или когда ей захочется в одно место, объявит вдруг,
я должна нанести визит мисс Писс. Вот такая вот она вся, Сиссикумс. Ой,  а
разве забыть тот вечер, когда она напялила  на  себя  отцовский  костюм  и
шляпу, подрисовала жженой пробкой усы и с сигареткой пошла разгуливать  по
Трайтонвилл-роуд! По части шуток и розыгрышей за ней никому  не  угнаться.
Но при всем том - чистейшая искренность, одно из  самых  смелых  и  верных
сердец, какие Бог сотворил, не из тех  двуличных  созданий,  что  чересчур
деликатны для прямоты.
   Здесь  в  воздухе  разнеслись  звуки  пения  и  органного   гимна.   То
совершались молитва, проповедь и освящение Святых Даров в приюте трезвости
для мужчин, которым руководил миссионер, преподобный Джон Хьюз,  О.И.  Там
они собирались вместе, без всякого различия сословий (и  это  было  весьма
поучительное зрелище), ибо все они были вынесены  мирскими  бурями  в  сей
скромный храм на берегу волн, и все, припадая к стопам Непорочной,  читали
молитву Божией Матери Лоретской, просили ее заступничества, обращая к  ней
древние, такие знакомые слова,  пресвятая  Мария,  пресвятая  и  пречистая
дева. Какую печаль несли эти звуки бедняжке Герти! Если б только  ее  отец
вырвался из когтей зеленого змия, с помощью ли  обета  или  тех  порошков,
исцеляющих от страсти к вину, про которые было в "Пирсонс уикли",  она  бы
разъезжала сейчас в своей собственной карете  не  хуже  кого  угодно.  Она
повторяла это себе несчетное число раз, сидя  в  грустной  задумчивости  у
догорающего камина, не зажигая огня,  потому  что  она  терпеть  не  могла
двойной свет, или мечтательно размышляя по целым часам, глядя из окошка на
то, как дождь колотит в ржавый мусорный бак. Но гнусное  зелье,  разбившее
столько очагов, столько семей, бросило мрачную тень на  ее  детские  годы.
Шутка сказать, ей даже довелось повидать в своем доме буйства, чинимые  от
невоздержности, и быть  свидетельницей  тому,  как  ее  собственный  отец,
распаляемый губительными парами, совершенно забывал себя, ибо тверже всего
на свете Герти знала одно: если  мужчина  когда-нибудь  посмеет  коснуться
женщины иначе нежели с добротой и лаской, он достоин звания самого низкого
негодяя.
   Голоса продолжали петь, воссылая  молитвы  Деве  Всемогущей,  Всеблагой
Деве. А Герти, погруженная в свои думы, словно не слышала и не  видела  ни
своих подружек, ни резвящихся близнецов, ни джентльмена, который  появился
со стороны Сэндимаунт Грин, - Сисси нашла, что он очень похож на отца, - и
совершал небольшую прогулку вдоль берега. Конечно, на людях его никогда не
увидишь навеселе, но все равно он ей не нравился как  отец,  может,  из-за
того, что был слишком стар, или еще почему-нибудь,  а  может,  из-за  лица
(словом, тут явно был случай доктора Фелла), или же угреватого, бугристого
носа, или рыжих усов, уже побелевших  под  носом.  Бедный  папа!  Она  его
любила при всех его грехах и ей нравилось когда он пел  "О,  Мэри,  скажи,
как тебя покорить" и "Мой домик и любовь моя вблизи от  Ла  Рошели"  и  на
ужин были тушеные моллюски и салат под майонезом и когда  он  пел  "Взошла
луна" с мистером Дигнамом, который так  внезапно  умер  и  уже  схоронили,
помилуй, Господи, его душу, от удара. Это было в день рождения мамы, Чарли
был дома на каникулах, и Том, и мистер Дигнам с женой, и  Пэтси  и  Фредди
Дигнам, и они все вместе сфотографировались. Кто бы подумал, что конец уже
так близко. А сейчас он в могиле. А мама ему сказала  что  пусть  это  ему
послужит предупреждением до конца его дней а он  даже  не  смог  пойти  на
похороны из-за своей подагры и ей пришлось сходить в город принести ему  с
работы письма и образцы линолеума Кэтсби, художественный рисунок,  годится
хоть для дворца, высокая прочность, и в доме всегда ярко и весело.
   Герти была не дочка,  а  просто  сокровище,  вторая  мать  всей  семье,
помощница и ангел-хранитель, золотое сердечко. Когда  у  матери  случались
эти ужасные мигрени, такие, что голова раскалывалась,  кто  как  не  Герти
всегда натирала ей лоб ментоловой свечкой, хоть ей  и  не  нравилось,  что
мать нюхает табак, это было одно-единственное, из-за чего у  них  выходили
споры, нюхать табак. Все неустанно ее  хвалили  за  ее  милое  обхождение.
Именно Герти всегда отключала газ на ночь, и Герти же повесила на стенке в
одном местечке, где она никогда не забывала посыпать  хлоркой  каждые  две
недели, календарь с картиной "В  идиллические  времена",  что  им  подарил
мистер Танни, бакалейщик.  На  этой  картине  молодой  джентльмен,  одетый
по-старинному, в  треуголке,  протягивал  своей  возлюбленной  даме  букет
цветов через решетку ее окна, со всей галантностью того  давнего  времени.
Сразу ясно, что за этим какая-то история. И как приятно подобраны  краски!
Она в белом из облегающей мягкой ткани, и поза самая изысканная, а кавалер
в наряде шоколадного цвета и выглядит аристократом до кончиков  ногтей.  И
часто, заходя туда кой-зачем, она мечтательно глядела на  них  и,  засучив
слегка рукава, трогала свои руки, такие же белые и  мягкие  как  у  той  и
размышляла о тех временах потому что  она  нашла  в  словаре  произношения
Уокера который остался от дедушки Гилтрапа что это значит идиллический.
   Близнецы теперь играли вполне по-братски, самым похвальным образом,  до
тех пор, пока юный Джеки, который и в самом деле был отчаянный озорун,  от
этого никуда не денешься, нарочно не наподдал мячик изо всех сил в сторону
затянутых тиной скал. Само собой ясно, что  бедный  Томми  выказал  бурное
огорчение, но, к счастью, джентльмен в черном, сидевший там в одиночестве,
отважно ринулся на выручку и поймал мяч. Оба соперника с истошными воплями
тут же принялись требовать любимую игрушку и  чтобы  выйти  из  положения,
Сисси Кэффри  обратилась  к  джентльмену,  бросьте  его  мне,  пожалуйста.
Джентльмен примерился раз-другой и метнул его по песку в сторону Сисси, но
он откатился под уклон и остановился у  маленькой  лужицы  под  скалой,  в
точности подле юбки Герти. Близнецы немедля возобновили свои требования, и
Сисси попросила ее стукнуть его к ним и пусть они ловят, кто поймает,  так
что Герти отвела ножку но она предпочла бы чтоб  этот  их  глупый  мяч  не
закатывался к ней и попыталась ударить по нему но промазала, а Эди и Сисси
рассмеялись.
   - Раз не вышло, пробуй снова, - сказала Эди Бордмен.
   Герти улыбнулась в знак согласия  и  закусила  губку.  Ее  нежные  щеки
порозовели, однако она твердо  решила  им  показать  и  потому  приподняла
чуть-чуть  юбку,  немножко,  но  так,  чтобы  не  мешала,  и,   хорошенько
прицелившись,  лихо  наподдала  ножкой  по  мячу,  так  что  тот   отлетел
далеко-далеко, а оба близнеца припустились за ним по гальке. Конечно,  это
была чистейшая  ревность,  только  чтобы  привлечь  внимание  джентльмена,
наблюдавшего неподалеку. Она почувствовала, как жаркий румянец прихлынул и
заполыхал на ее щеках, а это всегда был опасный знак  у  Герти  Макдауэлл.
Покамест они лишь  мельком  поглядывали  друг  на  друга,  но  сейчас  она
рискнула посмотреть пристальней из-под полей новой шляпы, и ей показалось,
что она в жизни своей не видела такого печального  лица  какое-то  странно
вытянутое, вымотанное, что встретил ее взор в подступающих сумерках.
   Благоухания струились через раскрытые окна  церкви,  и  вместе  с  ними
благоуханные имена той, что была зачата  неоскверненно,  ковчег  духовный,
молись за нас,  ковчег  поклонения,  молись  за  нас,  ковчег  благочестия
несказанного, молись за нас, о  роза  таинственная.  И  были  там  заботой
снедаемые сердца, и труждающиеся  ради  хлеба  насущного,  и  многие,  что
блуждали и заблуждались, глаза же их были увлажнены раскаянием, но купно и
светились надеждой, ибо поведал им преподобный отец Хьюз  то,  что  сказал
Бернард, великий святой, в своей прославленной молитве  к  Матери  Божией:
что дарована Приснодеве всякая власть предстательская,  и  не  слыхано  от
века никем, чтобы она оставила без участия вопиющих к ней.
   Близнецы снова безмятежно  резвились,  ибо  в  детстве  огорчения  наши
мимолетны, как летний дождик. Сисси все играла с малюткой Бордменом, и тот
агукал от удовольствия, поводя в воздухе ручонками. Тик-ток! подавала  она
голос, спрятавшись за верхом коляски, и  Эди  спрашивала,  а  куда  делась
Сисси, и тогда она вдруг выглядывала и восклицала: ку-ку! а  мальчуганчик,
я вам ручаюсь, весь расплывался от восторга. Потом она стала просить  его:
скажи папа.
   - Ну скажи папа, маленький. Скажи па-па-па-па-па-па-па.
   И тот старался вовсю, потому что, все говорили, для  своих  одиннадцати
месяцев он был просто необычайно развит, и притом  крупный,  здоровенький,
прямо на загляденье, такой тебе крошка-очаровашка,  и  все  в  один  голос
предсказывали, что из него вырастет какой-нибудь великий человек.
   - Аля-ля-ля-аля.
   Сисси утерла ему ротик слюнявчиком и хотела его усадить по-настоящему и
чтобы он говорил па-па-па, но едва она его развернула, она так  и  ахнула,
святой Дионисий, да он же мокрый, хоть выжимай,  надо  скорей  перевернуть
под ним двойную пеленку  другой  стороной.  Разумеется,  эти  формальности
туалета вызвали досаду и недовольство его младенческого величества, о  чем
они и довели до общего сведения:
   - Уааа куаакуаакуаа уаа.
   И две большие круглые  симпатичные  слезинки  покатились  вниз  по  его
щекам. Тут было бесполезно утешать, ну что ты, что ты, малыш, или начинать
про всяких  там  гав-гав  и  му-му,  но  Сисси,  как  всегда,  моментально
сообразив, сунула ему в рот бутылочку с соской, и маленький язычник вскоре
затих.
   Герти нестерпимо хотелось, чтобы  они  забрали  поскорей  домой  своего
писклявого младенца, не действовал бы на нервы, и вообще ему уже поздно, а
заодно и этих сопливых близнецов. Взор ее устремлен был  в  морскую  даль.
Она ей напоминала  картины,  которые  уличный  художник  рисовал  цветными
мелками на мостовой и было ужасно жаль что они там останутся  и  сотрутся,
вечер, и плывущие облака и маяк Бейли на мысу,  а  ты  сидишь  так  вот  и
слушаешь музыку и доносится аромат это они там ладан жгут  в  церкви.  Но,
между тем как она глядела вдаль, сердечко ее так  и  колотилось.  Да,  это
именно на нее он смотрел, и притом таким  особенным  взглядом.  Его  глаза
жгли ее, словно хотели проникнуть в самую глубину, прочесть, что у  ней  в
душе. Они были чудесны,  эти  глаза,  они  были  несказанно  выразительны,
только можно ли довериться им?  Люди  бывают  такие  странные.  Она  сразу
поняла, что он иностранец, по его темным глазам и интеллигентному бледному
лицу, живая копия ее фотографии Мартина Харви, самого модного актера, если
не считать усов но они ей всегда нравились потому  что  она  не  была  так
помешана на театре как Уинни Риппингам та даже предлагала чтобы они с  ней
одинаково одевались потому что по пьесе но только с ее места было не видно
какой у него нос, орлиный или же слегка retrousse  [вздернутый  (франц.)].
Он был в глубоком трауре, это она увидела сразу, и на лице у него читалась
повесть печали и мук. Она бы отдала все на свете за то,  чтобы  узнать  их
причину. Его взгляд был таким настойчивым, неотрывным, и он видел как  она
стукнула по мячу так что мог бы наверно заметить  и  блестящие  пряжки  на
туфельках если она ими будет задумчиво покачивать вот так  вниз  носочком.
Она была рада, что утром чутье подсказало ей надеть эти прозрачные  чулки,
тогда ее мысль была что может быть она встретит Регги Уайли, но сейчас все
это уже в прошлом. Перед нею явился тот, о котором она столько мечтала. Он
и только он имел значение и на ее лице была радость потому что она жаждала
его потому что она чувствовала всей душой что он и есть  ее  неповторимый,
единственный. Всем своим сердцем девушки-женщины она  стремилась  к  нему,
суженому супругу ее мечтаний, потому что с первого взгляда она уже  знала,
что это он. И если он страдал, перед другими не был грешен, но лишь другие
перед ним, и если бы даже  наоборот,  если  бы  даже  он  сам  прежде  был
грешник, дурной человек, это ее не остановило бы. Если даже он  протестант
или  методист;  все  равно,  она  его  легко  обратит,  если   только   он
по-настоящему ее  любит.  Бывают  раны,  которые  исцелит  один  сердечный
бальзам. Она была настоящей женщиной, не то что теперешние  ветреницы  без
капли женственности, каких он, наверно, знал, как  эти  велосипедистки,  у
которых все напоказ, чего у них нет, и она сгорала от  жажды  все  узнать,
все простить, если бы только она сумела так сделать, чтобы он полюбил ее и
воспоминания утратили власть. И тогда, может статься, он  бы  нежно  обнял
ее, и как настоящий мужчина, до боли крепко стиснул бы ее гибкий  стан,  и
любил бы ее лишь ради нее самой, единственную свою девочку.
   Прибежище грешников. Всех скорбящих радость. Ora pro nobis  [молись  за
нас (лат.)]. Как хорошо это сказано, что тот, кто молится  ей  с  верою  и
усердием, никогда не будет оставлен или отвергнут; и как хорошо  подходит,
что она гавань и прибежище для скорбящих потому что у нее у  самой  сердце
пронзили семь скорбей. Герти живо представляла себе всю  сцену  в  церкви,
светящиеся витражи в  окнах,  свечи,  цветы  и  голубые  хоругви  братства
Пресвятой Девы, а в алтаре отец Конрой помогает канонику О'Ханлону, уносит
и приносит разные вещи, опустив глаза долу. Он выглядел почти как  святой,
в его исповедальне всегда было так чисто спокойно и мягкий  сумрак  и  его
руки будто из белого воска, а если когда-нибудь она  станет  доминиканской
монахиней в этом их белом  одеянии  то  может  он  приходил  бы  к  ней  в
монастырь в новену святого Доминика. В тот раз, когда она сказала  ему  на
исповеди, что у нее это самое, и покраснела до корней  волос,  боясь,  что
сейчас он посмотрит на нее, он ей ответил, чтобы она не беспокоилась,  это
просто голос природы и сказал мы все подчиняемся ее законам в нашей земной
жизни и греха в этом нет потому что это исходит от женского естества каким
его сотворил Господь,  так  он  сказал,  и  даже  наша  Владычица  сказала
архангелу Гавриилу, да будет  со  мною  по  Слову  Твоему.  Он  был  такой
благостный, такой добрый, что ей очень часто хотелось сделать ему какой-то
подарок, может быть, покрышку на чайник,  с  рюшиками,  и  вышить  на  ней
цветы, или часы, хотя часы у них есть, она их  видела  на  каминной  полке
белые с золотом а сверху маленький домик откуда выскакивала каждые полчаса
птичка и звонко выкрикивала  она  зашла  в  тот  день  насчет  цветов  для
сорокачасового поклонения потому что это же трудно выбрать  подарок  может
быть альбом с видами Дублина или каких-то еще мест.
   Невыносимые сорванцы-близнецы  опять  затеяли  склоку,  Джеки  запустил
мячом в сторону моря, и оба они помчались  за  ним.  Мартышки  несчастные,
надоели как лужи осенью. Давно уж пора,  чтобы  кто-нибудь  хорошенько  их
проучил. Эди и  Сисси  тут  же  принялись  кричать  им  вслед,  чтобы  они
вернулись, перепугавшись, что нахлынет прилив и они утонут.
   - Джеки! Томми!
   И не подумали! Такие  умники  стали!  Тогда  Сисси  объявила,  что  это
последний раз в жизни она их взяла гулять. Она вскочила  и,  продолжая  их
окликать, устремилась за ними под уклон, откидывая на бегу свои волосы, по
цвету они у ней были ничего, только если бы еще подлинней но  хотя  она  в
них чего-чего ни втирала не станем уж уточнять они  ни  чуточки  не  росли
потому что такие есть так что ей одно оставалось делать самой авансы.  Она
бежала, по-журавлиному вымахивая ногами, странно как юбка не  лопалась,  в
ней масса была мальчишеского, в Сисси Кэффри,  и  притом  она  никогда  не
упускала случая пофорсить а уж тут она знала что бегает как никто потому и
проявила такую  прыть  чтобы  он  увидал  как  у  нее  подол  нижней  юбки
развевается на бегу да голенастые ноги  оголяются  выше  границ  приличия.
Просто очень было бы  поделом,  если  бы  вот  сейчас  она  зацепилась  за
что-нибудь этими высоченными гнутыми  французскими  каблуками,  все  хочет
повыше быть, да шлепнулась в землю  носом.  Tableau!  [Картина!  (франц.)]
Дивное зрелище, мужчине есть на что посмотреть.
   Царица ангелов, царица патриархов, царица пророков и всех  святых,  так
молились они, царица трисвятейшего вертограда, а потом отец Конрой передал
кадило канонику О'Ханлону и тот, положив туда ладан, окадил Святые Дары, а
Сисси Кэффри изловила близнецов, и руки у нее так  и  чесались  хорошенько
надрать им уши но она не стала потому что думала может он на  нее  смотрит
только на этот счет она очень глубоко ошибалась потому что Герти  даже  не
глядя видела как он не сводил с нее глаз а потом  каноник  О'Ханлон  снова
отдал кадило отцу Конрою и стал на колени глядя кверху на  Святые  Дары  и
хор запел Tantum ergo и она стала покачивать ногой в такт музыке, тантумер
госа крамен тум [Tantum ergo sacramentum - Вот великое  таинство  (лат.)].
Три шиллинга и одиннадцать пенсов она отдала за эти  чулки  у  Спэрроу  на
Джордж-стрит это было во вторник нет в понедельник на Страстной и  до  сих
пор все петли целы вот он на что смотрел, прозрачные, а  вовсе  не  на  ее
замухрышные там ни тела ни линии (какая нахалка!)  он  же  не  слепой  сам
как-нибудь видит разницу.
   Сисси поднималась с моря с двумя близнецами и  с  мячиком  и,  таща  за
собой мальчишек, выглядела под стать  любой  стрил  [баба-неряха  (ирл.)],
шляпка у нее  от  бега  съехала  набок,  тонкая  блузка,  купленная  всего
полмесяца назад, превратилась чуть ли не в тряпку, и для  полноты  картины
сзади торчала нижняя юбка, как рисуют на  карикатурах.  И  вот  тут  Герти
сняла на миг свою шляпу,  чтобы  поправить  волосы.  Истинный  бог,  более
изящной,  очаровательной  головки  не  красовалось  никогда  на   девичьих
плечиках, маленькое сияющее диво, способное  свести  с  ума  своей  нежной
прелестью. Долго пришлось бы  постранствовать  по  свету,  чтобы  отыскать
что-либо подобное роскоши этих ореховых локонов. Она  почти  уловила,  как
быстрая искорка восхищения ответно вспыхнула у него в глазах, и  от  этого
все струнки в ней  затрепетали  и  напряглись.  Она  снова  надела  шляпу,
опустив поля настолько, чтобы из-под них можно было  наблюдать,  и  ножка,
посверкивая пряжкой, стала покачиваться чуть быстрей, потому что дыхание у
Герти перехватило, когда она перехватила это выражение в  его  глазах.  Он
смотрел на нее так, к