е будет в таком состоянии,
совершенно ничего сказать не могу. Так что об этом ничего тебе подскажу.
Кроме разве что обычных советов : будь с ней искренен и помогай ей.
  - Почему именно про Наоко вы не можете ничего сказать?
  - Наверное, потому что я ее люблю. Может, поэтому не могу настроиться,
чувства перевешивают. Я Наоко очень люблю. Кроме того, к тому же, в случае
с Наоко много людей очень сложным образом вместе переплелось, как нитки,
бывает, спутываются так, что по одной потом распутывать тяжело. Может
быть, распутывать это придется долго, а может, получится распутать при
случае одним рывком. Поэтому я предсказать и не могу.
  Она опять покрутила в руках мяч и на этот раз ударила его о землю.
  - Самое главное - не спешить, - сказала мне Рэйко. - Это еще один мой тебе
совет. Нельзя спешить. даже если все запутывается так, что не знаешь, с
какого конца взяться, нельзя терять надежду и нельзя раздражаться и зря
дергать. Только не спеша распутывать по ниточке. Сможешь?
  - Попробую.
  - Времени может уйти много, и может время пройти, а она все равно до конца
не вылечится. Ты об этом думал?
  Я кивнул.
  - Ждать - это нелегко, - сказала Рэйко, стуча мячом о землю. - Особенно
человеку в твои годы. Ведь надо упорно ждать одного - когда она
поправится. Но срока у этого нет и гарантии тоже. Сможешь ты это сделать?
Настолько ли ты любишь Наоко?
  - Не знаю, - искренне ответил я. - Я пока еще толком не знаю, что такое
кого-то любить. Это не в том смысле, в каком Наоко сказала. Но я хочу
пытаться, пока смогу. А иначе просто не знаю, куда дальше идти. В общем,
как вы сами сказали, нам с Наоко надо друг другу помочь, и другого пути к
спасению для нас, кроме этого способа нет.
  - И с первыми встречными женщинами так же спать будешь?
  - С этим я тоже не знаю, как быть. Все время ждать, вручную себя
удовлетворяя? Мне это особо не помогает.
  Рэйко положила мяч на землю и слегка похлопала меня по колену.
  - Я не говорю, что с девушками спать - это плохо. Если тебя это
устраивает, пусть будет так. Это твоя жизнь, тебе решать. Я тебе одно хочу
сказать : не растрачивай себя на противоестественные вещи. Понял? Время
ведь зря уходит, когда так живешь. девятнадцать, двадцать, это же самый
важный период для формирования характера. Если в этот период по глупости с
пути свернуть, потом с возрастом придется страдать. Это я тебе точно
говорю. Поэтому тщательно обдумывай свои действия. Если Наоко тебе дорога,
самим собой тоже дорожить надо.
  - Я подумаю.
  - Мне тоже было двадцать лет, хоть и давным-давно. Веришь?
  - Верю, конечно.
  - Честно?
  - Честно верю, - ответил я, улыбаясь.
  - Я тогда, хоть и не настолько, как Наоко, но по-своему красивая была. И
морщин таких не было.
  Я сказал, что на мой взгляд, эти морщины ей идут, она поблагодарила.
  - Но впредь женщине говорить "У вас очаровательные морщины" не годится.
Хоть мне это, конечно, и приятно.
  - Буду внимательнее.
  Она достала из кармана бумажник, вытащила из отделения для проездного
метро чье-то фото и показала мне. Это была цветная фотография симпатичной
девочки лет десяти. девочка была одета в шикарный лыжный костюм и стояла
на лыжах на снегу.
  - Красавица, да? Моя дочка, - сказала она. - В начале этого года прислала.
Сейчас в четвертом классе начальной школы.
  - Улыбка, как у вас.
  Я вернул ей фото. Она положила его обратно в бумажник, тихо хмыкнула и
закурила.
  - Я в молодости профессиональным пианистом хотела стать. И способности
были, и вокруг все признавали. Все меня хвалили. И на конкурсах
выигрывала, и в консерватории лучше всех училась, и стажировка в Германии
уже была запланирована после выпуска. Безоблачная была юность. За что ни
бралась, все легко получалось, что сразу не получалось, кто-нибудь из
окружения выручал. Но в какой-то день случилось нечто странное, и все
разом рухнуло. На четвертом курсе консерватории дело было. Был довольно
важный конкурс, и я репетировала, как вдруг перестает двигаться левый
мизинец. Не знаю, почему так вышло, но совсем не могла им пошевелить. И
массаж делала, и в горячую воду опускала, и перерыв в репетициях сделала
на два или три дня, все равно он не шевелился. Перепугалась до смерти,
побежала в больницу. В больнице кучу анализов посдавала, но и там ничего
не понимают. С пальцем все в порядке, чувствительность тоже нормальная,
так что причин нет ему не шевелиться. Сказали, что причина, может быть, в
нервах, и я сходила к психиатру. Но и там точную причину найти не смогли.
Кроме того, что, наверное, все из-за стресса перед конкурсом. Так что
велели мне какое-то время жить без пианино.
  Рэйко глубоко затянулась, затем выдохнула дым. Потом несколько раз
помотала головой.
  - Я тогда решила какое-то время подлечиться дома у бабушки в Идзу. Решила,
забуду про этот конкурс и какое-то время спокойно отдохну, недельки две к
пианино даже притрагиваться не буду, а позанимаюсь делами, которые давно
хотела сделать, да время хорошо проведу. Но так оно не вышло. Что ни
делаю, одно пианино в голову лезет. Ни о чем больше думать не могла. А
что, если теперь всю жизнь мизинец двигаться не будет, как тогда дальше
жить? Все время такие мысли в голове вертятся. Оно и понятно. до того
момента всей моей жизнью было пианино. С четырех лет я начала на пианино
играть и всю жизнь прожила, только об этом думая. Ни о чем другом почти и
думать не приходилось. Сроду никогда на кухне ничего не делала, для рук,
говорили, вредно, вокруг все только и хвалили за то, что на пианино хорошо
играла, отбери у такого ребенка пианино, что останется? Взрыв, голова
оторвалась и улетела куда-то. А в голове все перепуталось и темень
сплошная.
  Она затоптала окурок и несколько раз кивнула.
  - Так рухнула моя мечта стать пианисткой. два месяца пролежала в больнице,
выписалась. Пока в больнице лежала, палец понемногу двигаться начал, я
восстановилась в консерваторию и кое-как закончила. Но, понимаешь, что-то
к тому времени уже сломалось. Как бы это сказать, что-то вроде сгустка
энергии из тела выпало. И врач в больнице сказал, что нервы слишком слабые
для профессионального пианиста, и лучше от этой затеи отказаться. Так что
после того, как отучилась, преподавала игру на фортепиано на дому. Но было
от этого безумно тоскливо. Постоянно думалось, что жизнь моя на этом
закончилась. Все самое лучшее в моей жизни закончилось, не успело мне
исполниться двадцать. Разве это не ужасно? Все возможности были у меня в
руках, и не успела я оглянуться, как уже ничего не осталось. Никто не
аплодирует, никто не поддержит и не похвалит, а самое большое, на что
уходят бесконечные дни, это преподавать ученикам этюды да сонаты. Так было
саму себя жалко, что плакала каждый день. Безумно было обидно, и когда
слышала разговоры, как кто-то, кто был хуже меня, на конкурсе занял второе
место или дает сольный концерт в каком-то дворце культуры, каждый раз
плакала от обиды. Родители со мной обращались бережно, как с какой-нибудь
хрупкой посудой. Но я знаю. Они тоже расстраивались, не знали, куда себя
деть. Еще совсем недавно перед всеми хвастали дочкой, а теперь дочка из
психбольницы не вылезает. И замуж уже не выдать... Все эти их переживания,
пока мы вместе жили, до меня доходили, как тяжелый воздух. Противно было
до безумия. Выйти наружу боялась, казалось, что все в округе только обо
мне и говорят, и не могла выйти на улицу вообще. И тогда вдруг раз! -
взрыв, резьба сорвалась, нити перепутались, в глазах потемнело. Было мне
тогда двадцать четыре. Я тогда семь месяцев в лечебнице провела. Там было
не так, как тут, там и забор был, и двери запирались. Грязно, пианино
нет... Я отчаялась, не знала, что делать. Только той мыслью и держалась,
что надо отсюда выбраться, лишь бы не умереть. Семь месяцев - как это было
долго! И морщины прибавлялись по одной.
  Рэйко улыбнулась, точно насильно растягивая рот.
  - После того, как выписалась, встретила отца моей дочки, вышла замуж. Он
меня младше был на год. Работал инженером на авиационном заводе и был моим
учеником. Хороший человек. Говорит немного, но порядочный, и душа у него
теплая. Полгода примерно у меня отучился и вдруг предлагает выйти за него
замуж. Как-то после занятия пили мы чай, и он вдруг делает мне
предложение. Веришь? Мы до этого не то что не встречались, даже за руки не
взялись ни разу. Вот я удивилась! Так что я сказала, что выйти замуж не
могу. Знаю, что человек ты хороший, и испытываю к тебе симпатию, но по
ряду причин замуж выйти не могу. Он давай спрашивать, что за причины, я
ему прямо все и выложила. Что два раза ложилась в больницу из-за проблем с
психикой. Все рассказала, до последней мелочи. Что за причины, каково мне
сейчас, вплоть до того, что как дальше будет, не знаю. Попросила дать мне
время подумать, а он говорит, чтобы подумала не спеша. Я, говорит, совсем
не тороплюсь. Но на следующей неделе когда пришел, опять говорит, что
хочет жениться на мне. Я попросила подождать только три месяца. Сказала,
давай три месяца повстречаемся, а если все равно захочешь жениться, тогда
опять поговорим.
  Три месяца мы раз в неделю встречались. Во много мест вместе ходили, о
многом говорили. Мне он за это время тоже очень понравился. Рядом с ним я
наконец почувствовала, что опять живу. Когда была с ним, на душе
становилось спокойно, и все плохое могла забыть. думалось, что хоть и не
стала я пианисткой, хоть и лежала в психбольнице, жизнь на этом еще не
заканчивается, в жизни еще сколько угодно хороших вещей, о которых я не
знаю. Так что я в душе ему уже за то была благодарна, что стала так
думать. После того, как три месяца прошли, он все равно сказал, что хочет
жениться. Я ему сказала, что если он хочет со мной спать, то я согласна.
"У меня этого еще ни разу не было, но ты мне нравишься, и если ты меня
хочешь, я совсем не возражаю. Но женитьба и это - совсем разные вещи. Если
ты на мне женишься, то и мои проблемы взвалишь на себя. Это гораздо
больше, чем ты думаешь. Тебя это все равно устраивает?" Он сказал, что
устраивает. Сказал, что не просто хочет со мной спать, а хочет жениться,
что хочет все делить со мной вместе. Он говорил от чистого сердца. Он
говорит только то, что у него действительно есть на душе, а если сказал,
то обязательно выполняет. "Хорошо, давай поженимся", - ответила я.
По-другому ответить я не могла. Поженились мы через четыре месяца, что
ли?.. Он из-за этого поссорился с родителями и порвал с ними отношения.
Его семья была из древнего рода одной из деревень на Сикоку, и они навели
обо мне подробнейшие справки и разнюхали, что я два раза в больницу
ложилась. Поэтому родители были против женитьбы, и между ними и сыном
получилась ссора. Родительский протест впустую не прошел. Мы в итоге даже
свадьбу не сыграли. Просто расписались в районной администрации да на три
дня с двумя ночевками съездили в Хаконэ. Но мы всем были счастливы. Я ведь
до свадьбы девственницей была. до двадцати пяти лет. Не верится, да?
  Рэйко глубоко вздохнула и опять взяла в руки мяч.
  - Я думала, что пока вместе с ним буду жить, проблем не будет, -
продолжила она. - Что больше ухудшений не будет. для таких больных, как
мы, такая вера в кого-то - это самое главное. На этого человека можно
положиться. Если состояние хоть чуть-чуть ухудшится, скажем так, если болт
начнет развинчиваться, он это сразу заметит и заботливо, терпеливо все
исправит. Если веришь : "Он завинтит болт, он распутает нити", то с такими
болезнями, как у нас, рецидивов не происходит. Пока такая вера есть, этого
взрыва не происходит. Я безумно счастлива была. думала, неужели жить - это
так здорово? Такое было чувство, будто спасли меня из ледяного бушующего
моря, и я лежу в теплой постели, укутанная в одеяло. Через два года после
свадьбы родила ребенка и с тех пор вся была в заботах о нем. Совсем было и
думать забыла о какой-то там своей болезни. Утром встану, по дому все
сделаю, о ребенке забочусь, вечером муж придет, ужином его накормлю...
Каждый день одно и то же. Но была я счастлива. Самый счастливый период в
моей жизни, кажется, тогда был. Сколько же лет это продолжалось? до
тридцати одного года так оно продолжалось. И опять оно. Взрыв.
  Она зажгла сигарету. Ветер давно стих. дым сигареты поднимался прямо вверх
и исчезал в темноте ночи. Я взглянул вверх и увидел, как мерцают в небе
бесчисленные звезды.
  - Что-то произошло?
  - Да, - сказала она и продолжила. - Ужасная вещь произошла. Будто какой-то
капкан или западня меня поджидала. даже сейчас, как вспоминаю об этом,
мурашки по коже пробегают.
  Она потерла свободной от сигареты рукой переносицу.
  - Извини, что-то я все о себе да о себе, - сказала она. - В кои-то веки
приехал Наоко повидать, а я...
  - Мне правда интересно, - сказал я. - Расскажите, пожалуйста, что потом
было?
  - После того, как ребенок пошел в детский сад, я понемногу опять стала
заниматься фортепиано, - начала она. - Начала играть на пианино, не для
кого-то - просто для себя. Бах, Моцарт, Скарлатти... Начала с коротких
произведений таких композиторов. Конечно, перерыв был слишком большой, и
вспоминалось все тяжело. Пальцы были уже не те. Но радовалась безумно. Уже
оттого, что могла опять на пианино играть. Когда играла тогда на пианино,
прямо всем телом чувствовала, как я люблю музыку. И как я к тому же по ней
изголодалась. Так хорошо было! Так было хорошо играть для самой себя!
  Я ведь, как уже сказала, на пианино играла с четырех лет, но если
вспомнить, для себя самой не играла ни разу. То к экзаменам готовилась, то
программные произведения отрабатывала, то для публики - всегда играла
только для этого. Конечно, само по себе это тоже было важно, чтобы освоить
какой-то инструмент. Но с возрастом уже становится нельзя не играть для
себя самого. Такая музыка вещь. Я поняла это лишь в тридцать один или
тридцать два года, после того как покинула музыкальную элиту. Отправлю
ребенка в детский сад, по дому все переделаю и час или два играю, что мне
нравится. Ничего в этом страшного не было. Верно?
  Я согласился.
  - Но как-то раз пришла ко мне женщина, которую я знала только в лицо,
здоровались мы с ней, когда на улице встречались, и сказала, что ее дочка
хотела бы у меня поучиться играть на пианино, так что не могла бы я ее
поучить. Жили мы в одном районе, но не сказать, чтобы рядом, так что про
ее дочку я ничего толком не знала, но женщина сказала, что ее дочка ходила
мимо нашего дома и часто слышала, как я играю, и ей очень нравилось. Меня
к тому же она давно знала и уважала. Училась она во втором классе
начальной школы, пробовала учить фортепиано в нескольких местах, но по
разным причинам не складывалось, и сейчас она нигде не занималась.
  Я отказалась. Сказала, что несколько лет к инструменту не притрагивалась,
так что с нуля кого-то учить еще, может, и смогла бы, но ребенка, который
уже у кого-то занимался до этого, не смогу. Сказала еще, что мне к тому же
надо за своим ребенком смотреть, так что и времени особо нет. К тому же,
хотя ей я этого, конечно, не сказала, но если ребенок так запросто меняет
преподавателей, то кто бы ни преподавал, явно толку не будет. Но женщина
попросила меня хотя бы раз увидеться с ее дочерью. Женщина, по-видимому,
от природы была очень настойчивой, и сколько ни отказывай, конца-краю,
казалось, этому не будет, да и отказывать, если ребенок хочет встретиться,
смысла тоже не было, так что я сказала, если просто встретиться, то
давайте. Через три дня девочка пришла одна. Красивая девочка была, как
ангел. Такая красивая была, просто сияла. Мне таких красивых детей ни до
этого, ни после видеть не приходилось. Волосы были длинные и черные, как
свежеразведенная тушь. Ножки-ручки стройные, глазки блестящие, губки
нежные, маленькие, будто только что вылепленные. Когда первый раз ее
увидела, я дар речи потеряла. Такая она была красивая. Пока она у нас
сидела, казалось, будто не в гостиной нашей сидишь, а во дворце каком-то.
Глаза слепило, когда на нее глядела, даже прищуриться хотелось. Такая была
девочка. даже сейчас как перед глазами.
  Она ненадолго прикрыла глаза, будто и вправду вспоминая лицо той девочки.
  - Где-то час мы пили кофе и разговаривали. О всем подряд. Про музыку, про
школу. С первого взгляда похоже было, что девочка умная. Говорила хорошо,
мнение обо всем свое имела, и видна в ней была природой данная способность
притягивать людей. даже страшно становилось. Я, правда, поначалу не
поняла, что это за страх. Просто промелькнуло в голове, надо же, какая
умная девочка. Но разговаривая с ней, я понемногу теряла способность
рассуждать нормально. Такая она была живая и красивая, что меня это в
итоге подавляло. Сама себе я казалась мерзкой и отвратительной, ни в какое
сравнения с ней не идущей. Кроме того, если и возникала какая-то к ней
антипатия, то немедленно появлялся стыд за то, что в голову приходят такие
неправильные и отвратительные мысли.
  Она несколько раз помотала головой.
  - Будь я такой красивой и умной, как она, я бы, наверное, стала более
порядочным человеком. Когда такая красивая и умная, что еще нужно? Когда
все тебя так носят на руках, зачем не давать жить и издеваться над теми,
кто некрасивее и слабее тебя? Ведь никаких причин так поступать нет...
  - Она непорядочно поступила с вами?
  - Если рассказывать по порядку, она была патологическая лгунья. Кроме как
патологией, это никак нельзя было назвать. Говорила, что только в голову
взбредет. Говоря так, сама начинала верить, что это правда. А чтобы ее
слова сходились одно с другим, приплетала туда все вокруг. Обычно о таком
бы сразу подумал, что что-то не сходится, или просто посмеялся бы, но у
нее голова работала очень быстро, так что она успевала продумать все. В
итоге никто и догадаться не мог, что это неправда. Никто, во-первых, и
подумать не мог, что такая красивая девочка по всяким пустякам будет
врать. Я тоже не могла. Я ведь за шесть месяцев выдуманных ею историй
прослушала без счету и ни на грамм никогда не усомнилась. даже когда все
до последнего слова было враньем. Вот ведь дура была!
  - А что это были за истории?
  - Да самые разные, - с жаром в голосе сказала она, смеясь. - Я ведь уже
говорила? Стоит человеку начать врать в чем-то одном, и он, чтобы не
попасться, продолжает врать до бесконечности. Болезнь даже такая есть. Но
у больных людей вранье в основном безобидное, и окружающие, как правило,
сразу о нем догадываются. Но в ее случае было иначе. Она, чтобы себя
обезопасить, не гнушалась ничем, даже такой ложью, которая могла кому-то
повредить, и использовала все, что только можно. И количество лжи, которую
она говорила, напрямую зависело от того, кто ее собеседник. С теми, с кем
легко было попасться на лжи, например, с мамой или близкими друзьями, она
врала не так много. Если и врала, то со всей осторожностью. И говорила
только такое вранье, какое ни за что не могло бы обнаружиться. А если
вдруг и обнаруживалось, из ее прекрасных глаз слезы текли рекой, и она
оправдывалась и просила прощения, прямо умоляла. Никто тогда больше на нее
сердиться не мог.
  Почему она выбрала меня, до сих пор не понимаю. Выбрала она меня в
качестве жертвы, или она меня выбрала, чтобы получить какую-то помощь, до
сих пор не могу понять, ну никак. Теперь-то, конечно, это уже все равно.
Теперь уже все кончилось, и вот во что я в итоге превратилась.
  Мы немного посидели в тишине.
  - Она повторила то, что мне сказала ее мать. Что ходила мимо моего дома, и
ей понравилось, как я играю на пианино, что ей случалось несколько раз
видеть меня на улице, что она меня обожает... "Обожаю", говорит. Я, как
это услышала, покраснела. Как не покраснеть, когда такой красивый, как
куколка, ребенок, говорит, что тебя обожает. Но думается, что до конца это
враньем не было. Мне-то, конечно, было уже за тридцать, ни красивой, ни
умной, как она, я не была, талантами не блистала, но, может быть, было
что-то, что ее во мне привлекало? От того, может, что ей этого чего-то
недоставало