одумал, что-то сейчас делает Наоко? Конечно, спит. Крепко
спит, окутанная тьмой ее маленького непостижимого мира. Я пожелал ей не
видеть мучающих ее снов.


                                  Глава 7

  Тихое, мирное, одинокое воскресенье

  В четверг, на следующий день после моего возвращения из "Амир„", было
занятие по физкультуре. Я несколько раз проплыл бассейн длиной пятьдесят
метров из конца в конец.
  Благодаря хорошей разминке я почувствовал себя несколько бодрее, и у меня
разыгрался аппетит. Я основательно заправился в столовой обедом и пошел в
библиотеку филфака посмотреть кое-какие материалы, когда вдруг столкнулся
с Мидори.
  С ней была миниатюрная девушка в очках, но увидев меня, она подошла ко мне
одна.
  - Ты куда? - спросила она меня.
  - В библиотеку.
  - Брось, пошли лучше со мной пообедаем.
  - Да я только поел.
  - Ну еще раз поешь.
  В итоге мы с ней оказались в кафе по соседству, и она съела керри, а я
выпил кофе.
  Она была в желтом шерстяном жилете с вышитыми рыбками, надетом поверх
белой блузки с длинным рукавом, на шее была тоненькая золотистая цепочка,
на руке часы с рисунком из мультяшки. Керри она ела жадно и аппетитно, а
расправившись с ним запила все тремя стаканами воды.
  - Ты уезжал куда-то? Я тебе звонила, - сказала Мидори.
  - Ну да, а что, попросить чего хотела?
  - Да не попросить. Просто позвонила.
  - А-а.
  - Что "а-а"?
  - Да ничего. Просто "а-а". Как там у вас, ничего больше не загоралось?
  - Ну, а в тот раз в натуре классно было. И не пострадало почти ничего,
зато дым столбом, реалистика! Люблю такие вещи.
  Сказав это, Мидори выпила еще воды. Переведя дыхание, она посмотрела мне в
лицо.
  - Слушай, Ватанабэ, что с тобой такое? У тебя вид такой убитый, случилось
чего? И резкость в глазах как будто разладилась.
  - Да устал просто после поездки.
  - А лицо такое, будто с привидением там повстречался.
  - Угу.
  - Ватанабэ, у тебя лекции после обеда есть?
  - Немецкий и теология.
  - Может, прогуляешь их?
  - Немецкий никак. Тест сегодня.
  - А до скольки он?
  - В два кончается.
  - Поехали тогда потом в город, бухн„м где-нибудь?
  - В два часа дня? - переспросил я.
  - Ну можно ведь иногда? У тебя такой вид убитый, мне кажется, тебе со мной
выпить не повредит. И мне тоже с тобой выпить не помешает. давай?
  - Ну давай бухн„м, - сказал я, вздыхая.
  - В два часа в фойе филфака буду ждать.
  Когда закончилась лекция по немецкому языку, мы сели на автобус, поехали
на Синдзюку, зашли в DUG в подземном этаже за издательством "Кинокуния" и
выпили по две водки с тоником.
  - Я сюда хожу иногда. Тут даже когда днем пьешь, никакого напряга не
ощущаешь.
  - Ты что, всегда днем пьешь?
  - Иногда... - она замолчала, поболтала стаканом, так что загремели
оставшиеся кусочки льда. - Когда жить осточертевает, прихожу сюда и пью
водку с тоником.
  - Жить осточертевает?
  - Бывает, - сказала Мидори. - Проблемы всякие есть.
  - Какие?
  - Ну всякие: в семье, там, с парнем моим, или месячные вовремя не
начинаются.
  - Еще по одной?
  - Конечно.
  Я поднял руку, подозвал официанта и заказал еще две водки с тоником.
  - Помнишь, как ты меня поцеловал в то воскресенье? - сказала она. - Я все
вспоминаю, классно было очень.
  - Хорошо, коли так.
  - Хорошо, коли так, - опять повторила она за мной. - Ты правда так
по-особенному разговариваешь!
  - Да? - сказал я.
  - В общем, я вот подумала. Вот если бы это я тогда впервые в жизни с
мужчиной целовалась, вот бы было здорово. Вот могла бы я в жизни моей все
местами переставить, сделала бы обязательно так, чтобы это был мой первый
поцелуй. И потом всю жизнь бы вспоминала. Что-то сейчас делает Ватанабэ, с
которым я впервые после того, как на свет появилась, целовалась? Вот
теперь, когда ему уже пятьдесят восемь лет... Вот так бы вспоминала.
Здорово было бы, да?
  - Здорово, - сказал я, очищая фисташки от скорлупы.
  - Ватанабэ, а все-таки, почему у тебя такой вид убитый?
  - Оттого, наверное, что все еще не могу полюбить этот мир, - сказал я,
подумав. - Такое почему-то ощущение, что этот мир ненастоящий.
  Она смотрела мне в лицо, подперев подбородок рукой.
  - У джима Моррисона в песне явно что-то такое было.
  - People are strange when you are a stranger.
  - Peace, - сказала она.
  - Peace, - повторил я.
  - Как насчет со мной в Уругвай свалить? - сказала она, все так же подпирая
подбородок рукой. - Бросить весь этот университет, семью, любимых.
  - Тоже неплохо, - сказал я, смеясь.
  - Здорово было бы послать все к черту и уехать туда, где никто-никто тебя
не знает, как думаешь? Мне иногда так хочется это сделать! Вот увез бы ты
меня вдруг куда-то далеко-далеко, я бы тебе детей нарожала, здоровых, как
быков. И все жили бы счастливо. Носились бы по дому.
  Я смеясь опрокинул третий стакан водки с тоником.
  - Не хочешь, видно, пока детей, здоровых, как быки? - сказала она.
  - Интересно было бы. Посмотреть бы, какие они будут.
  - Да не хочешь, и не надо, - сказала она, поедая фисташки. - Просто
напилась среди дня, и в голову лезет ерунда всякая. Все к черту послать,
уехать куда-то. Уругвай, не Уругвай, поедешь туда, а там все равно все то
же самое будет.
  - Может и так.
  - Куда ни езжай, разницы никакой. Хоть здесь сиди, хоть уедь куда. Во всем
мире все одно и то же. Дать тебе вот эту, непробиваемую?
  Мидори дала мне фисташку с чрезвычайно твердой скорлупой. Я с трудом
очистил ее.
  - Но в то воскресенье мне правда на душе так легко было! Залезли такие
вдвоем на крышу, на пожар глядим, пиво пьем, песни поем. давно мне так
легко не было. Все мне что-то навязывают. Стоит столкнуться где-то, и
начинается: то то, то это. Ты меня по крайней мере не принуждал ни к чему.
  - Не настолько я хорошо тебя еще знаю, чтобы принуждать к чему-то.
  - Значит, когда получше меня узнаешь, тоже к чему-то принуждать будешь,
как все остальные?
  - Вполне возможно, - сказал я. - В реальном мире все люди живут, кого-то к
чему-то принуждая.
  - А мне кажется, что ты так делать не будешь. Шестое чувство. Я по этим
делам эксперт: принуждать кого-то или быть принуждаемым. Ты не такой.
Поэтому я когда с тобой, у меня на душе спокойно. Понимаешь? В мире
сколько угодно есть людей, которым нравится принуждать и быть
принуждаемыми. Бегают, орут, что их принуждают, или они кого-то
принуждают. Нравится им это. А мне это не нравится. Просто выхода другого
у меня нет.
  - А ты к чему кого-то принуждаешь, и к чему тебя принуждают?
  Она положила в рот кусочек льда и некоторое время перекатывала его во рту.
  - Хочешь больше про меня узнать?
  - Интересно, в принципе.
  - Я спросила: "Хочешь больше про меня узнать?" А ты не по теме отвечаешь.
  - Хочу про тебя больше узнать, - сказал я.
  - Правда?
  - Правда.
  - Даже если отвернуться захочется?
  - Что, так страшно?
  - В каком-то смысле, - сказала она, наморщив лоб. - Давай еще по одной.
  Я подозвал официанта и заказал нам по четвертой водке с тоником. Пока
несли водку, она все так же сидела, поставив локоть на стол и подперев
рукой подбородок.
  Я молча слушал, как Thelonious Monk поет "Honeysuckle rose". В кафе кроме
нас было еще пять или шесть посетителей, но спиртного кроме нас никто не
пил. Ароматный запах кофе наполнял все дружелюбной послеполуденной
атмосферой.
  - У тебя в это воскресенье время будет? - спросила она у меня.
  - Я тебе, наверное, в тот раз уже говорил, но по воскресеньям у меня
всегда время есть. Если не считать, что к шести на работу надо.
  - Тогда встретимся в это воскресенье?
  - Давай.
  - Я в воскресенье утром к тебе в общагу заеду. Во сколько, не знаю. Ладно?
  - Без разницы, - сказал я.
  - Слушай, Ватанабэ. Знаешь, чего я сейчас хочу?
  - Даже не представляю.
  - Хочу лечь, во-первых, на широкую мягкую кровать, - сказала она. - Чтобы
было мне хорошо-хорошо, пьяная чтобы была совсем, вокруг чтобы никакого
дерьма собачьего не было, а лежал бы ты рядом. И раздевал бы меня
потихоньку. Нежно-нежно. Потихонечку, как мама маленького ребенка
раздевает.
  - Угу, - сказал я.
  - И мне все это нравится, я ничего не понимаю, а потом вдруг прихожу в
себя и кричу: "Нет, Ватанабэ! Ты мне нравишься, но у меня парень есть,
нельзя! Я так не могу! Пожалуйста, перестань!" Но ты бы не переставал...
  - Я бы, между прочим, перестал.
  - Да знаю, это же воображение просто. Мне так нравится, - сказала она. - А
потом ты мне его показываешь. Как он у тебя стоит. Я отворачиваюсь, но
краешком глаза смотрю. И говорю: "Нет! Нельзя! Он слишком большой, слишком
твердый, он в меня не войдет!"
  - Да не такой он и большой, совсем обычный.
  - Да какая разница, это же воображение. И тогда у тебя лицо становится
такое грустное-грустное. А мне тебя становится жалко, и я тебя утешаю.
"Бедненький!"
  - И вот этого тебе сейчас хочется?
  - Ага.
  - Какой кошмар! - я не удержался от улыбки.
  Мы покинули кафе, опустошив по пять стаканов водки с тоником. Я хотел было
рассчитаться, но Мидори оттолкнула мою руку, вынула из бумажника хрустящую
десятитысячную купюру и все оплатила.
  - Все нормально, у меня тут получка с собой, да и это ведь я тебя позвала,
- сказала она. - Конечно, если ты убежденный фашист, и тебе не хочется,
чтобы женщина тебя угощала, тогда другой разговор.
  - Хочется-хочется!
  - Да и дело свое ты не сделал.
  - Он же твердый и большой, - сказал я.
  - Ну да, - сказала она и повторила. - Он же твердый и большой.
  Она спьяну споткнулась о ступеньку, и мы чуть не скатились вниз по
лестнице. Когда мы вышли из кафе, укрывавшие небо тонкой пеленой тучи
разошлись, нежные лучи предзакатного солнца освещали улицу.
  Мы с Мидори некоторое время послонялись по улице. Она сказала, что хочет
залезть на дерево, но на Синдзюку подходящих деревьев, к сожалению, не
оказалось, а императорский парк на Синдзюку к тому времени уже закрылся.
  - Жалко, обожаю по деревьям лазать, - сказала она.
  Вдвоем с ней мы глазели на витрины магазинов, и еще незадолго до этого
казавшийся неестественным облик улицы выглядел сейчас весьма естественно.
  - Такое чувство, что благодаря тому, что тебя встретил, смог немножко
полюбить этот мир, - сказал я.
  Остановившись, она внимательно посмотрела мне в глаза.
  - Правда! И резкость в глазах навелась. Видишь, как полезно со мной
общаться?
  - Точно! - сказал я.
  В пол-шестого она сказала, что ей пора возвращаться домой, чтобы
приготовить ужин. Я сказал, что тоже сяду на автобус и поеду в общежитие,
проводил ее до станции Синдзюку, и там мы расстались.
  - Слушай, знаешь, чего я сейчас хочу? - спросила она у меня перед
расставанием.
  - Я понятия не имею, чего ты хочешь, - ответил я.
  - Чтобы нас с тобой схватили пираты и раздели догола. А потом вдвоем
накрепко веревкой связали лицом к лицу.
  - Это зачем еще?
  - Ну пираты извращенцы попались.
  - Да ты сама, по-моему, извращенка, - сказал я.
  - А потом говорят нам, чтобы мы развлекались так в свое удовольствие, так
как через час нас выкинут за борт, и бросают в корабельный трюм.
  - Ну и?
  - И мы один час с тобой развлекаемся. Катаемся, извиваемся.
  - И вот этого тебе сейчас больше всего хочется?
  - Ага.
  - Какой кошмар! - сказал я, качая головой.
  В воскресенье Мидори приехала ко мне в пол-десятого утра. Я был только что
из постели и даже умыться еще не успел.
  Кто-то постучал в дверь моей комнаты и крикнул : "Ватанабэ, к тебе телка
какая-то пришла!" и я спустился в фойе, а там в лобби, сидя в кресле,
закинув ногу на ногу, зевала Мидори в неправдоподобно короткой джинсовой
юбке.
  Идущие завтракать студенты все до одного заглядывались на ее стройные
ноги. Ноги у нее, бесспорно, были красивыми на зависть всем.
  - Рановато я, похоже, - сказала Мидори. - Ты только встал, что ли?
  - Я сейчас умоюсь и побреюсь, ты минут пятнадцать подожди, ладно? - сказал
я.
  - Я-то подожду, только тут все на мои ноги так пялятся.
  - Естественно. Пришла в мужскую общагу в такой короткой юбке, вот все и
пялятся.
  - Да ничего страшного. Я сегодня трусики надела красивые очень.
Розовенькие, с волнистыми кружевами симпатичненькими.
  - Так это еще хуже, - сказал я, вздыхая.
  Я вернулся в комнату и наскоро умылся и побрился. Затем надел серую
вязаную кофту поверх голубой рубахи с пристегивающимися на пуговицы
уголками воротника, спустился вниз и вывел ее из общежития. Меня прошибал
холодный пот.
  - Слушай, и что, все, кто здесь живут, мастурбацией занимаются? - сказала
Мидори, глядя на здание общежития.
  - Ну да, пожалуй.
  - А мужчины, когда это делают, про женщин думают?
  - Ну наверное, - сказал я. - Мужчин, которые мастурбируют, думая про курсы
акций, спряжение глаголов или Суэцкий канал, наверное, нет. В основном,
пожалуй, про женщин думают, наверное...
  - Суэцкий канал?
  - Ну это к примеру.
  - А про женщину какую-то определенную думают?
  - Ну почему ты своего парня об этом не спросишь? - сказал я. - Почему я
тебе такие вещи должен объяснять с утра в воскресенье?
  - Ну мне интересно просто, - сказала она. - А у него если спросишь, он
сердиться сразу начинает. Нечего, говорит, девушке про такие вещи
спрашивать.
  - Правильно говорит.
  - Ну интересно мне. Это же просто любопытство. Вот ты когда мастурбируешь,
ты про какую-то определенную девушку думаешь?
  - Лично я - да. За других ничего сказать не могу, - задумчиво ответил я.
  - А про меня ты никогда не думал, когда это делал? Скажи честно, я не
обижусь.
  - Никогда, правда, - честно ответил я.
  - А почему? Я непривлекательная?
  - Да нет, ты привлекательная, симпатичная, и твои провокационные манеры
тебе идут очень.
  - Тогда почему ты обо мне не думаешь?
  - Ну во-первых, потому что я тебя считаю своим другом и не хочу тебя в это
ввязывать. В сексуальные фантазии всякие. А во-вторых...
  - Потому что тебе есть, о ком фантазировать?
  - Ну да, - сказал я.
  - Ты и в таких делах приличия соблюдаешь, - сказала она. - Вот это мне в
тебе нравится. Но все-таки, можно я разок в этом поучаствую? В этих
сексуальных фантазиях или иллюзиях то есть. Я хочу попробовать. Ты мой
друг, и я тебя прошу. Не могу же я других просить. Никому ведь не скажешь:
подумай, пожалуйста, обо мне этой ночью, когда будешь онанировать. Я тебя
считаю своим другом, поэтому прошу. И расскажи потом, пожалуйста, как это
было. Что мы делали...
  Я вздохнул.
  - Только по-настоящему нельзя. Мы ведь друзья. Понимаешь? По-настоящему
нельзя, а так делай, что хочешь. думай, что хочешь.
  - Да мне как-то не приходилось это с такими условиями делать, - сказал я.
  - Попробуешь?
  - Попробую.
  - Ватанабэ, ты не думай, что я пошлая, или озабоченная, или провоцировать
кого-то люблю. Просто мне это все очень интересно и ужасно все знать
хочется. Я ведь все время в школе для девочек училась, пока росла. Поэтому
ужасно хочу знать, о чем мужчины думают, как их тела устроены. И не так,
как в женских журналах про это пишут, а как бы в виде case study (разбор
прецедента).
  - Case study... - безнадежно пробормотал я.
  - Но я когда что-то хочу узнать или попробовать, мой парень или плюется,
или сердится. Говорит, что я пошлая или что с головой у меня не в порядке.
И минет никогда делать не дает. А я так хочу это изучить!
  - Хм, - сказал я.
  - Тебе тоже не нравится, когда тебе минет делают?
  - Да я бы так не сказал.
  - Значит, нравится?
  - Нравится, - сказал я, - но давай об этом в другой раз поговорим. Сегодня
такое классное воскресное утро, и не хочется, чтобы время уходило на
разговоры о мастурбации и минетах. Давай про что-нибудь другое поговорим.
Твой парень в нашем универе учится?
  - Нет, конечно, в другом. Мы в старшей школе познакомились на почве
самодеятельности. Я в женской школе училась, он в мужской - так ведь часто
бывает? Совместные концерты и все такое. Правда, полюбили мы друг друга
уже когда из школы выпустились. Это, Ватанабэ...
  - Чего?
  - Правда, подумай про меня хоть один раз.
  - Попробую в следующий раз, - задумчиво сказал я.
  На станции мы сели на метро и доехали до Отяномидзу. Я еще не завтракал,
поэтому во время пересадки на станции Синдзюку купил в киоске мерзкий
сэндвич и выпил отвратительного кофе, похожего на кипяченую краску,
которой печатают газеты.
  Воскресное метро было полно едущих на прогулку семей и влюбленных парочек.
Вдобавок по вагону носились пацаны в одинаковых униформах с бейсбольными
битами в руках. В вагоне было еще несколько девушек в мини-юбках, но в
такой короткой юбке, как Мидори, не было никого.
  Временами Мидори оправляла задравшуюся юбку. Несколько юношей неотрывно
смотрели на ее ноги, и мне от этого было не по себе, но она вела себя
абсолютно естественно, точно ее это особо не трогало.
  - Знаешь, чего я сейчас больше всего хочу? - тихо сказала она где-то в
районе Итигая.
  - Понятия не имею, - сказал я. - Только ради бога, не рассказывай об этом
в метро. Люди услышат, неудобно.
  - Жалко. В этот раз просто грандиозно получилось, - сказала она с
неподдельным сожалением.
  - А что там, на Отяномидзу?
  - Поехали-поехали, там увидишь.
  Воскресная Отяномидзу была битком набита учениками средних и старших школ,
приехавших то ли на репетиционные экзамены, то ли на занятия на
подготовительных курсах.
  Левой рукой придерживая ремень спортивной сумки, а правой держа меня за
руку, она выбралась из толпы галдящих школьников.
  - Ватанабэ, а вот ты смог бы как следует объяснить, как образуется
сослагательное наклонение настоящего и прошедшего времени в английском
языке? - вдруг спросила меня Мидори.
  - Смогу, наверное, - сказал я.
  - А вот скажи тогда, в повседневной жизни от таких вещей какая польза?
  - В повседневной жизни от этого никакой пользы нет, - сказал я. - Но я
считаю, что такие вещи не столько приносят какую-то конкретную пользу,
сколько являются тренировкой для более упорядоченного усвоения других
вещей.
  Она ненадолго задумалась с серьезным лицом, затем сказала:
  - Какой ты молодец! Я об этом и не думала никогда. Просто считала, что от
всех этих сослагательных наклонений, дифференциалов, таблиц Менделеева
никакого проку нет. Я такие заумные вещи поэтому всегда игнорировала.
Значит, неправильно я жила?
  - Как так игнорировала?
  - Так, считала, что их нет. Я даже синусов с косинусами не знаю вообще.
  - Ловко же ты тогда школу закончила и в универ поступила, - пораженно
сказал я.
  - Дурак ты, Ватанабэ, - сказала она. - Соображать надо просто, а экзамены
в универ можно сдать, и не зная ничего. Я шестым чувством все знаю. Когда
пишут, выберите из трех ответов правильный, я только так угадываю.
  - Я не такой сообразительный, как ты, поэтому мне приходится овладевать
более или менее упорядоченным способом мышления. Вроде как ворона к себе в
дупло стекляшки таскает.
  - А какая от этого польза?
  - Ну как, - сказал я, - какие-то дела потом будет легче делать.
  - Какие, например?
  - Метафизическими знаниями овладевать, например, или иностранными языками.
  - А от этого какая польза?
  - Это кому как. Кому-то от этого есть польза, кому-то нет. Но в любом
случае это все только тренировка, а есть польза или нет ее - это уже
второй вопрос. Как я тебе сразу и сказал.
  - Ну да, - восхищенно сказала она, продолжая спускаться вниз по склону,
держа меня за руку. - У тебя так здорово получается кому-то что-то
объяснять!
  - Да ну?
  - Да. Я у многих спрашивала, какой толк от английского сослагательного
наклонения, но никто вот так как следует не объяснил. Даже учителей
английского я об этом когда спрашиваю, они или теряются, или сердятся и
смотрят, как на дуру. Никто как следует не растолкует. Если бы тогда
появился человек вроде тебя и правильно объяснил, я бы, может, смогла
сослагательными наклонениями интересоваться.
  - Угу, - сказал я.
  - Ты "Капитал" читал? - спросила она.
  - Читал. Весь не прочитал, конечно. Как и большинство людей.
  - Ты его понимаешь?
  - Что-то понимаю, что-то нет. Чтобы "Капитал" по-н