ться это одно, а это же совсем другое, - спокойным голосом сказала
Хацуми. - Ватанабэ не такой человек. Он тем, что ему принадлежит, дорожит.
Я это знаю. Я потому и хочу его с девушкой познакомить.
  - Да мы с Ватанабэ до этого дечонками менялись уже. Было или не было?
  Нагасава с безразличным лицом допил виски и заказал еще одно.
  Хацуми положила вилку с ножом и слегка протерла рот салфеткой. Потом
посмотрела мне в лицо.
  - Ватанабэ, ты правда это сделал?
  Я не знал, что ответить, и молчал.
  - Скажи честно, все нормально, - сказал Нагасава.
  Я подумал, вот попал! У Нагасавы была манера выводить окружающих из себя,
когда он бывал пьян. И сегодня он выводил не меня, а Хацуми.
  И то, что я это понимал, заставляло меня чувствовать себя тем более
неудобно.
  - Хотелось бы послушать. Это интересно, - сказала мне Хацуми.
  - Я пьяный был, - сказал я.
  - Все нормально, я тебя не осуждаю. Просто хочу послушать, как это было.
  - В баре на Сибуя как-то пили с ним и разговорились с двумя девушками,
которые туда повеселиться пришли. Они в каком-то специализированом вузе
учились и тоже пьяные были, ну мы и пошли в ближайший мотель. А ночью он
ко мне стучит, говорит, давай девчонками поменяемся, и я к нему в комнату
пошел, а он ко мне.
  - А девушки не возмущались?
  - Они же тоже пьяные были, да и им самим, в принципе, все равно было, кто
с кем.
  - Была на то соответствующая причина, - молвил Нагасава.
  - Какая причина?
  - Девчонки эти, видишь, больно разные были. Одна хорошенькая, другая
страшная. Вот такая причина. Я так подумал, что это несправедливо будет. Я
же себе красивую взял, а Ватанабэ что, не хочется с красивой, что ли? Вот
и поменялись. Так, Ватанабэ?
  - Ну, - сказал я.
  Хотя сказать по правде, мне та девушка, что была менее симпатичной,
понравилась больше. И говорить с ней было интересно, и характер у нее был
неплохой. После секса мы с ней довольно весело беседовали, лежа в постели,
и тут пришел Нагасава со своим предложением об обмене.
  Я спросил ее, не против ли она, она согласилась, сказав, что если нам так
хочется, то давайте. Она, наверное, решила, что я хотел переспать с той,
что была покрасивее.
  - Понравилось? - спросила меня Хацуми.
  - Меняться?
  - Ну и это, и вообще.
  - Не то чтобы как-то по-особому понравилось, - сказал я. - Так себе. Когда
с девчонками вот так спишь, особо нравиться нечему.
  - Тогда зачем это делать?
  - Потому что я его совращаю, - сказал Нагасава.
  - Я Ватанабэ хочу услышать, - резко сказала Хацуми осуждающим тоном. -
Почему он это делает?
  - Иногда так с женщиной переспать хочется, что невозможно терпеть, -
сказал я.
  - Ты же говоришь, у тебя девушка есть, которая тебе нравится, с ней
нельзя, что ли? - сазала Хацуми, подумав.
  - Сложные обстоятельства.
  Хацуми вздохнула.
  В это время дверь открылась, и внесли еду. Перед Нагасавой поставили
жаркое из утки, передо мной и Хацуми появились тарелки с блюдами из окуня.
На тарелке раздельно лежали отваренные овощи, политые соусом. Затем
официант ушел, и мы вновь остались втроем.
  Нагасава стал аппетитно есть утку, отрезая по кусочку и запивая ее виски.
Я попробовал шпинат. Хацуми не прикоснулась к еде.
  - Ватанабэ. Я не знаю, что у тебя за обстоятельства, но тебе такое
поведение не идет, и не похоже это на тебя, как ты считаешь? - сказала
Хацуми.
  Она положила руки на стол и неотрывно смотрела на меня.
  - Да, - сказал я, - иногда я сам так думаю.
  - Тогда почему не перестанешь?
  - Иногда очень не хватает человеческого тепла, - откровенно сказал я. -
Когда не могу ощутить тепло чьего-то тела, иногда невыносимо одиноко
становится.
  - Мне, в общем, так кажется, - встрял Нагасава. - Ватанабэ нравится
какая-то девушка, но по каким-то причинам сексом они заниматься не могут.
Поэтому секс он воспринимает как нечто отдельное и справляется с этим на
стороне. И что тут плохого? Вполне разумно. Нельзя же запереться в комнате
и одним онанизмом заниматься?
  - Но если ты правда любишь эту девушку, разве нельзя потерпеть, Ватанабэ?
  - Может и можно, - сказал я и поднес ко рту политую сливочным соусом
рыбину.
  - Тебе мужских сексуальных проблем не понять, - сказал Нагасава Хацуми. -
Вот я, например, уже три года с тобой встречаюсь, и все это время сплю то
с одной девчонкой, то с другой. Но у меня об этих девушках никаких
воспоминаний не остается. Ни имен, ни лиц не помню. С каждой ведь только
по разу сплю. Встретился, переспал, расстался - вот и все. Что в этом
плохого?
  - Что я в тебе не переношу, так это вот этот твой эгоизм, - негромко
сказала Хацуми. - Проблема не в том, спишь ты с другими девушками или не
спишь. Я разве хоть раз на тебя сердилась за то, что ты с другими
девушками развлекаешься?
  - Это развлечением даже назвать нельзя. Это просто игра, вот и все. Никто
же не страдает.
  - Я страдаю, - сказала Хацуми. - Почему тебе меня одной не хватает?
  Нагасава некоторое время молча болтал в руке стакан с виски.
  - Не хватает. Это совсем другого порядка вещи. Есть в моем теле какая-то
жажда, от которой мне всего этого хочется. Если ты от этого страдаешь,
извини. Дело вовсе не в том, что мне тебя одной не хватает. Но я кроме как
с этой жаждой жить не могу, это и есть я. Ничего с этим не сделаешь.
  Хацуми наконец взяла вилку с ложкой и начала есть рыбу.
  - Но Ватанабэ по крайней мере в это не втягивай.
  - Мы с Ватанабэ в чем-то похожи, - сказал Нагасава. - Ватанабэ тоже, как и
я, подлинного интереса ни к кому, кроме себя, не испытывает. Есть между
нами и разница, конечно, типа эгоист или не эгоист. Но ни к чему, кроме
того, что он сам думает, что он сам чувствует и как он сам поступает, у
него интереса нет. Поэтому он может воспринимать себя в отрыве от других.
Вот этим мне Ватанабэ и нравится. Только этот парень сам этого четко
осознать не может и потому мечется и страдает.
  - А кто не страдает, кто не мечется? - сказала Хацуми. - А ты, что ли,
никогда не мечешься и не страдаешь?
  - И я, конечно, тоже и мечусь, и страдаю. Но я это могу воспринимать как
испытание. Если мышь током бить, она тоже научится ходить по пути, где
меньше страдать приходится.
  - Но мыши ведь не любят.
  - Мыши не любят, - повторил Нагасава и посмотрел на меня. - Круто! Жаль,
сопровождения музыкального не хватает. Оркестра, там, с двумя арфами.
  - Не паясничай. Я сейчас серьезно говорю.
  - Мы сейчас едим, - сказал Нагасава. - И Ватанабэ с нами. Я считаю, что
приличнее будет серьезные разговоры перенести на другой раз.
  - Может я пойду? - спросил я.
  - Останься. Так будет лучше, - сказала Хацуми.
  - Раз уж выбрались, так съедим спокойно десерт да пойдем, - сказал
Нагасава.
  - Да мне все равно.
  После этого мы некоторое время продолжали есть в тишине. Я съел рыбу без
остатка, Хацуми недоела половину. Нагасава первым расправился с уткой и
продолжал пить виски.
  - Вкусная рыба, - сказал я, но никто ничего не ответил. Впечатление было
такое, как если бы я бросил маленький камешек в глубокую пещеру.
  Со стола се убрали и принесли лимонный шербет и кофе "Espresso". Нагасава
и к тому, и к другому лишь слегка притронулся и сразу закурил. Хацуми к
лимонному шербету даже не притронулась. Делать нечего, подумал я, съел
шербет без остатка и стал пить кофе.
  Хацуми смотрела на свои руки, сложив их на столе, как первоклассница. Как
и все, что принадлежало к ее телу, ее руки тоже были аккуратными и
изящными и выглядели благородно.
  Я подумал о Наоко и Рэйко. Что-то они сейчас делают? Я подумал, что может
быть, Наоко читает книгу, а Рэйко играет на гитаре "Norwegian wood".
Внутри меня крутила водовороты отчаянная тоска по их маленькой квартире, в
которую мне хотелось вернуться. Что я здесь делаю?
  - Общее у нас с Ватанабэ то, что мы не требуем от других, чтобы они нас
понимали, - сказал Нагасава. - В этом наше отличие от остальных. Другие
волнуются, как бы сообщить окружающим о своих делах. Но я не такой, и
Ватанабэ тоже не такой. Пусть нас никто не понимает, нам все равно. Я это
я, прочие это прочие.
  - Правда? - спросила у меня Хацуми.
  - Да ну, - сказал я, - я не настолько сильный человек. Мне не будет все
равно, если меня никто не сможет понять. Есть люди, с которыми я хотел бы
иметь взаимное понимание. Просто я думаю, что если остальные люди в
какой-то степени не могут меня понять, то ничего с этим, наверное, не
сделаешь. Я это осознаю. Так что он неправ, мне не все равно, поймет меня
кто-то или нет.
  - Смысл почти тот же, как в том, что я сказал, - сказал Нагасава, беря в
руку чайную ложку. - Серьезно, то же самое. Разница, как между поздним
завтраком и ранним обедом. Еда та же, время то же, только называется
по-разному.
  - Нагасава, а мое понимание тебе тоже не особо нужно? - спросила Хацуми.
  - Я смотрю, до тебя никак не доходит, что я говорю, а человек ведь
понимает кого-то потому, что для него наступает момент, когда это должно
произойти, а не потому, что кто-то желает, чтобы его поняли.
  - Стало быть, если я хочу, чтобы кто-то правильно меня понимал, это плохо?
Вот ты конкретно.
  - Да нет, не так уж и плохо, - ответил Нагасава. - Душевные люди это зовут
любовью. В смысле, если ты, к примеру, хочешь меня понять. Но моя система
существенно отличается от систем, по которым живут другие люди.
  - А ты меня, значит, не любишь?
  - Просто ты мою систему...
  - Плевала я на твою систему! - громко крикнула Хацуми. Она никогда не
повышала голоса ни до этого, ни после, кроме того единственного раза.
  Нагасава нажал кнопку звонка сбоку стола, и официант принес счет. Нагасава
вручил ему кредитную карту.
  - Извини, Ватанабэ, что сегодня так получилось, - сказал он. - Я поеду
Хацуми провожу, ты дальше сам поступай, как хочешь.
  - Да я в порядке. И ужин был классный, - сказал я, но никто на это никак
не отреагировал.
  Официант принес кредитку и счет, Нагасава сверил суммы и расписался
авторучкой. Мы встали и вышли наружу. Нагасава хотел было выйти на дорогу
и поймать такси, но Хацуми остановила его.
  - Спасибо. Я сегодня с тобой вместе больше быть не хочу. Не надо меня
провожать. Спасибо за ужин.
  - Как хочешь, - сказал Нагасава.
  - Я Ватанабэ попрошу меня проводить, - сказала Хацуми.
  - Как хочешь, - сказал Нагасава. - Только Ватанабэ тоже такой же, как я.
Парень он добрый и мягкий, но любить кого-то всей душой он неспособен. Там
всегда где-то что-то сломано, и ничего, кроме жажды. Я-то это знаю.
  Я остановил такси, усадил Хацуми первой и сказал Нагасаве:
  - Ну я ее провожу тогда.
  - Ты извини, - извинился Нагасава, но голова его, казалось, была уже
занята чем-то другим.
  - Куда? Эбису? - спросил я у Хацуми. Там была ее квартира. Хацуми мотнула
головой в сторону. - Поедем где-нибудь выпьем тогда?
  - Угу, - кивнула она.
  - Сибуя, - сказал я таксисту.
  Хацуми сидела, забившись в угол на заднем сиденье такси, сложив руки на
груди и закрыв глаза. Ее маленькие сережки чуть заметно поблескивали
каждый раз, когда машину трясло.
  Ее платье цвета "midnight blue" точно специально было изготовлено под
полумрак заднего сиденья такси. Накрашенные неяркой помадой ее губы
красивой формы изредка искривлялись, точно собираясь произнести какой-то
монолог, но передумав. Глядя на такой ее облик, мне казалось, что я
понимаю, почему Нагасава избрал ее своей подругой.
  Девушек красивее Хацуми было сколько угодно. Нагасава мог обладать
сколькими угодно из них. Но внутри девушки по имени Хацуми было нечто,
способное расшевелить душу человека. Она вовсе не прикладывала больших
усилий, чтобы расшевелить собеседника. Распространяемая ею сила была
крошечной, но вызывала отклик в душе собеседника.
  Пока мы ехали на такси до Сибуя, я все время наблюдал за ней и пытался
понять, что представлял из себя тот эмоциональный всплеск, который она
поднимала в моей душе. Но понять, что это было, мне так и не удалось.
  Лишь спустя двенадцать или тринадцать лет я осознал, что это было. Я был
на улице Santa Fe в штате Нью-Мексико, чтобы взять интервью у какого-то
художника, и на закате дня зашел в пиццерию поблизости и смотрел на
прекрасное, словно чудо, заходящее солнце, жуя пиццу и запивая ее пивом.
  Весь мир окрасился красным цветом. Все, что было доступно моему взгляду,
вплоть до моей руки, тарелки, стола, окрасилось красным цветом. Все
предметы были одинакового нежно-алого цвета, точно их окатили с головы до
ног соком каких-то экзотических фруктов.
  Среди этого ошеломительного предзакатного сияния я внезапно вспомнил
Хацуми. И тогда я понял, чем на самом деле был вызванный ею тогда в моей
душе водоворот. Это была невосполнимо утраченная и неспособная никогда
быть восполненной ничем радость детства.
  Я уже оставил эту горячую, чистую и невинную радость где-то далеко в
прошлом и очень долгое время прожил, даже не вспоминая о том, что она
когда существовала во мне. То, что расшевелила во мне Хацуми, было долгое
время спящей внутри меня "частью меня самого". Когда я осознал это, мне
стало грустно до слез. Она была по-настоящему, по-настоящему особенной
женщиной. Кто-нибудь обязан был спасти ее, все равно как.
  Но ни я, ни Нагасава не смогли ее спасти. Хацуми - как рассказывали мне
многие люди - достигнув какого-то этапа в жизни, точно вдруг что-то
осознав, покончила с собой. Спустя два года после того, как Нагасава уехал
в Германию, она вышла замуж за другого, а спустя еще два года вскрыла себе
вены бритвой.
  Человеком, сообщившим мне о ее смерти, был, конечно же, Нагасава. Он
прислал мне письмо из столицы Западной Германии Бонна.
  "Со смертью Хацуми что-то сломалось, и от этого нестерпимо грустно и
больно. даже такому человеку, как я."
Я порвал это письмо в мелкие клочки и никогда ему больше не писал.
  Мы зашли в небольшой бар и выпили по несколько рюмок чего-то. Ни я, ни
Хацуми почти ничего не говорили. Мы сидели друг напротив друга, как
уставшие друг от друга супруги, пили и ели поп-корн. Потом в баре стало
людно, и мы решили выйти наружу и погулять. Хацуми хотела заплатить, но я
возразил, что предложение было мое, и расплатился сам.
  Когда мы вышли наружу, ночной воздух был весьма холодным. Хацуми шла рядом
со мной в своем светло-сером кардигане. Цели никакой у нашей прогулки не
было, и я шел по ночной улице, сунув руки в карманы брюк. Гуляем, прямо
как с Наоко, вдруг подумал я.
  - Ватанабэ, а тут поблизости в биллиард есть где поиграть? - сказала
внезапно Хацуми.
  - Биллиард? - удивленно переспросил я. - Ты и в биллиард играешь?
  - Угу, еще как. А ты?
  - Играю, в принципе. Но не так чтобы хорошо.
  - Тогда пошли.
  Мы нашли поблизости биллиардную и зашли туда. Это было небольшое заведение
в тупике переулка. Внутри биллиардной парочка в виде Хацуми в стильном
платье и меня в голубой фланелевой куртке и форменном галстуке выглядела
весьма нелепо, но Хацуми нисколько не обращала на это внимания, она
выбрала кий и натерла его конец мелом. Затем она вынула из сумочки заколку
и приколола волосы на лбу, чтобы не мешались во время игры.
  Мы сыграли две партии, но как она и предупреждала, играла она великолепно,
а я тем более не мог нормально играть из-за повязки на руке, так что обе
партии Хацуми выиграла с разгромным счетом.
  - Здорово играешь, - восхищенно сказал я.
  - С виду не подумаешь, да? - улыбнулась Хацуми, тщательно прицеливаясь по
мячу.
  - Где ты так научилась?
  - Мой дедушка вообще поиграть любил и биллиард дома держал. Так мы с
детства как к нему идем, так со старшим братом вдвоем за биллиард. А когда
подросли, с нами дедушка уже серьезно занимался. Хороший был человек.
Умный, красивый. Сейчас умер уже. Он всегда хвастался, что в Нью-Йорке
когда-то давно с Дианой Дурбин (Deana Durbin) встречался.
  Она загнала подряд три шара и промазала по четвертому. Я с трудом загнал
один шар, а по следующему промазал, хотя он был совсем простой.
  - Это все из-за повязки твоей, - утешила меня Хацуми.
  - Да нет, просто не играл давно. Два года и пять месяцев кий в руки не
брал.
  - Так точно помнишь?
  - Друг мой умер ночью того дня, когда мы с ним в биллиард играли, вот и
помню.
  - И ты поэтому после того бросил в биллиард играть?
  - Да нет. Таких особых намерений не было, - ответил я, подумав. - Просто
повода не случалось в биллиард играть. Вот и все.
  - А как твой друг умер?
  - Авария.
  Она забила несколько шаров подряд. Глаза ее были очень серьезными, когда
она решала, куда направить шар, и удары по шарам она наносила точно
выверенными усилиями. Я глядел, как она откидывает назад аккуратно
уложенные волосы, поблескивая золотыми сережками, ставит ноги в туфлях,
похожих на бальную обувь, в нужную позицию и бьет по шару, поставив
стройные красивые пальцы на сукно стола, и эта обшарпанная биллиардная
казалась мне частью какого-то аристократического клуба.
  Мы впервые были с ней вдвоем одни, и это был замечательный опыт для меня.
Находясь с ней вместе, я почувствовал, будто моя жизнь поднялась на
ступеньку верх. Когда закончилась третья партия - и третью партию она,
конечно же, тоже выиграла - рана на моей руке слегка разболелась, и мы
решили остановиться.
  - Извини. Не надо было заставлять тебя играть... - сказала Хацуми с
неподдельным беспокойством.
  - Да ничего страшного. Рана-то пустяковая. Да и здорово было, - сказал я.
  Когда мы уходили, хозяйка биллиардной, сухощавая женщина средних лет,
сказала:
  - Да у вас талант, девушка.
  - Спасибо, - сказала Хацуми, улыбаясь. Затем она расплатилась.
  - Больно? - спросила у меня Хацуми, когда мы вышли.
  - Да не особенно, - сказал я.
  - А если рана открылась?
  - Да все нормально будет.
  - Да нет, пошли-ка ко мне. Я посмотрю твою рану. Все рано повязку сменить
надо, - сказала Хацуми. - У меня дома и бинты есть, и лекарства. Да и
отсюда недалеко.
  Я сказал, что не стоит, так как все не настолько серьезно, чтобы так
переживать, но она упорно твердила, что надо посмотреть, не открылась ли
рана.
  - Или тебе неприятно со мной находиться? Может, тебе не терпится домой
вернуться? - шутливо спросила Хацуми.
  - Вот уж нет, - сказал я.
  - Тогда не упрямься и пошли ко мне, тут пешком два шага.
  До дома Хацуми на Эбису от Сибуя было пятнадцать минут пешего ходу.
Квартира ее была не сказать чтобы шикарная, но довольно приличная, и там
были и маленькое лобби, и лифт. Хацуми усадила меня за стол на кухне и
сходила переодеться в комнату сбоку. Теперь на ней были толстовка с
надписью "Prinston University" и джинсы, а симпатично поблескивавших до
этого сережек видно не было.
  Она принесла откуда-то аптечку, разбинтовала на столе мою руку, убедилась,
что рана не разошлась, продезинфицировала рану и снова наложила чистые
бинты. Делала она все довольно искусно.
  Где ты стольким вещам научилась? - спросил я.
  - Я когда-то в добровольной организации этим занималась. Там всему
научилась, медпомощь и все такое, - сказала Хацуми.
  Закончив перевязку, она принесла из холодильника две банки пива. Она
выпила полбанки, я полторы. Затем Хацуми показала мне фотографию
младшекурсниц из одного с ней клуба. Там действительно было несколько
симпатичных девушек.
  - Если захочешь подругу завести, скажи. Познакомлю мигом.
  - Так и сделаю.
  - Ты меня за сводню, наверное, считаешь, скажи честно?
  - Есть немного, - честно ответил я и засмеялся. Хацуми тоже засмеялась.
Смеяться ей очень шло.
  - Что ты обо всем думаешь? Про нас с Нагасавой.
  - В каком смысле, что я думаю?
  - Как мне быть дальше?
  - А что толку от моих слов? - сказал я, потягивая пиво, охлажденное ровно
настолько, чтобы приятно было пить.
  - Ничего страшного. Скажи, что ты думаешь.
  - Я бы на твоем месте с ним расстался. А потом нашел бы кого-нибудь,
мыслящего более душевно, и зажил бы с ним счастливо. Как бы ни стараться
видеть в нем только хорошие стороны, встречаясь с ним, счастья достигнуть
невозможно. Он живет не для того, чтобы стать счастливым или сделать
счастливым кого-то. Когда с ним находишься вме