рытая игровая площадка, где в ряд стояло несколько
детских игровых автоматов. Мы присели на имевшуюся там деревянную подпорку
для ног и стали смотреть, как идет дождь.
  - Расскажи что-нибудь, - сказала Мидори. - Тебе же есть, что сказать?
  - Я оправдываться не хочу, но я тогда не в себе был и не соображал ничего.
Потому и не мог воспринимать все как следует, - сказал я. - Но когда не
смог с тобой встречаться, осознал. Осознал, что до сих пор как-то держался
благодаря тому, что ты была. Без тебя было так одиноко и тоскливо!
  - А ты знаешь, как мне эти два месяца больно было и тоскливо, пока я с
тобой встречаться не могла?
  - Чего не знал, того не знал, - пораженно сказал я. - Я так понимал, что
ты из-за меня обиделась и потому со мной встречаться не желаешь.
  - Ну почему ты такой дурак? Ну неужели непонятно, что я с тобой
встречаться хочу? Я тебе разве уже не говорила, что ты мне нравишься? Я не
такой человек, которому кто-то легко понравиться или разонравиться может.
Неужели ты и этого не понимаешь?
  - Ну оно, конечно, да...
  - Конечно, я и обиделась тоже. Так обиделась, что хоть ты тресни. Мы тогда
после такого перерыва встретились, а ты только о другой девчонке думал, а
на меня и не смотрел. Но независимо от этого я ведь думала все время, что
нам, может быть, надо пока врозь побыть. Чтобы поточнее со всем
определиться.
  - С чем со всем?
  - С нашими с тобой отношениями. Понимаешь, мне с тобой все больше и больше
нравилось вместе быть. Больше, чем с тем парнем. Это же неестественная
ситуация и нехорошая, как ты считаешь? Конечно, он мне нравится. Хоть он и
упрямый, и узколобый, и фашист, но у него хороших черт тоже много, и это
человек, которого я поначалу искренне полюбила. Но ты для меня какой-то
особенный. Мы когда вместе, я чувствую, что мы ужасно друг другу подходим.
Я тебе доверяю, я тебя люблю и упускать тебя не хочу. В общем, я сама
запуталась. И тогда я пошла к нему и откровенно с ним посоветовалась. Как
лучше будет поступить. Он мне сказал с тобой больше не встречаться.
Сказал, что если я собираюсь с тобой встречаться, то чтобы мы расстались.
  - И что ты сделала?
  - Рассталась с ним совсем.
  Сказав это, Мидори взяла в рот сигарету "Мальборо", зажгла спичку,
загородив ее ладонями, и затянулась.
  Почему?
  - Почему? - закричала Мидори. - У тебя что, с головой не в порядке? Ты же
сослагательные наклонения английские знаешь, в математических
перестановках разбираешься, Маркса можешь читать, почему же ты такие вещи
спрашиваешь? Почему женщину заставляешь о таких вещах говорить? Неужели и
так непонятно, что это потому, что я тебя люблю больше, чем его? Я тоже
хочу кого-нибудь покруче любить. Но я же с этим ничего сделать не могу! Я
же в тебя влюбилась.
  Я хотел что-то сказать, но слова не выходили, точно в горле что-то
застряло.
  Мидори бросила сигарету в лужу.
  - Только ты из-за этого такое лицо трагичное не делай, а то аж грустно
становится. Ты не бойся, я ведь знаю, что ты другую любишь кроме меня. Я
ни на что особое не надеюсь. Но обнять-то ты меня ведь можешь? Мне тоже
эти два месяца тяжело было, честное слово.
  Мы обнялись в глубине игровой площадки, держа зонты над собой. Мы крепко
прижались друг к другу и нашли губы друг друга. И ее волосы, и ее
джинсовая куртка пахли дождем. Я подумал, почему женское тело такое нежное
и теплое? Через куртку я отчетливо ощущал своим телом ее груди. Мне
казалось, что последний раз я соприкасался с живым человеком страшно давно.
  - Я в тот день, когда с тобой встречалась, вечером с ним встретилась.
Тогда и расстались, - сказала Мидори.
  - Я тебя люблю, честное слово, - сказал я. - Всей душой тебя люблю. И
терять тебя опять не хочу. Но сейчас я ничего поделать не могу, ни туда,
ни сюда.
  - Из-за той девушки?
  Я кивнул.
  - Скажи, ты с ней спал?
  - Год назад всего один раз.
  - И с тех пор не встречались?
  - Дважды встречались. Но не переспали, - сказал я.
  - А почему? Она тебя не любит?
  - Я тебе об этом рассказать ничего не могу, - сказал я. - Слишком все
запутано. целая куча проблем вместе сплелась, да еще и длится это так
долго, что сам уже перестал понимать, что к чему, честное слово. И я, и
она. Все, что я понимаю, что для меня как для человека это своего рода
долг. Я от него отказаться не могу. По крайней мере сейчас я это чувствую
так. Даже если она меня, может, и не любит.
  - А во мне живая кровь течет.
  Мидори прижалась щекой к моей шее и продолжила.
  - И я тебе сейчас в любви признаюсь у тебя в объятиях. Я все сделаю, если
ты мне скажешь. Я в чем-то хоть и эгоистка немножко, но я честная и
добрая, работать умею, и симпатичная я, и грудь у меня красивая, и готовлю
хорошо, и наследство папино на трастовый депозит положила... Не кажется
тебе, что слишком легко от меня отказываешься? Ведь если ты меня не
возьмешь, я потом уйду куда-нибудь.
  - Время нужно, - сказал я. - Нужно время, чтобы подумать, разобраться,
решить. Жалко, конечно, но сейчас я ничего другого сказать не могу.
  - Но ты же всей душой меня любишь и терять меня опять не хочешь?
  - Конечно не хочу.
  Мидори отстранилась от меня, улыбнулась и посмотрела мне в лицо.
  - Хорошо, я подожду. Я тебе верю, - сказала она. - Но когда будешь брать
меня, бери меня одну. И когда меня обнимаешь, думай, пожалуйста, обо мне
одной. Понимаешь, что я хочу сказать?
  - Понимаю.
  - И еще, можешь со мной делать, что только захочешь, только не заставляй
меня страдать. Слишком много я в жизни страданий натерпелась и больше
страдать не хочу. Хочу счастливой быть.
  Я привлек ее к себе и поцеловал в губы.
  - Брось ты этот зонт, обними меня двумя руками покрепче, - сказала Мидори.
  - Мы же промокнем без зонта.
  - Ну и ладно. Подумаешь, промокнем. Не хочу сейчас ни о чем думать, хочу
просто обниматься. Я два месяца терпела.
  Я положил зонт возле ног и под дождем стиснул Мидори в объятиях, что было
сил. Лишь тяжелый гул колес автомобилей, несущихся по скоростной
автостраде, окружал нас, точно туман.
  - Может, куда-нибудь, где крыша есть, пойдем? - сказал я.
  - Поехали к нам домой. Там сейчас нет никого. А то мы так простудимся.
  - Ну да.
  - Мы прямо будто реку переплыли, - сказала она, смеясь. - Ух, здорово!
  Мы купили в универмаге полотенце побольше и по очереди сходили в уборную
просушить голову. Затем мы поехали к ней домой на метро с пересадками.
  Мидори тут же отправила меня первого в душ, потом приняла душ сама. Потом
одолжила мне банный халат, пока сушилась моя одежда, а сама переоделась в
водолазку и юбку. Мы сели на кухне за стол и стали пить кофе.
  - Расскажи что-нибудь, - сказала Мидори.
  - Что рассказать?
  - Ну... А что ты не любишь?
  - Курятину не люблю, венерические болезни, еще болтливых парикмахеров.
  - А еще?
  - Одинокие ночи в апреле и салфетки с кружевами, которые кладут на
телефонные аппараты.
  - А еще?
  Я покачал головой.
  - Больше ничего такого на ум не приходит.
  - А мой парень - то есть бывший мой парень, он много чего не любил. Не
любил, когда я очень короткую юбку надевала или когда курила, что я пьянею
быстро, когда пью, что его друзьям неприличные анекдоты рассказываю... Так
что если тебе во мне что-то не нравится, ты говори, не стесняйся. А я буду
пытаться исправиться.
  - Да ничего такого особенного нет, - сказал я, на мгновение задумавшись, и
покачал головой. - Совсем ничего.
  - Честно?
  - Все, во что ты одеваешься, мне нравится, все, что ты делаешь, что ты
говоришь, как ты ходишь, как себя пьяная ведешь, все нравится.
  - Честно, такая, как есть, нравлюсь?
  - Опять же, если ты изменишься, откуда я знаю, что мне больше понравится,
так что лучше будь такая, какая есть.
  - Как сильно ты меня любишь?
  - Так люблю, что все тигры во всех джунглях мира растают и превратятся в
сливочное масло, - сказал я.
  - Ого! - сказала Мидори, точно удовлетворившись до какой-то степени. -
Обнимешь меня еще разок?
  Мы с Мидори крепко обнялись на кровати в ее комнате. Слушая, как падают
капли дождя, мы целовали губы друг друга, забравшись под одеяло, и
разговаривали обо всем подряд, начиная от устройства Вселенной и
заканчивая обозначениями степени готовности вареных яиц.
  - А что делают муравьи, когда идет дождь? - спросила Мидори.
  - Не знаю, - сказал я. - Может быть, делают в муравейнике уборку и
разбирают запасы? Муравьи ведь любят работать.
  - А почему муравьи так любят работать, а не эволюционируют и до сих пор
остались муравьями?
  - Не знаю. Может, конструкция тела к эволюционированию не приспособлена
потому что? По сравнению с обезьяной, например.
  - Вот не думала, что ты тоже так много чего не знаешь, - сказала Мидори. -
Я думала, что Ватанабэ почти все в мире знает.
  - Мир ведь большой, - сказал я.
  - Горы высокие, моря глубокие, - сказала Мидори. Она просунула руку под
полу халата и взяла меня за гениталии. Потом вздохнула.
  - Ватанабэ, мне очень жаль, но ничего и правда не выйдет, шутки в сторону.
Такой огромный...
  - Все шутите, - сказал я, вздыхая.
  - Шутим, - захихикала Мидори. - Не бойся, твой-то войдет как-нибудь. Можно
посмотреть?
  - Как хочешь, - сказал я.
  Мидори сунула голову под одеяло и некоторое время ощупывала мой член. Она
пробовала оттянуть мою крайнюю плоть, взвешивала в руке мою мошонку. Потом
высунула голову из-под одеяла и глубоко вздохнула..
  - Скажу без лести, он у тебя такой классный, мне очень нравится.
  - Спасибо, - откровенно сказал я.
  - Но ты со мной не хочешь? Пока со всем точно не определишься.
  - Как не хотеть? - сказал я. - Так хочу, что чокнусь скоро. Но не могу.
  - Упрямый ты. А я бы так не стала. Я бы потом уже подумала.
  - Честно, что ли?
  - Вру, - тихим голосом сказала Мидори. - Я бы тоже терпела. Я бы тоже на
твоем месте так делала. Я за это тебя и люблю. Честно-честно люблю.
  - Как сильно? - спросил я, но Мидори не ответила. Вместо ответа она
прижалась ко мне, приложила губы к соску моей груди и стала двигать руку,
которой держала мой член. Ощущение, которое я испытал тогда, сильно
отличалось от движений руки Наоко. Обе они делали это нежно и умело, но
была какая-то разница, и чувствовалось, что я переживаю нечто совершенно
иное.
  - Про другую, небось, сейчас думаешь?
  - Нет, - соврал я.
  - Честно?
  - Честно.
  - Не люблю, когда в такие моменты про другую думают.
  - Я не думаю, - сказал я.
  - Хочешь мою грудь потрогать или там? - спросила Мидори.
  - Хочу, но лучше пока не стоит, мне кажется. Если за раз все
перепробовать, ощущения слишком сильные.
  Мидори кивнула, сняла с себя трусики, повозившись под одеялом, и приложила
их к концу моего члена.
  - Можешь сюда кончить.
  - Испачкаются же.
  - Не говори ерунды, а то аж слезы наворачиваются, - плаксиво сказала
Мидори. - Постираю, и все. Не упирайся, кончай, сколько влезет. Если так
переживаешь, купишь потом новые да подаришь. Или тебе мои трусики так не
нравятся, что ты в них кончить не можешь?
  - Ну вот еще, - сказал я.
  - Ну и все, давай!
  После того, как я кончил, Мидори изучила мою сперму.
  - Как много! - восхищенно сказала она.
  - Слишком много?
  - Да все нормально, глупенький! Я же сказала, кончай, сколько влезет, -
сказала Мидори, смеясь, и поцеловала меня.
  Вечером Мидори сходила за продуктами и приготовила ужин. Сидя за столом на
кухне, мы пили пиво и ели рыбу и овощи в кляре и рисовую кашу с горошком.
  - Ешь побольше, чтобы у тебя ее много было, - сказала Мидори. - А я тебя
от нее нежненько избавлю.
  - Спасибо, - сказал я.
  - Я кучу способов знаю. Когда мы книжный магазин держали, я по женским
журналам изучала. Когда беременнная, не можешь ведь, и был специальный
выпуск со всякими способами, как делать, чтобы муж в это время не изменял.
Целая куча способов была, честное слово. Здорово?
  - Здорово, - сказал я.
  Расставшись с Мидори, я по пути домой стал было читать в метро купленный
на станции ежемесячник, но вскоре понял, что ни желания читать что-то
подобное у меня не было, ни понять из прочитанного я ничего не мог.
Просматривая страницы этой бессмысленной газеты, я сосредоточенно
размышлял о том, что же со мной будет дальше и как изменится окружающий
меня мир. Казалось, что мир вокруг меня то и дело весь сотрясается.
  Я вздохнул и закрыл глаза. Я нисколько не жалел о том, что произошло в
этот день. Я был уверен, что случись мне прожить этот день заново, и я вел
бы себя точно так же.
  Я опять бы изо всех сил обнимал Мидори на крыше под дождем, опять промок
бы, точно окаченный водой из ведра, опять кончил бы под ее пальцами в ее
постели. Я нисколько в этом не сомневался.
  Мне нравилась Мидори, и я был безумно рад, что она вернулась ко мне.
Казалось, что с ней вдвоем моя жизнь может стать лучше.
  Разве она не была, как она сама же говорила, реальной дышащей женщиной, и
разве она не отдавала свое горячее тело в мои объятия?
  Я только и делал, что подавлял сильнейшее желание раскрыть тело Мидори и
погрузиться в его жар. Для меня было бы совершенно невозможно остановить
ее руку, держащую мой член.
  Кто посмеет остановить это, когда я столь отчаянно этого желаю? Да, я
любил Мидори. И я понимал это еще намного раньше. Я всего лишь долгое
время пытался уйти от этого вывода.
  Проблема была в том, что я не мог объяснить Наоко такого поворота событий.
Неизвестно, как оно было бы в другое время, но сейчас я не мог сказать
Наоко, что я полюбил другую девушку. И Наоко я тоже любил. Я без сомнения
любил Наоко, пусть и странно искаженным в ходе каких-то процессов образом,
и очень много места оставалось свободным внутри меня для нее.
  Все, что я мог сделать, это написать Рэйко искреннее письмо и обо всем в
нем рассказать. Вернувшись домой, я сел на веранде и выстроил в голове
несколько фраз, глядя на поливаемый дождем сад. Затем я сел за стол и стал
писать письмо.
  "Для меня самого очень тяжело, что такое письмо, искреннее письмо, в
котором я рассказываю обо всем, мне приходится писать вам", писал я в
первых строках. Затем я вкратце написал о наших с Мидори отношениях до
настоящего момента и о том, что произошло между нами сегодня.
  "Я всегда любил Наоко и сейчас также неизменно люблю. Но все решается тем,
чем является то, что существует между мной и Мидори. И у меня такое
чувство, что я не смогу этому противиться и уйду, подталкиваемый им.
  То, что я чувствую по отношению к Наоко, это устрашающе тихая, нежная и
светлая любовь, а к Мидори я испытываю чувства совсем другого рода. Это
то, как я стою, хожу, дышу, и как бьется мое сердце. И это потрясает меня.
Я не знаю, что мне делать, и я в сильном смятении.
  Я нисколько не собираюсь оправдываться, но я ведь жил всегда честно и
никому не лгал. Но мне совершенно непонятна причина того, почему мне
приходится метаться по этому лабиринту. Как мне поступить? Мне не с кем
больше посоветоваться, кроме вас."
Я приклеил марку срочной доставки и вечером того дня опустил письмо в
почтовый ящик.
  Ответ от Рэйко пришел спустя пять дней.
  "Прежде всего хорошие новости.
  Похоже, что Наоко становится лучше быстрее, чем я ожидала. Один раз я даже
разговаривала с ней по телефону, и речь ее была вполне осмысленной. Она
сказала, что, может статься, скоро вернется сюда.
  Теперь о тебе.
  Я считаю, что воспринимать все настолько серьезно, это неправильно. Это же
здорово, когда кто-то кого-то любит, и если любовь эта от души, то никто
не мечется по лабиринтам. Поверь в себя.
  Советы мои весьма просты. Во-первых, если ты так очарован этой Мидори, то
совершенно естественно для тебя влюбиться в нее. Это может сложиться
хорошо, а может и не сложиться. Любовь такова изначально. Это естественно,
влюбившись в кого-то, отдаваться этому целиком. Я так считаю. Это ведь
тоже один из обликов душевности.
  Во-вторых, будешь ли ты заниматься сексом с Мидори или нет, это только
твоя проблема, и здесь я тебе ничего сказать не могу. Поговорите вдвоем с
Мидори и постарайтесь прийти к решению, которое вас устроит.
  В-третьих, пусть Наоко пока об этом не знает. Если сложится так, что
нельзя будет чего-то ей не рассказать, давай тогда с тобой вместе поищем
пути для этого. Так что пока с Наоко об этом молчи. Оставь это все мне.
  В-четвертых, до сих пор ты был для Наоко надежной опорой, и пусть даже ты
перестал испытывать к ней любовные чувства, ты очень многое можешь для нее
сделать. Так что не думай обо всем так серьезно.
  Все мы (я имею в виду всех людей - и нормальных, и ненормальных) -
несовершенные люди, живущие в несовершенном мире. Наша жизнь не может быть
измерена в глубину линейкой и по углам транспортиром и быть полна приятных
вещей, как счет в банке. Разве не так?
  Мое впечатление таково, что Мидори - очень славная девушка. Из одних твоих
писем понятно, что в душе тебя к ней влечет. В то же время я понимаю, что
тебя влечет и к Наоко. Это не является ни грехом ни чем-то еще. В этом
огромном мире такое случается сплошь и рядом! Это точно так же, как когда
ты плывешь на лодке в хорошую погоду по озеру, и тебе кажется, что и озеро
красиво, и небо прекрасно.
  Ты не мучай себя так. Все потечет в нужном направлении и без твоего
вмешательства, и сколько ты ни старайся, а когда человеку приходит время
страдать, он страдает. Такая это штука - жизнь. Кажется. Что говорю я о
каких-то возвышенных вещах, но я считаю, что тебе пора уже понемногу
узнавать о жизни.
  Порой ты слишком стараешься направлять жизнь так на свой лад. Если ты не
хочешь оказаться в психбольнице, приоткрой свое сердце и доверь свое тело
течению жизни. Даже такая бессильная и несовершенная женщина, как я, в
жизни иногда осознает, как это замечательно - жить. Честное слово, это
правда! Поэтому ты должен стать еще счастливее. Старайся стать счастливым.
  Конечно, мне обидно, что я не могу встретить счастливого конца вашей с
Наоко истории. Но в конечном счете кто знает, как бы оно было лучше?
Поэтому не обращай ни на кого внимания и если думаешь, что можешь стать
счастливым, не упускай этого шанса и будь счастлив. Как я могу судить по
своему опыту, в жизни таких шансов бывает раз, два - и обчелся, а упустив
их, жалеешь потом всю жизнь.
  Я каждый день играю на гитаре, хоть слушать меня и некому. Все это тоже
без толку. И дождливые темные вечера я терпеть не могу. Хотелось бы
когда-нибудь снова играть на гитаре в одной комнате с тобой и Наоко и есть
виноград.
  Вот пока и все.
  17-е июня
Исида Рэйко"


                                  Глава 11

  Надо думать лишь о том, как жить дальше

  После того, как Наоко умерла, Рэйко прислала мне еще несколько писем,
говоря, что это не было ни моей и ничьей виной, что это также невозможно
было остановить, как идущий дождь.
  Но ответа на эти письма я не писал. О чем говорить? Да и не все ли теперь
равно? Наоко ведь уже покинула этот мир и превратилась в горстку пепла.
  В конце августа закончились похороны Наоко, и я вернулся в Токио,
предупредил хозяев дома, что меня какое-то время не будет, и попросил
присмотреть за моим жилищем и извинился на работе и сказал, что некоторое
время работать не смогу. Затем написал Мидори коротенькое письмо, говоря,
что сказать ничего не могу, и чувствую себя виноватым, но прошу еще
немного подождать.
  Потом три дня подряд я ходил по кинотеатрам и с утра до вечера смотрел
кино. Пересмотрев все фильмы, шедшие в Токио, я собрал рюкзак, собрал все
деньги без остатка, поехал на Синдзюку и сел на отправляющийся скорый
поезд.
  Совершенно не могу припомнить, куда и как я ездил. Весьма отчетливо помню
пейзажи, запахи и звуки, но названий местности не припоминаю совершенно.
Не могу вспомнить даже, откуда я начал поездку.
  На поездах, на автобусах, иногда на пассажирских сиденьях проезжающих
грузовиков я перемещался из города в город и спал в спальном мешке на
пустырях, на вокзалах, в парках, на берегах рек или моря и вообще где
только можно было спать. Как-то даже спал в уголке полицейского участка,
случилось также переночевать и рядом