ебущее прикосновение чего-то
чужеродного у нее внутри, точно оставшегося там, так и не прижившись
окончательно. Это прикосновение вызывало во мне приступ любви, возбуждая
меня со страшной силой.
  Но плоть ее, сидящей сейчас передо мной, была совсем иной. Мне подумалось,
что это совершенное тело родилось сейчас под светом луны, претерпев перед
этим множество изменений.
  Сперва до или после смерти Кидзуки ее полуоформившаяся девичья плоть была
сброшена, а затем ей была дана зрелая плоть. Тело Наоко было настолько
прекрасным и совершенным, что я не ощущал даже сексуального возбуждения.
Просто без конца хотелось смотреть на тени, отбрасываемые ее округлыми
поблескивающими грудями, тени на ее животе, приподнимавшемся и
опускавшемся при каждом вздохе, тень от нежных черных волосков пониже.
  Она сидела, открыв моим глазам свое обнаженное тело, кажется, минут пять
или шесть. Спустя какое-то время она опять надела халат, застегнула
пуговицы одну за другой сверху вниз. Застегнув все пуговицы, она
поднялась, тихо открыла дверь спальни и скрылась за ней.
  Я довольно долго лежал, свернувшись калачиком на диване, потом передумал,
вылез из постели, подобрал свалившиеся на пол часы и посмотрел на них под
светом луны. Было три часа сорок минут.
  Я сходил на кухню, выпил несколько стаканов воды и вернулся в постель, но
так и не смог заснуть, пока не рассвело, и не исчезло последнее
белоснежное пятнышко из тех, что были разбросаны по всей комнате лучами
лунного света. Когда я наконец уже почти засыпал, ко мне подошла Рэйко и,
слегка похлопывая меня по щеке, сказала : "Утро уже, утро!"
Пока Рэйко убирала мою постель, Наоко на кухне готовила завтрак. Увидев
меня, Наоко улыбнулась и сказала : "Good morning". Я тоже ответил : "Good
morning".
  Я какое-то время смотрел, стоя рядом, как Наоко кипятит воду и нарезает
хлеб, напевая что-то себе под нос, но никаких признаков того, что вчера
ночью она сидела передо мной обнаженая, на лице ее не было.
  - А глаза-то какие красные! Что это у тебя с ними? - спросила меня Наоко,
разливая кофе.
  - Да проснулся ночью... А потом заснуть не смог.
  - Мы не храпели? - спросила Рэйко.
  - Нет, совсем нет, - ответил я.
  - Слава богу, - сказала Наоко.
  - Это из гостеприимства, - сказала Рэйко, зевая.
  Я сперва подумал, что Наоко ведет себя, словно ничего не произошло, из-за
Рэйко или оттого, что стесняется. Но и после того, как Рэйко ненадолго
вышла из квартиры, никаких перемен в ее поведении не было, и глаза ее
были, как всегда, ясными.
  - Как спалось? - спросил я Наоко.
  - Спасибо, хорошо, - повседневным тоном ответила Наоко, будто ничего и не
было. На голове у нее с одной стороны была простенькая заколка без
украшений.
  Чувство неловкости преследовало меня и во время завтрака. Намазывая масло
на хлеб или очищая скорлупу с яйца, я то и дело поглядывал в сторону
Наоко, пытаясь хоть что-то прочитать на ее лице.
  - Ватанабэ, а чего это ты сегодня с утра на меня все смотришь? - шутливо
спросила Наоко.
  - Да он влюбился в кого-то, - сказала Рэйко.
  - Что, Ватанабэ, влюбился в кого-то? - спросила меня Наоко.
  Я ответил, что очень может быть, и тоже засмеялся. Глядя, как
перешучиваются между собой по поводу моих слов две женщины, я ел
бутерброды и запивал их кофе, прекратив думать о том, что произошло вчера
ночью.
  Когда мы поели, они сказали, что им надо идти в птичник кормить птиц, и я
решил пойти с ними. Они обе переоделись в рабочие джинсы и рубахи и
обулись в белые сапоги. Птичник находился в месте, похожем на маленький
парк, позади теннисного корта, и там жили самые разные птицы, от кур с
голубями до павлинов и попугаев.
  Вокруг по периметру на клумбах росли деревья и стояли скамейки. двое
мужчин, по-видимому, пациенты, собирали опавшую листву с дорожки. Обоим на
вид было лет тридцать или сорок.
  Рэйко и Наоко поздоровались с мужчинами, приблизившись к ним. Рэйко
сказала что-то смешное, и мужчины весело рассмеялись. На клумбах во всю
цвели космеи, деревья были ухоженные. Увидев Рэйко, птицы защебетали и
залетали по клеткам.
  Они вдвоем зашли в маленькую кладовую сбоку от клетки и вынесли оттуда
мешки с кормом и резиновый шланг. Наоко подсоединила шланг к
водопроводному крану, осторожно, чтобы птицы не вылетели наружу, зашла в
клетку и смыла нечистоты. Потом Рэйко поскребла пол большой щеткой.
  Водяные брызги ослепительно сверкали на солнце, павлины, спасаясь от
брызг, метались по клетке. Индюшка искоса смотрела на меня, точно
сварливая старуха, попугай недовольно выкрикивал что-то с прикрепленной
сбоку перекладин и махал крыльями.
  Рэйко по-кошачьи замяукала на попугая, тот забился в угол и втянул голову
в плечи, а немного спустя заорал : "Спасибо, идиот, чтоб ты сдох!"
  - Ну кто его этому научил? - сказала со вздохом Наоко.
  - Не я. Я таким неприличным словам не учу, - сказала Рэйко. И опять
замяукала. На этот раз попугай промолчал.
  - Досталось ему от кошки как-то раз, теперь он кошек боится ужасно, -
сказала Рэйко, смеясь.
  Закончив уборку, они убрали инструменты и разложили корм по кормушкам.
Индюшка прошлепала по лужам на полу, разбрызгивая воду в разные стороны, и
уткнулась головой в кормушку, самозабвенно продолжая поглощать корм, даже
когда Наоко, подкравшись, шлепнула ее по кобчику.
  - Каждый день по утрам тут работаешь? - спросил я у Наоко.
  - Да, эту работу в основном женщины делают из новоприбывших. Это ведь
несложно. Кроликов хочешь посмотреть?
  Я ответил, что хочу.
  Загон с кроликами находился за клеткой с птицами, там на рисовой соломе
спало примерно десять кроликов. Она подмела кроличий помет, насыпала в
кормушку корм, потом взяла на руки крольчонка и потрепала его по щеке.
  - Хорошенький, да? - радостно сказала Наоко. Потом дала его мне подержать.
Этот теплый комочек с дрожащими ушами сжался от страха у меня на груди.
  - Не бойся, дядя не страшный, - сказала Наоко, гладя крольчонка пальцем по
голове, и улыбнулась, глядя на меня. Она улыбалась так ослепительно и
беззаботно, что я сам не смог сдержать улыбку.
  Я подумал, что же это все-таки было, когда Наоко вчера ночью приходила ко
мне. Ведь явно это была Наоко, настоящая, никакой это был не сон - ведь
она взаправду разделась и была голая передо мной.
  Рэйко, мелодично насвистывая "Proud Mary", собрала мусор в виниловый пакет
и завязала его верх. Я помог отнести инструменты и мешки с кормом в
кладовую.
  - Я утро больше всего люблю, - сказала Наоко. - Кажется, что все заново
начинается. Поэтому к обеду мне грустно становится. Вечер больше всего не
люблю. Каждый день с такими ощущениями и живу.
  - С такими ощущениями вы и стареете, как я. Когда вам кажется : вот пришло
утро, а вот и ночь настала, - радостно сказала Рэйко. - И оглянуться не
успеете.
  - Глядя на вас кажется, что вам стареть весело, - сказала Наоко.
  - То, что годы уходят, это невесело, но желания опять стать молодой нет, -
ответила Рэйко.
  - А почему? - спросил я.
  - Да неохота все опять заново. Кому это захочется? - ответила Рэйко. И,
продолжая насвистывать "Proud Mary", закинула метлу в кладовую и закрыла
дверь.
  Вернувшись в квартиру, они переобулись из сапог в кроссовки и сказали, что
теперь идут в поле. Рэйко сказала мне, что работа там совместная с другими
людьми, и смотреть особо не на что, так что лучше мне остаться да почитать
что-нибудь.
  - Кстати, мы в ванной кучу нижнего белья грязного сложили, ты там постирай
все, ладно? - сказала Рэйко.
  - Это что, шутка? - ошарашенно спросил я.
  - Ну конечно, - засмеялась Рэйко. - Ясное дело, шутка. Какой ты наивный!
Правда, Наоко?
  - Ага, - согласилась Наоко.
  - Я тогда лучше немецкий поучу, - сказал я, облегченно вздохнув.
  - Вот и умница, мы до обеда вернемся, так что учись тут, как следует. -
сказала Рэйко. Затем обе вышли из квартиры, над чем-то хохоча. Послышались
звуки шагов и голоса проходящих мимо людей.
  Я пошел в ванную, еще раз умылся и постриг ногти на руках щипцами, которые
лежали там. для ванной, которой пользовались две женщины, все было весьма
скромненько. В одной куче стояли лишь питательный крем, мазь для губ, крем
от загара, лосьон, но ничего похожего на косметику тут не было.
  Постригнув ногти, я пошел на кухню, сделал себе кофе, сел за стол. Я в
одной майке сидел на кухне в том месте, куда лучше падал солнечный свет, и
зубрил немецкую грамматическую таблицу, как вдруг мной овладело ощущение
нелепости происходящего. У меня появилось чувство, что неправильные
немецкие глаголы и этот кухонный стол разделяет просто невообразимое
расстояние.
  В пол-двенадцатого женщины вернулись с поля, по очереди помылись под душем
и переоделись в чистую одежду. Затем мы втроем пошли в столовую и
пообедали, после чего пошли к главным воротам. В этот раз охранник был на
месте. Он сидел за столом и с аппетитом поедал то, что ему, по-видимому,
доставили из столовой. Из радиоприемника на полке лилась музыка. Когда мы
подошли, он сказал "О-о!" и поднял руку, приветствуя нас.
  - Здравствуйте, - сказали мы.
  Рэйко сказала ему, что мы трое идем погулять и часа через три вернемся.
  - Ну хорошо, сходите. Погода, тем более, хорошая. дорога вдоль реки в
прошлый раз из-за дождя обвалилась, там опасно, так что туда не ходите, а
так ничего, проблем нет.
  Рэйко вписала в список выходящих за территорию свое и Наоко имена и время
выхода за территорию.
  - Хорошо вам погулять, - пожелал охранник.
  - Какой приветливый, - сказал я.
  - С головой у него малость того, - сказала Рэйко, крутя пальцем у виска.
  Как и сказал охранник, погода была замечательная. Небо было
голубое-голубое, облако, разбитое на несколько полосок, протянулось по
нему, точно кто-то на пробу провел кистью с белой краской.
  Какое-то время мы шли вдоль каменного забора "Амир„", потом пошли в
сторону от забора и стали подниматься по узкой крутой тропинке в гору.
Впереди шла Рэйко, посредине Наоко, я в самом хвосте.
  Рэйко поднималась по узкой тропе уверенно, точно знала окрестные горы, как
свои пять пальцев. Я почти все время шел молча, стараясь не отставать.
Наоко была в одних джинсах и блузке, а куртку сняла и несла в руках. Я
шагал, глядя, как ее прямые волосы болтаются влево и вправо на ее плечах.
Наоко иногда оглядывалась и, встретившись со мной взглядом, улыбалась.
  Тропа тянулась бесконечно, но Рэйко шагала, не останавливаясь, и Наоко, не
отставая, шла за ней следом, время от времени утирая пот. Я в походы не
ходил давно и потому задыхался.
  - Всегда вы так в горы ходите? - спросил я у Наоко.
  - Раз в две недели примерно, - сказала Наоко. - Тяжеловато, да?
  - Ага, немного.
  - Уже две трети прошли, еще чуть-чуть осталось. Ты ж мужик. Терпи, -
сказала Рэйко.
  - Тренировки не хватает.
  - С девочками меньше гулять надо, - пробормотала Наоко, точно говоря сама
с собой.
  Хотелось что-то на это ответить, но воздуха не хватало, и язык не слушался.
  Порой совсем рядом пролетали птицы с чем-то вроде красных хохолков на
голове. На фоне голубого неба они выделялись очень отчетливо. На полянах
вокруг цвели бесчисленные белые, синие и желтые цветы, и со всех сторон
слышалось жужжание пчел. Глядя на такие картины вокруг, я ни о чем не
думал и продвигался шаг за шагом вперед.
  Еще минут через десять подъем кончился, и показалось ровное место вроде
плокогорья. Там мы немного отдохнули, утерли пот, перевели дыхание, попили
воды из фляги. Рэйко отыскала какую-то траву, сделала из ее листа свисток
и стала свистеть.
  Тропа пошла под гору, по обе стороны теперь были заросли камыша. Минут
через пятнадцать мы прошли мимо какого-то селения, но людей видно не было,
и дома стояли брошенные. Некоторые дома совсем обвалились, и от них
остался один фундамент, но были и такие, что достаточно было открыть
ставни, и можно было заходить и жить. Мы сошли с дороги, идущей между
мертвыми домами.
  - Еще лет семь или восемь назад тут люди жили, - рассказывала Рэйко. -
Вокруг одни поля были. Но теперь все уехали. Слишком тут жить тяжело.
Зимой снегу навалит, шагу никуда не ступить, да и земля не слишком хорошо
родит. В город если работать поехать, больше заработать можно.
  - Жалко. В таких домах еще жить да жить, - сказал я.
  - Одно время, было дело, хиппи тут жили, но как зима пришла, они тоже
сдались и уехали.
  Мы покинули селение, а когда прошли еще немного, показалось что-то вроде
широкого пастбища, окруженного забором, а вдалеке было видно, как щиплют
траву лошади.
  Вдоль ограды подбежала, помахивая хвостом, большая собака, обнюхала лицо
Рэйко, чуть не свалив ее с ног, потом стала ластиться к Наоко. Я свистнул
ей, она подбежала теперь ко мне и длинным языком стала лизать мне руки.
  - Это с пастбища собака, - сказала Наоко, глада собаку по голове. - Ей уже
лет двадцать будет, да? Зубы стали слабые, твердую пищу почти не может
есть. Всегда перед кафе спит, а как шаги чьи-нибудь услышит, прибегает и
просит с ней поиграть.
  Рэйко достала из рюкзака кусочек сыра, и собака, почуяв запах, подбежала к
ней и с радостью приняла угощение.
  - Недолго с ней еще встречаться, - сказала Рэйко, гладя собаку по голове.
- Ближе к концу октября лошадей с коровами погрузят в грузовик и увезут в
стойбище ниже по течению. Их только летом сюда привозят на травке пастись,
а для туристов кафе маленькое держат. Туристы если на такси и приезжают,
то человек от силы двадцать в день. Попить чего-нибудь не хочешь?
  - Да можно.
  Собака побежала впереди, показывая дорогу к кафе. Это было старенькое
здание, покрашенное белой краской, с верандой спереди, а над стрехой
висела старая вывеска в виде чашки кофе. Собака первой поднялась на
веранду, улеглась на пол и прищурила глаза. Мы уселись за столик на
веранде, и из дома вышла девушка в куртке от тренировочного костюма и
белых джинсах, с волосами, увязанными в хвост, и радушно поприветствовала
Рэйко и Наоко.
  - А это друг Наоко, - представила меня Рэйко.
  - Здравствуйте, - поздоровалась девушка.
  - Здравствуйте, - поздоровался я.
  Пока они втроем болтали о том, о сем, я гладил по загривку улегшуюся под
столом собаку. Шея на загривке у нее, по-видимому действительно от
старости, была жилистая. Я почесал ее там, и она от удовольствия закрыла
глаза, шумно дыша.
  - Как зовут собаку? - спросил я у девушки.
  - Пепе, - ответила она.
  - Пепе! - позвал я, но собака не шевелилась и никак не реагировала.
  - Глухая она, громче звать надо, а то не слышит совсем, - сказала девушка
на киотосском диалекте.
  - Пепе! - громко позвал я, и только тогда собака открыла глаза, вскочила
на ноги и гавкнула.
  - Все, все! Все слышали, теперь спи дальше и живи долго, - сказала
девушка, и Пепе опять тихонько улегся у моих ног.
  Наоко и Рэйко заказали себе молоко со льдом, я попросил пива. Рэйко
попросила девушку : "Включи FM, пожалуйста", и та нажала выключатель
усилителя и настроила на FM. Послышалось, как "Blood, Sweat and Tears"
поют "Spinning Wheel".
  - Если правду сказать, FM сюда послушать прихожу, - сказала Рэйко с
довольным лицом. - Там, где мы живем, радио нет, так что если хотя бы сюда
не приходить послушать, совсем знать не будешь, какую сейчас в мире музыку
слушают.
  - целыми днями тут сидите? - спросил я у девушки.
  - Нет, - со смехом ответила девушка. - В таком месте вечером сидеть, можно
и от одиночества помереть. Как вечер, так я кого-нибудь с пастбища прошу
присмотреть да вон сажусь и в город еду. А утром опять сюда приезжаю.
  Говоря это, она указала на стоящий чуть поодаль полноприводный джип.
  - Клиентов уже мало, небось? - спросила Рэйко.
  - Да, уже потихоньку заканчиваются, - сказала девушка.
  Рэйко достала сигареты, и они вдвоем закурили.
  - Без тебя мне одиноко будет, - сказала Рэйко.
  - Да чего там, в следующем году в мае опять ведь приеду, - ответила
девушка, смеясь.
  "Cream" спел "White room", потом после рекламной паузы "Simon &
Garfunkle" исполнили "Scaborough Fair". Когда песня закончилась, Рэйко
сказала, что любит эту песню. (песня из к/ф "The Graduate", который
Ватанабэ смотрел в ночном кинотеатре в субботу)
  - Вы этот фильм смотрели? - сказал я.
  - А кто там играет?
  - Дастин Хофман.
  - Не знаю, кто такой, - с сожалением покачала головой Рэйко. - Мир так
быстро меняется, даже заметить не успеваешь.
  Рэйко попросила у девушки гитару. девушка выключила радио и принесла из
дома старую гитару. Собака подняла голову и с шумом принюхалась к запаху
гитары.
  - Это не едят, - тоном учителя сказала Рэйко.
  По веранде пронесся ветер, принесший запах травы. цепочка гор поднималась
прямо у нас перед глазами.
  - Ну прямо кадр из "Sound of Music", - сказала я Рэйко, настраивающей
гитару.
  - Не издевайся, - сказала она.
  Она подобрала аккорды начала "Scaborough Fair". Похоже было, что без нот
она ее играет впервые. Сперва она спотыкалась, подбирая нужные аккорды, но
проиграв несколько раз, она методом проб и ошибок уловила какое-то течение
и смогла сыграть мелодию целиком. На третий раз она уже вставляла местами
какие-то свои проигрыши и играла почти без запинок.
  - Слух у меня хороший, - Рэйко показала пальцем на свою голову, подмигивая
мне. - Три раза прослушаю, и почти любую мелодию могу без нот играть.
  Она исполнила "Scaborough Fair", тихо напевая под нос мелодию. Мы втроем
поаплодировали, Рэйко чинно раскланялась.
  - Когда-то, когда концерт Моцарта играла, громче хлопали, - сказала она.
  Девушка из кафе сказала, что если ей сыграют "Here Comes the Sun"
"Beatles", то за молоко можно будет не платить. Рэйко подняла большой
палец и показала "О'кей". И спела под гитару "Here Comes the Sun". Пела
она негромко, голос ее, видно, от курения, был хриплый, но это был хорошо
поставленный и красивый голос.
  Я пил пиво и смотрел на горы, и пока я слушал, как она поет, мне
показалось, словно оттуда снова выглянуло солнце. Это было ощущение
настоящего тепла и нежности.
  Когда закончилась песня "Here Comes the Sun", Рэйко вернула девушке гитару
и попросила снова включить FM. И сказала нам с Наоко часок погулять
поблизости вдвоем.
  - Я тут пока радио послушаю да с девушкой поговорю, а вы до трех
возвращайтесь.
  - А ничего, что мы так долго одни вдвоем будем? - спросил я.
  - Вообще-то нельзя, ну да ничего страшного. Я вам тоже не нянька, хочу
одна отдохнуть. да и есть, о чем поговорить, наверное, раз в кои-то веки
приехал в такую даль? - сказала Рэйко, зажигая новую сигарету.
  - Ну пошли, - сказала Наоко, поднимаясь.
  Я тоже встал и пошел вслед за Наоко. Собака проснулась и какое-то время
шла за нами, а потом опять вернулась на место. Мы не спеша пошли по ровной
дороге, идущей вдоль ограды.
  Иногда Наоко брала меня за руку или под локоть.
  - Идем так, будто опять тогда, давным-давно, да? - сказала Наоко.
  - Скажешь тоже, давным-давно. Всего-то этой весной дело было, - сказал я,
тоже улыбаясь. - до этой весны так гуляли. Если это давным-давно, то лет
десять назад тогда что, вообще история древности, что ли?
  - Да история древности и есть, - сказала Наоко. - Слушай, ты меня извини
за вчерашнее. Отчего-то нервы вдуг разыгрались. В кои-то веки ты ко мне
приехал, а я не сдержалась.
  - Да ничего. Наверное, некоторые эмоции надо почаще наружу выбрасывать, и
тебе, и мне. Так что если тебе кому-то душу излить надо, ты изливай мне.
Мы тогда друг друга лучше сможем понять.
  - И что будет, когда меня поймешь?
  - Да ты не поняла. Тут дело не в том, что будет. В мире есть люди, которым
нравится расписание поездов изучать, и они целыми днями смотрят таблицы
времени отправления и прибытия, а есть люди, которые из спичек модели
кораблей собирают в метр длиной. Что такого, если в мире кто-то вот так же
хочет тебя понимать?
  - Типа хобби, значит? - шутливо сказала Наоко.
  - Если хобби, можешь называть это хобби. Обычно люди это называют "любовь"
или "симпатия", но если ты это хочешь называть "хобби", пусть будет хобби.
  - Ватанабэ, - сказала Наоко. - Ты ведь любил Кидзуки?