добросовестный.
  - Это я-то?
  - Ну да, конечно ты! - сказала Рэйко, смеясь.
  Она обнаружила мою гитару, взяла ее в руки, настроила и сыграла
"Desafinado" Карлоса Жобима (Antonio Carlos Jobim). Я ужасно давно не
слышал ее игры на гитаре, но на душе от нее стало точно так же тепло, как
и раньше.
  - На гитаре играть учишься?
  - Да так, в кладовой этого дома валялась, подобрал, поигрываю вот.
  - Я тебя потом поучу тогда забесплатно, - сказала Рэйко, отложила гитару,
сняла твидовый пиджак, села, прислонившись спиной к столбу веранды и
закурила. Под пиджаком она была в клетчатой блузке с короткими рукавами.
  - Симпатичная рубашка, да? - спросила Рэйко.
  - Ага, - согласился я. Рубашка правда была очень симпатичная.
  - Это Наоко рубашка, - сказала Рэйко. - Ты представляешь? У нас с Наоко
размер одежды почти одинаковый. Особенно когда она только приехала туда.
Потом-то она поправилась, и размер изменился, и все равно, можно сказать,
в основном одинаковый. Разве только размеры лифчиков у нас отличались. У
меня-то груди считай что и нет. Мы поэтому постоянно одеждой менялись.
Вернее даже, считай, совместно пользовались вдвоем.
  Я заново пригляделся к фигуре Рэйко. И верно, ни ростом, ни телосложением
она от Наоко сильно не отличалась. Очертания лица, тонкие запястья
создавали впечатление, что Рэйко более сухощава, чем Наоко, но
приглядевшись, я увидел, что телосложение ее было покрепче, чем можно было
ожидать.
  - И брюки тоже, и пиджак, все от Наоко. Тебе неприятно, что я на себе вещи
Наоко ношу?
  - Нет. Да и Наоко бы порадовалась, что кто-то их носит. Тем более вы.
  - Так странно, - сказала она и тихо щелкнула пальцами, словно по привычке.
- Наоко никому никакого предсмертного послания не оставила, но вот об
одежде вот записку оставила. На листке бумаги черкнула всего одну строчку,
она на письменном столе лежала. "Всю одежду отдайте Рэйко." Странная
девочка, не считаешь? Как можно было вспоминать про какую-то одежду, когда
собираешься прямо сейчас умереть? Не все ли равно, что с одеждой будет?
Ведь куча других вещей должна быть, о которых хотелось бы сказать.
  - А может ничего и не было.
  Рэйко глубоко о чем-то задумалась, продолжая курить.
  - М-м, хочешь с самого начала послушать, как все было?
  - Расскажите, - сказал я.
  - По результата обследования в больнице был сделан вывод, что Наоко
находится на стадии выздоровления, но будет лучше основательно подвергнуть
ее активному лечению, хотя бы ради будущего. Поэтому Наоко была переведена
в ту больницу в Осака с целью более длительного лечения. До этого момента
я наверняка написала тебе в письме. Я его где-то восьмого октября,
кажется, отправила.
  - То письмо я читал.
  - Двадцать четвертого августа Наоко позвонила ее мать и спросила, не
возражаю ли я, если Наоко приедет к ней. Сказала, что она хочет сама
разобрать ее вещи, а если возможно, то и поспать вместе со мной одну ночь.
Я, понятно, согласилась. Я тоже безумно хотела увидеть Наоко, поговорить с
ней. На следующий день, двадцать пятого числа, она вдвоем с матерью
приехала на такси. Мы втроем разобрали ее вещи. Говорили о том, о сем,
пока разбирали. Ближе к вечеру Наоко сказала к маме, что в основном все
уже готово, так что она может ехать домой. Ее мама вызвала такси и уехала.
Наоко выглядела совсем здоровой, и ни я, ни ее мама не беспокоились за
нее. На самом деле я до того времени ужасно переживала. Боялась, что она
будет в депрессии, замкнутая и подавленная. Я хорошо знала, как эти
больничные обследования и лечения высасывают энергию из человека. Поэтому
переживала, все ли будет нормально.
  Но при встрече я с первого взгляда подумала, что с ней все в порядке. И на
вид она выглядела здоровее, чем я думала, и смеялась, и шутила, и говорила
гораздо нормальнее, чем до того, и хвасталась новой прической, говоря, что
сходила в парикмахерскую. Потому я и подумала, что теперь-то можно не
беспокоиться и если мы будем вдвоем, без ее матери. Она сказала, что на
этот раз вылечится в больнице начисто, и я тоже сказала, что, может, так
оно и лучше. Мы погуляли вдвоем на улице и поговорили обо всем. Обо всем,
что мы отныне будем делать, как сказала Наоко. О том, как мы сможем оттуда
уехать и как тогда заживем вместе.
  - С вами?
  - Да, - сказала Рэйко, слегка поводя плечами. - Я ей тогда сказала: я-то
согласна, а как же Ватанабэ? А она мне: "Ну я же с ним все точно порешаю".
И все. Потом говорили, где мы будем жить, чем будем заниматься. Потом
пошли в птичник и поиграли с птицами.
  Я вытащил из холодильника пиво и стал пить. Рэйко опять закурила, кот
спал, развалившись у нее на коленях.
  - Она с самого начала все точно решила. Потому и была такая жизнерадостная
и веселая и выглядела здоровой. Приняла точное решение, и ей легче стало.
Разобрала она вещи в квартире, ненужное положила в контейнер во дворе и
сожгла. Тетрадки, которыми пользовалась вместо ежедневников, письма, все
такие вещи. И твои письма тоже. Мне это странным показалось, и я спросила,
зачем она их сжигает. Мало того, она ведь до той поры твои письма все
время бережно хранила, часто доставала и перечитывала. А она сказала, что
уничтожит все, что было до этого, и родится заново, и я сказала, понятно,
и сравнительно легко к этому отнеслась.
  Это ведь похоже было на нее. Так что я подумала, да лишь бы она быстрее
выздоровела да зажила счастливо.
  К тому же в тот день Наоко была такая милая! Настолько милая, что так и
хотелось тебе ее показать.
  Потом мы, как всегда, поужинали, помылись, выпили вдвоем прибереженного
хорошего вина, я поиграла на гитаре. "Битлз" играла. Те песни, что Наоко
любила: "Norwegian Wood", "Michelle".
  Потом стало нам хорошо, мы выключили свет, сняли с себя, что было можно, и
легли в постель. Ночь была ужасно жаркая, мы открыли окно, но все равно
было ни ветерка. На улице было темно, словно все тушью облили, и только и
слышно было, как насекомые громко стрекочут. По-летнему пахло травой, и
даже комната была полна этого густого запаха. И вдруг Наоко начала
рассказывать о тебе. Как вы ней занимались сексом. И настолько подробно!
Она очень живо рассказывала, как ты ее раздевал, как прикасался к ней, как
она намокла, как раскрылась, как это было прекрасно. Мне стало не по себе,
я ее спросила, почему она сейчас об этом рассказывает. До этого не было
такого, чтобы она так открыто говорила о сексе. Конечно, мы с ней говорили
как-то раз откровенно о сексе в порядке своеобразной лечебной процедуры.
Но о подробностях она никогда не говорила. Стеснялась, по ее словам. А тут
вдруг ни с того, ни с сего так все свободно выкладывает, что я даже
удивилась. Наоко сказала: "Просто почему-то захотелось рассказать. Но если
вам не хочется слушать, я не буду." Я сказала: "Ладно, если хочешь
рассказать, рассказывай все начистоту". Она рассказывала: "Он когда вошел
в меня, мне стало так больно и так стало жечь, что я сама с собой
справиться не могла. У меня это впервые было, и войти-то он вошел, так как
я влажная была, но почему-то слишком было больно, в голове аж помутилось
все. Он вошел в меня глубоко-глубоко, и я думала, что уже все. Но он
заставил меня приподнять ноги и вошел еще глубже. У меня тогда все тело
стало остывать и мерзнуть. Прямо как будто я в ледяную воду погрузилась.
Руки-ноги стали замерзать, меня начало знобить. Я подумала, что это со
мной, уж не помираю ли я, но решила - ну и пускай. А он заметил, что мне
больно, и не стал больше двигаться, так и остался там глубоко и нежно меня
обнял и стал целовать мое лицо, шею, грудь, долго-долго. Потихонечку опять
стало становиться теплее, и он двигаться начал потихоньку... Рэйко, как
это было хорошо! Я прямо таяла вся. Так хотелось всю жизнь вот так с ним
этим заниматься! Честное слово, хотелось!" Я сказала: "Если тебе это так
понравилось, почему не жить тогда вместе с Ватанабэ да каждый день это
делать?" А Наоко сказала: "Это невозможно. Я-то знаю. Оно только один раз
пришло и ушло. Оно опять не вернется. Один-единственный раз за всю жизнь
это случилось. Ни после этого, ни до того я ничего не чувствовала. Никогда
мне этого не хотелось ни разу и не намокала я никогда." Я, конечно, все ей
подробно объяснила. Сказала, что такое часто случается у молодых девушек и
в большинстве случаев само собой проходит с возрастом. Что раз однажды это
уже случилось, то тем более не о чем беспокоиться, что у меня самой в
начале супружеской жизни не получалось, и я тоже из-за этого тогда
переживала. Наоко сказала: "Это не то. Я и не беспокоюсь. Просто я больше
не желаю, чтобы кто бы то ни было в меня входил. Просто не хочу больше
этой мерзости ни с кем."
Я допил пиво, Рэйко докурила вторую сигарету. Кот потянулся на коленях
Рэйко, сменил позу и опять заснул. Рэйко, поколебавшись, зажгла третью
сигарету.
  - После этого Наоко начала плакать, - сказала Рэйко. - Я села на ее
кровать, гладила по голове и говорила, не бойся, все будет хорошо. Нельзя,
говорила, чтобы такая молодая девушка не была счастлива в объятиях
мужчины. Ночь была душная, и Наоко вся была мокрая от слез и пота, и я
принесла банное полотенце и вытерла ее лицо и все остальное. Трусики ее
тоже все промокли, и я их с нее сняла... Ничего в этом такого не было. Мы
же и мылись все время вместе, и вообще она мне как сестренка была.
  - Да я знаю, - сказал я.
  - Наоко попросила, чтобы я ее обняла. Я говорю, ну куда еще обниматься, и
так жара какая, но она сказала, что это в последний раз, и я ее обняла.
Обернула ее полотенцем, чтобы она потом не обливалась, вытерла ее потом
опять от пота, когда она вроде как успокоилась, переодела в ночнушку и
велела спать. Не знаю, может она и притворилась, но заснула моментально.
Личико у нее во сне было ну такое милое! Как у какой-нибудь девочки лет
тринадцати, которая отродясь никаких страданий не знала никогда. Я, глядя
на нее, успокоилась, решила, что она заснула. А в шесть часов глаза
открываю - а ее уже нет. Ночнушка валяется, а одежда, кеды и карманный
фонарик, который она всегда, ложась спать, рядом с подушкой клала,
исчезли. Я поняла - надо спешить. Сам подумай, раз она взяла фонарь,
значит, выходит, ушла еще по темноте. Я на всякий случай глянула на столе
и вокруг, а там эта ее записка. "Всю одежду отдайте Рэйко." Я помчалась ко
всем, сказала, найдите Наоко. И мы все искали ее везде, начиная от дома,
кончая лесом вокруг. Пять часов прошло, пока ее нашли. Она даже крепкую
веревку себе приготовила уже давно.
  Рэйко глубоко вздохнула и бессильной рукой погладила кота по голове.
  - Чай будете? - спросил я.
  - Да, спасибо, - ответила она. Я вскипятил в чайнике воду, заварил в нем
чай и вынес на веранду.
  Время уже близилось к закату, лучи солнца потускнели, и тени деревьев
подобрались к нам совсем близко. Я пил чай, глядя на непонятную
хаотичность двора, засаженного лилиями, рододендронами и барбарисами,
словно бы кто-то сажал как попало, что только приходило ему на ум.
  - Потом через какое-то время приехала скорая и увезла Наоко, а я прошла
всякие дознания в полиции. Ну как дознания, особого допроса-то и не было.
Все равно по тому, что осталась какая-то предсмертная записка, было
понятно, что это самоубийство, к тому же они рассуждали, видно, что где
психбольные, там само собой и самоубийства. Так что говорили со мной лишь
из формальности. После того, как полицейские уехали, я сразу отбила тебе
телеграмму.
  - Похороны были мерзкие, - сказал я. - Тишина, людей пришло мало, а ее
семья, так их одно и интересовало, как я о смерти Наоко узнал. Это оттого,
видно, что они не хотели, чтобы кто-то из окружающих знал, что это было
самоубийство. Честно говоря, не стоило мне на эти похороны ехать. Из-за
этого мне на душе стало так скверно, что я сразу в скитания ударился.
  - Может, прогуляемся, Ватанабэ? - сказала Рэйко. - На ужин что-нибудь
прикупим. Проголодалась я.
  - Давайте. Может вы чего хотите?
  - Сукияки, - сказала она. - Давным-давно уже сукияки не пробовала,
несколько лет уже. Даже снилось мне сукияки. Кладешь это ты мясо, потом
лук, ито-конняку (лапша из муки из клубней растения Amorphophallus Konjac,
C. Koch), жареный соевый творог, златоцвет, потом оно кипит, бурлит...
  - Это все, конечно, хорошо, только у меня сковороды такой нет, чтобы его
приготовить.
  - Да нет проблем, предоставь это мне. Я у хозяев одолжу.
  Она вскочила на ноги, сходила в дом хозяев и одолжила у них великолепную
сковороду для сукияки, газовую горелку и длинный резиновый шланг.
  - Ну как? Здорово у меня получается?
  - Это точно, - восхищенно сказал я.
  Мы пошли на торговый ряд по соседству и купили там говядины, яиц, овощей,
соевого творога и всего, что было нужно, потом в лавке спиртного приобрели
хорошего на вид белого вина. Я настаивал, что куплю все сам, но в итоге за
все заплатила она.
  - Да вся родня надо мной смеяться будет, если я племяннику позволю за
продукты заплатить, - сказала Рэйко. - да и денег у меня порядочно. Так
что не волнуйся. Сам понимаешь, как бы я без копейки в путь отправилась?
  Мы вернулись в дом, и Рэйко помыла рис и поставила его вариться, а я
протянул шланг и приготовил все для жарки сукияки на веранде.
  Когда приготовления были закончены, Рэйко достала из футляра свою гитару,
уселась на веранде, где уже было темно, и медленно, точно проверяя
настройку инструмента, сыграла фугу Баха.
  Играя небрежно, как попало, то нарочно исполняя сложные места помедленнее,
то проскакивая их побыстрее, но в то же время и как-то сентиментально, она
любовно прислушивалась ко всем этим ритмам.
  Когда Рэйко играла на гитаре, она напоминала семнадцатилетнюю девочку,
разглядывающую понравившееся платье. Глаза ее сверкали, напряженные губы
шевелились, и временами улыбка пробегала по ним за какое-то мгновение
смутной тенью. Закончив играть, они прислонилась спиной к столбу и о
чем-то задумалась, глядя в небо.
  - Можно с вами поговорить? - спросил я.
  - Да пожалуйста, я просто от голода задумалась, - сказала Рэйко.
  - Вы с мужем и дочкой встречаться не будете? Они же у вас в Токио?
  - В Йокогаме, только не поеду я к ним. Я же тебе говорила уже? Им со мной
лучше отношений не иметь. У них своя новая жизнь, чем больше мы
встречаться будем, тем только мучаться больше будем. Лучше всего будет нам
не видеться.
  Она смяла и выбросила опустевшую пачку "Seven Star", достала из чемодана
новую и взяла сигарету в рот. Но поджигать не стала.
  - Я человек конченный. То, что ты видишь перед собой, не более чем
остаточные воспоминания. Все, что было во мне, чем я дорожила,
давным-давно умерло, и я всего лишь живу, следуя этим воспоминаниям.
  - Все равно, мне вы нравитесь такой, какая вы сейчас. Остаточные
воспоминания, не остаточные. И еще, может быть это и не столь важно, но я
страшно рад, что на вас сейчас одежда Наоко.
  Рэйко улыбнулась и зажгла сигарету.
  - А ты для своего возраста здорово разбираешься, как сделать женщине
приятное.
  Я слегка покраснел.
  - Да просто сказал откровенно, что в голову пришло.
  За это время рис сварился, и я налил масла в котел и приготовил все для
сукияки.
  - Скажи честно, это не сон? - сказала Рэйко, принюхиваясь.
  - На основании жизненного опыта заявляю, что это стопроцентно реальное
сукияки, - весело сказал я.
  Ни о чем даже не разговаривая, мы ели сукияки, пили пиво и заедали все
вареным рисом. На запах пришел кот, и мы поделились с ним мясом.
Насытившись, мы уселись, прислонившись к столбам веранды, и стали смотреть
на луну.
  - Ну как, вы довольны? - спросил я.
  - Неописуемо. Довольнее некуда, - страдальчески сказала Рэйко, переев. -
Первый раз так объелась.
  - Что теперь делать будем?
  - Хочу покурить и в сауну. А то голова кругом прямо.
  - Хорошо. Тут сауна рядом совсем, - сказал я.
  - Ватанабэ. Скажи, пожалуйста, а ты с той девушкой по имени Мидори спал? -
спросила Рэйко.
  - Вы имеете в виду, был ли у нас секс? Нет, не было. Я решил этого не
делать, пока все точно не определится.
  - Но разве все уже и так не ясно?..
  Я с непонимающим видом покачал головой.
  - Вы в смысле, что Наоко умерла, и все на места стало?
  - Да нет. Просто разве ты не решил все для себя еще до смерти Наоко? Что с
этой Мидори расстаться не сможешь. Независимо от того, жива Наоко или нет.
Ты выбрал Мидори, Наоко выбрала смерть. Ты ведь уже взрослый, должен
чувствовать ответственность за свой выбор. А иначе у тебя все станет с ног
на голову.
  - Но не могу я никак забыть, - сказал я. - Я ведь сказал Наоко, что
всегда-всегда буду ее ждать. Но не дождался. В итоге я в конце концов ее
бросил. Проблема не в том, виноват в этом кто-то или не виноват. Это моя
собственная проблема. Я думаю, что не отвернись я от нее на полпути,
результат был бы тот же самый. Но несмотря на это я самого себя простить
не могу. Вы говорите, что раз это естественный душевный позыв, то с этим
ничего поделать нельзя, но наши с Наоко отношения были не такими простыми.
Если задуматься, мы с самого начала были повязаны на краю жизни и смерти.
  - Если ты чувствуешь какую-то боль из-за смерти Наоко, то тебе следует
впредь хранить у себя эту боль, пока ты живешь. Поэтому если тебе есть,
чему поучиться, пусть она тебя научит. Но независимо от этого ты должен
обрести счастье с Мидори. Твоя боль ведь не связана с Мидори. Если ты и
дальше будешь заставлять ее страдать, то тогда уже действительно случится
что-то непоправимое. Поэтому хоть это и тяжело, но надо быть сильным. Надо
еще немного подрасти и стать взрослым. Я специально ушла оттуда и приехала
сюда, чтобы сказать тебе это. В такую даль приехала в этом гробу на
рельсах.
  - Я хорошо понимаю, что вы хотите мне сказать, - сказал я. - Только я к
этому пока еще не готов. Уж слишком мерзкие были похороны... Не должен
человек так умирать.
  Рэйко протянула руку и погладила меня по голове.
  - Все мы когда-то так умрем, и я, и ты.
  Мы прошли пешком минут пять по дороге вдоль реки до сауны и домой
вернулись немного взбодрившимися. Мы уселись на веранде и стали пить вино.
  - Ватанабэ, принеси-ка еще один стакан.
  - Ладно. А зачем?
  - Будем с тобой сейчас вдвоем похороны Наоко справлять, - сказала Рэйко. -
Чтобы не мерзкие были похороны.
  Я принес стакан, Рэйко наполнила его вином и отнесла и поставила на
каменный фонарь в саду. Затем она села на веранде, взяла гитару,
прислонилась к столбу и закурила.
  - Спички еще принеси, если есть. Подлиннее только.
  Я принес большую коробку спичек из кухни и уселся рядом с ней.
  - Теперь клади спички в ряд по одной на каждую песню, что я сыграю. Я
сейчас на гитаре играть буду.
  - Сперва она сыграла "Dear Heart" Генри Манцини, очень чисто и тихо.
  - Ты ведь подарил Наоко эту пластинку?
  - Да, в позапрошлом году на Рождество. Наоко потому что очень эту мелодию
любила.
  - Мне тоже нравится. Величавая, красивая.
  Она наиграла еще раз несколько тактов из "Dear Heart" и выпила вина.
  - Сколько же я, интересно, сыграю до того, как опьянею? Ну как, хорошие
похороны получаются, не мерзкие?
  Затем Рэйко сыграла песню "Битлз" "Norwegian Wood", сыграла "Yesterday",
потом "Michelle" и "Something", потом исполнила "Here Comes The Sun" и
"Fool On The Hill". Я выложил в ряд семь спичек.
  - Семь, - сказала Рэйко, выпила вина и закурила. - Мне кажется, эти ребята
действительно знают, что такое в жизни грусть и красота.
  "Этими ребятами" были, конечно же, Джон Леннон, Пол Маккартни и Джордж
Харрисон.
  Она передохнула, раздавила сигарету, снова взяла в руки гитару и сыграла
"Penny Lane", "Black Bird", "Julia", "When I'm Sixty Four", "Nowhere Man",
"And I love her", "Hey, Jude".
  - Сколько уже?
  - Четырнадцать, - ответил я.
  - Уф-ф, - вздохнула она. - Ватанабэ, может, ты сыграешь что-нибудь?
  - Да я плохо играю.
  - Да какая разница?
  - Я взял гитару и неуверенно сыграл "Up On The Roof". Рэйко немного
передохнула, покурила и выпила вина. Когда я доиграл до конца, она
похлопала мне.
  Потом она красиво исполнила "Pavane pour