писем, которые приходят раз в неделю, как одного из наших немногих
развлечений - письма здесь развлечение.
  Я тоже стараюсь выбирать время и писать, но стоит взяться за бумагу, и
руки опускаются. Это письмо я тоже пишу, собрав все свои силы. Рэйко
отругала меня за то, что я не посылаю ответа.
  Но ты не пойми меня неверно. Я очень много чего хочу тебе сказать, много
чего сообщить. Но на бумагу эти вещи выходить не хотят. Из-за этого писать
письма для меня необыкновенно мучительно.
  Девушка по имени Мидори, похоже, очень забавный человек. Прочитав это
письмо, я сказала, что ты ей, похоже, нравишься, а Рэйко сказала :
"Естественно, мне тоже Ватанабэ нравится".
  Последнее время мы каждый день собираем белые грибы и каштаны и едим их.
Все время едим кашу с каштанами или с грибами, но очень вкусно и не
надоедает. Но Рэйко, как и раньше, ест совсем мало и только курит без
конца. Птички живы и здоровы, кролики тоже. Пока."
Через три дня после того, как мне исполнилось двадцать лет, пришла посылка
от Наоко. Внутри были свитер винного цвета и письмо. "Поздравляю с днем
рожденья", писала Наоко.
  "Желаю тебе счастливого двадцатилетия. Мои двадцать лет, похоже,
закончатся мерзко, но если ты будешь счастлив и за себя, и за меня, то
радостнее для меня ничего, наверное, и быть не может. Я искренне так
считаю.
  Этот свитер мы с Рэйко связали вдвоем по половине. Если бы я вязала одна,
то управилась бы, наверное, где-то к дню святого Валентина. Та половина,
что получилась получше, это ее, а та, что не получилась, моя.
  У Рэйко все так хорошо получается, что, глядя на нее, мне за себя
становится стыдно. Мне ведь совершенно нечем похвастать перед другими.
Пока, не болей."
Была там и коротенькая записка от Рэйко.
  "Как жизнь? Для тебя Наоко, может быть, и создание, подобное высшему
счастью, а для меня она не более чем никудышная неумеха. Ну ничего, свитер
к сроку с грехом пополам довязали. Как он тебе, нравится? цвет и рисунок
мы выбирали вдвоем. С днем рожденья тебя."


                                  Глава 10

  Нельзя сочувствовать самому себе

  1969-й год вспоминается мне как какое-то непроходимое болото. Глубокое и
топкое болото, где при каждом шаге кажется, что сапог вот-вот соскользнет
и останется в трясине. Со страшным трудом шагал я по этому болоту. Ничего
не было видно ни спереди, ни сзади. Всюду тянулось лишь это мрачное болото.
  Даже время плелось медленно, в такт моим шагам. Люди вокруг были уже
где-то впереди меня, и только я со своим временем барахтался в болоте.
  Мир вокруг меня сильно изменился. Умерли многие люди, начиная с Джона
Колтрейна. Люди орали о перевороте, и казалось, что переворот этот уже не
за горами. Но все эти события были не более чем бестелесным, совершенно
бессмысленным фоном.
  А я лишь проживал день за днем, низко склонив голову к земле. Все, что
отражалось в моих глазах, было лишь болото без края и конца. Я поднимал
правую ногу и делал шаг, потом поднимал левую ногу и делал еще шаг. Я даже
не понимал, где я точно нахожусь. Я не был даже уверен, в ту ли сторону я
иду. Я просто передвигался шаг за шагом, потому что не идти никуда было
нельзя.
  Мне исполнилось двадцать лет, из осени я вступил в зиму, но никаких
мало-мальски значимых перемен в моей жизни не было. Без всякого энтузиазма
я ходил в университет, три раза в неделю выходил на работу, временами
перечитывал "Великого Гэтсби", по воскресеньям стирал и писал длинные
письма Наоко. Иногда я встречался с Мидори, и мы вместе ужинали, ходили в
зоопарк, смотрели кино.
  Магазин Кобаяси был успешно продан, и она и ее сестра сняли двухкомнатную
квартиру вблизи от станции метро М„гадани и стали жить там. Мидори
сказала, что когда сестра выйдет замуж, она оттуда съедет и снимет другую
квартиру.
  Как-то раз она позвала меня туда, и я у них пообедал. Это была чистенькая
квартирка на солнечной стороне, и жить Мидори там, похоже, было куда
уютнее, чем когда она жила книжной лавке.
  Нагасава несколько раз зазывал меня пойти поохотиться на девочек, но я
каждый раз отказывался, говоря, что занят. Все казалось чересчур
утомительным. Конечно, переспать с женщиной мне хотелось. Но стоило
вспомнить весь процесс выезда на ночную улицу, поглощения спиртного,
поиска подходящих подруг, болтовни и перехода в мотель, и становилось
тошно. Я вновь и вновь поражался, каким человеком должен был быть
Нагасава, который не проявлял ни утомления, ни раздражения, без конца
повторяя эти действия.
  Может оттого, что я услышал это от Хацуми, я чувствовал себя счастливее,
оживляя воспоминания о Наоко, чем когда спал с девчонками, которых не знал
даже по именам. Ощущение пальцев Наоко, доводивших меня до оргазма посреди
зеленого поля, оставалось отчетливее чего бы то ни было.
  В начале декабря я послал Наоко письмо, в котором спросил, можно ли мне
будет приехать к ней в зимние каникулы. Вместо нее ответ прислала Рэйко.
Она писала, что моего приезда они ждут с радостью и нетерпением. Также
было написано, что хоть она и пишет ответ вместо Наоко, поскольку той
писать тяжело, это не означает, что состояние ее какое-то особенно плохое,
так что чтобы я не переживал, так как это не более чем нахлынувшая вдруг
волна.
  Как только в университете начались каникулы, я собрал рюкзак, надел зимние
ботинки и поехал в Киото. Как и говорил тот странный врач, зрелище
окутанных снегом гор было великолепным.
  Как и в прошлый раз, я переночевал две ночи в квартире Наоко и Рэйко и
провел почти такие же три дня, как и в прошлый раз. Когда солнце садилось,
Рэйко играла на гитаре, и мы беседовали втроем. Днем вместо пикника мы
наслаждались бегом на лыжах.
  После часа бега на лыжах по горам я запыхался и весь вспотел. В свободное
время я помогал остальным убирать снег. Тот странный врач по имени Мията
во время ужина вновь сел за наш стол и объяснил нам, "почему у человека
средний палец на руке длиннее, чем указательный, а на ноге наоборот".
Охранник Омура опять рассказал о токийской свинине. Рэйко была безумно
рада пластинке, которую я привез ей в подарок и сыграла несколько из
мелодий с нее на гитаре, записав их нотами.
  По сравнению с тем разом, когда я приезжал осенью, Наоко разговаривала
гораздо меньше. Когда мы были втроем, она почти не разговаривала и лишь
улыбалась, сидя на диване. Взамен больше говорила Рэйко.
  - Но ты не обращай внимания, - сказала Наоко. - Такой сейчас период. Мне
слушать больше нравится, чем говорить.
  Когда Рэйко ушла куда-то по делам, мы обнимались на диване. Я тихо целовал
ее шею, плечи, грудь, а она, также как в прошлый раз, руками помогла мне
кончить. Кончив, я обнял Наоко и сказал ей, что все эти два месяца
вспоминал прикосновения ее рук. Я рассказал ей, как мастурбировал,
вспоминая ее.
  - И ни с кем больше не спал? - спросила Наоко.
  - Ни с кем, - ответил я.
  - Тогда вот это тоже не забывай, - она скользнула вниз, нежно коснулась
губами моего члена и стала щекотно двигать вокруг него своим горячим
языком. Ее мягкие волосы волновались в такт движениям ее губ, задевая низ
моего живота. Затем я кончил второй раз.
  - Запомнишь? - спросила она потом.
  - Конечно, никогда не забуду, - ответил я.
  Я крепко прижал Наоко к себе, просунул руку к ней в трусики и достиг ее
маленького лесочка, но она была совсем сухая. Качая головой, Наоко убрала
мою руку. Мы полежали, обнимая друг друга, не говоря ничего.
  - Как этот учебный год закончится, я из общаги собираюсь съехать да
квартиру где-нибудь подыскать, - сказал я. - И в общаге жить уже надоело,
и денег на жизнь как-нибудь хватит, если подрабатывать. Так что если
хочешь, давай жить вместе. Я тебе и тогда, правда, говорил.
  - Спасибо. Так приятно, что ты так говоришь! - сказала Наоко.
  - Мне кажется, тут тоже место неплохое. Тихо, окружение хорошее, Рэйко
тоже человек хороший. Но надолго тут оставаться не годится. Слишком особое
тут место, чтобы долго тут жить. Чем дольше здесь будешь оставаться, тем
труднее будет потом уехать.
  Ничего не отвечая, Наоко глядела в окно. За окном ничего, кроме снега,
видно не было. Низко висели, затмевая солнце, снежные тучи, и между
покрытой снегом землей и тучами был лишь маленький промежуток.
  - Не торопись, подумай, - сказал я. - Я к марту по-любому перееду, так что
если захочешь приехать, приезжай в любое время.
  Наоко кивнула. Я бережно обнял Наоко двумя руками, точно беря в руки
хрупкое изделие из стекла. Она обвила руками мою шею. Я был полностью
обнажен, на ней были надеты лишь крошечные белые плавочки. Ее тело было
прекрасно, и сколько ни гляди, наглядеться было невозможно.
  - Ну почему я не намокаю? - тихим голосом сказала Наоко. - Только тогда
один раз со мной так было. Только в ту ночь, когда я тебе отдалась. Ну
почему не получается?
  - Это все психическое, время пройдет, и все будет нормально. Нет нужды
спешить.
  - У меня все проблемы от психики, - сказала Наоко. - А если я всю жизнь
буду сухая, ты все равно меня так и будешь любить, даже если мы сексом
заниматься не сможем? Сможешь всегда обходиться тем, что я руками и губами
делаю? Или проблему с сексом будешь с другими женщинами решать?
  - Я по натуре оптимист, - сказал я.
  Она села на кровати, натянула через голову футболку, надела фланелевую
рубаху и джинсы. Я тоже оделся.
  - Я подумаю не спеша, - сказала она. - И ты тоже не спеша подумай.
  - Подумаю, - сказал я. - А минет ты классно делаешь!
  Она улыбнулась, слегка краснея.
  - Кидзуки тоже так говорил.
  - У нас с ним все сходилось: и мысли, и увлечения, - сказал я и засмеялся.
  Потом мы сидели на кухне по разные стороны стола и говорили о прошлом. У
нее понемногу стало получаться говорить о Кидзуки. Говорила она, тщательно
выбирая слова.
  Снег то шел, то прекращался, но за три дня чистое небо не показалось ни
разу. Перед расставанием я сказал, что в марте снова смогу приехать. Потом
обнял ее, одетый в теплое пальто, и поцеловал в губы. "Пока", сказала она.
  Наступил 1970-й год, принесший незнакомое ранее звучание, и поставил
окончательную точку в моей юности. А я зашагал по новому болоту.
  В конце учебного года была сессия, и я сравнительно легко ее сдал.
Благодаря тому, что я каждый день посещал лекции, не имея других занятий,
сдавать экзамены мне было легко и без специальной подготовки.
  В общежитии несколько раз возникали беспорядки. Студенты, участвовавшие в
каких-то политических движениях и занятые в их акциях, держали в общежитии
шлемы и обрезки железных труб, из-за чего между ними и
студентами-спортсменами, на которых имел влияние комендант, произошло
столкновение, двое были травмированы, шестерых выгнали из общежития.
  Еще долго вслед за этим происшествием там и сям происходили мелкие драки.
Обстановка в общежитии оставалась мрачная, все были на взводе. Искры этого
конфликта долетели и до меня, и мне едва не перепало от спортсменов, но
вмешался Нагасава и все уладил. В общем, из общежития я намерен был уйти.
  Расправившись сперва с экзаменами, я усиленно начал подыскивать себе
квартиру. За неделю я наконец отыскал подходящее жилище в пригороде
Китидзодзи.
  Добираться туда было немного неудобно, но я был благодарен уже за то, что
дом был обособленный. Жилище мне досталось, какие попадаются нечасто. Оно
находилось на удалении в углу просторного участка земли подобно жилью
сторожа или отдельному домику, а между ним и домом хозяев раскинулся
весьма запущенный сад. Хозяева пользовались передними воротами, а я
задними, так что приватность соблюдалась полная.
  К комнате с кухней и уборной прилагались одежный шкаф с раздвигающимися
дверцами и даже веранда, выходящая во двор. Было обговорено, что в
следующем году мог вернуться в Токио внук хозяев, и тогда я должен буду
освободить домик, но благодаря этому плата была весьма низкой по сравнению
с обычной таксой. Хозяева были пожилыми супругами, по виду хорошими
людьми, и они велели мне чувствовать себя как дома, пообещав никаких
трудностей мне не создавать.
  С переездом мне помог Нагасава. Он нанял где-то грузовик и помог перевезти
багаж, подарив, как обещал, холодильник, телевизор и большой термос.
Подарки были мне очень кстати. Сам он тоже на другой день переезжал на
квартиру куда-то в Мита.
  - Какое-то время не увидимся, так что успехов тебе пока, - сказал Нагасава
при расставании. - Только как я тебе уже говорил, у меня такое чувство,
что когда-то спустя много-много времени я тебя еще встречу где-нибудь в
самом неожиданном месте.
  - Будем надеяться, - сказал я.
  - Знаешь, вот когда мы с тобой девушками в тот раз поменялись, та, что
пострашнее, была все-таки лучше.
  - И я того же мнения, - сказал я, смеясь. - Только мне кажется, что тебе
бы стоило больше заботиться о Хацуми. Такого хорошего человека так просто
не встретишь, и ее, по-моему, гораздо легче обидеть, чем это кажется.
  - Да, я знаю, - согласно кивнул он. - Так что скажу тебе откровенно, лучше
всего было бы, если бы она тебе досталась после меня. У вам с Хацуми все
развилось бы вполне естественно.
  - Шутишь, что ли? - пораженно сказал я.
  - Шучу, - сказал Нагасава. - Ну, желаю удачи. Всякое, наверное, будет, но
ты мужик сильный, как-нибудь справишься, я в тебя верю. Совет один
позволишь?
  - Давай.
  - Не сочувствуй самому себе, - сказал он. - Самим себе сочувствуют только
примитивные люди.
  - Запомню, - сказал я. Мы пожали друг другу руки и расстались. Он ушел в
новый мир, я вернулся в свое болото.
  Через три дня после переезда я написал письмо Наоко. Я написал ей о новом
доме, о том, что бесконечно рад и на душе легче, когда думаю о том, что
выбрался из общажных трений, и мне не придется больше делить со всяким
сбродом их никчемные мысли, и я с новым настроением собираюсь начать здесь
новую жизнь.
  "За окном просторный сад, и он служит местом сборищ соседских котов. Когда
мне нечего делать, я лежу на веранде и смотрю на них. Сколько их всего,
понять невозможно, но очень много. Все они валяются и греются на солнце.
  Они, похоже, не особенно в восторге оттого, что я поселился в этом уголке,
но я положил им залежалого сыра, и несколько из них все же несмело подошли
и едят. Среди них один с наполовину оторванным ухом и сам полосатый, и он
поразительно похож на коменданта того общежития. Такое чувство, что он
вот-вот начнет поднимать в саду государственный флаг.
  До школы стало далековато, но когда начнется курс по специальности, лекций
по утрам станет меньше, так что особых проблем, похоже, не будет. Сидя в
метро, я могу спокойно читать книги, так что может оно, наоборот, и к
лучшему.
  Теперь осталось только подыскать неподалеку от дома место, где можно было
бы по три или четыре дня в неделю подрабатывать. Тогда я смогу вернуться к
тому образу жизни, когда я заводил пружину каждый день.
  У меня нет намерения торопить тебя с решением, но весна - это такое время
года, когда очень хорошо начинать что-то новое. Думается даже, не будет ли
лучше всего, если мы с апреля станем жить вместе? Ты бы тогда, возможно,
смогла восстановиться в университете. Если для тебя проблематично будет
жить со мной, мы могли бы подыскать поблизости квартиру, где ты могла бы
жить. Самое главное, что мы бы всегда могли находиться совсем рядом.
Конечно, мы не ограничены в сроках одной весной. Если тебе хочется сделать
это летом, то летом тоже не будет никаких проблем. Хотелось бы, чтобы ты
написала, что ты об этом думаешь.
  Впредь я намерен более усердно заняться заработками. Нужно восполнить
затраты от переезда. Начал жить один и вижу теперь, что денег на это
уходит порядочно много. Надо обзаводиться и кастрюлями, и другой посудой.
  Но в марте время у меня будет, так что я непременно хочу с тобой
встретиться. Будет хорошо, если ты сообщишь мне удобный для этого день. Я
хотел бы приехать в Киото к этому дню. Жду ответного письма с радостью от
предстоящего дня встречи с тобой."
Затем я за пару дней потихоньку закупил кое-чего на улицах Китисодзи и
начал собственноручно готовить себе простую пищу дома. Потом я купил в
ближайшей лавке пиломатериалов доски, распилил их и обстрогал и сделал
себе письменный стол. Во время еды я также пользовался им. Также я повесил
на стену полку и основательно запасся приправами. Белый котик месяцев
шести от роду подружился со мной и стал питаться в доме со мной вместе. Я
дал ему кличку Чайка.
  Обстроившись пока таким образом, я подыскал в городе работу в красильне и
две недели проработал там подсобным рабочим. Плата была хорошая, но работа
была тяжелая, и от запаха растворителя все время кружилась голова.
  Когда работа заканчивалась, я незамысловато ужинал в столовой, пил пиво,
возвращался домой, играл с котом, после чего засыпал мертвецким сном. Но и
спустя две недели ответа от Наоко не было.
  Работая кистью, я вдруг вспомнил о Мидори. До меня дошло, что я уже три
недели никак не давал ей о себе знать и даже о том, что переехал, не
сообщил. Я сказал ей, что собираюсь потихоньку переезжать, она сказала "Да
ну?", и этим все и закончилось.
  Я зашел в будку общественного телефона и набрал номер квартиры Мидори.
Кто-то, по-видимому сестра, взял трубку, и когда я назвал свое имя,
ответил: "Сейчас". Но сколько я ни ждал, Мидори трубку не брала.
  - Вы знаете, она очень обиженная и с вами разговаривать не хочет, -
передала мне ее слова ее предположительно сестра. - Вы же Мидори не
позвонили ни разу, когда переехали? Взяли, уехали, не сказав куда, и как
сквозь землю провалились? Она за это на вас обиделась очень. А она если
обидится, то так легко не отходит. Как животное какое-то.
  - Я ей все объясню, вы не могли бы ее позвать?
  - Она говорит, что не хочет никаких объяснений слушать.
  - Извините, пожалуйста, а можно я вам сейчас все объясню, а вы Мидори
передадите?
  - Ну вот еще, - почти брезгливо сказала та, кого я принимал за сестру. -
Это вы уж сами как-нибудь. Вы же мужчина? Сами за все отвечайте и сами
соображайте, как все уладить.
  Делать было нечего, и я извинился и повесил трубку. Я подумал, что Мидори
сердится тоже не зря.
  В действительности я даже совсем не вспоминал о Мидори, занятый переездом,
обустройством дома и зарабатыванием денег. Я почти не вспоминал даже о
Наоко, не то что о Мидори. Была у меня еще с детства такая черта. Стоило
мне увлечься каким-то делом, и я переставал замечать все остальное вокруг.
  Я подумал о том, как бы я себя почувствовал, если бы, наоборот, Мидори
куда-то переехала, даже не сообщив куда, и целых три недели потом не
давала мне о себе знать.
  Несомненно я бы обиделся. И обиделся бы притом довольно сильно. Ведь хоть
мы и не были любовниками, но в чем-то мы воспринимали друг друга даже
ближе. Я подумал так, и мне стало больно. Было очень горько оттого, что я
зря нанес обиду человеку, да еще столь для меня дорогому.
  Вернувшись с работы домой, я сел за новый письменный стол и написал Мидори
письмо. Я откровенно написал ей о своих мыслях. Откинув оправдания и
объяснения, я извинился за бессердечность и невнимательность. Я написал,
что очень хочу увидеться с Мидори, что хотел бы, чтобы она пришла
взглянуть на мой новый дом, и жду от нее ответа. Затем приклеил на конверт
марку срочной доставки и опустил его в почтовый ящик.
  Но сколько я ни ждал, ответ не приходил.
  Странное было начало у той весны. Все весенние каникулы я ждал ответа на
свое письмо. Я не мог ни поехать попутешествовать, ни съездить домой, ни
пойти работать. Я не знал, когда придет письмо от Наоко с просьбой, чтобы
я приехал встретиться с ней.
  Днем я выходил на Китидзодзи и смотрел кинопрограммы по два фильма подряд
или по полдня читал книги, сидя в джаз-кафе. Я ни с кем не встречался и ни
с кем не разговаривал. Раз в неделю я продолжал писать письма Наоко.
  В этих письмах я ничего не писал об ответе. Мне не хотелось ее торопить. Я
писал о работе в красильне, писал о котенке, о цветущих в саду персиках, о
приветливой бабушке из лавки, где продавался соевый творог, и о злобной
старушенц