рила температуру, осведомилась о том, как часто он мочится и проверила
раствор Рингера. Я посидел в комнате отдыха на диване и посмотрел прямую
трансляцию футбола по телевизору.
  - Пора идти потихоньку, - сказал я, когда настало пять часов. Затем сказал
отцу Мидори:
  - Мне сейчас на работу надо идти. Я с шести до пол-одиннадцатого в
магазине на Синдзюку пластинки продаю.
  Он перевел взгляд в мою сторону и чуть заметно кивнул.
  - Я такие вещи показывать не умею, но я тебе честно так благодарна сегодня
за все, - сказала мне Мидори в лобби у входа.
  - Да не за что, - сказал я. - Но если это как-то поможет, я на следующей
неделе опять приду. Тем более с отцом твоим еще разок встретиться хочу.
  - Честно?
  - В общаге сиди, не сиди, все равно там делать нечего, а тут хоть огурцов
поесть можно.
  Сложив руки на груди, Мидори пинала каблуком линолеум на полу.
  - Хочу с тобой еще разок напиться... - сказала она, слегка опустив голову.
  - А порнуха?
  - Посмотрим порнуху и напьемся, - сказала Мидори. - И как всегда про
неприличные вещи всякие болтать будем.
  - Когда я про них болтал? Это ты про них болтала! - возразил я.
  - Да какая разница, кто? Будем про неприличные вещи болтать, напьемся до
беспамятства и заснем друг у друга в объятиях.
  - Что дальше, могу представить, - сказал я со вздохом. - Когда я начну к
тебе приставать, ты, типа, будешь отказываться?
  - Угу-у, - улыбнулась она.
  - В следующее воскресенье тогда приезжай за мной в общагу, как сегодня.
Вместе сюда поедем.
  - Юбку подлиннее надеть?
  - Ну, - сказал я.
  Но итоге в следующее воскресенье я в больницу не поехал. Отец Мидори
скончался в пятницу утром.
  Утром того дня Мидори позвонила мне в пол-седьмого утра.
  Загудел зуммер, оповещающий о том, что мне кто-то звонит, и я в пижаме
спустился в лобби и поднял трубку.
  - Папа только что умер, - сказала Мидори тихим спокойным голосом. Я
спросил, могу ли чем-то помочь.
  - Спасибо, ничего не надо, - сказала она. - Мы к похоронам привычные.
Просто хотела, чтобы ты знал.
  Мидори выдохнула воздух, точно вздыхая о чем-то.
  - Ты не приезжай на похороны, ладно? Я это не люблю. Не хочу в таком месте
с тобой встречаться.
  - Понятно, - сказал я.
  - Честно меня на порнуху поведешь?
  - Конечно.
  - Только чтобы грязная-грязная была.
  - Ладно. Я ее испачкаю посильнее.
  - Ага, ну я тебе тогда позвоню потом, - сказала она. И повесила трубку.
  Однако всю следующую неделю никаких вестей от нее не было. В аудитории я
ее не встречал, звонков от нее не приходило. Каждый раз вовращаясь в
общежитие я с надеждой искал хоть какую-то записку в мой адрес, но ни
одного звонка ко мне не было.
  Как-то ночью я, чтобы сдержать обещание, попробовал мастурбировать, думая
о Мидори, но ничего не получалось. Я поменял ее на Наоко, но и образ Наоко
в этот раз особо не помогал. Я почувствовал себя по-дурацки и прекратил
это занятие. В итоге я успокоил душу с помощью виски, почистил зубы и лег
спать.
  В воскресенье утром я написал Наоко письмо. В письме я написал ей об отце
Мидори.
  "Я ходил в больницу проведать отца студентки, которая учится со мной на
одном потоке, и ел там огурцы. Он тоже захотел огурца, и я накормил его, и
он с хрустом его съел. Однако через пять дней он утром скончался.
  Я до сих пор помню, с каким хрустом он ел тот огурец. Похоже, что смерть
человека оставляет после себя маленькие, но удивительные воспоминания.
  Когда я открываю глаза по утрам, я вспоминаю ваш с Рэйко птичник. Павлинов
и голубей, попугая и индюшку, кроликов. Помню и те желтые плащи с
капюшонами, в которых ты и все люди там были в то утро, когда шел дождь.
  Когда я вспоминаю о тебе, лежа в теплой постели, мне становится очень
радостно. Чувство становится такое, точно рядом со мной, свернувшись
калачиком, спишь ты. И я думаю тогда, как бы было здорово, если бы это
было на самом деле.
  Иногда, бывает, я чувствую себя страшно одиноко, но я веду вполне здоровый
образ жизни. Подобно тому, как ты по утрам ухаживаешь за птицами, я каждый
день по утрам завожу пружину внутри себя.
  Я вылезаю из постели, чищу зубы, бреюсь, завтракаю, переодеваюсь, выхожу
из общежития и по пути в университет раз тридцать шесть с силой
поворачиваю заводной ключ. Мне тяжело оттого, что я не могу встретиться с
тобой, но тем не менее тот факт, что ты существуешь, помогает мне
выдерживать жизнь в Токио. То, что я думаю о тебе, лежа в постели, когда
просыпаюсь утром, заставляет меня сказать себе: ну что же, давай проживем
этот день на совесть. Сам я этого не замечаю, но последнее время я,
кажется, стал частенько говорить сам с собой. Похоже, что я бормочу
что-то, когда завожу пружину.
  Но сегодня воскресное утро, когда пружину можно не заводить. Я закончил
стирку и пишу это письмо, сидя у себя в комнате. Когда я допишу это
письмо, приклею к нему марку и сброшу в почтовый ящик, до вечера мне
совершенно нечего будет делать. В будни я в перерывах между лекциями
усердно занимаюсь в библиотеке, так что заниматься учебой по воскресеньям
мне отдельно не приходится.
  В воскресенье после обеда тихо, мирно и одиноко. Я в одиночку читаю или
слушаю музыку. Бывает, что я вспоминаю одну за другой улицы, по которым мы
с тобой ходили вдвоем по воскресеньям, когда ты была в Токио. Также я
очень ясно помню, в какой одежде ты была. По воскресеньям после обеда я
пробуждаю в себе поистине великое множество воспоминаний.
  Передавай привет Рэйко. По вечерам порой я жутко скучаю по звукам ее
гитары."
Дописав письмо, я опустил его в почтовый ящик, удаленный метров на двести.
Потом купил в кондитерской лавке поблизости яичный сэндвич и колу, сел на
лавке в парке и съел это вместо обеда.
  В парке дети играли в бейсбол. Я убивал время, наблюдая за этим.
  Чем глубже становилась осень, тем тем небо становилось голубее и выше, а
когда я взглянул вверх, на север по нему протянулись две параллельные
полоски самолетных следов, подобные проводам электропоезда.
  Я бросил детям подкатившийся ко мне мяч для софтбола, и они поблагодарили
меня, приподняв шапки. У большинства юных бейсболистов в игре изобиловали
base on balls и steal base (нарушения в бейсболе).
  После полудня я вернулся в комнату и стал читать книгу, но сосредоточиться
на чтении не смог и стал вспоминать Мидори, глядя в потолок. Я подумал,
действительно ли ее отец хотел попросить меня позаботиться о Мидори.
  Но конечно же, понять, что он на самом деле хотел мне сказать, я не мог.
Вполне возможно, что он принял меня за кого-то другого. В любом случае
из-за того, что он скончался утром в пятницу, когда моросил дождь, у меня
теперь не осталось никакого способа узнать истину. Я представил, что он,
наверное, еще больше уменьшился, когда умер. А потом превратился в горстку
пепла внутри крематория.
  И все, что он оставил после себя, это книжная лавчонка в обшарпанном
торговом ряду и две - по крайней мере одна из них несколько особенная -
дочери. Я подумал, какой же на самом деле была его жизнь? С какими мыслями
смотрел он на меня, лежа на больничной койке, с изрезанной и затуманенной
головой?
  Я думал так об отце Мидори, и настроение мое понемногу становилось все
мрачнее, и я поспешно снял с крыши белье и решил поехать побродить по
Синдзюку, чтобы убить время.
  Переполненная людьми воскресная улица меня успокоила. Я пошел в набитый
людьми, как метро в час пик, книжный магазин "Кинокуния" и купил "Свет в
августе" Фолкнера (William Faulkner, "Light in August"), затем пошел в
наиболее шумное, как мне показалось, джаз-кафе, где, слушая пластинки
Орнета Кольмана и Бада Пауэла (Ornette Colman, Bud Powell), выпил горячего
и крепкого, но невкусного кофе и стал читать только что приобретенную
книгу.
  В пол-шестого я закрыл книгу, вышел из кафе и по-простому поужинал. Тут
мне подумалось, сколько же еще десятков, сколько сотен таких воскресений
мне еще предстоит? "Тихое, мирное, одинокое воскресенье", сказал я вслух.
Я не завожу пружину по воскресеньям.


                                  Глава 8

  Но мыши ведь не любят...

  В ту неделю я сильно порезал руку. Я не знал, что стекло в перегородке
между полками с пластинками было треснутым. Кровь окрасила ладонь в
красный цвет, и вытекало ее так много, что мне самому было удивительно.
  Управляющий принес несколько полотенец и перевязал ими мою ладонь вместо
бинта. Он позвонил по телефону и узнал номер больницы скорой помощи,
которая работала ночью.
  Человеком он был не самым приятным, но в таких ситуациях реагировал
быстро. Больница, к счастью, находилась неподалеку, но еще до того, как мы
дошли до нее, полотенце успело насквозь пропитаться бурой кровью, и
просочившаяся кровь капала на асфальт.
  Люди в замешательстве расступались перед нами. Они, похоже, думали, что
меня ранили в какой-то драке. Сильной боли не было. Лишь непрестанно
лилась кровь.
  Врач с ничего не выражающим лицом избавил меня от окровавленного полотенца
и остановил кровь, накрепко перетянув запястье, затем продезинфицировал и
зашил рану. Он велел мне зайти еще раз на следующий день.
  Когда мы вернулись в магазин, управляющий сказал, что зачтет мне выход на
работу, и велел идти домой. Я сел на автобус и поехал в общежитие. Я пошел
в комнату Нагасавы. Из-за раны нервы у меня были на взводе, и хотелось с
кем-то поговорить, да и с ним я не встречался, как мне казалось, уже
довольно давно.
  Он оказался у себя и пил пиво, глядя по телевизору передачу по испанскому
языку. Увидев мою руку в бинтах, он спросил, что случилось. Я ответил, что
ничего особенного, просто слегка поранился. Он предложил мне выпить пива,
я отказался.
  - Уже кончается, подожди чуть-чуть, - сказал Нагасава и стал отрабатывать
испанское произношение. Я сам вскипятил воду и заварил себе чаю в
пакетиках. Испанка зачитала пример:
  - Такой сильный дождь идет впервые. В Барселоне смыло несколько мостов.
  Нагасава повторил за ней пример вслух и сказал:
  - Дурацкий какой-то пример. В передачах по иностранным языкам все примеры
в основном такие. Сплошная чушь.
  Когда передача по испанскому закончилась, Нагасава выключил телевизор и
достал из миниатюрного холодильника еще одно пиво.
  - Не помешал я тебе? - спросил я.
  - Мне? Вовсе нет. Я как раз от скуки помирал. Пиво точно не будешь?
  Я ответил, что не буду.
  - Кстати, результаты экзаменов объявили недавно. Прошел, - сказал Нагасава.
  - Это ты про мидовские экзамены?
  - Ну, официально называется "экзамен первого разряда по найму
государственных служащих дипломатической службы", идиотизм какой-то, да?
  - Поздравляю, - сказал я и протянул ему левую руку.
  - Спасибо.
  - Хотя ты-то и не мог не пройти.
  - Так-то оно так, - засмеялся Нагасава, - но когда тебя признают, это
все-таки действительно здорово.
  - В МИД как поступишь, за границу поедешь?
  - Да нет, сперва год внутри страны обучаешься. Потом уже на какое-то время
за границу пошлют.
  Я пил чай, он со смаком потягивал пиво.
  - Я этот холодильник, если хочешь, тебе отдам, когда съезжать буду, -
сказал Нагасава. - Тебе же нужен? С ним и пиво холодное пить можно.
  - Если дашь, возьму. Но тебе он разве не нужен? Ты же все равно квартиру
будешь снимать.
  - Да не гони. Я отсюда как съеду, холодильник себе побольше куплю и заживу
по-человечески. Четыре года я терпел, пока тут жил. Видеть больше ничего,
чем тут пользовался, не смогу. Что надо будет, все тебе отдам. Телевизор,
термос, радио.
  - Не откажусь ни от чего, - сказал я. Потом взял в руки учебник
испанского, лежавший на столе. - Испанский учить начал?
  - Ну. Лишний иностранный язык не помешает. У меня вообще к языкам от
рождения способности. Я и французский самоучкой освоил, а знаю почти в
совершенстве. Это как игра. У одной правила выучил, в остальных то же
самое. То же и с бабами.
  - Как у тебя в жизни все по полочкам разложено, - съязвил я.
  - Ну что, банкет как-нибудь закатим? - сказал Нагасава.
  - Не на баб опять охотиться, надеюсь?
  - Да нет, просто поедим. С Хацуми втроем в ресторан нормальный пойдем и
покутим. Экзамен мой отметим. Местечко подороже найдем. Все равно все батя
оплатит.
  - А чего ты вдвоем с Хацуми тогда просто не поужинаешь, раз такое дело?
  - Лучше будет, если и ты придешь, что мне, что Хацуми, - сказал Нагасава.
  Это уже было в точности как с Кидзуки и Наоко.
  - Как поедим, я к Хацуми спать поеду, так что просто поужинаем втроем, и
все.
  - Ну если вы вдвоем так хотите, я пойду, - сказал я. - Но у тебя какие
планы вообще насчет Хацуми? Как обучение закончится, ты же за границу
поедешь и, может, несколько лет не вернешься. А Хацуми как?
  - Это ее проблема, не моя.
  - Что-то я тебя не пойму.
  Сидя за письменным столом, поставив локти на крышку стола, он отпил пива и
зевнул.
  - Скажем так, я ни на ком жениться не собираюсь и Хацуми об этом четко
говорю. Так что она может выйти замуж, за кого хочет. Я удерживать не
буду. Хочет меня ждать, не выходя замуж, пусть ждет.
  - Ну и ну! - поразился я.
  - Считаешь, гад я?
  - Считаю.
  - В мире справедливости даже в принципе нет. Это не моя вина. Изначально
все так устроено. Я Хацуми не обманывал ни разу. Я ей четко сказал: в этом
плане я человек отвратительный, так что если не нравится - давай
расстанемся.
  Нагасава допил пиво и закурил.
  - Тебе в жизни страшно никогда не бывает? - спросил я.
  - Слушай, я тоже не такой тупой, - сказал он. - Мне тоже в жизни, бывает,
страшно становится. А как иначе? Но только я этого за аксиому принять не
могу. Я иду, пока идется, используя сто процентов моих сил. Беру, что
хочу, чего не хочу, не беру. Это и называется жить. Застряну где-то -
тогда еще раз подумаю. Общество с неравными возможностями, с другой
стороны, это общество, где ты можешь проявить свои способности.
  - Как-то это черезчур эгоцентрично получается.
  - Я зато не сижу и не жду, когда мне с неба что-то упадет. Я для этого все
усилия прилагаю. Я усилий прилагаю больше тебя раз в десять.
  - Это уж наверное, - согласился я.
  - Я поэтому иногда вокруг оглядываюсь, и мне противно становится. Ну
почему эти люди не прилагают усилий, почему не прилагают сил, а только
ноют?
  Я недоуменно посмотрел Нагасаве в лицо.
  - А мне вот видится, что все люди вокруг вкалывают, как проклятые, не
разгибаясь. Или я не так что-то вижу?
  - Это не усилия, а просто работа, - коротко сказал Нагасава. - Я не про
такие усилия говорю. Под усилиями я подразумеваю нечто более основательное
и целенаправленное.
  - Например, определиться с трудоустройством и со спокойной душой начать
учить испанский?
  - Да, вот именно! Я до весны испанский одолею. Английский, немецкий,
французский уже выучил, итальянский доканчиваю. Без усилий, думаешь, это
возможно?
  Он курил, а я думал об отце Мидори. Я думал, что отец Мидори и представить
бы, наверное, не смог, что можно начать учить испанский по телеурокам. И
того, какая разница между усилиями и работой, ему тоже наверняка и в
голову не приходило. Слишком он был занят, чтобы думать об этом. И работы
было невпроворот, и за дочкой в Фукусима надо было ездить.
  - Ну так как, в субботу если банкет устроим, сойдет? - сказал Нагасава.
  - Сойдет, - ответил я.
  Избранным Нагасавой местом был тихий респектабельный французский ресторан
за Адзабу. Нагасава назвал свое имя, и нас проводили в отдельную комнату
внутри.
  На стенах маленькой комнаты висело штук пятнадцать фресок. Пока не
приехала Хацуми, мы с ним обсуждали романы Джозефа Конрада и пили вкусное
вино. Нагасава был в сером фирменном костюме, я был в крайне простецкой
фланелевой куртке.
  Мы прождали минут пятнадцать, когда пришла Хацуми. Она была со вкусом
накрашена, в ушах были серьги из золота, на ней было стильное платье
небесного цвета, на ногах были красные туфли строгого фасона, похожие на
обувь для бала. Я сделал комплимент цвету ее платья, она сообщила, что это
называется "midnight blue".
  - Как тут шикарно! - сказала Хацуми.
  - Папа когда в Токио приезжает, обязательно тут обедает. Я и раньше тут
бывал. Я, правда, такую дорогую еду не особо люблю, - сказал Нагасава.
  - А что так, здорово ведь, если иногда! Правда, Ватанабэ? - сказала Хацуми.
  - Ага, главное, если только самому не платить за все, - сказал я.
  - Отец со своей женщиной сюда всегда приходит, - сказал Нагасава. - У него
же женщина в Токио.
  - Да? - сказала Хацуми.
  Я сделал вид, что ничего не слышал, и продолжал пить вино.
  Вскоре пришел официант, и мы заказали еду. На первое заказали суп, на
второе Нагасава заказал себе блюдо из утки, мы с Хацуми - из окуня.
  Заказ несли довольно долго. Мы пили вино и болтали о том, о сем. Сперва
Нагасава заговорил о мидовских экзаменах. Говорил, что большинство сдающих
были такими отбросами, что хотелось их лицом в болото окунуть, но были
среди них и нормальные люди. Я спросил, было ли это отношение меньше или
больше, чем в обычном обществе.
  - Да то же самое, конечно, - само собой разумеющимся тоном сказал
Нагасава. - Куда ни пойди, везде то же самое. Так оно было, есть и будет.
  Когда вино в бутылке закончилось, Нагасава заказал еще одну, а себе
попросил двойной скотч.
  Потом Хацуми опять заговорила о девушке, с которой хотела меня
познакомить. У нас с Хацуми это было вечной темой. Она все хотела
познакомить меня с "очень симпатичной младшекурсницей из клуба", а я
каждый раз увиливал.
  - Такая девочка хорошая, красавица к тому же. Давай я ее в следующий раз
приведу, и вы встретитесь? Она тебе обязательно понравится.
  - Не надо, - сказал я. - Я слишком бедный, чтобы с девушками из твоего
универа встречаться. И денег у меня нет, и говорить нам с ней не о чем
будет.
  - Да нет же! Она скромная и очень хорошая! Не зазнайка какая-нибудь.
  - Ну встретился бы разок, Ватанабэ, - поддержал ее Нагасава. - Никто же
тебя с ней спать не заставляет.
  - Естественно! Ни в коем случае! Она же девочка еще, я точно говорю! -
сказала Хацуми.
  - Как ты уже упоминала.
  - Да, как я уже упоминала, - рассмеялась Хацуми. - Но Ватанабэ, бедный ты
или не бедный, это же ни при чем совсем. Конечно, и у нас на курсе
лицемерки и зазнайки всякие есть, но остальные же все нормальные девочки.
И едят в обед в столовой за 250 иен.
  - Вот прикинь, Хацуми. У нас в универе тоже обед есть "А", "Б" и "В", "А"
за 120 иен, "Б" за 100 и "В" за 80. Если я вдруг беру "А", на меня все вот
такими глазами смотрят. А если у меня не хватает на "В", я ем лапшу за 60
иен. Как ты думаешь, будет нам с ней о чем говорить?
  Хацуми громко рассмеялась.
  - И правда, дешево. Сходить, что ли, у вас поесть? Но ты, Ватанабэ, такой
хороший мальчик, вам с ней обязательно будет, о чем говорить. да и откуда
ты знаешь, может ей тоже понравится за 120 иен обедать?
  - Вот это вряд ли, - сказал я, смеясь. - Никому такая еда не нравится.
Выхода другого нет, вот и едят.
  - Ты не суди о нас по тому, что мы едим. Конечно, у нас в университете
много девочек из крутых и богатых семей, но много и порядочных девушек,
которые к жизни серьезно относятся. Не все хотят только с теми с парнями
водиться, только на спортивных машинах ездят.
  - Это-то и я, конечно, знаю.
  - У него девушка есть, - сказал Нагасава. - Но о ней этот парень ни слова
не рассказывает. Такой скрытный, просто кошмар. Сплошные загадки.
  - Это правда? - спросила у меня Хацуми.
  - Правда. Но никаких особенных загадок тут нет. Просто обстоятельства
такие запутанные, что говорить не хочется.
  - Опасная женщина какая-то? Ты расскажи, я, может, посоветую чего.
  Я пропустил это мимо ушей, попивая вино.
  - Видала, скрытный какой? - сказал Нагасава, попивая третий скотч. - Этот
парень если чего решил не говорить, нипочем не скажет.
  - Жалко, - сказала Хацуми, кладя в рот кусочек паштета. - Вот подружились
бы вы той мледшекурсницей, мы бы сегодня двойное свидание устроили.
  - Партнерами бы потом спьяну поменялись.
  - Язык у тебя без костей.
  - И вовсе нет. Ты Ватанабэ нравишься.
  - Нрави