не одолжить. - Я ожидаю доставки из Бордо сундука, где находится несколько предметов, которые, надеюсь, вы мне позволите поднести вам в знак моей вечной признательности. Благоволите прислать дилижансом мой несессер в особняк д'Обрионов, улица Иллерен-Бертен".

     - Дилижансом! - сказала Евгения. - Вещь, за которую я тысячу раз отдала бы жизнь!
     Страшное и полное крушение! Корабль тонул, не оставляя ни каната, ни доски на необозримом океане надежд. Видя себя покинутыми, иные женщины стараются вырвать своего возлюбленного из рук соперницы, убивают ее и бегут на край света, на эшафот или в могилу. Это, без сомнения, прекрасно; побудитель такого преступления - возвышенная страсть, внушающая уважение человеческому правосудию. Другие женщины поникают головою и страдают безмолвно; они проходят, умирающие и отрекшиеся от себя, плача и прощая, молясь и вспоминая до последнего вздоха. Эта любовь - любовь истинная, любовь ангельская, любовь гордая, живущая своим страданием и от него умирающая. Таково было чувство Евгении, после того как она прочла это ужасное письмо. Она подняла глаза к небу, думая о последних словах матери, которая, как бывает иногда с умирающими, устремила на будущее прозорливый, просветленный взгляд. Затем Евгения, вспоминая эту пророческую смерть и жизнь, измерила одним взглядом всю свою судьбу. Ей оставалось только развернуть крылья, устремиться к небу и жить в молитве до дня своего освобождения.
     - Моя мать была права, - сказала она плача. - Страдать и умереть...
     Медленными шагами перешла она из сада в зал. Против своего обыкновения она не прошла коридором. Но ей снова напомнил кузена этот старый серый зал, где на камине всегда стояло известное блюдце, служившее каждое утро ей для завтрака, как и старинная севрская сахарница.
     Этому утру было суждено стать для нее торжественным и полным событий. Нанета доложила ей, что пожаловал приходский священник. Этот кюре, родственник семьи Крюшо, был сторонником председателя де Бонфона. Несколько дней как старый аббат уговорил его побеседовать с барышней Гранде, в духе чисто религиозном, о том, что она обязана вступить в брак. Увидя своего духовника, Евгения подумала, что он пришел за тысячью франков, которые она ежемесячно выдавала ему на бедных; она послала Нанету за деньгами, но священник, улыбаясь, сказал:
     - Сегодня, сударыня, я пришел говорить с вами об одной бедной девушке, которой интересуется весь Сомюр и которая, по недостатку милосердия к себе самой, живет не по-христиански.
     - Боже мой! Вы застали меня, господин кюре, в такую минуту, когда я не в силах думать о своих ближних, я всецело занята собой. Я очень несчастна, у меня нет другого прибежища, кроме церкви; лоно ее достаточно обширно, чтобы вместить все наши скорби, и добрые чувства достаточно изобильны, чтобы мы могли черпать их, не боясь, что они истощатся.
     - Так вот, сударыня, уделяя внимание этой девушке, мы и займемся вами. Послушайте! Если вы хотите своего спасения, перед вами только два пути: или покинуть мир, или подчиняться его законам; следовать или вашему предназначению земному, или вашему предназначению небесному.
     - Ах, голос ваш обращается ко мне в ту минуту, когда я жаждала услышать голос свыше. Да, бог направил вас сюда, сударь. Я прощусь с миром и буду жить только для бога, в безмолвии и уединении.
     - Необходимо, дочь моя, поразмыслить над этим суровым решением. Замужество - жизнь, а покрывало монахини - смерть.
     - Ну, хорошо, смерть, поскорее смерть, господин кюре! - сказала она с ужасающей живостью.
     - Смерть? Но на вас лежат великие обязанности перед обществом, сударыня. Разве не мать вы для бедных? Вы даете им одежду, дрова зимой и работу летом. Ваше большое богатство - ссуда, которую надо вернуть, вы так благочестиво и приняли его. Похоронить себя в монастыре было бы эгоизмом, оставаться старой девой вы не должны. Прежде всего, сможете ли вы управлять одна вашим огромным состоянием? Вы, может быть, его потеряете. У вас сейчас же будет бесконечное множество судебных дел, и вы запутаетесь в безвыходных затруднениях. Поверьте вашему пастырю: супруг будет вам на пользу, вы обязаны сохранить то, что вам даровано богом. Я говорю с вами, как с многолюбимой агницей стада своего. Любовь ваша к богу искренна, вам можно спастись и живя в миру, вы одно из прекраснейших его украшений и подаете ему пример святой жизни.
     В эту минуту доложили о г-же де Грассен. Она явилась, руководимая местью и великим отчаянием.
     - Мадемуазель... - сказала она. - Ах, тут господин кюре... Умолкаю. Я пришла поговорить с вами по делу, но вижу, что вы заняты важным разговором.
     - Сударыня, - молвил кюре, - освобождаю вам поле действий.
     - О господин кюре, - сказала Евгения, - возвращайтесь же через несколько минут, ваша поддержка мне сейчас крайне необходима.
     - Да, бедное дитя мое, - сказала г-жа де Грассен.
     - Что вы хотите сказать? - спросили мадемуазель Гранде и кюре.
     - Разве я не знаю, что возвратился ваш кузен и что он женится на мадемуазель д'Обрион?.. От женского глаза ничто не скроется.
     Евгения покраснела и смолчала, но решила на будущее время усвоить бесстрастную манеру держаться, какую умел напускать на себя ее отец.
     - Ну что ж, сударыня, - отвечала она с иронией, - у меня, должно быть, плохой женский глаз, я вас не понимаю. Говорите, говорите в присутствии господина кюре, - вы знаете, он мой руководитель.
     - Хорошо, мадемуазель. Вот что пишет мне де Грассен. Прочтите.
     - Евгения прочла следующее письмо:

     "Дорогая жена, Шарль Гранде прибыл из Ост-Индии; он уже месяц как живет в Париже..."
     "Месяц!" - повторила про себя Евгения, опуская руку.

     После остановки она снова принялась за письмо.

     "Мне пришлось два раза ждать в передней, прежде чем я добился разговора с этим будущим графом д'Обрион. Хотя весь Париж говорит об его свадьбе и уже сделано церковное оглашение..."

     "Значит, он писал мне в ту самую минуту, когда..." - подумала Евгения.
     Она не кончила, не воскликнула, как парижанка: "Негодяй!" Но презрение, хоть и не выраженное, было оттого не менее полным.

     "...до свадьбы еще далеко: маркиз д'Обрион не отдаст дочери за сына несостоятельного должника. Я пришел сообщить Шарлю, как мы, его дядя и я, заботились о делах его отца и какими ловкими ходами нам удавалось до сих пор успокаивать кредиторов. У этого наглого мальчишки хватило совести ответить мне - целых пять лет денно и нощно отстаивавшему его интересы и его честь, - что отцовские дела его не касаются! Поверенный имел бы право потребовать с него тридцать - сорок тысяч франков гонорара - один процент с суммы долга. Но посмотрим! Он должен самым законным образом миллион двести тысяч франков кредиторам, и я сделаю так, что его отца объявят несостоятельным. Я ввязался в дело, доверясь на слово старому крокодилу Гранде, и надавал обещаний от имени этой семьи. Если граф д'Обрион мало заботится о своей чести, то моя честь для меня весьма не безразлична. Поэтому я объясню кредиторам, в какое попал положение. Однако я слишком уважаю мадемуазель Евгению, с которой в лучшие времена мы думали породниться, и не хочу действовать раньше, чем ты поговоришь с нею об этом деле..."

     Тут Евгения холодно вернула письмо, не дочитав его.
     - Благодарю вас, - сказала она г-же де Грассен, - мы посмотрим...
     - Сейчас у вас голос точь-в-точь, как у покойного отца, - сказала г-жа де Грассен.
     - Сударыня, нам следует получить с вас восемь тысяч сто франков золотом, - напомнила ей Нанета.
     - Совершенно верно. Будьте любезны пойти со мной, госпожа Корнуайе.
     - Господин кюре, - сказала Евгения с благородным самообладанием, внушенным ей мыслью, которую она собиралась выразить, - было бы это грехом оставаться в состоянии девства, будучи замужем?
     - Это вопрос совести, решение которого мне неизвестно. Если вы желаете знать, что думает об этом в своем компендиуме "de matrimonio" ("О браке") знаменитый Санчес, я мог бы сказать вам это завтра.
     Кюре ушел. Евгения поднялась в отцовский кабинет и провела там целый день в одиночестве, не пожелав сойти к обеду, несмотря на настояния и просьбы Нанеты. Она появилась только вечером, когда собрались обычные члены ее кружка. Никогда салон семейства Гранде не был так полон, как в этот вечер. Новость о возвращении и глупой измене Шарля распространилась по всему городу. Но как ни чутко было любопытство посетителей, оно осталось неудовлетворенным. Евгения приготовилась к этому и не дала проступить на спокойном лице своем ни единому из волновавших ее жестоких переживаний. Она с улыбкой на лице отвечала тем, кто хотел выразить ей участие грустным взглядом или словами. Она сумела также скрыть свое несчастье под покровом любезности. Около девяти часов игра кончилась, игроки отходили от столов, рассчитываясь и споря о последних ходах виста, и присоединялись к кружку собеседников. В ту минуту, когда гости поднялись все разом, чтобы разойтись, произошло неожиданное событие, нашумевшее по всему Сомюру, а оттуда по округу и по четырем соседним префектурам.
     - Останьтесь, господин председатель, - сказала Евгения г-ну Бонфону, увидя, что он взялся за трость.
     При этом слове не оказалось никого в этом многочисленном собрании, кто бы не почувствовал волнения. Председатель побледнел и принужден был сесть.
     - Председателю - миллионы, - сказала мадемуазель де Грибокур.
     - Ясно, председатель де Бонфон женится на барыш не Гранде! - воскликнула г-жа д'Орсонваль.
     - Вот лучшая ставка за всю игру, - сказал аббат.
     - Большой шлем, - сказал нотариус.
     Каждый сострил, сказал свой каламбур. Всем представлялась наследница, возвышающаяся на своих миллионах, как на пьедестале. Драма, начавшаяся девять лет назад, подходила к развязке. Предложить перед лицом всего Сомюра председателю остаться - разве это не значило объявить, что он ее избранник? В маленьких городах приличия строго соблюдаются, и такого рода нарушение их равносильно самому торжественному обещанию.
     - Господин председатель, - сказала Евгения взволнованным голосом, когда они остались одни, - я знаю, что нравится вам во мне. Поклянитесь мне оставить меня свободной на всю мою жизнь, не напоминать мне ни об одном из прав, какие женитьба дала бы вам на меня, и рука моя - ваша. О, - продолжала она, видя, что он становится на колени, - я не все сказала. Я не должна вас обманывать, сударь, я ношу в своем сердце неугасимое чувство. Дружба будет единственным чувством, каким я смогу одарить своего мужа: я не хочу ни оскорблять его, ни поступать против велений моего сердца. Но я отдам вам свою руку и свое состояние только при условии, что вы окажете мне одну огромную услугу.
     - Вы видите, я готов на все.
     - Вот полтора миллиона франков, господин председатель, - сказала Евгения, доставая спрятанный на груди ордер на получение ста акций государственного банка. - Поезжайте в Париж не завтра, не этой ночью, а сию минуту. Отправьтесь к господину де Грассену, узнайте у него имена всех кредиторов моего дяди, соберите их, уплатите все до одного оставшиеся после него долги, - капитал в пять процентов на него со дня долга до дня платежа; наконец, соблаговолите получить общую нотариальную расписку с соблюдением всех формальностей. Вы служите в судебном ведомстве, вам одному доверяюсь я в этом деле. Вы человек верный, порядочный. Опираясь на веру в ваше слово, пройду я через опасности жизни под защитой вашего имени. Мы оба будем снисходительны друг к другу. Мы знакомы так давно, мы почти родные, - вы не захотите сделать меня несчастной.
     Председатель упал к ногам богатой наследницы, трепеща от радости и томления.
     - Я буду вашим рабом, - произнес он.
     - Получив расписку, - продолжала она, бросая на него холодный взгляд, - вы отнесете ее со всеми оправдательными документами моему кузену Гранде и передадите ему вот это письмо. Когда вы возвратитесь, я сдержу слово.
     Председатель понял, что руку барышни Гранде получит только под влиянием оскорбленной любви, и он поспешил исполнить ее приказания с величайшей быстротой, чтобы как-нибудь не произошло примирения между влюбленными.
     Когда г-н де Бонфон ушел, Евгения упала в кресло, заливаясь слезами.
     Все было кончено.
     Председатель сел в дилижанс и на другой день вечером был уже в Париже. Наутро он отправился к де Грассену. Чиновник собрал кредиторов в конторе нотариуса, где хранились долговые обязательства. Заимодавцы явились все до одного. Хотя это были кредиторы, надо отдать им справедливость: они были точны. Здесь председатель де Бонфон от имени мадемуазель Гранде уплатил им должный капитал и проценты. Уплата процентов была одним из удивительнейших событий в парижском коммерческом мире того времени. Получив расписку, засвидетельствованную нотариусом, уплатив де Грассену за его хлопоты пятьдесят тысяч франков, назначенные Евгенией, председатель отправился в особняк д'Обрионов и застал Шарля, когда он входил к себе в покои, удрученный объяснением с тестем. Старый маркиз только что заявил, что выдаст свою дочь за Шарля лишь в том случае, если все кредиторы Гильома Гранде будут удовлетворены.
     Председатель прежде всего передал ему следующее письмо:

     "Кузен, господин председатель де Бонфон по моей просьбе вручит вам расписку кредиторов в уплате им всех долгов моего дяди, а также расписку, которой я удостоверяю, что эти суммы получила от вас. До меня дошел слух о возможном объявлении банкротства. Я подумала, что сын банкрота, пожалуй, не мог бы вступить в брак с мадемуазель д'Обрион. Да, кузен, вы правильно рассудили о моем уме и моих манерах: нет во мне ничего светского. Ни расчеты, ни нравы света мне не знакомы, и в свете я не могла бы доставить вам те удовольствия, какие вы хотите там найти. Будьте счастливы, следуя общественным условностям, которым вы приносите в жертву нашу первую любовь. Чтобы сделать ваше счастье полным, самое большее, чем я могу вас одарить, - это честь вашего отца. Прощайте! Вам всегда будет верным другом ваша кузина
     Евгения".

     Председатель улыбнулся, услышав восклицание, от которого не мог удержаться этот честолюбец, получив в руки подлинный акт.
     - Мы можем объявить друг другу о наших свадьбах, - сказал он Шарлю.
     - А, вы женитесь на Евгении? Что же, очень рад, она хорошая девушка. Но, - продолжал он, вдруг пораженный блеснувшей мыслью, - значит, она богата?
     - Четыре дня назад, - ответил председатель с насмешливым видом, - у нее было около девятнадцати миллионов, но сегодня у нее только семнадцать.
     Шарль смотрел на председателя растерянно.
     - Семнадцать... милл...
     - Семнадцать миллионов, да, сударь. В общей сложности у нас - у мадемуазель Гранде и у меня - со вступлением в брак будет семьсот пятьдесят тысяч франков дохода.
     - Дорогой кузен, - сказал Шарль, несколько придя в себя, - мы сможем продвигать друг друга вперед.
     - Согласен, - сказал председатель. - Вот еще ящичек, который я должен лично передать вам, - прибавил он, ставя на стол ларец с туалетными принадлежностями.
     - Пожалуйста, дорогой друг, - сказала маркиза д'Обрион, входя и не обращая внимания на Крюшо, - не беспокойтесь нисколько о том, что вам сказал сейчас этот бедняга д'Обрион. Его сбила с толку герцогиня де Шолье. Повторяю, ничто не помешает вашей свадьбе...
     - Ничто, сударыня, - ответил Шарль. - Три миллиона старых долгов моего отца вчера уплачены.
     - Деньгами? - сказала она.
     - Полностью, и капитал и проценты. Я восстановлю о нем добрую память.
     - Какая глупость! - воскликнула маркиза. - Что это за господин? - спросила она зятя на ухо, заметив Крюшо.
     - Мой поверенный, - тихо ответил он.
     Маркиза презрительно кивнула г-ну де Бонфону и вышла.
     - Мы уже продвигаем друг друга вперед, - сказал председатель, беря шляпу. - Прощайте, кузен.
     "Эта сомюрская обезьяна издевается надо мной. Хочется мне воткнуть ему в живот стальную шпагу".

***

     Председатель ушел.
     Через три дня г-н де Бонфон, возвратясь в Сомюр, объявил о своей женитьбе на Евгении. Через полгода он был назначен членом судебной палаты в Анжер. Перед отъездом из Сомюра Евгения отдала переплавить золотые вещицы, бывшие так долго драгоценными для ее сердца, и вместе с восемью тысячами франков своего кузена пожертвовала их приходской церкви на дарохранительницу, - в этой церкви она так усердно молилась за него! С тех пор она жила то в Анжере, то в Сомюре. Супруг ее, выказавший преданность правительству в важных политических обстоятельствах, сделался председателем палаты, а через несколько лет - старшим председателем. С нетерпением ждал он общих выборов, чтобы получить кресло в палате депутатов. Он помышлял уже о звании пэра, и тогда...
     - Тогда, значит, король будет его кузеном? - говорила Нанета-громадина, г-жа Корнуайе, сомюрская гражданка, осведомленная хозяйкой о высоких званиях, ей предназначенных.
     Однако г-ну председателю де Бонфону (он наконец отменил отцовскую фамилию Крюшо) не пришлось осуществить ни одного из своих честолюбивых планов. Он умер через неделю после избрания его в депутаты от Сомюра. Бог, видящий все и никогда не карающий понапрасну, наказывал его, без сомнения, за его расчеты и юридическую изворотливость, с какой он смастерил accurante  Крюшо свой брачный договор, по которому оба будущих супруга отдавали друг другу, "в случае отсутствия детей, в полную собственность всю совокупность своего движимого и недвижимого имущества, ничего не исключая и не выделяя из него, освобождаясь даже от формальной описи, причем опущение вышеуказанной описи не может служить поводом для отвода их наследников или лиц причастных, ввиду того что упомянутая отдача в собственность..." и т.д.
     Эта концовка достаточно объясняет глубокое и постоянное уважение председателя к воле и одиночеству г-жи де Бонфон.
     Дамы приводили в пример господина первого председателя как одного из деликатнейших людей, жалели его и часто доходили даже до порицания скорби и страстной любви Евгении, но так, как они умеют осуждать женщину, - с жесточайшей бережностью.
     - Должно быть, госпожа председательница де Бонфон очень больна, что оставляет мужа в одиночестве. Бедненькая! Скоро ли она выздоровеет? Что у нее - гастрит или рак? Почему она не обратится к врачам? Она в последнее время прямо пожелтела. Ей следовало бы поехать в Париж посоветоваться с тамошними знаменитостями. Как может она не желать ребенка? Говорят, она очень любит мужа. Как при его положении не дать ему наследника? Знаете, ведь это ужасно! А если это из каприза, так уж заслуживало бы всякого осуждения... Бедный председатель!
     Наделенная тонкой чуткостью, которая развивается у одинокого человека благодаря постоянным размышлениям и той исключительной зоркости, с какой он схватывает все, что попадает в поле его зрения, Евгения, приученная несчастьем и опытом последних лет все угадывать, знала, что председатель желал ее смерти, чтобы оказаться владельцем огромного состояния, еще увеличенного наследствами дяди-нотариуса и дяди-аббата, которых богу заблагорассудилось призвать к себе. Бедная затворница жалела председателя. Провидение отомстило за нее супругу, расчетливо и позорно-равнодушно оберегавшему, как свое крепчайшее обеспечение, безнадежную страсть, которой жила Евгения. Дать жизнь ребенку - не значило ли убить надежды эгоизма, радости честолюбия, лелеемые первым председателем? И вот бог бросил груды золота своей пленнице, равнодушной к золоту и стремившейся к небу, благочестивой, доброй женщине, которая жила святыми помыслами, втайне не переставая помогать несчастным.
     Госпожа де Бонфон стала вдовою в тридцать шесть лет, с богатством, дававшим восемьсот тысяч ливров дохода, еще красивою, но как бывает красива женщина лет под сорок. У нее белое, свежее, спокойное лицо. Голос ее мягок и сдержан, манеры просты. В ней все благородные черты страдания, вся святость человека, не загрязнившего себя соприкосновением с житейской грязью, но также и сухость старой