ва года нажить двадцать на сто. На восемьдесят тысяч франков, помимо великолепных процентов, набежит пять тысяч ливров ренты. Курс теперь восемьдесят франков пятьдесят сантимов.
     - Посмотрим! - отвечал Гранде, потирая подбородок.
     - Боже мой! - воскликнул нотариус, развернув газету.
     - В чем дело? - спросил Гранде.
     Крюшо сунул газету ему в руки со словами: "Прочтите эту заметку".
     "Вчера после обычного появления на бирже застрелился г.Гранде, один из наиболее уважаемых коммерсантов Парижа. Он успел послать председателю палаты депутатов заявление об отставке, а также сложил с себя обязанности члена коммерческого суда. Причина самоубийства - разорение, вызванное несостоятельностью нотариуса г.Рогена и биржевого маклера г.Суше. Уважение, которым пользовался г.Гранде, и его кредит были, тем не менее, таковы, что он, несомненно, нашел бы поддержку в парижском коммерческом мире. Нельзя не сожалеть, что этот почтенный человек поддался первому порыву отчаяния..." и пр.
     - Я это знал, - спокойно сказал старый винодел нотариусу.
     Эти слова обдали холодом Крюшо, и, несмотря на подобающее нотариусу бесстрастие, у него мороз пробежал по спине при мысли, что парижский Гранде, может быть, тщетно взывал с мольбой к миллионам сомюрского Гранде.
     - А сын его такой был вчера веселый...
     - Он еще ничего не знает, - отвечал Гранде так же спокойно.
     - Прощайте, господин Гранде, - сказал Крюшо; он все понял и отправился успокоить председателя де Бонфона.
     Войдя в зал, Гранде застал завтрак на столе. Евгения бросилась на шею матери, целуя ее с страстной нежностью, ища утешения в тайной своей печали; г-жа Гранде уже сидела в кресле с подпорками и вязала себе на зиму фуфайку.
     - Можете кушать, - сказала Нанета, спускаясь с лестницы сразу через три ступеньки. - Мальчик спит, словно херувим. До чего же он мил с закрытыми глазками! Вошла я, позвала его. Не тут-то было: ни гугу.
     - Оставь его, пускай спит, - сказал Гранде. - Сегодня чем позже проснется, тем позже услышит дурную весть.
     - Что случилось? - спросила Евгения, положив себе в кофе два крошечных кусочка сахара, весивших трудно сказать по скольку граммов, старик любил сам колоть на досуге сахар. Г-жа Гранде, не смея задать тот же вопрос, только взглянула на мужа.
     - Отец его застрелился.
     - Дядюшка?.. - произнесла Евгения.
     - Бедный юноша! - воскликнула г-жа Гранде.
     - Да, бедный, - продолжал Гранде. - У него нет ни гроша.
     - А он-то спит, словно царь земной, - сказала Нанета растроганным голосом.
     Евгения перестала есть. Сердце ее сжалось, как сжимается оно, когда впервые страдание, рожденное несчастием любимого, охватывает все существо женщины. Слезы полились у нее из глаз.
     - Ты и не знала дяди, чего же ты плачешь? - сказал ей отец, бросая на нее взгляд голодного тигра, - таким же взглядом он, вероятно, смотрел на свои груды золота.
     - Ну, сударь, - сказала служанка, - как же не пожалеть этого бедненького молодчика. Спит себе, как убитый, а судьбы своей и не знает!
     - Я не с тобой разговариваю, Нанета! Помалкивай.
     Евгения поняла в эту минуту, что женщина, которая любит, постоянно должна скрывать свои чувства. Она ничего не ответила.
     - Пока я не вернусь, вы, надеюсь, ни о чем с ним не будете говорить, госпожа Гранде, - продолжал старик. - Мне надо пойти сказать, чтобы выровняли канаву вдоль дороги у моих лугов. Я буду дома в полдень, ко второму завтраку, и поговорю с племянником об его делах. А ты, сударыня моя, Евгения, коли ты об этом франте плачешь, так пора кончить с этим, дитя мое. Он живо отправится в Ост-Индию. Ты его больше не увидишь.
     Отец взял перчатки с полей шляпы, надел их с обычным спокойствием, расправил, натянул хорошенько на пальцы и вышел.
     - Ах, маменька, я задыхаюсь! - всхлипнула Евгения, оставшись одна с матерью. - Я никогда так не страдала...
     Госпожа Гранде, видя, что дочь побледнела, распахнула окно, чтобы дать ей подышать свежим воздухом.
     - Мне лучше, - сказала Евгения минуту спустя.
     Это нервное возбуждение натуры, до сих пор как будто спокойной и холодной, подействовало на г-жу Гранде, она посмотрела на дочь с тем сочувственным проникновением, каким одарены матери, горячо любящие своих детей, - и угадала все. Да и в самом деле, жизнь известных сестер-венгерок, игрою природы сращенных одна с другой, была связана не теснее, чем жизнь Евгении и ее матери, они всегда были вместе, и в этой нише окна, и в церкви, и во сне дышали одним и тем же воздухом.
     - Бедное дитя мое, - сказала г-жа Гранде, обхватив обеими руками голову Евгении и прижав ее к своей груди.
     При этих словах девушка приподняла голову, посмотрела на мать вопрошающим взглядом, угадала ее сокровенные мысли и сказала ей:
     - Зачем посылать его в Индию? Раз он несчастен, не следует ли ему оставаться здесь? Ведь он самый близкий нам родственник?
     - Да, дитя мое, это было бы вполне естественно. Но у отца твоего есть свои соображения, мы обязаны их уважать.
     Мать и дочь в молчании сели к окну - одна на стул с подпорками, другая - в свое креслице, и обе снова принялись за работу.
     Чувствуя признательность за удивительную чуткость сердца, выказанную матерью, Евгения поцеловала ей руку.
     - Какая ты добрая, мама милая!
     От этих слов увядшее за годы страданий лицо матери просияло.
     - Он тебе нравится? - спросила Евгения.
     Госполо Гранде ответила лишь улыбкой; потом, после минутного молчания, сказала тихо:
     - Неужели ты уже любишь его? Это было бы нехорошо.
     - Нехорошо? - возразила Евгения. - Почему? Тебе он нравится, нравится Нанете, почему же не может он понравиться мне? Давай, мамочка, накроем ему стол для завтрака.
     Она бросила свою работу, мать сделала то же, говоря ей:
     - Ты с ума сошла!
     Но ей захотелось разделить безумие дочери, чтобы его оправдать...
     Евгения позвала Нанету.
     - Что вам еще, барышня?
     - Нанета, будут у тебя сливки к полднику?
     - Ладно, к полднику-то будут, - отвечала старая служанка.
     - Ну, а пока подай ему кофе покрепче. Я слышала, как господин де Грассен говорил, что в Париже варят очень крепкий кофе. Положи его побольше.
     - А где мне его взять?
     - Купи.
     - А если мне встретится хозяин?
     - Он ушел на свои луга.
     - Ладно, сбегаю, куплю. А только господин Фессар и так уже спрашивал, когда отпускал мне восковую свечку, не зашли ли к нам три волхва? Теперь весь город узнает, как мы раскутились.
     - Если отец что-нибудь заметит, - сказала г-жа Гранде, - он готов будет нас поколотить.
     - Ну и что ж, и поколотит, мы на коленях примем его удары.
     Вместо всякого ответа г-жа Гранде подняла глаза к небу. Нанета надела чепчик и вышла. Евгения достала белоснежную скатерть, пошла взять несколько гроздьев винограда, которые любила развешивать в амбаре на веревках; она тихонько прошла по коридору, чтобы как-нибудь не разбудить кузена, и не удержалась - прислушалась у двери к его ровному, спокойному дыханию.
     "Он спит, а несчастье сторожит", - сказала она про себя.
     Нарвав самых свежих виноградных листьев, она уложила виноград так привлекательно, как это сумел бы сделать старый дворецкий, и торжественно принесла тарелку на стол. В кухне она похитила груши, сосчитанные отцом, и уложила их пирамидой, украсив ее листьями. Она ходила взад и вперед, бегала, прыгала. Она была бы способна опустошить отцовский дом, но ключи решительно ото всего были у отца. Нанета возвратилась и принесла два свежих яйца. Увидев яйца, Евгения готова была броситься ей на шею.
     - Встретила фермера с Пустоши, гляжу - у него в корзине яйца; я попросила - дай парочку, голубчик, он и дал, чтобы сделать мне удовольствие.
     Прохлопотав целых два часа, в продолжение которых Евгения раз двадцать бросала работу, чтобы сбегать посмотреть, не кипит ли кофе, чтобы пойти и прислушаться, не встает ли кузен, она добилась, что был приготовлен завтрак, очень простой, дешевый, но который был чудовищным нарушением закоренелых обычаев в доме. За полуденным завтраком обыкновенно не садились. Каждый брал со стола немножко хлеба, масла или что-нибудь из фруктов и стакан вина.
     Окинув взглядом стол, переставленный к камину, кресло перед прибором кузена, бутылку белого вина, хлеб и кучку сахара на блюдце, Евгения задрожала всем телом, только тут представив, какие взгляды метал бы на нее отец, если бы случайно вошел в эту минуту. Она то и дело посматривала на часы, чтобы рассчитать, успеет ли кузен позавтракать до возвращения старика Гранде.
     - Будь покойна, Евгения: если отец раньше времени вернется, я все возьму на себя, - сказала г-жа Гранде.
     Евгения, не сдержав волнения, уронила слезу.
     - Ах, милая маменька, - воскликнула она, - я недостаточно тебя любила!
     Шарль, напевая, долго прохаживался по комнате, затем спустился вниз. Было, к счастью, только одиннадцать часов. Уж этот парижанин! Он оделся с таким щегольством, как будто очутился в замке той благородной дамы, что путешествовала по Шотландии. Он вошел с приветливым и веселым видом, что так к лицу молодости, но его улыбка грустной радостью отозвалась в сердце Евгении. Шарль уже посмеивался над разрушением своих анжуйских замков и совсем весело подошел к тетке.
     - Хорошо ли вы провели ночь, дорогая тетушка? А вы, кузина?
     - Хорошо, сударь. А вы? - сказала г-жа Гранде.
     - Я - превосходно.
     - Вы, верно, проголодались, братец, - сказала Евгения, - садитесь за стол.
     - Нет, я никогда не завтракаю раньше двенадцати, потому что обычно встаю лишь в полдень. Однако после дорожного образа жизни мне уж это неважно. Впрочем...
     Он вынул очаровательные плоские часы работы Брегета .
     - Как? Только еще одиннадцать? Рано я поднялся.
     - Рано? - удивилась г-жа Гранде.
     - Да, но мне хотелось заняться делами. Пожалуй, я с удовольствием съем что-нибудь, так, пустячок - кусочек дичи, куропатку.
     - Матерь божья! - вскричала Нанета при этих словах.
     "Куропатку!" - мысленно повторила Евгения: она бы с радостью отдала за куропатку все свои сбережения.
     - Садитесь, пожалуйста, - обратилась к нему тетка.
     Денди грациозно опустился в кресло, как хорошенькая женщина усаживается на диван. Евгения с матерью придвинули стулья и сели возле него перед камином.
     - Вы постоянно здесь живете? - спросил их Шарль, которому зал при дневном свете показался еще безобразнее, чем при свечах.
     - Постоянно, - отвечала Евгения, глядя на него. - Кроме поры сбора винограда. Тогда мы отправляемся на помощь Нанете и живем все в аббатстве Нуайе.
     - Вы никогда не гуляете?
     - Иногда по воскресеньям, после вечерни, если хорошая погода, - сказала г-жа Гранде, - мы ходим на мост или же посмотреть, как косят сено.
     - Есть у вас тут театр?
     - Ходить на представления? - воскликнула г-жа Гранде. - Смотреть комедиантов? Но неужели вы не знаете, сударь, что это смертный грех?
     - Кушайте, сударь, - сказала Нанета, ставя на стол яйца, - мы вам подадим цыплят в скорлупке.
     - А, свежие яйца! - сказал Шарль, который, как человек, привыкший к роскоши, уже и не думал о куропатке. - Да это чудесно! А нельзя ли масла, а, голубушка?
     - Ладно, масла! Только уж тогда не будет вам печенья, - сказала служанка.
     - Подай же масла, Нанета! - воскликнула Евгения.
     Девушка наблюдала, как ее кузен резал тоненькие кусочки хлеба, и находила в этом такое же удовольствие, как самая чувствительная парижская гризетка, глядя на представление мелодрамы, где порок наказан и торжествует добродетель. Правда, Шарль, воспитанный баловницей матерью, окончательно отшлифованной модной барыней, отличался щегольством изящных и мелких движений, какие бывают у манерных женщин. Сочувствие и нежность молодой девушки обладают в самом деле магнетической силой влияния. Поэтому Шарль, чувствуя особую заботливость кузины и тетки, не мог не поддаться воздействию чувств, щедро изливаемых на него. Он бросил на Евгению взгляд, сиявший добротой и ласковостью, взгляд, который, казалось, улыбался.
     Рассматривая Евгению, он заметил гармонию черт этого ясного лица, всю ее невинную повадку, чарующий свет ее глаз, говоривших о мечтах юной любви, о желаниях, не ведавших страсти.
     - Ей-богу, милая кузина, появись вы в вечернем туалете в ложе оперного театра, - я вам ручаюсь, тетушка оказалась бы права, - вы бы ввели мужчин в тяжкий грех вожделения, а женщинам внушили бы ревность.
     От этого комплимента у Евгении забилось сердце, и она затрепетала от радости, хотя ничего в нем не поняла.
     - Ах, кузен, вам хочется посмеяться над бедной провинциалкой.
     - Если бы вы меня знали, кузина, вы поверили бы, что я ненавижу насмешку: она сушит сердце, оскорбляет все чувства.
     И он очень мило проглотил кусочек хлеба с маслом.
     - Нет, у меня, вероятно, не хватает остроты ума, чтобы смеяться над другими, и этот недостаток мне очень мешает. В Париже умеют убить человека, сказав: "У него доброе сердце". Эта фраза означает: "Бедный малый глуп, как носорог". Но, так как я богат и, что всем известно, попадаю в мишень на открытом месте с первого выстрела в тридцати шагах, из пистолета любой системы, - насмешники остерегаются задевать меня.
     - Ваши слова, племянник, показывают, что у вас доброе сердце.
     - Какое у вас красивое кольцо, - сказала Евгения. - Не будет нескромностью попросить его у вас посмотреть?
     Сняв с руки кольцо, Шарль подал его Евгении; принимая это кольцо, она покраснела, чуть коснувшись кончиками пальцев розовых ногтей кузена.
     - Посмотрите, маменька, что за прекрасная работа!
     - Ого, тут золота немало, - заявила Нанета, подавая кофе.
     - Что это такое? - спросил Шарль смеясь.
     И он указал на продолговатый темный глиняный горшочек, муравленый, покрытый внутри белой глазурью, с бахромой золы по краям; на дно его спускался кофе, поднимаясь затем на поверхность кипящей жидкости.
     - Это взваренный кофей, - сказала Нанета.
     - Ах, тетушка, я оставлю хоть какой-нибудь благотворный след моего приезда сюда. Вы ужасно отстали! Я вас научу варить хороший кофе в кофейнике а ля Шапталь, - и он попытался объяснить устройство этого кофейника.
     - Чего там, ежели с этим столько возни, - сказала Нанета. - Так и жизни не хватит. Никогда я этак не стану кофей варить. Ладно! А кто же корове травы задаст, покуда я буду с кофеем возиться?
     - Я сама буду варить, - сказала Евгения.
     - Дитя! - произнесла г-жа Гранде, глядя на дочь.
     При этом слове, напоминавшем о горе готовом обрушиться на молодого человека, все три женщины умолкли и посмотрели на него с таким явным состраданием, что он был поражен.
     - Что с вами, кузина?
     - Т-сс! - остановила г-жа Гранде Евгению, готовую ответить. - Ты знаешь, дочь моя, что папенька собирается говорить с господином...
     - Называйте меня просто Шарль, - сказал молодой Гранде.
     - Ах, вас зовут Шарль? Прекрасное имя! - воскликнула Евгения.
     Несчастья, которые предчувствуют, почти всегда случаются. Нанета, г-жа Гранде и Евгения, которые не могли без содрогания подумать о возвращении старого бочара, услышали удары молотка - стук, хорошо им знакомый.
     - Вот папенька! - сказала Евгения.
     Она убрала блюдечко с сахаром, оставив несколько кусков на скатерти. Нанета унесла тарелку с яичной скорлупой. Г-жа Гранде вскочила, как испуганная лань. Этот панический страх изумил Шарля, он не мог его объяснить себе.
     - Да что же это с вами? - спросил он их.
     - Ведь это папенька, - сказала Евгения.
     - Так что же?
     Господин Гранде вошел, бросил свой острый взгляд на стол, на Шарля и понял все.
     - Эге! Вы устроили праздник племяннику, - хорошо, очень хорошо, чрезвычайно хорошо! - произнес он не заикаясь. - Когда кот бегает по крышам, мыши пляшут на полу.
     "Праздник?" - с удивлением подумал Шарль, не зная еще образа жизни и нравов этого дома.
     - Подай мой стакан, Нанета, - сказал хозяин.
     Евгения принесла стакан. Гранде вынул из кармана нож в роговой оправе с широким лезвием, отрезал ломтик хлеба, взял кусочек масла, тщательно его намазал на хлеб и стоя приступил к еде. В эту минуту Шарль клал сахар себе в кофе. Старый Гранде заметил куски сахара, пристально посмотрел на жену, та побледнела и подошла к нему; он наклонился к уху несчастной старухи и спросил:
     - Где же это вы взяли столько сахару?
     - Нанета сходила и купила у Фессара, у нас не было сахару.
     Невозможно представить себе глубокую значительность этой сцены для трех женщин: Нанета вышла из кухни и заглядывала в зал, чтобы узнать, чем разрешится это дело. Шарль, отхлебнув кофе, нашел его недостаточно сладким и поискал взглядом сахар, но Гранде уже зажал сахар в руках.
     - Что вам угодно, племянник? - спросил старик.
     - Сахару.
     - Подлейте молока, - ответил хозяин дома, - кофе будет слаще.
     Евгения взяла блюдечко с сахаром, которое Гранде было захватил, и поставила его на стол, глядя на отца со спокойным видом. Право, парижанка, которая для облегчения бегства любовнику поддерживает слабыми руками шелковую лестницу, выказывает не больше храбрости, чем проявила ее Евгения, ставя сахар обратно на стол. Любовник вознаградит парижанку, когда она с гордостью покажет ему прекрасную онемевшую руку, каждая жилка которой будет орошена его слезами, покрыта поцелуями и исцелена наслаждением, между тем как Шарлю никогда не суждено было проникнуть в тайну глубоких волнений, сокрушавших сердце кузины, сраженное в ту минуту взглядом бочара.
     - Отчего ты не ешь, жена?
     Бедная рабыня подошла, с жалким видом отрезала кусочек хлеба и взяла грушу. Евгения отважно предложила отцу винограда.
     - Попробуй же моих запасов, папенька! Братец, вы скушаете, не правда ли? Я нарочно принесла для вас эти прекрасные гроздья.
     - О, если их не остановить, они для вас, племянничек, весь Сомюр разорят. Когда вы кончите, пойдемте в сад, мне нужно вам сказать кое-что совсем не сладкое.
     Евгения и мать бросили на Шарля взгляд, значение которого он не мог не понять.
     - Что означают эти слова, дядюшки? Со смерти моей бедной матери... (при этих словах голос его дрогнул) уж нет несчастия, для меня возможного...
     - Милый Шарль, кто может знать, какими скорбями господь желает нас испытать? - сказала ему тетка.
     - Та-та-та-та! - сказал Гранде. - Уже начинаются глупости. Мне досадно смотреть на ваши холеные, белые руки.
     Он показал племяннику свои руки, похожие на бараньи лопатки, которыми наградила его природа.
     - Вот руки, не вашим чета, руки, созданные для того, чтобы собирать золото! Мы набиваем бумажники банковыми билетами, а вот вы были воспитаны так, что носите сапожки из кожи, предназначенной для выделки бумажников. Скверно, племянничек, скверно!
     - Что вы хотите сказать, дядюшка? Пусть меня повесят, если я понимаю хоть слово.
     - Пойдемте, - сказал Гранде.
     Скряга защелкнул нож, допил вино и отворил дверь.
     - Кузен, будьте мужественны!
     Особая выразительность восклицания девушки оледенила Шарля, он в смертельной тревоге последовал за грозным родственником. Евгения, мать и Нанета перешли в кухню, побуждаемые непреодолимым влечением последить за двумя действующими лицами той сцены, которая должна была развернуться в сыром садике, где дядя сначала молча прохаживался с племянником.
     Гранде не пугала необходимость сообщить Шарлю о смерти отца, но он испытывал нечто вроде сострадания, зная, что тот остался без гроша, и скряга подыскивал выражения, чтобы смягчить эту жестокую правду. "Вы потеряли отца" - этим ничего не было бы сказано. Отцы по закону природы умирают раньше детей. Но сказать: "Вы потеряли все свое состояние" - в этих словах соединились все земные несчастья. И старик в третий раз молча прошелся по средней аллее; песок хрустел под его ногами. В великих событиях жизни душа крепкими узами связывается с теми местами, где на нас обрушивается горе или изливается радость. Так и Шарль