се: книги,  наличность, корреспонденцию,  дела. Я не успокоюсь,
пока мне не докажут, что  твое состояние не подвергается опасности: мне надо
видеть все собственными глазами.
   -  Дорогой  папа,  действуйте  осторожно!  если в это дело  вы  внесете
малейший оттенок мести, если вы обнаружите слишком враждебные намерения,  то
я  погибла.  Он  знает  вас и находит  вполне  естественным,  что по  вашему
внушению я беспокоюсь за судьбу моего приданого, но, клянусь вам,  оно в его
руках, и  он решил не выпускать его. Это такой человек, что способен убежать
со всеми капиталами и оставить нас ни с  чем! Он  прекрасно знает,  что я не
стану преследовать его  и позорить имя, которое сама ношу. Он слаб и силен в
одно  и то же время.  Я  все обдумала.  Если мы доведем его до крайности, он
разорит меня.
   - Так, значит, он мазурик?
   - Да, папа,  это так, - подтвердила она, с плачем бросаясь  в кресло. -
Мне не хотелось признаваться в этом, чтобы вы не огорчались, что выдали меня
замуж за  такого человека! Его закулисная  жизнь, его совесть, душа и тело -
все  как наподбор. Это  просто ужасно! Я  презираю его,  ненавижу! Да, после
того, что он говорил, я не могу уважать  такого  подлеца. Человек, способный
заняться  теми финансовыми  махинациями, о  которых он рассказал  мне, лишен
последней  крупицы  совести, и  все  мои  опасенья основаны  на том,  что  я
отчетливо прочла в его душе. Он,  мой муж, без обиняков предложил мне полную
свободу, -  а  вы знаете,  что  это  значит! - но с  условием,  что в случае
провала  предприятий я  соглашусь  сделаться орудием в его руках,  -  короче
говоря, если я соглашусь быть подставным лицом.
   -  Но на это  есть  законы! Есть Гревская площадь для  таких зятьев!  -
воскликнул папаша Горио. - Если не будет палача, я сам отрублю ему голову на
гильотине.
   -  Нет, папа,  против него  законов  нет.  Слушайте,  что хотел сказать
Нусинген, если очистить его  речь от  всяких околичностей, которыми он думал
навести  туман, и передать ее в двух словах: "Или  все  погибнет, у  вас  не
будет  ни лиара и вы разоритесь, так как подобрать  другого сообщника, кроме
вас,  я  не  могу;  или  вы  предоставите  мне довести  мои  предприятия  до
благополучного конца". Вы  понимаете? Пока он еще дорожит  мной. Моя женская
честность  служит  ему  порукой: он знает,  что я не присвою его состояния и
удовольствуюсь  своим.  Я  вынуждена  дать  согласие  на  это  жульническое,
бесчестное товарищество, иначе  мне  угрожает  разорение.  Он  покупает  мою
совесть  и платит за нее,  разрешая мне быть  без стеснения  женой Эжена: "Я
позволяю тебе совершать грехи, предоставь и мне совершать злодеяния, разоряя
бедняков!" Разве не ясно и это рассуждение? А  знаете ли вы, что называет он
деловыми  операциями?  Он  покупает на  свое  имя  порожние  участки,  затем
поручает  подставным  лицам строить там  дома.  Эти  люди отдают  подряды на
постройку любым подрядчикам и платят  им  долгосрочным векселем,  а потом за
небольшую сумму  выдают моему  мужу  расписку в получении  от  него денег за
постройки:  тогда владельцем этих домов  оказывается Нусинген, а  подставные
лица  оставляют  подрядчиков  в  дураках,  объявив  себя  банкротами.  Фирма
торгового  дома  Нусинген  служила  для того,  чтобы  пустить  пыль в  глаза
несчастным строителям. Все это я поняла. Поняла  и другое:  Нусинген, на тот
случай, если надо будет  доказать, что у него были огромные платежи, перевел
в Амстердам, Неаполь, Лондон, Вену крупные суммы. Разве могли бы мы наложить
на них арест?
   Эжен услыхал, как отец Горио, глухо стукнув коленями о половицы, упал у
себя в комнате.
   - Господи, за что ты меня наказываешь! Дочь моя в руках мерзавца,  и он
потребует  от  нее всего,  чего  захочет! Дочка,  прости меня! -  воскликнул
старик.
   - Да,  если я упала в  пропасть, то в этом повинны, может быть, и вы, -
сказала Дельфина. - Когда мы  выходим замуж, мы  еще так неразумны. Разве мы
понимаем, что такое свет, дела, мужчины, нравы? За нас должны  думать  отцы.
Дорогой  папа,  простите мне эти слова, я вас ни в чем  не упрекаю.  В  этом
случае вся вина лежит  на  мне. Папа, не надо плакать, - сказала она,  целуя
его в лоб.
   - Не плачь и ты, милая Дельфина. Дай я поцелую твои глазки и осушу твои
слезы. Вот что! Я сейчас приведу  свою  башку  в порядок  и распутаю клубок,
который накрутил в делах твой муж.
   - Нет, предоставьте действовать мне: я  сумею повернуть мужа по-своему.
Он меня любит  -  прекрасно! Я воспользуюсь своей  властью над ним  и быстро
добьюсь  того,  что  часть  капиталов  он   вложит   для  меня  в  земельную
собственность.  Возможно, что  я  заставлю  его  выкупить на мое имя  бывшее
эльзасское именье Нусингенов,  он очень  дорожит  им.  Но  завтра вы зайдите
разобраться  в  его  делах  и   книгах;  Дервиль  мало  смыслит  в  торговых
оборотах...  Нет,  завтра  не   приходите.  Не  буду  портить  себе   крови.
Послезавтра бал  у госпожи де Босеан, я хочу  поберечь себя  и явиться  туда
красивой, свежей, чтобы милый Эжен мог мною гордиться! Пойдем  посмотрим его
комнату.
   В  эту  минуту на  улице  Нев-Сент-Женевьев  остановилась карета, и  на
лестнице послышался голос графини де Ресто, спросившей у Сильвии:
   - Отец мой дома?
   Это обстоятельство спасло Эжена, а то он уже хотел было лечь на кровать
и притвориться спящим.
   - Ах, папа, вам ничего не говорили  про Анастази?  - спросила Дельфина,
узнав голос  сестры.  Кажется,  в ее семейной  жизни  тоже  произошло что-то
неладное.
   -  Как так?  - воскликнул папаша Горио.  - Тогда мне конец: бедная  моя
голова не выдержит двух бед.
   -  Здравствуйте,  папа,  - сказала,  входя,  графиня.  -  А,  ты здесь,
Дельфина?
   Встреча с сестрой, видимо, смутила графиню де Ресто.
   - Здравствуй, Нази, - ответила  ей баронесса.  -  Мое присутствие здесь
кажется тебе необычным? Я вижусь с папой каждый день.
   - С каких это пор?
   - Если бы ты бывала здесь, то знала бы.
   - Не придирайся ко мне, Дельфина, - плачущим голосом сказала графиня, -
я  так  несчастна!  Бедный  папа,  я  погибла!..  И  на  этот  раз   погибла
окончательно.
   - Что с тобой, Нази? - воскликнул папаша Горио. - Расскажи нам все, мое
дитя. Она побледнела!  Дельфина, ну  же,  помоги ей,  будь с ней подобрее, я
стану любить тебя еще больше, если это возможно!..
   - Бедная  Нази! - пожалела ее г-жа  де  Нусинген, усаживая  на  стул. -
Помни,  что одни только  мы с  папой всегда будем любить тебя  так, что  все
простим. Семейные чувства - самые надежные.
   Она дала сестре понюхать нюхательной соли, и графиня пришла в себя.
   -  Я умру от всего этого! - произнес  папаша Горио. - Подойдите ко  мне
ближе,  -  сказал  он  дочерям,  мешая  в печке  горящий торф. - Мне  что-то
холодно. Что с тобой, Нази? Говори скорее, ты убиваешь меня...
   - Дело в том, что моему мужу стало известно все, -  сказала  несчастная
женщина.  -  Помните, папа, недавний  вексель Максима?  Так это  был  уже не
первый. Я оплатила их немало. В начале января мне показалось, что у графа де
Трай  какое-то большое  горе. Мне он ничего  не  говорил,  но читать  в душе
людей, которых любишь, так  нетрудно: достаточно ничтожного намека,  а кроме
того, бывают и предчувствия. Он стал таким ласковым ко мне и нежным, каким я
никогда не видела  его, и я  чувствовала  себя все более счастливой.  Бедный
Максим!  Как  он потом сказал, это  он  мысленно  прощался  со  мной,  решив
застрелиться. Я так выпытывала, так его молила, я два часа стояла перед  ним
на коленях, и в конце концов он мне признался, что должен сто тысяч франков.
Папа! Сто тысяч! Я с ума сходила. У вас их не было, я высосала все...
   - Нет,  я не мог бы достать их,  -  ответил  папаша Горио, - разве  что
украл бы. Да, я пошел бы и на это. И пойду!
   Эта фраза,  жалостная,  как предсмертный  хрип,  выразила такую  агонию
отцовского  чувства,  доведенного  до  состояния  бессилия, что  обе  сестры
умолкли. Да  и какой эгоист мог оставаться безучастным к  этому крику  души,
показавшему все глубину отчаяния, как брошенный в бездну камень дает понятие
о глубине ее.
   -  Папа,  я достала  деньги, распорядившись тем, что  не  было моим,  -
сказала графиня, заливаясь слезами.
   Дельфина растрогалась и заплакала, прильнув головой к плечу сестры.
   - Так это правда! - сказала она.
   Анастази потупила  голову; г-жа  де Нусинген обняла  сестру и, прижав к
своей груди, поцеловала.
   - Здесь ты всегда найдешь не осужденье, а любовь, - добавила она.
   - Ангелы  мои, -  слабым голосом сказал  им Горио,  -  нужна была беда,
чтобы соединить вас, почему это так?
   - Ради спасения жизни  Максима, а с ней  и моего счастья,  - продолжала
графиня,  ободренная  этим проявленьем  участливой,  горячей  нежности,  - я
отправилась к  одному ростовщику, -  да  вы  знаете это исчадье  ада,  этого
безжалостного Гобсека!  И я продала ему  фамильные бриллианты,  которыми так
дорожит  граф де Ресто,  и его  и  свои, все! Продала!  Вы понимаете? Максим
спасен! Но я погибла. Ресто узнал все.
   - Как? Кто тебя выдал? Я убью его! - крикнул папаша Горио.
   - Вчера муж вызвал меня к себе. Я пошла... "Анастази, - сказал он таким
тоном...  (О,  достаточно  было  этого  тона,  я  поняла  все!) -  Где  ваши
бриллианты?"  - "У меня". -  "Нет, - ответил он, глядя на меня, - они здесь,
на  комоде".  И он  указал мне  на  футляр, прикрытый носовым  платком.  "Вы
знаете,  откуда они?" -  спросил он.  Я упала  к его  ногам... Я плакала,  я
спрашивала, какой смертью мне надо умереть.
   - Ты так сказала! - воскликнул папаша Горио. - Клянусь святым господним
именем,  тот, кто причинит вам зло, тебе иль ей, пока я жив,  тот может быть
уверен, что я сожгу его на медленном огне! Я разорву его на части, как...
   Слова замерли в его гортани.
   -  Кончилось тем, моя дорогая, что он  потребовал  от меня худшего, чем
смерть... Не приведи бог ни одной женщине услышать то, что услыхала Я!
   - Этого  человека я убью, - спокойно произнес папаша Горио. - Но у него
одна жизнь,  а мне отдать он  должен две. Ну,  что  же дальше? - спросил он,
глядя на Анастази.
   -  И  вот,  -  продолжала графиня помолчав,  -  он посмотрел на меня  и
сказал: "Анастази, я скрою все, как в  могиле, и мы останемся жить вместе: у
нас есть дети. Я  не стану  убивать господина де Трай  на поединке: я могу и
промахнуться;  а если отделаться от него другим путем, можно  столкнуться  с
правосудием. Убить его в ваших объятиях -  это опозорить ваших детей. А я не
хочу ни гибели ваших детей, ни гибели их отца, ни своей собственной; поэтому
я ставлю вам два условия. Отвечайте: есть ли у вас ребенок от меня?" - "Да",
-  ответила  я.  "Который?" - спросил  он. "Старший,  Эрнест". -  "Хорошо, -
сказал он. - Теперь клянитесь подчиниться  моему  требованию". Я  поклялась.
"Вы подпишете мне запродажную на ваше имущество, когда я этого потребую".
   - Не подписывай! - крикнул папаша Горио. - Ни в коем  случае! Так, так,
господин де Ресто, вы не в состоянии дать счастье вашей жене, и она ищет его
там, где оно возможно, а  вы наказываете ее за вашу дурацкую немощь?.. Стой!
Я здесь!  Не  волнуйся,  Нази, я стану  ему  поперек  дороги.  Ага!  Ему люб
наследник!  Хорошо же, хорошо.  Я заберу  его сына к себе, ведь он мне внук,
чорт побери! Имею же я право видеть этого мальчишку? будь спокойна,  я увезу
его  к себе в  деревню,  стану  заботиться о  нем. Я  заставлю  сдаться  это
чудовище, - я скажу  ему: "Посмотрим, чья возьмет! Хочешь вернуть себе сына,
верни моей дочери ее имущество и предоставь ей жить, как ей угодно".
   - Отец!
   - Да, я твой отец! О, я  настоящий отец. Пусть этот негодяй вельможа не
притесняет мою дочь. Проклятье! Я не  знаю, что течет у меня в жилах. В  них
кровь тигра, мне  хочется растерзать ваших  мужей. Дети мои! Так вот какая у
вас жизнь!  Мне она смерть... Что с вами станется, когда меня не будет? Отцы
должны жить, пока живы у  них дети.  Боже, как  плохо ты  устроил мир! А еще
говорят, что у  тебя  есть сын. Тебе бы следовало избавить  нас от мук наших
детей.  Милые мои ангелочки, чего уж тут! Ведь тем, что вы пришли ко  мне, я
обязан только вашим горестям. От вас я ничего не вижу, кроме ваших слез. Ну,
что ж! Да, да, я знаю, вы любите меня.  Приходите, приходите  поплакаться ко
мне. Сердце мое  обширно - все вместит. Вы можете рвать его на части, каждый
кусок превратится в отцовское сердце. Я бы хотел взять на себя ваши  тяготы,
страдать вместо вас. А ведь вы были счастливы, когда были маленькими.
   - Только  в ту пору нам  и было  хорошо, - заметила Дельфина. - Где  те
времена,  когда  мы  играли  в  большом амбаре  и скатывались  вниз  с груды
мешков?!
   -  Папа, это  еще  не все, -  сказала графиня на  ухо отцу. Горио  даже
подскочил. - За  бриллианты не дали  ста тысяч. Максима все еще привлекают к
суду.  Нам  еще  нужно  уплатить  двенадцать  тысяч франков.  Он  обещал мне
образумиться, бросить игру. Мне не  осталось больше ничего, кроме его любви,
я слишком  дорого заплатила за нее, - если уйдет она, я умру. Я пожертвовала
ему всем: честью, состоянием, покоем и детьми. О, верните хотя бы одному ему
свободу,  честное  имя, чтобы  он  мог остаться  в  обществе, где он  сумеет
создать себе положение. Теперь  у него  есть долг передо мной  не только  за
собственное  счастье, у нас  с ним  есть дети, и они окажутся без состояния.
Все погибнет, если его посадят в Сент-Пелажи[210].
   -  Нет денег у меня, Нази. Больше ничего, ничего! Это  конец  мира. Да,
мир скоро  рухнет  - иначе  быть не может!  Идите же, спасайтесь, пока  есть
время!  Да-а!  Ведь у меня еще остались  серебряные  пряжки, шесть  столовых
приборов,  те самые,  что  я  купил  впервые  в  жизни!  А  что еще?  Только
пожизненная рента в тысячу двести франков.
   - Что же вы сделали с вашей бессрочной рентой?
   - Я продал  ее,  а  себе  оставил на свои нужды  только этот  маленький
доход. Мне были  необходимы  двенадцать тысяч, чтобы  устроить  квартиру для
Фифины.
   - Как, Дельфина? У тебя в доме? - спросила г-жа де Ресто свою сестру.
   - Не  все  ли  равно где?  Двенадцать  тысяч франков  уже истрачены,  -
возразил папаша Горио.
   -   Догадываясь,  -  заметила  графиня.  -  Для  господина  Растиньяка!
Несчастная Дельфина, остановись! Ты видишь, до чего дошла я.
   - Дорогая, господин Растиньяк не  из тех  молодых  людей,  что разоряют
своих любовниц.
   - Спасибо, Дельфина, в моем тяжком положении я ожидала от тебя лучшего.
Но ты никогда не любила меня.
   - Нет, Нази, она  тебя любит, - воскликнул папаша Горио, - и только что
сказала  мне об этом. Мы говорили о тебе, и она уверяла, что ты красавица, а
она сама только хорошенькая.
   - У ней бездушная красота, - заметила графиня.
   - Хотя бы и так,  - возразила Дельфина покраснев. - А как относилась ко
мне  ты?  Ты  отрекалась от меня, ты постаралась  закрыть мне  доступ во все
дома, куда хотелось  мне  попасть,  вообще  ты  не упускала ни одного случая
сделать  мне неприятность. Разве  я приходила  сюда, как  ты,  затем,  чтобы
вытягивать от отца тысячу за тысячей все его деньги?  Разве  я довела его до
такого положения?  Это дело твоих  рук, сестрица! Я  виделась с отцом, когда
только могла, не выгоняла  его из своего дома, не приходила лизать ему руки,
когда он оказывался нужен. Я даже не знала, что эти двенадцать тысяч франков
он истратил для меня: как тебе известно, в денежных делах я люблю порядок. А
если папа и делал мне подарки, то я никогда их не выпрашивала.
   -  Тебе больше  посчастливилось, чем мне: господин  де Марсе  богат,  и
кое-что  об этом  тебе известно.  Ты всегда  была  презренной,  как  золото.
Прощайте, у меня нет ни сестры, ни...
   - Замолчи, Нази! - крикнул папаша Горио.
   - Только такая сестра, как ты, может повторять то, чему никто не верит.
Ты нравственный урод, - ответила Дельфина.
   - Дети, дети мои, замолчите, или я здесь, при вас, покончу с собой.
   - Слушай, Нази, прощаю тебе, ты несчастна, - говорила Дельфина.  - Но я
лучше тебя. Сказать мне то, что ты сказала, да еще в ту минуту, когда я была
готова на все, чтобы помочь тебе, - даже пойти в  спальню к моему мужу, чего
я не сделала бы ни ради себя самой, ни ради... это достойное продолжение тех
неприятностей, каких ты мне наделала за последние девять лет.
   - Дети мои, дети, обнимитесь! - упрашивал отец. - Вы обе ангелы.
   -  Нет, оставьте меня! - крикнула графиня, когда Горио взял ее за руку,
и увернулась  от отцовского объятия. - У ней меньше  жалости  ко мне, чем  у
моего мужа. Можно подумать, что она олицетворение добродетели!
   - Пусть сплетничают, будто я  должна господину де Марсе: по-моему,  это
лучше, чем признаться, что господин де Трай ст'оит  тебе более ста тысяч,  -
ответила г-жа де Нусинген.
   - Дельфина! - крикнула графиня, подступая к сестре.
   - Я говорю тебе  правду,  а ты  клевещешь на  меня,  -  холодно сказала
баронесса.
   - Дельфина, ты...
   Папаша  Горио бросился к графине и не дал ей договорить, закрыв ей  рот
рукой.
   - Боже мой, за что вы сегодня хватались руками? - воскликнула Анастази.
   -  Ах,  да!  Виноват, -  извинился  несчастный  отец,  вытирая  руки  о
панталоны. - Ведь я сейчас переезжаю, кто же знал, что вы придете.
   Он был доволен, что, вызвав этот упрек, отвлек на себя гнев дочери.
   - Ох! Вы  истерзали мое сердце, - продолжал он  садясь.  -  Дети мои, я
умираю! В голове у меня  жжет,  как огнем.  Будьте милыми,  хорошими, любите
друг друга! Вы сведете меня  в могилу. Нази, Дельфина, ну же, вы обе правы и
обе неправы. Слушай, Дедель, - говорил он, подняв на баронессу глаза, полные
слез, - ей нужны двенадцать  тысяч,  давай поищем их. Не надо  так  коситься
друг на друга.
   Он стал на колени перед Дельфиной.
   - Ради меня попроси у нее  прощенья, - шепнул он ей на ухо, - она более
несчастна, правда ведь?
   -  Бедная  моя  Нази,  - сказала  ей  дельфина,  испуганная  выраженьем
отцовского лица, диким, безумным от душевной боли, - я была неправа, поцелуй
меня...
   -  О,  вы льете мне целительный бальзам на сердце!  - воскликнул папаша
Горио.   -  Но  откуда  взять  двенадцать  тысяч  франков?  разве  пойти  за
кого-нибудь в рекруты?
   - Что вы, папа? Нет, нет! - воскликнули обе дочери, подходя к отцу.
   - Бог вознаградит вас за одно это намерение, всей нашей жизни нехватит,
чтобы отблагодарить вас! Правда, Нази? - сказала Дельфина.
   -  А кроме того,  милый папа,  это  была бы  капля в  море, -  заметила
графиня.
   -  Так, значит,  и  своей  кровью  ничему  не  помочь?  -  с  отчаяньем
воскликнул старик. - Я буду рабом у того, кто спасет тебя, Нази! Ради него я
убью другого человека. Пойду на каторгу, как Вотрен! Я...
   Он вдруг остановился, как пораженный громом.
   - Нет, ничего! - сказал он,  рванув себя  за волосы. - Кабы знать,  где
можно украсть... Только  нелегко найти  такой  случай. Чтобы  ограбить банк,
нужны люди, время. Видно, пора мне умирать:  не  остается ничего  другого. Я
больше ни на что не годен, я больше не отец! Нет! Она просит, она нуждается!
А у меня, бездельника, нет ничего. Ах ты, старый лиходей, у тебя две дочери,
а ты устроил себе пожизненную ренту! Ты, значит, их  не любишь? Подыхай  же,
подыхай, как собака! Да я хуже собаки, собака вела бы себя лучше! Ох, голова
моя! В ней все кипит!
   - Папа, будьте  же благоразумны! - закричали обе женщины, обступая его,
чтобы он не вздумал биться головой об стену.
   Горио рыдал. Эжен  в  ужасе схватил  свой вексель, выданный Вотрену, со
штемпелем  на  б'ольшую  сумму,  переправил цифры,  оформил  как  вексель на
двенадцать тысяч приказу Горио и вошел в комнату соседа.
   - Сударыня,  вот нужные вам деньги, -  сказал  он  графине, подавая  ей
вексель.  - Я спал,  ваш  разговор разбудил  меня; благодаря этому я  узнал,
сколько  я должен господину  Горио.  Вот  обязательство,  которое  вы можете
учесть, я оплачу его точно в срок.