- сущие душегубы. Они  самого дьявола
отравят.
     Заметив наконец  выражение  моего лица, он  сразу  вернулся к  холодной
бесстрастности.
     - Вам этого не  понять, - сказал он, усаживаясь у камина, где стояла на
жаровне жестяная  кастрюлька  с  молоком.- Хотите  позавтракать  со  мной? -
добавил он.- Пожалуй, и на двоих хватит.
     - Нет, спасибо, - ответил я. - Я всегда завтракаю в полдень.
     В ату минуту в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги.
     Кто-то остановился у дверей Гобсека и яростно постучал в них. Ростовщик
направился к  порогу и, поглядев в окошечко, отпер  двери. Вошел человек лет
тридцати пяти,  вероятно,  показавшийся ему  безобидным,  несмотря  на  свой
гневный стук.
     Посетитель  одет был  просто, а наружностью напоминал покойного герцога
Ришелье. Это  был супруг графини, и вы, вероятно,  встречали его в свете: -у
него  была, прошу  извинить  меня  за  это  определение,  вельможная  осанка
государственных мужей, обитателей вашего предместья.
     -  Сударь,  -   сказал  он  Гобсеку,  к  которому  вернулось   все  его
спокойствие, - моя жена была у вас?
     - Возможно.
     - Вы что же, сударь, не понимаете меня?
     - Не имею чести  знать вашу супругу, - ответил ростовщик.- У меня нынче
утром перебывало  много народу- мужнины, женщины, девицы, похожие на юношей,
и юноши, похожие на девиц. Мне, право, трудно...
     -Шутки в сторону, сударь! Я говорю о своей жене. Она только  что была у
вас.
     -  Откуда  же  мне  знать, что  эта  дама-  ваша  супруга?  Я  не  имел
удовольствия встречаться с вами.
     - Ошибаетесь, господин Гобсек, - сказал  граф  с глубокой иронией. - Мы
встретились с вами однажды утром в  спальне  моей жены. Вы приходили взимать
деньги по векселю, по которому она никаких денег не получала.
     -А уж это не мое дело-разузнавать, какими ценностями ей  была возмещена
эта сумма, - возразил Гобсек, бросив на  графа  ехидный взгляд.- Я  учел  ее
вексель при расчетах с одним из моих коллег. Кстати, позвольте заметить вам,
граф, - добавил Гобсек без малейшей  тени волнения, неторопливо засыпав кофе
в молоко,  - позвольте  заметить вам, что, по моему разумению,  вы не имеете
права  читать  мне  нотации  в  собственном  моем  доме.  Я, сударь,  достиг
совершеннолетия еще в шестьдесят первом году прошлого века.
     -  Милостивый  государь,  вы купили у  моей жены  по крайне низкой цене
бриллианты, не принадлежащие ей, - это фамильные драгоценности.
     -  Я не считаю  себя  обязанным посвящать вас в  тайны моих  сделок, но
скажу вам, однако, что если графиня и взяла у вас без спросу бриллианты, вам
следовало предупредить письменно всех ювелиров, чтобы их не покупали, - ваша
супруга могла продать бриллианты по частям.
     - Сударь! - воскликнул граф.- Вы ведь знаете мою жену!
     - Верно.
     - Как замужняя женщина, она подчиняется мужу.
     - Возможно.
     -Она не имела права распоряжаться бриллиантами!
     - Правильно.
     - Ну, так как же, сударь?
     -А вот как! Я знаю вашу жену, она подчинена мужу, - согласен с вами; ей
еще и  другим приходится подчиняться, - но ваших бриллиантов я не знаю. Если
ваша  супруга  подписывает векселя,  то,  очевидно,  она может  и  заключать
коммерческие  сделки,  покупать  бриллианты  или  брать  их на  комиссию для
продажи. Это бывает.
     - Прощайте, сударь! -  воскликнул  граф, бледнея от гнева. - Существует
суд.
     - Правильно.
     - Вот этот господин, - добавил граф, указывая на меня, - был свидетелем
продажи.
     - Возможно. Граф направился к двери.
     Видя,  что  дело  принимает  серьезный  оборот,  я  решил  вмешаться  и
примирить противников.
     -  Граф, - сказал я, - вы правы, но и господин Гобсек не виноват. Вы не
можете  привлечь его к суду, оставив вашу жену в стороне,  а этим  процессом
будет опозорена не только она  одна. Я стряпчий и, как должностное лицо да и
просто  как  порядочный  человек,  считаю себя  обязанным  подтвердить,  что
продажа произведена в  моем  присутствии. Но я  не  думаю,  что вам  удастся
расторгнуть  эту  сделку  как незаконную, и  нелегко будет  установить,  что
проданы  именно ваши  бриллианты.  По справедливости вы  правы,  но по букве
закона вы потерпите  поражение. Господин  Гобсек-человек честный и не станет
отрицать, что купил бриллианты очень выгодно для себя, да  и я по долгу и по
совести засвидетельствую это.  Но если  вы затеете  тяжбу,  исход ее  крайне
сомнителен. Советую вам  пойти  на мировую  с  господином Гобсеком.  Он ведь
может  доказать на  суде  свою  добросовестность,  а  вам все равно придется
вернуть сумму, уплаченную им. Согласитесь считать  свои бриллианты в закладе
на семь, на восемь месяцев, даже на год,  если  раньше  этого срока вы  не в
состоянии вернуть деньги,  полученные графиней. А может быть, вы предпочтете
выкупить их сегодня же, представив достаточные для этого гарантии?
     Ростовщик  преспокойно  макал  хлеб  в кофе  и  завтракал  с  полнейшей
невозмутимостью,  но,  услышав  слова "пойти  на  мировую",  бросил на  меня
взгляд, говоривший: "Молодец!  Ловко пользуешься моими  уроками!"  Я ответил
ему взглядом,  который  он  прекрасно  понял:  "Дело  очень  сомнительное  и
грязное, надо вам немедленно заключить полюбовное соглашение". Гобсек не мог
прибегнуть  к  запирательству,  зная, что  я скажу  на суде всю правду. Граф
поблагодарил меня  благосклонной улыбкой. После долгих обсуждений, в которых
хитростью   и  алчностью  Гобсек  заткнул   бы  за  пояс  участников  любого
дипломатического конгресса, я составил  акт, где граф признавал, что получил
от Гобсека восемьдесят пять тысяч франков, включая в эту сумму и проценты по
ссуде,  а  Гобсек  обязывался  при  уплате  ему  всей  суммы  долга  вернуть
бриллианты графу.
     - Какая расточительность! - горестно воскликнул муж графини, подписывая
акт.-Как перебросить мост через эту бездонную пропасть?
     - Сударь, много у вас детей? - серьезным тоном спросил Гобсек.
     Граф от этих слов вздрогнул, как будто старый ростовщик, словно опытный
врач, сразу нащупал больное место. Он ничего не ответил.
     - Так, так, - пробормотал  Гобсек, поняв его угрюмое молчание.-  Я вашу
историю  наизусть знаю. Эта  женщина  -  демон, а  вы, должно быть,  все еще
любите ее.  Понимаю! Она даже  и  меня  в  волнение  привела. Может быть, вы
хотите спасти  свое  состояние, сберечь  его для одного или  для двух  своих
детей? Советую вам: бросьтесь в омут светских удовольствий, играйте для виду
в  карты,  проматывайте  деньги да почаще приходите к  Гобсеку.  В  светских
кругах   будут  называть  меня  жидом,  эфиопом,   ростовщиком,  грабителем,
говорить,  что я разоряю вас. Мне  наплевать!  За оскорбление обидчик дорого
поплатится! Ваш  покорный  слуга  прекрасно  стреляет из пистолета и владеет
шпагой. Это всем известно. А еще, советую вам, найдите надежного друга, если
можете,   и  путем  фиктивной  продажной  сделки  передайте   ему  все  свое
имущество...  Как это у  вас,  юристов, называется? Фидеикомисс,  кажется? -
спросил он, повернувшись ко мне.
     Граф был весь поглощен своими заботами и, уходя, сказал Гобсеку:
     - Завтра я принесу деньги. Держите бриллианты наготове.
     - По-моему, он глупец, как все эти ваши порядочные люди, - презрительно
бросил Гобсек, когда мы остались одни.
     - Скажите лучше - как люди, захваченные страстью.
     - А за составление закладной пусть вам заплатит граф,  - сказал Гобсек,
когда я прощался с ним.
     Через несколько дней после  этой  истории, открывшей мне мерзкие  тайны
светской женщины, граф утром явился ко мне.
     - Сударь, - сказал он, войдя в мой кабинет, - я  хочу  посоветоваться с
вами по очень важному делу. Считаю своим долгом  заявить, что я  питаю к вам
полное доверие и надеюсь доказать это. Ваше поведение в процессах госпожи де
Гранлье  выше  всяких похвал.  (Вот  видите, сударыня,  -  заметил стряпчий,
повернувшись к виконтессе,-услугу я оказал вам очень простую, а сколько  раз
был за это вознагражден...)  Я почтительно  поклонился графу и  ответил, что
только выполнил долг честного человека.
     - Так вот, сударь. Я тщательно навел справки о  том странном  человеке,
которому  вы обязаны  своим положением, -  сказал граф,  - и  из  всех  моих
сведений видно, что этот Гобсек - философ из школы циников. Какого вы мнения
о его честности?
     - Граф, - ответил  я, - Гобсек оказал мне благодеяние... Из  пятнадцати
процентов,  -добавил я смеясь.  -  Но его скупость все же не  дает мне права
слишком откровенничать о нем с незнакомым мне человеком.
     - Говорите, сударь. Ваша  откровенность  не может  повредить ни ему, ни
вам. Я отнюдь не надеюсь встретить в лице этого ростовщика ангела во плоти.
     -У папаши  Гобсека,-сказал я,-есть  одно  основное правило, которого он
придерживается  в  своем  поведении. Он  считает, что  деньги -  это  товар,
который  можно  со  спокойной  совестью  продавать,  дорого  или  дешево,  в
зависимости  от  обстоятельств.  Ростовщик,  взимающий большие  проценты  за
ссуду,  по  его  мнению,  такой же капиталист, как и  всякий другой участник
прибыльных  предприятий  и  спекуляций.  А  если  отбросить  его  финансовые
принципы  и его  рассуждения о натуре человеческой,  которыми он оправдывает
свои ростовщические  ухватки,  то я  глубоко убежден,  что вне этих  дел  он
человек  самой  щепетильной честности  во  всем  Париже.  В  нем  живут  два
существа: скряга  и философ, подлое существо  и возвышенное.  Если  я  умру,
оставив  малолетних  детей,  он  будет  их опекуном.  Вот,  сударь,  каким я
представляю себе Гобсека на основании личного своего опыта. Я ничего не знаю
о его прошлом. Возможно, он был корсаром;  возможно, блуждал по всему свету,
торговал бриллиантами или людьми, женщинами или государственными тайнами, но
я  глубоко уверен, что ни одна  душа человеческая не получила такой жестокой
закалки в испытаниях, как он.  В тот  день, когда я  принес ему свой долг  и
расплатился  полностью,  я  с  некоторыми  риторическими  предосторожностями
спросил у  него:  какие соображения  заставили  его брать  с  меня  огромные
проценты и  почему он, желая  помочь  мне,  своему другу,  не позволил  себе
оказать это благодеяние совершенно бескорыстно?
     "Сын мой, я избавил тебя от признательности, я дал тебе  право считать,
что ты мне ничем не обязан. И поэтому мы с тобой лучшие в мире друзья". Этот
ответ, сударь, лучше всяких моих слов нарисует вам портрет Гобсека.
     - Мое решение бесповоротно, - сказал граф.- Потрудитесь подготовить все
необходимые акты для  передачи Гобсеку прав на мое имущество.  И только вам,
сударь, я могу доверить составление встречной расписки, в которой он заявит,
что продажа является фиктивной, даст обязательство управлять моим состоянием
по своему усмотрению и  передать  его в руки  моего старшего сына, когда тот
достигнет  совершеннолетия.  Но  я должен  сказать  вам следующее:  я  боюсь
хранить у себя эту расписку.  Мой сын так привязан к матери, что я и  ему не
решусь доверить  этот  драгоценный документ. Я прошу вас взять его к себе на
хранение.  Гобсек на  случай  своей  смерти назначит  вас наследником  моего
имущества. Итак, все предусмотрено.
     Граф умолк, и вид у него был очень взволнованный.
     -  Приношу тысячу извинений,  сударь,  за  беспокойство, - заговорил он
наконец, - но я  так  страдаю, да и здоровье  мое  вызывает у  меня  сильные
опасения. Недавние горести были для меня жестоким ударом, боюсь, мне недолго
жить, и решительные меры, которые я хочу принять, просто необходимы.
     - Сударь, -  ответил я, - прежде всего  позвольте поблагодарить  вас за
доверие. Но, чтоб оправдать его, я  должен указать вам,  что этими мерами вы
совершенно  обездолите... ваших младших детей, а ведь  они  тоже носят  ваше
имя. Пускай  жена  ваша грешна перед вами, все  же вы когда-то ее любили,  и
дети ее имеют право на известную обеспеченность.  Должен  заявить вам, что я
не  соглашусь принять на  себя почетную обязанность,  которую  вам угодно на
меня возложить, если их доля не будет точно установлена.
     Граф вздрогнул, слезы выступили у него на  глазах, и он сказал,  крепко
пожав мне руку:
     - Я еще не знал вас как следует.  Вы и причинили мне боль, и обрадовали
меня. Да, надо определить в первом же пункте встречной  расписки, какую долю
выделить этим детям.
     Я проводил  его до  дверей моей конторы,  и мне  показалось, что лицо у
него  просветлело  от  чувства  удовлетворения справедливым  поступком. Вот,
Камилла,  как молодые  женщины  могут  по  наклонной плоскости  скатиться  в
пропасть.  Достаточно  иной   раз  кадрили  на  балу,  романса,  спетого  за
фортепьяно,  загородной  прогулки,  чтобы  за ними  последовало непоправимое
несчастье.  К  нему  стремятся  сами,  послушавшись  голоса   самонадеянного
тщеславия,  гордости,  поверив  иной  раз  улыбке,  поддавшись опрометчивому
легкомыслию  юности! А лишь  только  женщина перейдет известные границы, она
неизменно  попадает в руки  трех  фурий,  имя которых  -  позор,  раскаяние,
нищета, и тогда...
     -  Бедняжка   Камилла,  у   нее  совсем  слипаются  глаза,  -  заметила
виконтесса,  прерывая Дервиля.-Ступай, детка, ложись. Нет  надобности пугать
тебя страшными картинами, ты и без них останешься чистой, добродетельной.
     Камилла де Гранлье поняла мать и удалилась.
     -    Вы   зашли   немного   далеко,   дорогой   Дервиль,   -    сказала
виконтесса.-Поверенный по делам-это все-таки не мать и не проповедник.
     - Но ведь газеты в тысячу раз более...
     -Дорогой мой! -удивленно сказала  виконтесса. - Я, право, не узнаю вас!
Неужели вы думаете, что моя дочь читает газеты? Продолжайте, - добавила она.
     -  Прошло  три  месяца  после утверждения купчей  на  имущество  графа,
перешедшее к Гобсеку...
     - Можете теперь называть графа по имени - де Ресто, раз моей дочери тут
нет, - сказала виконтесса.
     -  Прекрасно,-согласился  стряпчий.-Прошло  много  времени  после  этой
сделки,  а  я  все  не  получал того важного документа, который  должен  был
храниться у меня. В Париже стряпчих так  захватывает поток  житейской суеты,
что они  не могут уделить делам своих клиентов больше внимания,  чем сами их
доверители, - за отдельными исключениями, которые мы умеем делать. Но все же
как-то раз, угощая Гобсека обедом у  себя дома,  я спросил его, не знает  ли
он, почему ничего больше не слышно о господине де Ресто.
     - На  то есть  основательные причины, - ответил он.-  Граф при  смерти.
Душа у него нежная. Такие люди не умеют совладать с горем, и оно убивает их.
Жизнь-это сложное, трудное ремесло, и надо приложить усилия, чтобы научиться
ему.  Когда человек узнает жизнь, испытав  ее горести, фибры  сердца у  него
закалятся, окрепнут, а  это позволяет ему управлять своей чувствительностью.
Нервы тогда становятся не  хуже  стальных  пружин - гнутся, а не ломаются. А
если вдобавок  и пищеварение хорошее,  то при такой подготовке человек будет
живуч и долголетен, как кедры ливанские, действительно великолепные деревья.
     - Неужели граф умрет? - воскликнул я.
     - Возможно, - заметил Гобсек.- Дело о его наследстве  - лакомый для вас
кусочек.
     Я посмотрел на своего гостя и сказал, чтобы прощупать его намерения:
     -  Объясните вы мне,  пожалуйста, почему из всех людей только  граф и я
вызвали у вас участие?
     - Потому что вы одни доверились мне без всяких хитростей.
     Хотя этот ответ позволял мне думать,  что  Гобсек не злоупотребит своим
положением,  даже  если  встречная  расписка  исчезнет,  я  все-таки   решил
навестить фа фа. Сославшись  на какие-то  дела, я  вышел  из  дому вместе  с
Гобсеком. На  Гельдерскую  улицу  я  приехал очень  быстро.  Меня  провели в
гостиную,  где графиня  играла с младшими своими детьми. Когда лакей доложил
обо мне, она вскочила  с места, пошла было мне навстречу, потом села и молча
указала рукой на  свободное кресло  у  камина.  И  сразу  же  она  как будто
прикрыла лицо маской, под  которой светские  женщины так искусно прячут свои
страсти. От пережитых  горестей красота  ее уже поблекла, но  чудесные черты
лица не изменились и свидетельствовали о былом его очаровании.
     - У меня очень  важное дело к графу: я бы хотел, сударыня, поговорить с
ним.
     -Если  вам это удастся, вы окажетесь  счастливее меня, -  заметила она,
прерывая мое вступление.  - Граф никого не хочет  видеть, с трудом переносит
визиты  врача,  отвергает все  заботы, даже мои. У больных странные причуды.
Они, как дети, сами не знают, чего хотят.
     - Может быть, наоборот - они, как дети, прекрасно знают, чего хотят?
     Графиня  покраснела. Я  же  почти  раскаивался, что позволил себе такую
реплику в духе Гобсека, и поспешил переменить тему разговора.
     - Но как же, - спросил я,  -  разве  можно оставлять больного все время
одного?
     - Около него старший сын, - ответила графиня.
     Я пристально поглядел  на нее, но на  этот  раз  она не покраснела; мне
показалось, что она твердо решила не дать мне проникнуть в ее тайны.
     - Поймите, сударыня, -  снова заговорил я, - моя настойчивость вовсе не
вызвана   нескромным   любопытством.   Дело  касается   очень   существенных
интересов...
     И тут же я прикусил язык, поняв, что пошел по  неверному  пути. Графиня
тотчас воспользовалась моей оплошностью.
     -  Интересы мужа и жены нераздельны. Ничто не мешает вам  обратиться ко
мне...
     - Простите, дело, которое привело меня сюда,  касается только графа,  -
возразил я.
     - Я прикажу передать о вашем желании поговорить с ним.
     Однако  учтивый ее  тон и  любезный вид,  с которым она это сказала, не
обманули меня-я догадался, что она ни за что не допустит меня к своему мужу.
     Мы еще немного поговорили о самых  безразличных вещах, и я в это  время
наблюдал за графиней. Но,  как все женщины,  составив себе определенный план
действий,  она скрывала  его с редкостным  искусством,  представляющим собою
высшую степень женского вероломства.  Страшно сказать, но я всего опасался с
ее стороны, даже  преступления. Ведь в каждом  ее жесте, в ее взгляде, в  ее
манере держать себя,  в  интонациях голоса сквозило, что  она  знает,  какое
будущее  ждет  ее.  Я простился с  нею и  ушел...  А  теперь  я расскажу вам
заключительные  сцены этой драмы,  добавив к  тем  обстоятельствам,  которые
выяснились со  временем, кое-какие подробности,  разгаданные  проницательным
Гобсеком  и  мною  самим.  С той  поры  как граф  де  Ресто,  по  видимости,
закружился
     в  вихре  удовольствий  и  принялся проматывать  свое состояние,  между
супругами происходили сцены, скрытые от всех, - они дали графу основание еще
больше презирать жену. Когда же он тяжело заболел и слег, проявилось все его
отвращение к ней и к младшим детям: он запретил им входить к нему в спальню,
и если запрет  пытались нарушить,  это  вызывало такие опасные для его жизни
припадки, что  сам  врач  умолял  графиню  подчиниться  распоряжениям  мужа.
Графиня де Ресто видела, как  все  семейное состояние-поместья, фермы,  даже
дом,  где она  живет, - уплывает  в руки Гобсека,  казавшегося  ей сказочным
колдуном,  пожирателем ее богатства, и она, несомненно, поняла, что  у  мужа
есть  какой-то умысел.  Де Трай, спасаясь от ярых преследований  кредиторов,
путешествовал  по Англии. Только он мог  бы раскрыть  графине глаза,  угадав
тайные меры, подсказанные графу  ростовщиком  в  защиту от нее. Говорят, она
долго  не давала  свою  подпись,  а это,  по  нашим законам,  необходимо при
продаже имущества  супругов.  Но граф  все же  добился  ее согласия. Графиня
воображала, что муж обращает свое имущество в деньги и что пачечка кредитных
билетов,  в  которую   оно   превратилось,  хранится  в   потайном  шкафу  у
какого-нибудь  нотариуса или в банке. По ее расчетам, у господина  де  Ресто
должен  был  находиться  на  руках  документ,  который