еня
развлечения?  Разве  не  любопытно  заглянуть  в  самые  сокровенные  изгибы
человеческого сердца? Разве не любопытно проникнуть в чужую жизнь  и увидеть
ее  без  прикрас,  во  всей  неприкрытой  наготе?  Каких  только  картин  не
насмотришься!  Тут  и мерзкие язвы и неутешное горе,  тут любовные  страсти,
нищета, которую подстерегают воды Сены, наслаждение юноши - роковые ступени,
ведущие  к  эшафоту,  смех  отчаяния  и  пышные  празднества. Сегодня видишь
трагедию:  какой-нибудь честный труженик,  отец семейства, покончил с собою,
оттого  что не мог прокормить своих детей. Завтра  смотришь комедию: молодой
бездельник пытается разыграть  перед  тобою современный вариант классической
сцены  обольщения  Диманша  его  должником! Вы,  конечно, читали о  хваленом
красноречии новоявленных  добрых  пастырей прошлого века?  Я иной раз тратил
время,  ходил их послушать. Им удавалось кое в чем повлиять на  мои взгляды,
но повлиять на  мое поведение - никогда! - как выразился  кто-то. Так знайте
же, все эти  ваши прославленные  проповедники, всякие там  Мирабо,  Верньо и
прочие, - просто-напросто жалкие  заики по сравнению  с  моими повседневными
ораторами. Какая-нибудь влюбленная молодая девица,  старик купец, стоящий на
пороге разорения, мать, пытающаяся скрыть проступок сына, художник без куска
хлеба, вельможа, который впал в немилость и, того и гляди, из-за  безденежья
потеряет плоды своих долгих  усилий, - все эти  люди иной  раз изумляют меня
силой  своего слова. Великолепные актеры! И дают они представление  для меня
одного!  Но обмануть меня им  никогда не удается. У меня взор, как у господа
бога: я читаю в сердцах. От меня ничто не укроется. А разве могут отказать в
чем-либо тому, у кого в  руках мешок  с золотом? Я  достаточно  богат, чтобы
покупать совесть  человеческую,  управлять всесильными  министрами через  их
фаворитов, начиная с канцелярских служителей и кончая любовницами. Это ли не
власть?  Я могу, если пожелаю,  обладать  красивейшими  женщинами и покупать
нежнейшие ласки. Это ли не  наслаждение?  А  разве  власть и  наслаждение не
представляют собою сущности вашего нового общественного строя? Таких, как я,
в  Париже человек  десять;  мы властители  ваших  судеб - тихонькие,  никому
неведомые.  Что такое  жизнь, как  не  машина,  которую приводят в  движение
деньги?  Помните, что  средства  к  действию  сливаются с его  результатами:
никогда  не  удастся разграничить душу  и  плотские чувства, дух и  материю.
Золото-вот духовная сущность  всего  нынешнего  общества. Я и мои  собратья,
связанные со мною общими интересами, в определенные дни недели встречаемся в
кафе  "Фемида" возле Нового  моста. Там мы  беседуем,  открываем  друг другу
финансовые тайны. Ни одно  самое большое состояние не введет нас в обман, мы
владеем секретами  всех  видных семейств.  У  нас есть  своего рода  "черная
книга",  куда  мы заносим сведения  о  государственном кредите,  о банках, о
торговле. В  качестве  духовников биржи мы образуем,  так сказать,  трибунал
священной  инквизиции,  анализируем  самые   на  вид   безобидные   поступки
состоятельных людей и  всегда  угадываем  верно.  Один из  нас  надзирает за
судейской средой, другой-за  финансовой, третий -за  высшим  чиновничеством,
четвертый  -  за  коммерсантами.  А  под  моим  надзором  находится  золотая
молодежь,  актеры и художники, светские люди,  игроки - самая занятная часть
парижского общества.  И  каждый  нам рассказывает  о  тайнах  своих соседей.
Обманутые  страсти,  уязвленное тщеславие болтливы.  Пороки,  разочарование,
месть -лучшие  агенты полиции. Как и  я, мои собратья всем насладились, всем
пресытились  и любят  теперь только  власть и деньги ради  самого  обладания
властью  и  деньгами.  -  Вот  здесь, -  сказал  он,  поведя рукой, - в этой
холодной комнате с голыми  стенами, самый пылкий любовник, который во всяком
другом месте  вскипит из-за малейшего намека, вызовет на дуэль из-за острого
словечка, молит меня,  как бога, смиренно прижимая  руки к  груди.  Проливая
слезы  бешеной  ненависти  или скорби,  молит меня и самый спесивый купец, и
самая надменная красавица, и самый гордый военный. Сюда приходит с мольбою и
знаменитый художник и писатель, чье имя будет жить в  памяти потомков. А вот
здесь,-добавил он, прижимая палец ко  лбу, -  здесь  у меня весы, на которых
взвешиваются наследства и  корыстные  интересы  всего  Парижа.  Ну  как  вам
кажется теперь, - сказал он, повернувшись ко мне
     бледным  своим лицом, будто вылитым из  серебра, - не таятся ли  жгучие
наслаждения  за этой холодной, застывшей  маской, так часто  удивлявшей  вас
своей неподвижностью?
     Я  вернулся к  себе  в комнату  совершенно  ошеломленным. Этот высохший
старикашка  вдруг  вырос  в   моих  глазах,   стал  фантастической  фигурой,
олицетворением власти золота. Жизнь и люди внушали мне в эту минуту ужас.
     "Да неужели все сводится к деньгам?" - думал я,
     Помнится,  я  долго  не мог заснуть.  Мне  все  мерещились вокруг груды
золота. Да и  красавица графиня очень  занимала меня. Должен  признаться,  к
стыду  моему,  что она совсем затмила  образ  Фанни  Мальво,  простодушного,
чистого создания, обреченного  на труд  и безвестность. Но утром, в туманных
грезах пробуждения, милый девический образ  сразу возник передо мной во всей
прелести, и я уже думал только о Фанни...
     -  Не  хотите  ли  выпить  стакан  воды  с сахаром? - спросила  госпожа
Гранлье, прервав Дервиля.
     - С удовольствием, - ответил он.
     - Знаете, я  не вижу, какое отношение  к нам  имеет вся эта  история, -
заметила госпожа Гранлье, позвонив в колокольчик.
     -  Гром  и  молния!  -  воскликнул  Дервиль,  употребив   любимое  свое
выражение.-Я сейчас  сразу прогоню сон  от глаз мадемуазель Камиллы -  пусть
она знает, что ее счастье совсем еще недавно зависело от папаши  Гобсека. Но
так как старик на днях умер, дожив до восьмидесяти девяти  лет,  господин де
Ресто  скоро  вступит во владение превосходным состоянием.  Как и почему-это
надо объяснить. А что касается Фанни Мальво, то вы ее хорошо знаете. Это моя
жена.
     -Друг мой, - заметила виконтесса де  Гранлье, - вы, со свойственной вам
откровенностью, пожалуй, признаетесь в этом при двадцати свидетелях!
     - Да я готов крикнуть это всему миру! - заявил стряпчий.
     -  Вот  вода с сахаром, пейте, милый мой Дервиль. Никогда вы  ничего не
достигнете, зато будете счастливейшим и лучшим из людей.
     -  Я немножко потерял нить, - сказал вдруг брат виконтессы, пробуждаясь
от сладкой дремоты.-Так  вы, значит, были у какой-то графини на  Гельдерской
улице. Что вы там делали?
     - Через  несколько дней после моего разговора со стариком голландцем, -
продолжал свой рассказ  Дервиль,  - я защитил  диссертацию,  получил степень
лиценциата прав, затем  был зачислен  в коллегию стряпчих.  Доверие  ко  мне
старого скряги Гобсека очень возросло.  Он даже обращался ко мне за советами
по разным своим рискованным аферам, в которые смело  пускался, собрав точные
сведения, хотя даже самый искушенный делец счел бы их  опасными. К удивлению
моему, этот человек, на которого никто ни в чем не  мог повлиять, выслушивал
мои советы с какой-то почтительностью. Правда, они всегда шли ему на пользу.
Но вот, проработав три  года в  конторе стряпчего, я  получил  там должность
старшего  клерка и переехал с улицы де-Грэ, так как  мой патрон,  помимо ста
пятидесяти франков жалованья в месяц, давал мне  теперь еще стол и квартиру.
Какой  это был счастливый день для меня! Когда я  зашел к старому ростовщику
проститься, он не сказал мне ни одного дружеского слова, не выразил никакого
сожаления, не пригласил  бывать у него, а только бросил на меня взгляд, свой
удивительный, необыкновенный взгляд, по которому можно было подумать, что он
обладает даром ясновидения. Однако  неделю спустя старик сам  навестил меня,
принес  запутанное  дело  об  отчуждении  земельного  участка и  с  тех  пор
по-прежнему  стал  пользоваться  моими  безвозмездными   советами  с   такою
непринужденностью, как будто платил за них. В конце второго, 1818-1819 года,
зимою,  мой  патрон,  большой  кутила и расточитель, оказался  в  стесненных
обстоятельствах, вынуждавших его продать контору. Хотя в те  времена цены на
патент стряпчего  не  достигали  таких  баснословных  сумм,  как теперь,  он
запросил  за свое  заведение немало  - сто  пятьдесят тысяч  франков. Если б
деятельному, знающему  и толковому стряпчему доверили такую сумму на покупку
этой конторы, он мог бы  прилично жить на доходы от нее, уплачивать проценты
и за десять лет расквитаться с долгом. Но у меня гроша за душой не было, так
как  отец у  меня  мелкий провинциальный буржуа. Я седьмой по счету в  нашей
семье,  а  из  всех  капиталистов  в  мире  я  был близко  знаком  только  с
Гобсеком...  Но,  представьте, честолюбивое желание и  какой-то  слабый  луч
надежды внушили мне дерзкую мысль обратиться к нему. И вот однажды вечером я
медленным шагом  направился на улицу де-Грэ.  Сердце  у меня  сильно билось,
когда  я  постучался  в  двери  хорошо  мне  знакомого  угрюмого  дома.  Мне
вспомнилось все,  что я слышал от  старого  скряги в ту пору,  когда я и  не
подозревал, какая мучительная тревога терзает людей, переступающих порог его
жилища. А  вот теперь я иду проторенной ими дорожкой и буду  так же просить,
как  они.  "Ну  нет, - решил  я, - честный  человек  должен  всегда и  везде
сохранять свое  достоинство.  Унижаться из-за  денег  не стоит. Покажу  себя
таким же практичным, как он".
     Когда  я  съехал  с  квартиры,  папаша Гобсек  снял мою комнату,  чтобы
избавиться от соседей, и велел в своей двери  прорезать решетчатое окошечко;
меня он впустил только после того, как разглядел в это окошечко мое лицо.
     - Что ж, - сказал он пискливым голоском, - ваш патрон продает контору?
     - Откуда вы знаете? Он никому не говорил об этом, кроме меня.
     Губы старика раздвинулись,  и в  углах  рта собрались  складки, как  на
оконных занавесках, но его немую усмешку сопровождал холодный взгляд.
     -Только этому я и обязан честью видеть вас  у себя, -- добавил он сухим
тоном и умолк. Я сидел как потерянный.
     - Выслушайте меня,  папаша Гобсек, - заговорил  я наконец, изо всех сил
стараясь говорить  спокойно,  хотя  бесстрастный  взгляд  этого старика,  не
сводившего с меня светлых блестящих глаз, смущал меня.
     Он сделал жест, означавший: "Говорите!"
     - Я знаю, что  растрогать вас очень трудно. Поэтому  я не стану тратить
красноречия, пытаясь  изобразить вам положение нищего клерка, у которого вся
надежда  только на вас, так как в  целом  мире  ему не найти  близкую  душу,
которой небезразлична его будущность. Но  оставим близкие души в покое, дела
решаются  по-деловому,  без  чувствительных  излияний  и  всяких  нежностей.
Положение дел  вот  какое.  Моему  патрону контора  приносит двадцать  тысяч
дохода в год; но я думаю, что  в моих руках она  будет давать сорок тысяч. Я
чувствую: вот тут  есть кое-что, - сказал я, постучав себя пальцем по лбу, -
и если бы вы согласились  ссудить  мне сто  пятьдесят тысяч, необходимые для
покупки конторы, я в десять лет расплатился бы с вами.
     - Умные речи! - сказал Гобсек и наградил меня рукопожатием.-Никогда еще
с тех пор, как я веду  дела, ни один  человек так  ясно не излагал  мне цели
своего посещения. А какие гарантии? - спросил он,  смерив  меня взглядом,  и
тут же сам себе ответил: - Никаких, Сколько вам лет?
     -  Через  десять дней  исполнится двадцать  пять, Иначе  я  бы  не  мог
заключать договоры.
     - Правильно.
     - Ну, так как же?
     - Пожалуй !
     -  Правда? Тогда надо  все  поскорее  устроить,  иначе  перебьют, дадут
дороже.
     -  Завтра  утром  принесите метрическую выпись,  и мы поговорим о вашем
деле. Я подумаю.
     Утром,  в  восемь часов, я уже был  у  старика. Он взял у меня метрику,
надел очки, откашлялся, сплюнул, закутался  поплотнее в черную свою крылатку
и внимательно прочел всю метрическую выпись, от первого до последнего слова,
повертел  ее в руках,  поглядел на меня опять,  покашлял, заерзал на стуле и
сказал:
     - Ну что ж, давайте торговаться. Я затрепетал.
     - Я беру за кредит по-разному, - сказал он, - самое меньшее - пятьдесят
процентов, сто, двести, а когда и пятьсот.
     Я побледнел.
     - Ну, а  с  вас  по  знакомству  я возьму только двенадцать с половиной
процентов...  -  Он  замялся.  - Нет, не  так, -  с вас я возьму  тринадцать
процентов в год. Подойдет вам?
     - Подойдет, - ответил я.
     - Смотрите. Если много, защищайтесь, Гроций* (он иногда в шутку называл
меня  Гроцием). Я  с вас  прошу тринадцать процентов - такое уж мое ремесло.
Прикиньте: под  силу вам  столько платить? Я  не  люблю, когда человек сразу
сдается. Еще раз спрашиваю: не много ль это?
     - Нет, - ответил я.- Я расплачусь, придется только приналечь на работу.
     -Гроций  Гуго  (1583  -  1645)  -  голландский   юрист  и   реакционный
государственный деятель, был провозглашен "отцом международного права".
     - Вот оно  что! - заметил  Гобсек,  поглядывая на  меня искоса  лукавым
взглядом.- Значит, клиенты расплатятся?
     - Ну нет, черт возьми! - воскликнул я. -  Сам расплачусь.  Я скорее дам
себе руку отрубить, чем стану грабить людей.
     - До свидания, - сказал Гобсек.
     - Гонорар я буду брать по таксе.
     - Таксы нет  на  некоторые дела  - например,  на получение  отсрочек по
платежам,  на полюбовные соглашения. Тут можно брать по две,  по  три тысячи
франков, а то и по  шести тысяч, в зависимости  от  важности дела, да еще за
переговоры,  за  разъезды,  за  составление  актов,  всяких  выписок  и   за
говорильню  в  суде.  Надо  только  уметь  находить  такие дела. Я  вас буду
рекомендовать как очень знающего и толкового стряпчего, стану посылать к вам
клиентов, и они понатащят к вам столько судебных исков, что ваша адвокатская
братия  лопнет  от зависти. Мои коллеги,  Вербруст, Пальма, Жигонне, поручат
вам  вести дела об отчуждении земельных участков,  а у  них таких  дел уйма.
Значит, у  вас будут две клиентуры:  одна  по  наследству от вашего патрона,
другую предоставлю  вам я. Пожалуй, надо бы взять с вас пятнадцать процентов
годовых, я ведь вам полтораста тысяч даю.
     - Хорошо, пусть будет так, но не больше, - сказал я с твердостью, желая
показать, что это предел и что дальше я не пойду.
     Гобсек смягчился - он, видимо, был доволен мной.
     - За контору я сам уплачу вашему патрону,  - сказал он, - я  постараюсь
добиться солидной скидки и с цены и с суммы залога.
     - Пожалуйста. Обеспечьте себя какими угодно гарантиями.
     -А  вы мне выдадите  после  этого пятнадцать векселей, каждый на десять
тысяч франков.
     - Только надо зарегистрировать эту двойную сделку и...
     -Нет!-сердито  воскликнул  Гобсек,  прерывая  меня.-  Почему  я  должен
доверять вам больше, чем вы мне? Я промолчал.
     -А  сверх процентов, -добавил он уже  благодушным  тоном,  -  вы будете
бесплатно, пока я жив, вести мои дела. Хорошо?
     - Согласен, но никаких расходов из своих средств производить я не буду.
     -  Правильно! - сказал Гобсек.- А кстати, - добавил  он с необычным для
него ласковым выражением лица, - вы позволите мне навещать вас?
     - Всегда буду рад вас видеть.
     -Только, знаете, утром это и вам  и мне  неудобно: у вас свои  дела,  у
меня свои.
     - Приходите по вечерам,
     - Нет, это  тоже  не  годится,  -живо возразил  он.- Вам надо  бывать в
обществе,  встречаться с  клиентами.  А у меня  есть приятели,  мы  проводим
вечера в кафе.
     "Приятели? Неужели?" - подумал я и сказал:
     - Знаете что? Будем встречаться за обедом.
     - Превосходно! - одобрил Гобсек. - После биржи, в пять часов. Условимся
так: я  буду  приходить к вам два раза в  неделю  - по средам и субботам. Мы
будем  беседовать  о делах,  как  друзья! Ого!  Я иной раз  бываю  в веселом
расположении   духа.   Вы  угостите   меня   крылышком   куропатки,  бокалом
шампанского,  и мы с  вами поболтаем.  У меня  в  запасе уйма  занимательных
историй, о  которых  теперь  уже можно  рассказывать,  и  вы из  них многому
научитесь, узнаете людей, особенно женщин.
     - Идет! Куропатка и шампанское.
     - Смотрите не роскошествуйте, а то лишитесь моего доверия. Не вздумайте
поставить  дом на широкую ногу. Наймите старуху кухарку, вот и вся прислуга.
Я буду
     навещать  вас,  узнавать, в  добром ли вы  здоровье. Ведь я вложу в вас
целый капитал! Хе-хе!  Надо же мне, конечно, знать,  как идут ваши дела. Ну,
до свидания. Приходите под вечер с вашим патроном.
     - Разрешите спросить, если вы не сочтете это нескромным любопытством, -
сказал я старику, когда он проводил меня до порога, - зачем вам понадобилась
моя метрическая выпись?
     Жан-Эстер ван Гобсек пожал плечами и, хитро улыбаясь, ответил:
     -  До  чего  глупа  молодежь!  Извольте  знать,  господин  стряпчий,  и
запомните хорошенько, чтоб вас не провели при случае, -ежели человеку меньше
тридцати, то  его честность и  дарования  еще могут служить в некотором роде
обеспечением ссуды. А после тридцати уже ни на кого полагаться нельзя.
     И он запер за мною дверь.
     Три   месяца  спустя  я  стал  стряпчим,  а   вскоре  после  этого  мне
посчастливилось,   сударыня,  выиграть   тяжбы  о  возвращении   вам   вашей
недвижимости.  Успех  этот  принес   мне  некоторую  известность.  Хотя  мне
приходилось выплачивать  Гобсеку  огромные  проценты, я через  пять  лет уже
расквитался с ним полностью. Я женился на Фанни Мальво, которую полюбил всей
душой. Сходство нашей с нею участи,  трудовая жизнь  и успехи  еще  укрепили
наше взаимное чувство. Умер один из ее дядьев - разбогатевший фермер, и  она
получила по наследству семьдесят тысяч франков, это помогло мне расплатиться
с  Гобсеком.  А  с  тех пор моя жизнь -  непрерывное счастье и благополучие.
Больше  я  о  себе  говорить  не буду:  счастливый  человек-тема  нестерпимо
скучная. Вернемся к героям моей истории. Спустя год после покупки конторы  я
однажды,  почти против  воли,  попал на  холостяцкую  пирушку.  Один из моих
приятелей давал обед, проиграв пари молодому франту, светскому
     льву.  Слава  господина де  Трай,  блестящего  денди,  гремела  тогда в
салонах...
     - Да и теперь еще гремит,  - заметил граф де Борн, прерывая стряпчего.-
Он  неподражаемо  носит  фрак,  неподражаемо правит  лошадьми,  запряженными
цугом. А  как Максим играет в карты, какой  кушает и пьет! Такого  изящества
манер  в целом мире  не  увидишь. Он  знает толк и  в скаковых  лошадях, и в
модных шляпах,  и в картинах.  Женщины без ума от него. В год он проматывает
тысяч  сто, однако ж не слыхать, чтобы у него было хоть  захудалое  поместье
или  хоть  какая-нибудь  рента.  Это  образец  странствующего рыцаря  нашего
времени, - странствует же он по салонам, будуарам, бульварам нашей  столицы,
это  своего  рода амфибия, ибо в натуре  у  него  мужских черт  столько  же,
сколько женских. Да, граф Максим де Трай  - существо  самое странное, на все
пригодное  и  никуда  не годное,  субъект, внушающий и  страх  и  презрение,
всезнайка  и круглый  невежда,  способный  оказать благодеяние  и  совершить
преступление,  то  подлец, то само благородство, бретер, больше  испачканный
грязью, чем запятнанный  кровью, человек, которого могут терзать заботы,  но
не угрызения совести, которого ощущения занимают сильнее, чем мысли, по виду
душа  страстная  и  пылкая,  а внутренне  холодная,  как  лед,  -  блестящее
соединительное звено между обитателями каторги и людьми высшего  света. Ум у
Максима де  Трай незаурядный,  из таких  людей  иногда выходят Мирабо, Пипы,
Ришелье, но чаще всего - графы де Хорн, Фукье-Тенвили и Коньяры ...
     - Так вот, -заговорил Дервиль, внимательно выслушав брата виконтессы, -
я много слышал об этом человеке от несчастного старика Горио, одного из