дворянине.  Эжен  слишком  легко  уверовал в  благородные  чувства  женщины,
полагаясь  на  ее  слова.  Подобно  всем обездоленным,  он  честно  подписал
желанный  договор,  который должен связывать  благодетеля  с тем,  кому  тот
покровительствует, и  в первом пункте свято  утверждать между людьми большой
души  их полное равенство. Когда  благодеяние связует воедино два  существа,
оно порождает небесное чувство, такое же редкое и неоцененное, как настоящая
любовь. То и другое чувство - роскошные дары возвышенной души.
   Чтобы попасть на бал к герцогине Карильяно, Растиньяк снес  эту выходку
и с дрожью в голосе ответил:
   -  Мадам, если бы не  важное дело,  я не пришел бы докучать вам. Будьте
так добры, разрешите мне зайти к вам позже, мне не к спеху.
   -  Хорошо,  приходите ко мне обедать,  - ответила  она, сама  несколько
смутившись  резкостью  своих слов; эта женщина  была  по-настоящему добра  и
благородна.
   Эжен  был  тронут  внезапной  переменой,  но все  же,  уходя,  подумал:
"Пресмыкайся,  сноси  все. Если  лучшая из женщин способна вычеркнуть  обеты
дружбы в один  миг и отшвырнуть тебя, как  старый башмак,  чего  же ждать от
остальных?  Так,  значит, каждый за  себя?  Правда,  она не  виновата, что я
нуждаюсь в  ней, и  дом  ее  не  лавочка.  Надо,  как  говорит Вотрен, стать
пушечным ядром".
   Но предвкушение  удовольствия обедать у г-жи де Босеан быстро разогнало
горькие думы Растиньяка. Так,  в силу  какого-то  предопределения,  малейшие
события  его жизни будто нарочно толкали его на тот  путь, где, по замечанию
страшного  сфинкса  из  пансиона Воке,  ему  придется, как  на  поле  битвы,
убивать,  чтобы не  быть  убитым,  обманывать,  чтобы его  не  обманули; где
придется  оставить  у  заставы совесть, сердце, надеть  маску,  без  жалости
играть людьми  и, как в  Лакедемоне, незримо для сторонних глаз подготовлять
свою победу, чтобы заслужить венок[110].
   Вернувшись к виконтессе, Эжен нашел  ее  такой  же  ласковой и  доброй,
какой она всегда бывала с ним. Они вдвоем направились в столовую, где виконт
де Босеан ожидал свою жену. Вся сервировка блистала роскошью,  как известно,
достигшей в эпоху Реставрации высшей степени. Для  виконта, как и для многих
пресыщенных  людей,  уже  не  существовало  иного  рода  наслаждений,  кроме
хорошего стола. В области гурманства он принадлежал к школе Людовика XVIII и
герцога  Эскара[110]. Стол у него  являл двойную  роскошь - для вкуса  и для
глаз.  Такое зрелище еще  ни  разу  не открывалось перед  изумленным  взором
Растиньяка: впервые  он  обедал в  доме,  где  блеск общественного положения
передавался по наследству. Мода  недавно отменила ужины по окончании  балов,
обычные  во  времена Империи, когда  военным нужно было набираться  сил  для
будущих боев - и в  чужих странах  и в своем  отечестве. До этого обеда Эжен
бывал  лишь  на  балах.  Впоследствии он славился своей самоуверенностью, но
приобретать ее  он начинал  уже  теперь и благодаря ей  не растерялся. Когда
человек  пылкого воображения видит перед  собою на столе чеканную серебряную
утварь и множество особых тонкостей в роскошной сервировке, когда он впервые
любуется бесшумными движеньями  прислуги, ему, конечно, весьма трудно  такой
красивой  жизни  предпочесть  жизнь, полную  лишений, хотя бы он и собирался
избрать ее  еще  сегодня утром. Мысль  Эжена на одно мгновенье перенесла его
обратно в семейный пансион,  -  им овладел  такой глубокий ужас, что  он дал
клятву расстаться с пансионом в январе, устроиться в хорошем доме, а  кстати
избавиться и от  присутствия Вотрена и от ощущения его тяжеловесной длани на
своем плече.  Если  себе  представить,  сколько  всяких  форм  скрытого  или
вопиющего разврата заключено в Париже, то  каждый умный человек  задаст себе
вопрос:  в силу  какого заблуждения государство открывает в Париже  школы  и
собирает  в  них  молодежь,  отчего  в  нем  пользуются  неприкосновенностью
хорошенькие женщины, почему золото, выставленное в деревянных чашах у менял,
не исчезает, как по волшебству, из этих  чаш? Но  когда подумаешь, насколько
малочисленны   примеры   злодеяний,   даже  проступков  молодежи,   невольно
проникнешься  великим уважением  к  тем  терпеливым Танталам, которые  ведут
борьбу с  самим собой и  почти  всегда  выходят победителями!  Взять хотя бы
этого  бедного студента  и  описать  по-настоящему его  борьбу с  Парижем, -
получился бы один из самых  драматичных эпизодов в истории нашей современной
цивилизации.
   Г-жа де Босеан тщетно  посматривала на Эжена, побуждая его высказаться,
- ему не хотелось говорить в присутствии виконта.
   - Вы проводите меня сегодня к Итальянцам? - спросила виконтесса мужа.
   -  У  вас,  конечно,  не  может  быть  сомнений  в  том,  что  я  бы  с
удовольствием  вам  повиновался,  -  ответил  он с иронической  любезностью,
обманувшей Растиньяка, - но я должен кое с кем встретиться в театре Варьете.
   "Со своей любовницей", - подумала г-жа де Босеан.
   - Разве д'Ажуда не будет у вас сегодня вечером? - спросил виконт.
   - Нет, - ответила она с досадой.
   - В таком  случае, если вам  непременно нужен кавалер, возьмите с собой
господина де Растиньяка.
   Виконтесса, улыбаясь, взглянула на Эжена.
   - Это вам очень повредит, - заметила она.
   - "Француз любит  опасность, ибо  в ней он обретает славу", как говорит
Шатобриан, - ответил Растиньяк, склоняя голову.
   Несколько минут спустя двухместная карета мчала его с г-жой де Босеан в
модный театр. Когда он  вошел в ложу против сцены и все лорнетки направились
не  только на  виконтессу в  прелестном туалете,  но  также и на него, - все
показалось Растиньяку какой-то феерией. Одно очарованье следовало за другим.
   -  Вы хотели  поговорить со  мной, -  напомнила ему  г-жа  де Босеан. -
Смотрите,  вон госпожа де  Нусинген  - от нас  через  три ложи.  А по другую
сторону от нас - ее сестра с господином де Трай.
   С этими  словами виконтесса посмотрела на ложу,  занятую мадмуазель  де
Рошфид, и лицо ее сразу просияло: д'Ажуда там не было.
   - Она прелестна, - заметил 'жен, посмотрев на г-жу де Нусинген.
   - У нее белесые ресницы.
   - Зато какой красивый тонкий стан!
   - Но большие руки.
   - Замечательные глаза.
   - Чересчур удлиненное лицо.
   - Продолговатая форма - признак породы.
   - Ее счастье, что есть хотя бы такой. Посмотрите  только, как она берет
и как опускает свой лорнет! Во  всех движениях сказывается Горио, - ответила
виконтесса к великому удивлению Эжена.
   Действительно, г-жа де  Босеан разглядывала сквозь лорнетку театральный
зал, как будто не обращая внимания на г-жу де Нусинген, но не теряла из виду
ни одного ее жеста. Публика  собралась  прекрасная, как на  подбор. Дельфине
Нусинген немало  льстило исключительное внимание красивого,  изящного кузена
г-жи де Босеан, который смотрел только на нее...
   -  Если  вы будете  глядеть  на нее не сводя  глаз, то  это будет явным
неприличием. Навязываясь людям, вы не добьетесь ничего.
   -  Дорогая  кузина, - обратился к ней Эжен, - вы уже оказали мне благое
покровительство; если  вы  намерены  довести ваше  доброе  дело  до конца, я
попросил бы вас лишь об одной услуге: для вас она не представит затруднений,
меня же осчастливит. Я влюблен.
   - Уже?
   - Да.
   - И в эту женщину?
   - Разве мои притязания могли бы найти отклик  в другом месте? - спросил
он,  глядя  пытливым  взором на кузину,  и, сделав  паузу,  продолжал:  -  С
герцогиней  Беррийской близка герцогиня  де Карильяно, и, наверно, вы  с ней
видитесь, - будьте  добры, представьте меня ей и возьмите меня с собой на ее
бал в ближайший понедельник. Там я встречусь с госпожой де Нусинген и поведу
свою первую атаку.
   - Охотно, - ответила она. - Если  вы уже чувствуете к  ней влечение, то
ваши сердечные дела идут отлично. Вон де Марсе, в ложе княгини Галатион. Для
госпожи де  Нусинген это пытка, ее мучит ревность. Нельзя придумать  лучшего
момента, чтобы  подойти к женщине, в особенности  к жене банкира. Эти дамы с
Шоссе д'Антен все мстительны.
   - А как бы поступили вы в подобном случае?
   - Я? Страдала бы молча.
   В это время в ложе г-жи де Босеан появился маркиз д'Ажуда.
   - Я наспех разделался с делами, чтобы снова увидеть вас, и мой поступок
- не жертва, поэтому я и докладываю вам о нем.
   Глядя на сияющее  радостью  лицо  виконтессы, Эжен понял  разницу между
выраженьем  истинной  любви и ужимками парижского кокетства.  Любуясь  своей
кузиной,  он  умолк  и со  вздохом  уступил  место  маркизу  д'Ажуда. "Какое
благородное,  какое  поистине  высокое  создание  -  женщина,  способная так
любить!  -  размышлял  Эжен. - И этот человек  собирается  изменить ей  ради
какой-то куклы! Как можно изменить ей?" Детская ярость поднялась в его душе.
И  он хотел бы  припасть к  ногам  своей  кузины,  -  мечтал о  демоническом
могуществе, чтоб унести ее в своем  сердце, как орел  уносит из долины ввысь
белую  козочку-сосунка.  Ему  казалось  унизительным  присутствовать в  этом
огромном музее  красоты, не выставив своей  картины - собственной любовницы.
"Любовница и царственное положение - вот знаменье могущества". И он взглянул
на г-жу де Нусинген, как смотрит оскорбленный на своего обидчика. Виконтесса
обернулась и одним движением век выразила ему  глубокую благодарность за его
скромность. Первый акт кончился.
   -   Вы  достаточно  хорошо  знакомы  с  госпожой  де  Нусинген,   чтобы
представить ей де Растиньяка? - спросила она маркиза д'Ажуда.
   - Видеть у  себя в ложе  господина  де  Растиньяка доставит ей  большое
удовольствие, - ответил маркиз.
   Красивый  португалец встал, взял  под  руку студента, и в один миг Эжен
предстал перед г-жой де Нусинген.
   -  Баронесса, - обратился к ней д'Ажуда, - имею  честь  представить вам
шевалье  Эжена  де  Растиньяка, кузена  виконтессы  де Босеан.  Вы  так  его
обворожили, что я решил ему  доставить  всю  полноту  счастья, сблизив с его
кумиром.
   Эти слова были сказаны  в шутливом  тоне, чтобы  скрасить их грубоватый
смысл, так как обычно  он не вызывает неудовольствия у  женщин, если прикрыт
хорошей формой. Г-жа де  Нусинген ответила  улыбкой и  предложила Растиньяку
сесть в кресло ее мужа, только что покинувшего ложу.
   -  Я не  решаюсь предложить вам  остаться здесь  со мной.  Когда  имеют
счастье быть в обществе госпожи де Босеан, оттуда не уходят.
   -  Но  если  я хочу быть приятным моей  кузине, то мне, пожалуй,  будет
лучше  остаться с  вами, - тихо  ответил ей Эжен  и уже громко добавил: - До
прихода маркиза мы говорили с ней о вас, о вашем изяществе во всем.
   Д'Ажуда откланялся и вышел.
   - Вы  действительно  намерены остаться у меня? - спросила  баронесса. -
Тогда мы ближе познакомимся друг с другом. Госпожа де Ресто уже возбудила во
мне большое желание вас видеть.
   - В таком  случае  графиня  очень неискренна - она  запретила принимать
меня.
   - Почему?
   - Мне совестно  рассказывать  о том, что  послужило этому причиной, но,
поверяя вам такого рода тайну, я рассчитываю на вашу  снисходительность. Ваш
батюшка и я - соседи по квартире. Но что графиня де  Ресто -  его дочь,  мне
было  неизвестно.  Я  имел  неосторожность,  хотя  и  совершенно  безобидно,
заговорить о нем, чем прогневил вашу сестру и ее мужа. Вы не поверите, каким
мещанством показалось их отступничество моей кузине и герцогине де  Ланже. Я
описал  сцену со мной, и они безумно  хохотали. Тогда  же госпожа де Босеан,
проводя параллель между вашей сестрой и  вами, говорила мне  о  вас в  самых
теплых выражениях и подчеркнула ваше замечательное отношение к моему соседу,
господину Горио.  Да  и как вам не любить его?  Он обожает вас так страстно,
что я уже начал ревновать. Сегодня утром мы с ним беседовали о вас целых два
часа. А  вечером,  проникшись  тем, что  мне  рассказывал ваш  батюшка, я за
обедом у кузины  спрашивал ее, неужели  вы  так же красивы, как нежны душою.
Очевидно,  госпожа де  Босеан решила поощрить  столь  пламенное восхищение и
привезла меня сюда, предупредив  со свойственною ей любезностью, что я увижу
вас.
   - Как, я уже должна быть  вам признательна?  - спросила жена банкира. -
Еще немного, и мы окажемся старинными друзьями.
   - Конечно, дружба с вами  должна  быть чем-то необыкновенным, но другом
вашим я не хочу быть никогда.
   Этот шаблонный  вздор,  пригодный лишь  для новичков,  кажется  жалким,
когда  его читаешь безучастно, но  для женщин он всегда имеет свою прелесть:
жесть,  тон  и  взгляд  молодого  человека придают такому  вздору  множество
значений. Г-жа де Нусинген решила, что Растиньяк  очарователен. Подобно всем
женщинам, она,  не  зная, что  ответить  на  вопрос,  затронутый так  смело,
подхватила другую тему:
   - Да, сестра роняет себя своим отношением к бедняге отцу,  а он для нас
поистине был  самим господом богом. Если  я стала  видеться  с отцом лишь по
утрам, то только потому, что вынуждена была уступить решительному требованию
господина  де  Нусингена. Но из-за этого  я  очень  долго  чувствовала  себя
несчастной.  Я  плакала.   Такое  насилие,  да  еще  после  грубых   брачных
столкновений,  явилось одною из причин, больше всего замутивших мою семейную
жизнь. Глазам света я представляюсь, конечно,  самой  счастливой  женщиной в
Париже,  а  на самом  деле  -  я  самая  несчастная.  Вам  может  показаться
безрассудным, что я так  разговариваю с вами. Но вы знаете моего отца и, как
его знакомый, не можете быть для меня чужим.
   - Вам никогда не встретить никого  другого, кто бы горел таким желанием
принадлежать  вам, как  я, -  ответил  ей  Эжен.  -  Чего ищете вы, женщины?
Счастья,  - добавил он задушевным  тоном. - И вот  если  для счастья женщины
необходимо  быть  любимой,  обожаемой,  иметь  друга,  поверенного  всех  ее
желаний,  всех ее  фантазий,  радостей и горя, друга,  которому она могла бы
открыть   свою   душу   со  всеми  ее  милыми  недостатками  и   прекрасными
достоинствами, не  боясь  предательства,  то, верьте  мне,  такое  неизменно
пылкое  и преданное  сердце  вы  можете  найти  только у  молодого человека,
полного  иллюзий,  готового  по  одному  вашему знаку  итти  на  смерть,  не
ведающего  света  и  не желающего знать его, потому что весь свет для него -
вы.  Относительно  себя я должен  вам признаться, -  хотя вы посмеетесь моей
наивности,  -  что  я  приехал  из  глухой  провинции, что я  человек совсем
неискушенный, всегда был окружен людьми с чистой  душой и думал, что здесь я
не найду любви.  Случайно  я  встретился с  моей  кузиной,  принявшей  самое
сердечное участие во мне; благодаря ей я понял, сколько сокровищ таит в себе
горячая любовь;  подобно  Керубино,  я влюблен  во  всех женщин, покамест не
отдам  себя всего  какой-нибудь  одной. Когда, прийдя в театр, я увидел вас,
точно какое-то  течение  вдруг подхватило меня  и  понесло  к  вам.  Сколько
передумал  я  о вас еще до этого! Но и в мечтах я  вас  не представлял  себе
такой красавицей. Госпожа де Босеан  мне  запретила глядеть на  вас чересчур
долго.  Она не понимает, как  увлекательно смотреть на ваши алые хорошенькие
губки,  на  белоснежный  цвет  лица,  на  ваши  добрые глаза. Я  говорю  вам
безрассудные слова, но прошу вас: не запрещайте мне их говорить!
   Для  женщин  нет  большего  удовольствия,  как вслушиваться  в журчанье
нежных слов. Им внемлет самая строгая святоша даже в том случае, когда  она,
повинуясь  долгу,  не может  отвечать  на  них.  Начав  с  этого,  Растиньяк
кокетливо понизил голос и рассыпался мелким бесом; г-жа де Нусинген поощряла
его улыбками, время  от времени посматривая на де  Марсе, упорно сидевшего в
ложе княгини Галатион. Растиньяк  пробыл у г-жи  де  Нусинген до той минуты,
когда вернулся сам барон, чтобы проводить ее домой.
   -  Мадам, - сказал Эжен,  - я надеюсь  иметь удовольствие явиться к вам
еще до бала у герцогини Карильяно.
   -  Раз шена пригласил вас,  ви можете  быть уверен, что найдете  допрый
прием, - ответил толстый эльзасец с круглым лицом, говорившим об  уме весьма
хитром и опасном.
   "Дела  мои идут  как  по  маслу,  ведь она  не очень  испугалась  моего
вопроса: "Могли бы вы полюбить меня?" Моя лошадка взнуздана, вскочим в седло
и  подберем  поводья", -  говорил  себе Эжен, направляясь  к ложе де Босеан,
чтобы проститься  со своей кузиной, которая уже встала  с места и собиралась
уходить  вместе с д'Ажуда.  Бедный студент  не знал, что  баронессу занимало
совсем  другое:  она  ждала  от  де  Марсе  решительного,  терзающего  душу,
последнего письма. В восторге от мнимого успеха, Эжен проводил виконтессу до
наружной колоннады, где дожидаются своих экипажей.
   Когда Эжен  расстался с  ними, португалец, посмеиваясь, сказал  г-же де
Босеан:
   - Ваш кузен  сам  не свой.  Он сорвет банк. Этот  юноша изворотлив, как
угорь, и думаю,  что он пойдет далеко. Лишь вы могли указать  ему  именно ту
женщину, которой так нужен утешитель.
   - Но надо знать, не любит ли она попрежнему того, кто расстается с ней.
   Студент  пешком  прошел  от  Итальянского  бульвара  к  себе  на  улицу
Нев-Сент-Женевьев,  лелея   самые  радужные  замыслы.  Он  ясно  видел,  как
пристально  смотрела на  него графиня де Ресто, пока  он находился в ложе  у
виконтессы и у г-жи де  Нусинген, а  это позволяло думать, что двери графини
не останутся закрыты для него.  Эжен рассчитывал понравиться супруге маршала
Карильяно  и  таким образом  приобрести в парижском высшем обществе,  на его
вершине,  четыре  высокопоставленных  знакомства.  Он  предугадывал,  что  в
сложном механизме  всеобщих  материальных  интересов необходимо уцепиться за
какую-то систему его колес, чтобы оказаться в верхнем отделении машины;  как
этого достичь  - он сознавал не  очень  ясно, но чувствовал  себя достаточно
крепким,  чтобы стать спицей в  ее ведущем колесе. "Если  баронесса Нусинген
заинтересуется  мной, я научу ее, как  управлять мужем. Он ворочает золотыми
горами и  может мне помочь разбогатеть  сразу". Это  не говорилось напрямик,
Эжен еще не стал таким  политиком, чтобы любое положение перевести на цифры,
все расценить и подсчитать; эти мысли только плавали еще на горизонте в виде
легких облачков и  не  были  так грубо откровенны, как  суждения Вотрена, но
если б их прожечь в горниле совести,  остаток получился  бы не чище... Путем
подобных сделок с совестью  люди  впадают в моральную распущенность, открыто
признанную нашим поколением, где реже,  чем когда-либо,  встречаем мы  людей
прямых, людей чудесной воли, которые не уступают злу и самый маленький уклон
от  прямой линии  считают  преступленьем,  - великолепные образы  честности,
давшие  нам два  мастерских создания; Альцеста[118]  у Мольера, а недавно  -
Дженни  Динс[118]  с  ее отцом  в романе  Вальтера Скотта.  Но, может  быть,
окажется  таким  же  драматичным  и  прекрасным  произведение  совсем  иного
характера: художественное  изображение извилистых  путей, которыми  проводит
свою совесть светский честолюбец, пытаясь обойти зло, чтобы соблюсти внешние
приличия и вместе с тем достигнуть своей цели. Пока Эжен  дошел до пансиона,
он уже увлекся г-жой  де Нусинген: она ему казалась  изящной, легкой,  точно
ласточка. Упоительная  ласка ее глаз, шелковистость кожи,  настолько нежной,
что  ему  как  будто виделась  текущая  под нею кровь, чарующий звук голоса,
белокурая головка - все  вспоминалось ему;  возможно, что и  быстрая ходьба,
ускорив  кровообращенье,  содействовала такому  чародейству.  Студент  резко
стукнул в дверь к папаше Горио.
   - Дорогой сосед, я виделся с госпожой Дельфиной, - сообщил Эжен.
   - Где?
   - У Итальянцев.
   - Хорошо ли провела она время? Входите же.
   Старик  встал в одной рубашке, отворил  дверь  и поспешно лег  опять  в
постель.
   - Ну, рассказывайте, - попросил он.
   Эжен  впервые  попал к папаше Горио,  да еще  только  что налюбовавшись
нарядом дочери, - и на  лице  его  невольно  выразилось  недоуменье