оследних годах его  жизни,  на
тех самых которые благодаря влиянию Лелии  обрели  чистоту,  какой  только
могла хотеть сама Лелия, проникнутая глубокой симпатией к Аннибалу. Люди с
особенным удовольствием обливали  грязью  клеветы  эту  священную  дружбу,
которая могла бы принести великую пользу церкви, если бы  только  церковь,
как и всякая власть, конец которой  близок,  не  старалась  сама  поскорее
низвергнуться в пропасть, на дне  которой  она  спит  и  ныне  без  всякой
надежды на пробуждение.
   Итак, аббатису камальдулов обвинили в том, что она  оказалась  неверной
невестой Христа  и  завлекла  на  путь  погибели  князя  церкви,  который,
говорили они, до своей пагубной связи с ней был  одним  из  столпов  веры.
Кроме того, ее обвинили в том, что  она  проповедовала  какие-то  новые  и
странные учения, пропитанные мирскими страстями и носящие на  себе  печать
ереси; помимо этого, - в том, что она  находилась  в  преступной  связи  с
нечестивцем, который по ночам являлся к ней в келью;  наконец,  верхом  ее
отступничества и святотатства сочли то,  что  она  похоронила  тело  этого
нечестивца в земле, где покоились монахини монастыря камальдулов, что было
нарушением  законов  церкви,  запрещающих  хоронить  в  освященной   земле
атеистов, самовольно лишающих себя жизни, нарушением монастырского устава,
запрещающего хоронить мужчин на кладбище, отведенном для девственниц.
   По этому последнему пункту обвинения Лелия поняла,  откуда  ей  нанесен
удар.  Сомнения  ее  окончательно  рассеялись,  когда,  вызванная   своими
мрачными судьями для того, чтобы дать отчет в своем поведении, она увидела
возле них Магнуса. Все эти наветы его были ей до того  отвратительны,  что
она отказалась отвечать на вопросы и не пыталась  ни  в  чем  оправдаться.
Магнус  так  дрожал  перед  ней,  что,   если   бы   только   судьи   были
беспристрастны, волнения  обвинителя  и  спокойствия  обвиняемой  было  бы
достаточно,  чтобы  решить,  на  чьей  стороне  истина.  Но  приговор  был
предрешен,  и  прения  сторон  носили  чисто  формальный  характер.  Лелия
почувствовала, что слишком презирает  Магнуса,  для  того  чтобы,  в  свою
очередь, его обвинять. Она ограничилась тем, что сказала ему, увидав,  что
он шатается и опирается о плечо одного из подручных инквизиции:
   - Успокойся, земля не разверзнется у тебя под  ногами.  Наказание  ждет
тебя в твоем же сердце. Не бойся, что я буду платить тебе раной  за  рану,
оскорблением за оскорбление. Довольно, несчастный, мне жаль тебя, я  знаю,
какому подлому страху ты повинуешься,  возводя  на  меня  клевету.  Сгинь,
скройся от всех глаз - и не надейся неправедными путями  войти  в  царство
небесное. Да просветит тебя господь и да простит, как сама я тебя прощаю!
   В числе обвинителей Лелии были также две монахини, из тех,  что  всегда
ненавидели ее за ее любовь к справедливости и надеялись занять  ее  место.
Они обвиняли ее в том, что она поддерживала связь  с  карбонариями  и  что
вместе  с   кардиналом   способствовала   бегству   жестокого   нечестивца
Вальмарины. В довершение всего, они вменили ей в преступление то, что  она
безрассудно  расточала  монастырские   богатства   и   во   время   голода
распорядилась продать золотые чаши и другие драгоценные вещи, составлявшие
сокровища церкви, чтобы оказать помощь бедствовавшим жителям страны. Когда
ее спросили об этом, Лелия с улыбкой ответила, что признает себя виновной.
   Суд приговорил ее к лишению сана. Оглашать этот  приговор  должны  были
публично, в присутствии всей общины, и старались собрать как можно  больше
народа, но явились  далеко  не  все  приглашенные,  а  те,  что,  движимые
любопытством, все  же  пришли,  вернулись  глубоко  потрясенные  спокойным
достоинством, с которым подвергавшаяся унижениям аббатиса выслушивала  все
оскорбительные слова, заставляя бледнеть тех, кто наносил ей эти обиды.
   Вслед за тем ее  сослали  в  полуразрушенный  картезианский  монастырь,
составлявший собственность общины камальдулов,  в  северном  горном  краю;
часть этого монастыря была превращена в нечто вроде тюрьмы для совершивших
преступление монахинь. Это было холодное и сырое помещение, со всех сторон
окруженное соснами, постоянно влажными от низко нависших и застилающих все
вокруг облаков.
   Приехавший туда год спустя Тренмор нашел Лелию  умирающей  и  употребил
всю свою власть на то, чтобы склонить ее нарушить  обет  и  бежать  с  ним
куда-нибудь в другую страну. Но Лелия была непреклонна в своем решении.
   - Какая разница, - сказала она, - умру я здесь или где-нибудь в  другом
месте,  проживу  я  несколькими  неделями  больше  или  меньше?  Разве   я
недостаточно страдала? Разве небо  не  дало  мне  наконец  права  войти  в
обитель отдохновения? К тому же я должна оставаться здесь,  чтобы  смутить
ненавидящих  меня  врагов  и  чтобы  опровергнуть  их  предсказания.   Они
надеялись, что я постараюсь уклониться от  мученичества.  Ожидания  их  не
оправдаются. Людям совсем не худо бы увидеть, какая разница между  ними  и
мной. Идеи, которым я посвятила себя, требуют, чтобы  поведение  мое  было
примером, чтобы в нем не было места слабости и чтобы оно не давало  повода
для упрека. Поверьте, в моем теперешнем  состоянии  сила  эта  мне  дается
легко.
   Тренмор видел, как быстро она угасала, оставаясь все такой же красивой,
такой же спокойной.  Но  уже  перед  самой  смертью  она  пережила  минуты
смятения и отчаяния. Мысль, что прежний мир приходит к концу,  а  никакого
нового нет, была ей горька и невыносима.
   - Как, - говорила она, - неужели же всему  существующему,  как  и  мне,
надлежит умереть и погибнуть, не оставив после  себя  преемников,  которые
могли бы все унаследовать? В течение нескольких лет я думала,  что,  ценою
полного отказа от всякого  удовлетворения  моих  страстей,  я  смогу  жить
милосердием и  радоваться  будущему  человечества.  Но  разве  я  в  силах
полюбить человечество, слепое, отупевшее и  злобное?  Чего  мне  ждать  от
поколения без совести, без веры, без разума и без сердца?
   Напрасно Тренмор пытался убедить ее,  что  она  заблуждается,  стараясь
найти будущее в прошедшем.
   - Там может находиться, - говорил он, -  только  таинственный  зародыш,
которому пришлось бы развиваться долго, ибо, для того чтобы он мог  начать
жить, надо, чтобы старый ствол был срублен и высох. До тех пор, пока будут
существовать католицизм и католическая церковь, - говорил он, - у людей не
будет ни веры, ни религии, ни прогресса. Надо, чтобы эта развалина рухнула
и чтобы вымели все обломки, - тогда на земле будут произрастать плоды там,
где теперь одни только камни.  Ваша  возвышенная  душа,  душа  Аннибала  и
многих других привязаны к последним лохмотьям веры,  и  вам  всем  даже  в
голову не приходит, что лучше было бы сорвать эти лохмотья, дабы  обнажить
скрытую за  ними  истину  Новая  философия,  вера  более  чистая  и  более
просвещенная, всходит на горизонте. Мы приветствуем пока только  зарю  ее,
неясную и бледную; но просвещение и вдохновение, которые составляют  жизнь
человечества, будут так же присущи жизни будущих  поколений,  как  солнце,
которое каждое утро всходит над спящей и окутанной мраком землей.
   Пылкая душа Лелии не могла открыть  себя  этим  далеким  надеждам.  Она
никогда не  умела  жить  одними  надеждами  на  будущее,  если  только  не
чувствовала,  что  сила,  которая  должна  создать  это  будущее,   как-то
воздействует на нее самое или же от нее исходит Сердце ее было  раздираемо
бесчисленными потребностями, и теперь оно должно было остановиться, так  и
не удовлетворив ни одной из них. Этому великому страданию нужно было столь
же великое утешение, которое могло бы  вселить  в  душу  уверенность.  Она
простила бы небу, что оно лишило ее всякого счастья, если  бы  могла  ясно
прочесть в человеческих судьбах грядущего нечто лучшее по сравнению с тем,
что выпало ей на долю.
   Однажды ночью Тренмор встретил  ее  на  вершине  горы.  Стояла  ужасная
погода: дождь лил  потоками,  в  лесу  завывал  ветер,  и  деревья  вокруг
трещали. Бледные вспышки молнии бороздили тучи. Накануне  Тренмор  оставил
ее в келье совсем слабой и обессилевшей; он боялся, что она не протянет до
утра. Видя, что она бродит по скользким  скалам,  вся  забрызганная  пеной
потоков, которые множились  вокруг  нее  и  становились  все  полноводней,
Тренмор решил, что видит ее призрак, и стал призывать  ее,  как  призывают
духов; но она взяла его за руку и притянула к себе. И вот что она  сказала
ему своим твердым голосом,  устремив  на  него  горевший  темным  пламенем
взгляд.



        "67. БРЕД"

   - По ночам у меня бывают  часы  непомерной  муки.  Сначала  это  только
смутная грусть, какое-то необъяснимое недомогание. Весь  мир  наваливается
на меня, и я едва волочу ноги, совсем  разбитая,  изнемогая  под  тяжестью
жизни, словно карлик, которому приходится  нести  на  плечах  великана.  В
такие минуты мне надо вырваться вон, как-то облегчить мою ношу.  Я  хотела
бы обнять вселенную как мать, как сестру, но у  меня  такое  чувство,  что
вселенная меня  вдруг  отталкивает  и  надвигается  на  меня,  чтобы  меня
раздавить, как будто я, ничтожный атом, оскорбляю ее тем, что  призываю  к
себе. Тогда поэтический и нежный порыв моей души превращается  в  ужас,  в
упрек.  Я  начинаю  ненавидеть  вечную  красоту   светил   и   великолепие
окружающего мира, которыми обычно любуюсь, и вижу  во  всей  этой  красоте
только неумолимое равнодушие, которое  сильный  испытывает  к  слабому.  Я
вступаю в разлад со всем, и душа моя отчаянно  стонет  в  этом  мире,  как
струна, которая рвется посреди  торжествующих  мелодий  священной  музыки.
Когда небо спокойно, мне чудится, что  за  ним  скрывается  жестокий  бог,
чуждый моим желаниям и нуждам. Когда буря потрясает стихии, я узнаю в них,
как и в себе, бесполезное страдание - крики, которых никто не слышит!
   Да, да! Увы, это так! Отчаяние царит в мире, все поры творения источают
жалобу и муку. Волна эта  со  стоном  бьется  о  прибрежный  песок,  ветер
жалобно воет в лесу Все эти деревья, которые гнутся  и  подымаются,  чтобы
снова пасть под ударами  бури,  претерпевают  ужасную  пытку.  Есть  некое
несчастное, проклятое существо, огромное, страшное и такое, что наш мир не
может его вместить. Это невидимое  существо  проникает  всюду  и  оглашает
пространство своими вечными стенаниями. Оно сделалось пленником вселенной,
оно волнуется, мечется, бьется головой о пределы  земли  и  неба.  Оно  не
может раздвинуть их, все  давит  его,  все  теснит,  все  проклинает,  все
терзает, все ненавидит. Кто же оно и откуда  явилось?  Что  это,  мятежный
ангел, которого изгнали из рая? И не есть ли весь наш мир ад, который стал
для него тюрьмой? Или это ты, сила, которую мы чувствуем и видим? Или  это
вы, гнев и отчаяние, которые открываетесь нашим чувствам и передаетесь им?
Или это ты, вечная ярость, гремящая над нашими головами  и  грохочущая  на
небе? Или это ты, дух неведомый и только ощутимый, который одновременно  и
господин и слуга,  и  раб  и  тиран,  и  тюремщик  и  узник?  Сколько  раз
чувствовала я твой пламенный полет над  моей  головой!  Сколько  раз  твой
голос вызывал из глубины моего существа слезы сострадания, которые  лились
как горный поток или как дождь, хлынувший с неба! Когда ты во мне, я слышу
твой голос, который кричит мне: "Ты страждешь,  ты  страждешь...".  А  мне
хочется обнять тебя и плакать на твоей могучей  груди;  мне  кажется,  что
страдание твое, как и мое, не знает предела и что  муки  мои  нужны  тебе,
чтобы проникновенная жалоба звучала полнее. И я тоже кричу "Ты  страждешь,
ты страждешь...", но ты проходишь мимо, ты исчезаешь:  ты  умиротворяешься
или засыпаешь. Луч луны разгоняет твои тучи, и кажется, что самая  далекая
звезда, которая блестит из-под твоего савана, смеется над  твоим  горем  и
повергает тебя в молчание.  Порою  мне  чудится,  что  дух  твой  уносится
шквалом, будто огромный орел, чьи крылья застилают собой все  море  и  чей
последний крик замирает среди волн. И я вижу, что ты  побежден:  побежден,
как я; как я, слаб; как я, повержен.  Небо  озаряется  и  светится  огнями
радости, а мною овладевает какой-то бессмысленный ужас.
   Прометей, Прометей, ты ли это, ты, который хотел освободить человека от
оков судьбы? Ты ли это, повергнутый  ревнивым  богом  и  пожираемый  твоей
неизбывною  желчью,  падаешь  в  изнеможении  на  свою  скалу,  не   сумев
освободить ни человека, ни себя самого, его единственного друга, его отца,
может быть - его истинного бога? Люди дали тебе тысячи символических имен:
смелость,  отчаяние,  бред,  возмущение,  проклятие.  Одни  назвали   тебя
дьяволом; другие - преступлением: я называю тебя желанием.
   Я сивилла, скорбная сивилла, я дух древних времен, которого заточили  в
мозг, не  способный  откликнуться  на  божественный  зов,  разбитая  лира,
умолкнувший инструмент, чьи мелодии были бы непонятны  современным  людям,
но в глубине которого таятся едва слышные звуки вечной гармонии!  Я  жрица
смерти, я чувствую, что уже была пифией, уже плакала, уже вещала, но, увы,
не помню, не знаю слов, которые исцеляют; да, да, я вспоминаю о  священных
пещерах, таивших истину, и  о  провидческом  исступлении,  но  я  позабыла
слово, открывающее тайны судьбы, потеряла талисман, несущий свободу. А меж
тем я многое видела на свете, и когда страдание теснит  меня,  когда  меня
снедает негодование, когда я чувствую, как Прометей мечется у меня в груди
и бьется своими огромными крыльями об  камень,  к  которому  он  прикован,
когда ад грохочет подо мной, как вулкан,  готовый  меня  поглотить,  когда
духи моря приходят плакать у моих ног, а  духи  эфира  трепещут  над  моим
челом... О, тогда, одержимая  бредом,  которому  нет  имени,  безграничным
отчаянием, я ищу своего повелителя и неведомого друга, дабы  он  просветил
мой ум и развязал мне язык... Но я тычусь в потемках, и мои  усталые  руки
обнимают только обманчивые тени.
   О истина, истина! Чтобы отыскать тебя,  я  спускалась  в  пропасти,  от
одного вида которых у самых храбрых людей кружилась голова. Вместе с Данте
и Вергилием я прошла сквозь все  семь  кругов  волшебного  сна.  Вместе  с
Курцием я бросилась в бездну, которая тут  же  закрылась;  я  разделила  с
Регулом его страшную пытку; я всюду оставляла свою плоть и кровь; вместе с
Магдалиной я  припадала  к  подножию  креста,  и  мой  лоб  омочен  кровью
Христовой и слезами Марии. Я всю жизнь  искала,  все  выстрадала,  во  все
верила, все приняла. Я становилась на колени перед всеми виселицами,  меня
сжигали на всех кострах, я падала ниц перед всеми алтарями. Я требовала от
любви ее радостей, от веры - ее таинств, от страдания  -  его  возвышающей
силы. Я хотела служить  богу  всем,  чем  могла,  я  безжалостно  измеряла
глубины моего сердца,  я  вырвала  его  из  груди,  чтобы  рассмотреть,  я
разодрала его на тысячу частей, я пронзила  его  тысячью  кинжалов,  чтобы
лучше его познать. Я приносила в жертву эти разодранные куски  всем  богам
небес и преисподней. Я вызывала всех духов, боролась  со  всеми  демонами,
молила всех святых и всех ангелов, я отдала себя  всем  страстям.  Истина!
Истина! Ты не открылась. Десять тысяч лет ищу я  тебя  и  до  сих  пор  не
нашла!
   И десять тысяч лет, вместо ответа на мои крики, вместо облегчения  моих
предсмертных страданий, я слышу только, как разносится над этой  проклятой
землей отчаянный вопль бессильного желания! Десять  тысяч  лет  я  ощущала
тебя в своем сердце и не могла понять тебя умом, не могла  найти  страшное
заклинание, которое открыло бы тебя людям и позволило тебе царить на земле
и на небе. Десять тысяч лет я кричала в пространство:  "Истина!  Истина!".
Десять  тысяч  лет  пространство  отвечало  мне:  "Желание!  Желание!".  О
скорбная сивилла, о безмолвная пифия, разбей себе голову  о  скалы  твоего
грота и смешай свою дымящуюся от ярости кровь  с  морскою  пеной,  ибо  ты
думала, что владеешь тайной всемогущего Слова, и десять тысяч лет  ты  его
ищешь напрасно.


   ...Лелия  еще  не  кончила  говорить,  но  Тренмор   к   ужасу   своему
почувствовал, как ее горячая рука, которую он держал  в  своей,  холодеет.
Потом она поднялась и как будто хотела броситься вниз. Тренмор пытался  ее
поддержать, но она совсем ослабела и упала на камень. Она была мертва.


   Всю жизнь Лелия провела под  южным  небом,  она  ненавидела  страны,  к
которым солнце недостаточно щедро.  Холод  очень  быстро  ее  убил,  будто
действуя заодно с ее врагами. Погубившая ее клика уже пала;  на  смену  ей
явилась другая, желавшая унизить свою соперницу,  возвеличив  память  тех,
кого та  низвергла.  Кардиналу  были  устроены  великолепные  похороны,  а
останки аббатисы были перенесены в монастырь  камальдулов,  где  ее  стали
чтить как мученицу, как святую. Лелию похоронили на кладбище,  и  Тренмору
было разрешено воздвигнуть  памятник  Стенио  на  противоположном  берегу,
неподалеку от заброшенной кельи отшельника; туда-то  и  перенесли  останки
поэта, которые было велено убрать из монастыря.
   Вечером,  похоронив  обоих  своих  друзей,  Тренмор  медленными  шагами
спустился к берегам озера. Взошла луна; она освещала своими косыми  лучами
две  разделенных  озером  белых  могилы.  Как  всегда,  над   затуманенною
поверхностью воды появились блуждающие огни. Тренмор печально взирал на их
белый свет и на грустный их танец. Он приметил две звездочки:  явившись  с
противоположных берегов, они встретились, помчались друг за другом и так и
оставались вместе всю ночь, то играя  вдвоем  в  камышах,  то  скользя  по
спокойным водам, то едва мерцая в  тумане,  как  две  догорающие  лампады.
Тренмор был захвачен суеверной и соблазнительной  мыслью.  Целую  ночь  он
следил за этими неразлучными огоньками, которые искали друг друга  и  друг
за другом  гнались,  как  две  влюбленные  души.  Два  или  три  раза  они
приближались к нему, и он называл их дорогими ему  именами  и  плакал  над
ними, как ребенок.
   На рассвете все огоньки потухли. Две таинственные  звездочки  держались
еще  некоторое  время  на  середине  озера  как  будто  им  было  тягостно
расставаться.  Потом  они  разошлись  в  разные  стороны,   будто   каждая
торопилась вернуться к родной могиле. Когда они  совсем  исчезли,  Тренмор
провел рукою по лбу, словно стремясь отогнать какой-то сон, оставшийся  от
ночи, страдальческой и томной. Он подошел к могиле Стенио и  на  мгновение
остановился перед ней в нерешительности.
   - Как же я буду жить без вас? - воскликнул он. -  Кому  я  теперь  могу
быть полезен? Чья участь будет мне дорога? На что нужны и мудрость  моя  и
сила, если  у  меня  больше  нет  друзей,  которых  я  бы  мог  утешить  и
поддержать? Не лучше ли было бы и мне лежать здесь, в  могиле,  на  берегу
этого чудесного озера, близ этих двух безмолвных могил?.. Но нет, я еще не
до конца искупил свой грех: Магнус, может быть, еще  жив,  может  быть,  я
смогу его исцелить. К тому же всюду есть люди, которые борются и страдают,
всюду есть долг, который надо выполнять, сила, которую  надо  применить  к
делу, предназначение, которое надо осуществить.
   Он издали поклонился мраморной плите, под которой покоилась  Лелия.  Он
поцеловал ту, под которой опочил Стенио; потом  посмотрел  на  солнце,  на
этот факел, призванный светить человеку в его труде, на этот  вечно  яркий
маяк, указующий ему на  землю,  куда  изгнан  человек,  где  надо  идти  и
действовать и где безмерность небес всегда раскрыта для сильного духом.
   Он взял свой посох и двинулся в путь.



        "КОММЕНТАРИИ"

   Роман "Лелия" впервые был напечатан в 1833 году. У этой книги долгая  и
сложная история. "Лелия" имеет два совершенно различных варианта,  1833  и
1839 года. (Во всех собраниях сочинений  обычно  печатается  окончательный
вариант романа 1839 года.) Эта редакция романа печа