угодно  меня
направить, отец мой? Вы говорите, на небо?
   - На небо! - воскликнул Магнус. - Вас на небо?  И  ваши  уста  дерзнули
произнести это слово?
   - А что, разве неба тоже не существует? - спросила Лелия.
   - Женщина, - ответил священник, - для тебя его не существует!
   - И это называется утешитель! - воскликнула она. - Но раз ты не  можешь
спасти мою душу, пусть приведут врача и пусть он за  любые  деньги  спасет
мне жизнь.
   - Мне тут нечего делать, -  сказал  доктор  Крейснейфеттер,  -  болезнь
развивается нормально, и все известно наперед. Вам хочется пить? Так пусть
вам принесут воды, и успокойтесь. Будем ждать! Лекарства вас сейчас  могут
убить. Предоставим все природе.
   - Добрая природа! - сказала Лелия. - Мне бы хотелось признать тебя!  Но
где ты, где твое милосердие, где твоя любовь, где твоя жалость?  Я  хорошо
знаю, что произошла от тебя и к тебе должна возвратиться, но во  имя  чего
должна я молить тебя оставить меня здесь еще на один день?  Мол-сет  быть,
есть где-нибудь клочок иссушенной земли, которому нужен  прах  мой,  чтобы
там могла вырасти трава. Если это так, то надо, чтобы  я  осуществила  мое
предназначение. Но вы, святой отец, призовите на  меня  взгляд  того,  кто
выше природы и кто может повелевать ей. Он может приказать чистому ветерку
влиться в мое дыхание, соку растений оживить меня, солнцу, которое взойдет
в небе, разогреть мою кровь. Так научите же меня молиться богу!
   - Богу! - повторил священник, сокрушенно опустив голову. - Богу!
   Горячие слезы потекли по его бледным щекам.
   - О, господи! - сказал он. - О бежавшая от меня сладостная  мечта!  Где
ты? Где мне найти тебя? Надежда, почему ты  безвозвратно  меня  покидаешь?
Дайте мне уйти отсюда, сударыня! Здесь сомнения снова застилают  мне  душу
мраком; здесь перед лицом смерти рассеивается моя последняя  надежда,  моя
последняя иллюзия! Вы хотите, чтобы я даровал вам небо, чтобы я помог  вам
найти господа. Так вы ведь узнаете тогда, существует он или нет;  выходит,
вы счастливее меня - я-то ведь этого не знаю!
   - Уйдите, - сказала Лелия, - гордые люди, уйдите от меня прочь!  А  вы,
Тренмор, взгляните на все это, взгляните на этого врача, который не  верит
в науку, и на этого священника, который не верит в бога. А ведь врач  этот
- ученый, а священник - теолог.  Говорят,  что  один  облегчает  страдания
умирающих, а другой утешает живых; и обоим им не хватает  веры  у  постели
умирающей женщины!
   - Сударыня, - сказал Крейснейфеттер, - если бы я вел себя  с  вами  как
врач, вы бы высмеяли меня. Я знаю вас,  вы  не  обыкновенная  женщина,  вы
философ...
   - Сударыня, - сказал Магнус, -  вы  забыли  нашу  прогулку  в  лесу  на
Гримзеле? Ведь если бы я осмелился вести себя с  вами  как  священник,  вы
заставили бы меня впасть в безверие.
   - Так вот, оказывается, в чем ваша сила! - с горечью сказала  Лелия.  -
Вы  черпаете  ее  в  слабости  другого.  А  как   только   вы   встречаете
сопротивление, вы отступаете  и  со  смехом  признаетесь,  что  занимались
обманом людей. О шарлатаны и лицемеры! Горе нам, Тренмор, куда мы  с  вами
попали! В какое время мы живем! Ученый все  отрицает,  священник  во  всем
сомневается. Посмотрим, существуют ли еще поэты. Возьми свою арфу, Стенио,
и спой мне стихи Фауста  или  загляни  в  свои  книги  и  расскажи  мне  о
страданиях Обермана, о восторгах Сен-Пре. Посмотрим, поэт, не разучился ли
ты понимать страдание; посмотрим, юноша, веришь ли ты еще в любовь.
   - Увы, Лелия! - вскричал  Стенио,  заламывая  свои  белые  руки,  -  вы
женщина, и вы в это не верите! Что же такое творится с нами, со всем нашим
веком?



        "22"

   "Бог неба и земли, бог силы  и  любви,  услышь  чистый  голос,  который
исторгнут из чистой души и из девственного лона!  Услышь  мольбу  ребенка,
верни нам Лелию!
   Почему, господи, ты хочешь так рано отнять у нас нашу  любимую?  Услышь
громкий и могучий голос Тренмора,  человека,  который  страдал,  человека,
который жил, услышь призыв другого, еще не изведавшего в  жизни  зла.  Оба
просят тебя оставить им Лелию, их богатство, их поэзию, их  надежду!  Если
ты уже можешь подарить ей небесную славу и окружить ее вечным блаженством,
возьми ее, господи, она принадлежит тебе; то, что ты предназначил ей, выше
того, что ты у нее отнимаешь. Но, спасая Лелию, не терзай  нас,  не  губи,
господи! Позволь нам следовать за ней и встать на колени у ступенек трона,
на котором она должна восседать..."
   - Все это очень хорошо,  -  сказала  Лелия,  прерывая  его,  -  но  это
всего-навсего стихи. Оставьте в покое эту арфу или положите  ее  на  окно:
ветер сыграет на ней лучше, чем вы. Теперь подойдите ближе. А ты, Тренмор,
оставь нас - спокойствие твое печалит меня и приводит в отчаяние. Подойди,
Стенио, говори мне о себе, обо мне. Бог слишком далеко, боюсь, что он  нас
не услышит; но частица его вложена в тебя. Покажи мне  бога,  сокрытого  в
твоей душе. Мне кажется, что пылкое тяготение этой души  к  моей,  горячая
молитва, которую ты обратил бы ко мне, дали бы мне силу жить.  Силу  жить!
Да! Надо только захотеть. Моя болезнь, Стенио, состоит в  том,  что  я  не
могу найти в себе эту волю. Ты улыбаешься, Тренмор.  Уходи.  Увы!  Стенио,
верь мне, я пытаюсь противостоять смерти, но это лишь слабая попытка. Я не
столько ее  боюсь,  сколько  хочу,  мне  хотелось  бы  умереть  просто  из
любопытства. Увы! Мне необходимо небо, но  меня  одолевает  сомнение...  И
если над всеми этими звездами  нет  никакого  неба  вообще,  я  хотела  бы
насладиться его видом, покамест я еще на земле. Может  быть,  ожидать  его
надо только здесь, внизу? Может быть, оно в сердце человека?.. Ты молод  и
полон жизни, так скажи мне, может быть, любовь - это и есть небо?  О,  как
путаются мысли, прости мне эти минуты бреда. Так хотелось бы во что-нибудь
верить, пусть в тебя, пусть даже за час до того, как я навсегда расстанусь
с людьми и с богом!
   - Сомневайся в боге,  сомневайся  в  людях,  сомневайся  во  мне,  если
хочешь, - сказал Стенио, становясь  перед  ней  на  колени,  -  только  не
сомневайся в любви: не сомневайся в сердце своем, Лелия!  Если  ты  должна
сейчас умереть, если мне суждено потерять тебя, мука моя,  мое  сокровище,
моя надежда, дай мне по крайней мере поверить в тебя на час, на миг.  Увы!
Неужели ты умрешь так, что я даже не увижу тебя живой? Неужели  я  умру  с
тобой, и ты, та, которую я обнимал, останешься  для  меня  только  грезой?
Господи! Неужели любовь существует только в сердце, которое  стремится,  в
воображении, которое страдает, в снах, которые баюкают нас  ночами,  когда
мы одни? Неужели это неуловимое дыхание ветра? Неужели это метеор, который
сверкнет и исчезнет? Неужели это слово? Что это такое, господи? О небо!  О
женщина! Неужели вы так и не скажете мне, что же это такое!
   - Это дитя хочет выведать у смерти тайну жизни, - сказала Лелия,  -  он
преклоняет колена над гробом, чтобы изведать любовь!  Бедное  дитя!  Боже,
пожалей его и верни мне жизнь, чтобы сохранить  его  жизнь!  Если  ты  мне
вернешь  ее,  я  даю  тебе  обет  жить  ради  него.  Он  говорит,  что   я
богохульствовала, возводя хулу на любовь. Ну что же, я склоню  мою  гордую
голову, я буду верить, буду любить!.. Сделай  только  так,  чтобы  я  жила
жизнью плоти, и я попытаюсь жить жизнью души.
   - Ты слышишь, господи, - воскликнул Стенио, - слышишь, что она говорит,
что обещает? Спаси ее, спаси меня! Отдай мне Лелию, верни ей жизнь!..
   Лелия вся похолодела и  упала  на  пол.  Это  был  последний,  страшный
приступ. Стенио прижал ее к груди; он был в отчаянии и плакал.  Грудь  его
горела, горячие слезы падали на лицо Лелии. От  его  живительных  поцелуев
губы ее покраснели, молитва его, может быть, умилостивила небо: Лелия чуть
приоткрыла глаза и сказала Тренмору, который помог ей приподняться:
   - Стенио возвысил мне душу, если  вы  хотите  снова  сломить  ее  вашим
разумом, убейте меня сейчас же.
   - Зачем я буду отнимать у  вас  единственный  остающийся  вам  день?  -
сказал Тренмор. - Последнее перо с его крыла еще не упало.




        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ"


        "23. МАГНУС"

   Однажды  утром  Стенио  спускался  по  лесистым   склонам   Монте-Розы.
Пробираясь по тропинке, заросшей  густой  травою,  он  вышел  на  открытую
площадку, образовавшуюся от обвала. Это были дикие и величественные места.
Вокруг обломков скалы разрослась пышная зелень. Высокие ломоносы  обвивали
своими пахучими ветками разбросанные по оврагу запыленные камни.  С  обеих
сторон огромными  отвесными  стенами  высились  склоны  горы,  окаймленные
темными елями и  увитые  диким  виноградом.  На  самом  дне  жерловины  по
выстланному разноцветными камушками руслу катился прозрачный  поток.  Если
вам никогда не приходилось видеть стремнины, бегущей  по  разрытому  чреву
горы с бесчисленным множеством водопадов, очищающих ее воды, вы не знаете,
сколько красоты может быть в водной стихии и сколько чистой гармонии.
   Стенио любил проводить ночи, завернувшись в  плащ,  где-нибудь  у  края
водопада, под благоговейной сенью высоких кипарисов, в немых,  неподвижных
ветвях которых замирали ветры. Их густые верхушки приглушают стоны бури, а
таинственный и глубокий рокот воды, вырываясь  откуда-то  из  недр  земли,
подобен церковному хору, доносящемуся из  мрачных  катакомб.  Улегшись  на
свежей, искрящейся росинками траве у самого края  потока,  поэт  любовался
луной и, слушая журчание воды, забывал о часах, которые он мог бы провести
с Лелией, ибо в этом возрасте все становится счастьем любви, даже разлука.
Сердце  того,  кто  любит,  так  богато  поэзией,  что  ему  бывает  нужно
уединиться и сосредоточиться, чтобы с упоением предаться мыслям о любимой,
наделяя  ее   в   своем   представлении   теми   качествами,   которые   в
действительности существуют лишь в нем самом.
   Много ночей Стенио провел в  этом  экстазе.  Багряные  заросли  вереска
укрывали его голову, полную пылких мечтаний.  Утренняя  заря  усыпала  его
мягкие волосы  своими  благоухающими  слезниками.  Высокие  сосны  в  лесу
обдавали его ароматом, который они источают всегда на рассвете; зимородок,
живущая у воды красивая  одинокая  птица,  печально  кричал  среди  черных
камней и белой пены потока, который любил поэт. Это  была  чудесная  жизнь
любви и молодости, жизнь, которая впитала в себя счастье  сотни  жизней  и
которая вместе с тем пронеслась столь же  стремительно,  как  эти  кипучие
воды и парившая над водопадами птица.
   В падающей, в бегущей речке слышатся тысячи  голосов,  разнообразных  и
мелодичных, переливаются тысячи красок, темных и светлых. То, незаметная и
робкая, она набегает, вся дрожа, на полосы мрамора, которые  оставляют  на
ней свой иссиня-черный отблеск;  то,  белая  как  молоко,  она  пенится  и
впрыгивает на скалы  -  голос  ее  тогда  словно  перехвачен  гневом.  То,
зеленая, как трава, которой она едва касается проходя,  или  голубая,  как
тихое  небо,  которое  она  отражает,  она  свистит  в  тростнике,  словно
охваченная страстью змея; то спит на солнце  и  просыпается,  чуть  слышно
вздыхая от малейшего дуновения ласкающего  ее  ветерка.  Порой  она  ревет
будто заблудившаяся в ущельях телка, и низвергается торжественно и мерно в
пучину, которая захватывает ее, укрывает в своих глубинах и  душит.  Тогда
она бросает солнечным лучам легкие капельки брызг, и те окрашиваются всеми
оттенками  радуги.  Когда  ее  прихотливые  переливы  пляшут  над  зияющей
пропастью, она кажется нам прозрачной сильфидой, и взгляды наши зачарованы
всем этим волшебством, словно по мановению заклинателя  змей.  Воображение
наше бессильно, ибо то, что создано мыслью, не может быть прекраснее дикой
и грубой природы. Надо только глядеть на  нее,  надо  все  ощутить:  самым
великим поэтом становится тогда тот, кто меньше всего сочиняет.
   Но в глубине сердца Стенио таился источник всякой поэзии -  любовь.  И,
упоенный этой любовью,  он  как  бы  венчал  самые  поразительные  картины
природы великою мыслью, великим образом - образом Лелии. До чего же хороша
была Лелия, отраженная в горных потоках и  душе  поэта!  Какой  строгой  и
возвышенной она казалась ему в  серебряном  сиянии  луны!  Каким  звучным,
каким вдохновенным был ее голос в стенаниях ветра,  в  воздушных  аккордах
водопада,  в  магнетическом  притяжении  цветов  и  трав,  которые   ищут,
призывают и целуют друг друга во  мраке  ночи,  в  час  священных  тайн  и
божественных откровений! Лелия была тогда всюду:  в  воздухе,  в  небе,  в
каждом ручейке, в цветах. В отблесках звезд Стенио видел ее переменчивый и
проницательный взгляд; в дуновении ветерка он слышал  ее  едва  различимые
слова; шепот волны нес ему ее священные песни,  ее  глаза  провидицы;  ему
чудилось, что в чистой небесной лазури парит ее мысль - то словно бледный,
смутный и полный грусти крылатый  призрак,  то  словно  ангел,  излучающий
свет, то будто демон, презрительный и насмешливый. Раздумья  Лелии  всегда
были отмечены чем-то ужасным,  но  ужас  этот  только  разжигал  страстные
желания юноши.
   В безумии своем, бродя  ночами  по  безмолвным  пустынным  долинам,  он
громко ее  призывал;  и  когда  голос  его  пробуждал  уснувшее  эхо,  ему
казалось, что далекий голос Лелии печально отвечает ему из  недр  облаков.
Когда шум его шагов спугивал лань, которая паслась на траве, и он  слышал,
как, убегая, она шуршит разбросанными по тропинке листьями, ему  чудилось,
что это легкие шаги Лелии, что это шуршит ее  платье,  осыпающее  с  куста
цветы. А если какая-нибудь из красивых птиц этих долин - горный тетерев  с
серебристой грудью, розовато-жемчужный поползень или куропатка  с  черными
без отблесков перьями - садилась рядом и глядела на него спокойно и гордо,
готовая взмахнуть крыльями и взлететь в небо,  Стенио  думал,  что,  может
быть, это Лелия, принявшая ее образ и готовая улететь в вольные края.
   "Может быть, -  думал  он,  снова  спускаясь  в  долину,  доверчивый  и
боязливый, как ребенок, - может быть, мне уже  больше  не  отыскать  Лелию
среди людей".
   И он в ужасе упрекал себя за то, что мог покинуть ее так надолго,  хоть
в мыслях его она была с ним на всех его прогулках, хоть все горы и  облака
были полны ею, хоть образ ее чудился ему на самых  недосягаемых  вершинах,
там, где меньше всего можно было надеяться ее встретить.
   В этот день он остановился у глубокой лесной прогалины  и  приготовился
было уже возвращаться назад, ибо увидел  перед  собой  человека,  а  самые
красивые  пейзажи  теряют  свою  прелесть,  когда  одиночество  того,  кто
приходит помечтать, бывает нарушено.
   Но незнакомец был красив и суров, как сами эти места. Взгляд его горел,
как восходящее солнце, и первые вспышки зари, которыми был окрашен ледник,
яркими отблесками своими озаряли величественное лицо священника.  Это  был
Магнус. Казалось, он взволнован чем-то только что виденным. В  глазах  его
можно было прочесть то радость, то скорбь. Волнение его молодило.
   Увидев Стенио, он поспешил к нему.
   - Ну вот, юноша, - торжествующе воскликнул он, - ты один,  ты  плачешь,
ты ищешь бога! Женщины больше не существует!
   - Женщины! - повторил Стенио. - Для меня  на  свете  существует  только
одна женщина. Но о какой женщине вы говорите?
   - Об единственной для вас и для меня женщине на свете, о Лелии! Скажите
мне, юноша, верно ли, что она умерла? Отреклась ли  она  от  бога,  предав
свою душу дьяволу? Видели ли вы, как черная фаланга  духов  тьмы  толпится
возле ее изголовья и терзает  ее  в  минуты  агонии?  Видели  ли  вы,  как
покинула тело ее  душа,  проклятая,  мертвенная  и  мрачная,  с  огненными
крыльями и  окровавленными  когтями?  Так  вздохнем  же  теперь  свободно!
Господь очистил землю, он низверг сатану  в  его  хаос.  Теперь  мы  можем
молиться, можем надеяться. Посмотрите, как радостно  всходит  солнце,  как
свежи и красны в долине розы!  Посмотрите,  как  птицы  взмахивают  своими
крыльями, как легко они взмывают к небу! Все возрождается,  все  надеется,
все будет жить! Лелия умерла!
   - Несчастный! - вскричал Стенио, хватая священника за горло. -  Что  за
дьявольские слова у вас на языке? Какое  безумие,  какая  гибельная  мысль
вами овладела? Откуда вы? Где вы провели ночь? Откуда вы знаете то, что вы
дерзнули сказать? Давно ли вы покинули Лелию?
   -  Я  покинул  Лелию  туманным,  холодным  утром.   Начинало   светать.
Пронзительно кричал петух. Голос его врезался в  тишину  и  отдавался  под
кровлей домов, как  зловещее  пророчество.  Ветер  завывал  под  пустынным
порталом собора. Я прошел по наружной галерее, чтобы  пойти  к  умирающей.
Шпили зубчатых башенок скрывались в тумане, и большая статуя  бледнолицего
архангела на восточной стороне тонула в утренней  мгле.  Тут  я  отчетливо
увидел, как архангел взмахнул своими большими каменными  крыльями,  словно
готовый вспорхнуть орел, только ноги его остались прикованы к карнизу, и я
услышал, как он произнес: "Лелия еще не умерла!". В эту  минуту  пролетела
сова - она  задела  мой  лоб  своим  влажным  крылом  и  скорбным  голосом
повторила: "Лелия не  умерла!".  И  белая  мраморная  дева,  укрывшаяся  в
западной нише, испустила глубокий вздох  и  сказала:  "Еще  нет",  голосом
таким  слабым,  что  мне  показалось  -  все  это  я  вижу  во  сне,  и  я
останавливался несколько раз по дороге, чтобы удостовериться, что не сплю.
   - Святой отец, - сказал Стенио, - вы помутились умом. О каком  утре  вы
говорите? Знаете вы, сколько  времени  прошло  с  тех  пор,  как  все  это
совершилось?
   - С того дня, - ответил Магнус, - я видел,  как  несколько  раз  солнце
всходило и, сияя, разливало на этот сверкающий лед свои ослепительные лучи
Не могу вам сказать, сколько раз это повторялось. С тех пор, как Лелии нет
на свете, я перестал считать дни, перестал считать ночи, жизнь  моя  течет
чисто и беззаботно, как сбегает с холма ручеек. Душа моя спасена...
   - Слава богу, вы не своем уме! - сказал юноша.  -  Вы  говорите  о  той
страшной болезни, которая месяц назад едва не отняла у нас Лелию. В  самом
деле, по волосам вашим и бороде я вижу, что вы давно уже в горах. Пойдемте
со  мной,  несчастный  человек,  я  постараюсь  выслушать  историю   ваших
страданий и облегчить их.
   - Мои страдания окончились, - сказал священник с улыбкой, которую можно
было принять за ниспосланную свыше - такой она была спокойной и кроткой. -
Я живу; Лелия умерла. Выслушайте рассказ о моей радости. Когда я явился  в
жилище этой женщины, я почувствовал,  что  земля  колеблется  у  меня  под
ногами, а когда я хотел взойти на лестницу, ступеньки три раза  ускользали
у меня из-под ног. Но когда двери отворили, я увидел множество людей и тут
же вспомнил, как  должен  себя  держать  священник  перед  народом,  чтобы
заставить уважать и бога и себя. Я совсем позабыл о  Лелии.  Я  прошел  по
комнатам без волнения и без страха.  Когда  я  очутился  в  самой  дальней
комнате, я больше не помнил имени  женщины,  которую  хотел  видеть,  ибо,
повторяю, там было много народа и я  чувствовал  на  себе  чужие  взгляды.
Знаете ли вы, как тяжел человеческий взгляд? Случалось ли вам когда-нибудь
прикидывать его на вес? О, он тяжелее,  чем  вот  эта  гора;  но  чтобы  в
точности знать, что это такое, надо быть священником, носить рясу, которую
вы видите на мне, сын мой: помнится, это был кабинет, весь обтянутый белым
и заполненный капканами и ловушками. Сначала у меня  было  такое  чувство,
что я иду по мягкой и  тонкой  шерсти  ковра,  -  мне  показалось,  что  в
алебастровых вазах стоят белые розы, а из матовых стеклянных шаров  льется
белый ласковый свет. Мне показалось также, что на белой атласной постели я
вижу  женщину  в  белой  одежде.  Когда  она   повернула   ко   мне   свое
мертвенно-бледное лицо, когда я встретил  ее  холодный  взгляд,  владевшее
мною очарование сразу исчезло. Я стал  ясно  все  в