я  уже  полгода не  служу в строевой
авиации.
     -- Это я сразу понял, -- подхватил Ефимков. -- Но где? В каких войсках?
К ракетчикам, что ли, подался?
     --  Бери выше,  -- улыбнулся Сергей Степанович. -- Назначен командовать
особым отрядом космонавтов.
     -- Ты! -- Ефимков от удивления замер. -- Да какой  же ты, извини  меня,
космонавт?!  И  годы  уже не  те, и делом этим,  насколько мне  известно, ты
никогда не занимался.
     -- Примерно так  я и заявил,  когда  мне предложили эту  должность,  --
улыбнулся  Мочалов. -- Выслушал меня  один  ответственный товарищ  и головой
покачал. "Когда  вы вступали  в партию, товарищ Мочалов?" -- "На  фронте, --
отвечаю,  -- и партбилет  между  двумя  боевыми вылетами  получил. Только  в
разных местах: вступал под Орлом, а получал  уже за Днепром". Он  засмеялся,
но глаза, гляжу,  строгие: "Не годится, -- говорит, -- коммунисту-фронтовику
пасовать  перед  трудностями".  Я стал  ссылаться на свою  некомпетентность,
сказал, каким, по  моему убеждению, должен быть командир подобной  части. Он
меня  снова  остановил. "Вы  как  думаете,  с  чего  начинается  техническая
революция?"  --  "С появления новых форм труда".  -- "А  еще  точнее?" -- "С
появлением  новых  орудий труда". --  "Правильно.  Сначала появляются  новые
орудия  труда,  а  потом  -- производственные отношения,  которые им  должны
соответствовать.  Давайте  с точки  зрения диалектики  и отнесемся  к  новой
профессии   летчика-космонавта.   Согласитесь:   сначала    появилась   идея
осуществить полет человека  в космос,  затем  -- корабль, способный  поднять
человека, и потом уж -- первый отряд  космонавтов. А вот академию, готовящую
командиров таких  отрядов, мы не  смогли  сразу открыть. Да  и то сказать --
космонавтике  нашей год с  небольшим, а  срок  обучения  в любой академии не
меньше трех-четырех лет. Как  же быть?" Я  пожал  плечами, а он усмехнулся и
закончил:  "Из авиации надо брать кадры. Таких, как вы, выдвигать. Когда вас
назначили  командиром эскадрильи,  вы были  уверены,  что  с этой должностью
справитесь?"  -- "Не  очень", -- отвечаю. "А когда  полк доверили?" --  "Тем
более". --  "А когда  дивизию дали?"  --  "Совсем  поначалу растерялся".  Он
засмеялся: "А знаете,  почему? Потому что во всех  случаях вы  шли  на новое
дело. И сейчас на новое дело  идете.  Но партия  вам  доверяет..."  Вот я  и
пошел, Кузьма Петрович. Трудно  было поначалу, очень  трудно.  Но  чертовски
интересно.
     -- И корабли космические ты видел? -- оживился Ефимков.
     -- Зачеты даже по материальной части сдавал.
     -- Ну а с Главным конструктором беседовал?
     -- Было.
     -- Вот, по-моему, человек! Глыбища!
     -- Большой человек! -- подтвердил Мочалов.
     Вагон  покачивало. Временами под колесами  жестко  взвизгивали  рельсы.
Тихо тлела трубка в руках Ефимкова, негромкий голос Мочалова наполнял купе.
     --  Ты  вот  спрашиваешь,  что такое первые  полеты человека  в космос.
Конечно, если быть  откровенным, это, что называется,  проба пера. Мы сейчас
пишем и говорим, что наши корабли несравненно  лучше и надежнее американских
капсул. Но придет  время, и в сравнении  с новыми  они  будут выглядеть, как
самолет По-2  рядом со сверхзвуковым  реактивным истребителем. Первые полеты
-- это разведка околоземного космического пространства.
     -- Нечего сказать --  разведка, если  весь  мир  о ней шумит!  -- гулко
рассмеялся Ефимков.
     -- Так-то оно так,  --  согласился Мочалов, -- но мы  смотрим вперед, в
будущее.  А наше  будущее --  это  орбитальные  станции, монтажные работы  в
космосе, высадка на Луне. Сам понимаешь, какие кадры нужны для этого.
     -- Ну а в наши края ты по  какой надобности  прискакал, Сережа? Сказать
можешь?
     --  Скажу. Во-первых,  в  штабе  округа надо  мне о  парашютных прыжках
договориться.  Собираюсь  свой  личный  состав  весной  сюда  привезти.  Еще
кое-какие организационные дела. В том числе должен на вакантное место одного
паренька из молодых летчиков в отряд подобрать.
     -- В космонавты?
     -- Да.
     -- И почему ты его решил искать именно у нас? Не свет ли клином сошелся
на нашем округе.
     Генерал прищурился и с усмешкой посмотрел на друга:
     -- Только  потому, что  служит в  этих  краях некий полковник  Ефимков.
Когда я  об этом  узнал,  сразу подумал: вот  кто лучше  всех  мне  поможет.
Доложил начальству и получил от него "добро".
     -- Вот за это спасибо, --  растрогался Кузьма Петрович, -- спасибо, что
друга не позабыл. Да я тебе на выбор такие кадры предложу  -- лучше нигде не
найдешь. Целую дюжину кандидатов в космонавты порекомендую.
     Кузьма Петрович,  как и  в молодости, умел быстро  поддаваться приливам
бурной энергии и заражать ею других. И, прикусив в углах рта добрую усмешку,
думал генерал Мочалов  о том, что не  поддался  его друг своим  сорока шести
годам  и не  потерял острого отношения  к жизни, какой бы  стороной  она  ни
поворачивалась к  нему. Вот и  морщины залегли  под глазами,  и виски начали
заниматься  той неторопливой  сединой,  какая несмело трогает  в такие  годы
деятельных, но уравновешенных людей с отличным здоровьем и крепкими нервами.
     --  Подожди,  дорогой,  --  попытался  Мочалов  сбавить  его   пыл.  --
Во-первых, чтобы  задержаться у  тебя на денек, я  должен доложить об этом в
округ.
     -- По телефону доложишь. У нас связь работает, как нерв. Так,  кажется,
мы  в  войну на  плакатах  писали?  А задержаться  тебе  у меня  командующий
посоветует. Увидишь.
     Мочалов кивнул головой.
     --  Будем считать  -- уговорил. Однако  подобрать одного  кандидата для
меня дело очень и очень нелегкое.
     -- А разве я сказал, что легкое? -- забасил Ефимков. -- Ты мне со всеми
подробностями  обрисуешь,  какой  именно  кандидат  тебе  нужен, а  я уж  об
остальном позабочусь.  Сам должен понимать:  у меня в дивизии летуны  один к
одному -- все в комдива!


x x x

     В  понедельник утром  Кузьма Петрович  Ефимков  подъехал к штабу на час
позднее  обычного.  Полетов  в  этот  день  не было, в  учебных классах  шли
занятия. В его приемной уже давно сидел начальник отдела  кадров майор Бенюк
с  огромной  кипой личных  дел  на коленях. Окинув бегло  эту  кипу и самого
Бенюка, Ефимков спросил:
     -- Принес?
     -- Принес, товарищ полковник.
     -- Как я просил -- молодые, красивые, хорошие летчики и физкультурники?
     -- Так точно, -- подтвердил  ничего не  понимающий  майор, -- может, вы
все-таки   объясните,   товарищ   полковник,  почему   вас  самые   красивые
заинтересовали.
     -- Это тот случай,  когда начальнику вопросов задавать не положено,  --
прервал Ефимков, сверху вниз взирая  на  невысокого Бенюка. -- Клади мне эти
папки на стол.
     Он  прошел  в кабинет и  по  телефону приказал  начальнику  медицинской
службы немедленно принести личные медицинские книжки всех  тех офицеров, чьи
личные дела отобрал Бенюк.
     Потом, когда  это было сделано, связался со своей квартирой. К телефону
долго никто не подходил, длинные басовитые гудки  следовали один за  другим.
Наконец в трубке послышался голос генерала Мочалова:
     -- Квартира полковника Ефимкова.
     -- Это ты, Сережа?
     -- Конечно, Кузьма. Стою с намыленной щекой.
     -- У меня все готово. Заканчивай и приезжай.
     Когда его  старый друг появился  на  пороге  кабинета, Кузьма  Петрович
важно расхаживал вокруг стола и дымил трубкой. Он был явно доволен.
     -- Десять  человеческих судеб на  моем столе, --  похвалился он. --  Ты
как, сначала обзором фотографий и личных  дел удовлетворишься или тебе сразу
оригиналы представить?
     -- Экий ты скоропалительный,  -- усмехнулся  генерал, --  с оригиналами
повремени. Предоставь мне свободную комнату и время.
     -- Оставайся в моем кабинете.  Я на аэродром ухожу. -- Кузьма  Петрович
снял  с  вешалки  меховую  куртку и  потянулся за  папахой.  -- Тебе  на эту
операцию часа хватит?
     --  Боюсь, побольше  уйдет,  --  покачал  головой Мочалов, --  два,  не
меньше.
     -- Работай два. В десять я к тебе наведаюсь.
     И ровно в десять, переделав целую кучу разных дел, побывав на занятиях,
в дежурном звене, на самолетных стоянках, весь  раскрасневшийся от морозного
солнца,  Кузьма  Петрович возвратился к  себе  в кабинет.  Мочалов сидел  за
столом,   молча  постукивая  пальцами  по  стеклу.  Серые  его   глаза  были
озабоченными, брови хмурились. Большая стопка личных дел лежала в стороне, и
только два -- перед ним. На верхней Ефимков прочел фамилию Горышина.
     --  Ну  что, Сережа?  --  трубным  голосом спросил  комдив.  -- Отобрал
кандидатов для беседы?
     Мочалов  отрицательно покачал головой  и ладонью  отбросил свисавшие на
лоб пряди седеющих волос.
     --   Нет,  Кузьма.  Лишь  два  человека  меня  заинтересовали  из  всех
представленных: Горышин и Савушкин.
     --  Как,  только  два? --  удивился комдив. --  А остальные?  Например,
Иванов, командир отличного звена, а Лабриченко, наш снайпер?..
     -- Так-то оно  так,  -- спокойно согласился генерал. -- Я не отнимаю  у
твоих подчиненных их заслуг.  Но пойми, дорогой, очень жестким критерием мне
приходится  руководствоваться.  Восемь  из  них  уже  не  подходят  по  двум
показателям: рост и вес.  Два личных дела  я  пока  задержал.  Но понимаешь,
Кузьма, хотелось бы более колоритного парня. Чтобы и летная биография была у
него  поинтереснее и  сам он физически  посильнее  выглядел,  чем  эти,  и к
космонавтике бы тянулся.
     --  Кого же тебе  еще  порекомендовать? -- задумался  Ефимков и сел  на
просторный дерматиновый диван. -- Есть тут у  нас еще один паренек, да лично
я не хотел  бы его  отпускать.  Вот у него так и в  самом деле  тяготение  к
космонавтике. Года  два  назад Гагарин проезжал через его родной город.  Так
этот парнишка с пакетом  к нему  пробивался. А в  пакете  просьба: "Возьмите
меня  в космонавты, это мое призвание".  У  нас  в  дивизии ребята зубастые,
"космонавтом" его так и прозвали.
     -- За этот самый случай? -- равнодушно спросил генерал.
     --  Нет,  за  другое --  за то,  что  он ночью  вместо самолета-цели за
звездой погнался.
     Глаза Мочалова так и брызнули смехом.
     -- Это любопытно. А летает он сносно?
     -- На уровне.  Самолет у него  в воздухе  задымил как-то. Не растерялся
парень. Посадил на летное  поле. Звание досрочно получил  за  это  от самого
маршала.
     -- А физически как?
     -- Так ведь жарища во время пожара в кабине,  я полагаю, адская была. В
обморок не падал. Из самолета на своих ногах вышел, маршалу  все чин по чину
доложил...
     -- Смотри какой, -- одобрительно кивнул  Мочалов. -- А еще какие за ним
доблести водятся?
     -- Ты меня, Сережа, будто корреспондент какой расспрашиваешь, -- нервно
улыбнулся   Ефимков,   смутно   почувствовавший,  что   Гореловым  его  друг
заинтересовался  всерьез. -- Больше за ним доблестей  вроде  никаких.  Разве
только что  живописью  увлекается.  Знаешь, если  бы  не  авиация,  из  него
профессиональный художник мог получиться. Он у нас домик дежурного звена так
разукрасил. Что ни стена -- то картина.
     Мочалов положил в  общую кипу и те  два  личных  дела, которые поначалу
лежали отдельно.
     -- Слушай,  друже,  ты меня  окончательно  заинтриговал. Покажи мне эту
роспись.
     -- Поехали, -- без особого энтузиазма согласился Ефимков.
     Что-то сковывало теперь его речь. Казалось, он был бы не прочь избежать
дальнейших расспросов. Мочалов это понял и стал еще настойчивее.
     Комдив,  кряхтя,  уселся за руль и сам погнал "Волгу" через аэродром по
скользкой от гололеда дороге к дежурному домику.  В пути был мрачен  и почти
не вынимал изо рта потухшую трубку. Когда командир отдыхающей дежурной пары,
завидев  генеральские  погоны,  бросился  было  докладывать,  он за Мочалова
сделал резкий нетерпеливый жест, означающий: отставить.
     Войдя в  домик, Сергей  Степанович огляделся по сторонам. Копии веселых
охотников на привале и  запорожцев  вызвали  не его  губах  усмешку,  но эта
усмешка исчезла, когда он увидел на третьей стене картину будничного летного
дня,  где с точностью  была выписана не  только каждая  фигура, но  и трава,
пригнувшаяся от могучего дыхания двигателей,  и ромашка в  руке у  одного из
летчиков, наблюдавших с земли за взлетом реактивных машин. А устремившаяся к
звездам ракета, оставившая  за  собой огненный след, еще  больше понравилась
генералу.
     -- Как его фамилия?
     -- Старший лейтенант Алексей Горелов.
     -- Я что-то не припоминаю его личного дела в той кипе.
     -- Не было  его там, -- невесело сказал Ефимков, когда они вышли, -- да
и зачем стал бы я  его рекомендовать? Парень как парень. Ничем не  лучше тех
десяти.
     Пристально посмотрев на своего друга, Мочалов весело расхохотался. Нет,
годы явно  не повлияли  на Ефимкова,  он,  как и  прежде,  не  умел скрывать
решительно  ничего: ни своих радостей, ни обид. Генерал  готов был биться об
заклад, что Ефимков ни за что не хотел отдавать ему Горелова.
     -- Слушай, друже, а ты все-таки феодал.
     -- Это отчего же?
     -- Зачем от меня Горелова прячешь?
     -- Это что, лобовая атака?
     -- Считай, что так.
     -- Только я его вовсе  не прячу, -- вяло проговорил Кузьма Петрович. --
Что  он  --  невеста  на  смотринах,  что  ли?  Можешь  с  ним  хоть  сейчас
побеседовать, если имеешь желание.
     --  Конечно,  имею.  Мне  уже  интуиция  подсказывает,  что  это  самый
интересный кандидат.
     Кузьма Петрович с остервенением выбил из трубки пепел и скосил на друга
унылые глаза.  Ударив себя  черной  крагой по  голенищу сапога,  он громко и
упрямо воскликнул:
     -- Не пущу. Не пущу его, и точка.
     Они сели в "Волгу". Полковник -- за руль, генерал -- рядом. Включив для
прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение.
     -- Ты пойми  меня  правильно, Сережа, -- сумбурно оправдывался Ефимков,
--  зачислят его к вашим  космонавтам, и  будет он там  ждать своей очереди.
Год, два,  пять лет. Ручкой  истребителя,  гляди, ворочать разучится  за это
время. А  потом оглянется -- вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И
космонавтом  не  стал,  и летчиком быть разучился. А  у нас он, без обиняков
скажу, на широкую дорогу вышел  бы. Скоро  командовать  эскадрильей назначу.
Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и  замом на
дивизию. Талантливый, чертяка!
     -- Так ты же только что  уверял  меня, что он ничем не лучше других? --
заметил насмешливо Мочалов.
     Но Ефимков уже входил в раж:
     -- Э, да это только для присловья было говорено. Горелов -- что надо. И
потом,  как старому другу, тебе  откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь,  жизнь
для   него  с  колыбели  медового   пряника  не  заготовила.  Мать,  простая
крестьянка, еле-еле читает и  пишет.  Батька в  сорок  третьем  году в танке
сгорел.  Горелов  еще  картину  об  этом  написал.  "Обелиск  над крутояром"
называется. Круча,  внизу  Днепр бурлит,  над  обрывом  одинокая  солдатская
могилка. Глянешь -- по сердцу мурашки...
     Мочалов  уже твердо убедился,  что его своенравный  приятель  будет как
скала стоять за Горелова. Возможно, и кадровику он дал указание не приносить
личного дела этого летчика. И чем упрямее возражал Ефимков, тем  все сильнее
росло у Мочалова желание поговорить со старшим лейтенантом Гореловым.
     Тихонько трогая с места машину, Ефимков оживленно продолжал:
     --  И еще  могу по секрету прибавить, чем  дорог мне этот парнишка. Два
года он у  меня  учился, а  курсанты  были  всякие. И отличники, и вчерашние
маменькины сынки, и  стиляги. Но серьезнее, сдержаннее и умнее не было там у
меня парня. Откровенно говоря, иной раз подумаю, он мне вроде  родного сына.
Никого сейчас так не опекаю. Вот теперь я и высказался, Сережа.
     Мочалов искоса посмотрел на друга.
     --  Так ты  что же, -- спросил  он, пожимая плечами, -- полагаешь,  что
после  такой  красочной  характеристики  у  меня  пропадет  желание   с  ним
увидеться?
     Ефимков  затормозил,  давая  дорогу  маслозаправщику,  и,  поглядев  на
генерала широко раскрытыми глазами, умоляюще произнес:
     -- Сережа, пощади. Откажись от этой беседы!
     -- Но ты же дал слово, Кузьма! -- нахмурился генерал.  -- Да к тому же,
если я побеседую с ним несколько минут, посмотрю медицинскую книжку и личное
дело, это еще ничего не означает.
     -- Не означает! --  ворчливо  повторил комдив. --  В том то и дело, что
еще  как  означает. Если ты с ним поговоришь  один раз, ты ни за что уже  от
него не отстанешь. Он тебе по всем видам подойдет. В том числе по росту и по
весу. Я-то  догадываюсь,  что ты ищешь человека  с такими габаритами,  как у
Гагарина или у Титова. Так вот Горелов в самый раз подойдет.
     Комдив резко, так  что завизжали тормоза, остановил "Волгу"  у штабного
подъезда. Вышли молча  и так же молча прошли в кабинет. Мочалов  неторопливо
снял  шинель,  достал  платок  с синей  каемкой и,  старательно сморщившись,
громко чихнул.
     --  Будь здоров,  --  мрачно пожелал Ефимков. --  Ну так  что, Горелова
звать?
     -- Обязательно, -- сказал Сергей Степанович.
     Ефимков шумно вздохнул и нажал на табло коммутатора одну из кнопок.
     -- Подполковника Климова,  -- прогудел он в трубку. -- Это  ты, Леонтий
Архипович? Чем  сейчас  у  тебя народ занимается? Техсостав  на матчасти?  А
летчики? Так.  А где старший лейтенант Горелов? По штабу дежурит?  Что-то вы
его  слишком  зачастили  на  эти  дежурства.  Человек  он  творческий,  надо
учитывать. У вас людей много, можно и  пореже посылать. Тем более только что
стал командиром звена, работы  непочатый край. На будущее учти это. А сейчас
срочно подмени его кем-нибудь, и пусть немедленно ко мне придет.
     Полковник  положил  трубку,  и красная лампочка на  табло  погасла.  Не
замечая в глазах Мочалова иронии, спросил:
     -- Мне как: остаться при этой беседе или уйти?
     -- Как хочешь. Пожалуй, оставайся.
     --  Нет,  не останусь,  -- нахмурился комдив.  --  А  то  будешь  после
говорить, что я психически или еще как-нибудь подчиненного подавлял.
     --  Да  не ворчи,  друже,  --  потеплевшим голосом  сказал Мочалов.  --
Оставайся, и баста!
     -- Нет, я  уйду, -- решительно  сказал комдив  и  нахлобучил  папаху на
подстриженную ежиком голову.
     Дежурный принес в это время личное дело и медицинскую книжку Горелова.
     -- Как знаешь, Кузьма Петрович, -- ответил Мочалов и быстро потянулся к
документам.
     Личное дело  Горелова генерала уже не интересовало: там  все  было так,
как представил Ефимков. А вот медицинскую книжку генерал читал жадно. Словно
заправский  терапевт,   приблизив   к  глазам  причудливые,  пляшущие  линии
кардиограммы, всматривался в них. Поглощенный расшифровкой цифр и латинских,
трудно разбираемых фраз, он не сразу поднял голову на скрип двери. Спокойный
громкий голос заставил его оторваться от записей.
     -- Товарищ генерал. Старший лейтенант Горелов по вашему вызову явился.
     Мочалов вскинул голову. На  пороге стоял молодой  стройный парень. Чуть
худощавое  лицо,  вздернутый  мальчишеский  нос.  Спокойные,  но  отнюдь  не
апатичные, а  пытливые,  с  затаенным  блеском глаза. Рот  --  тонкая прямая
линия,  чуть  поджатая в углах. Широкий  лоб без  единой морщинки. Сдержался
Мочалов  -- не  захотел сразу  показаться  излишне  демократичным.  А парень
продолжал стоять с рукой, приложенной к  виску, и была в этом уставном жесте
старательность,  присущая  молодому офицеру, которому  в своей жизни  весьма
редко приходилось докладывать генералам.
     -- Садитесь, товарищ старший лейтенант, и подождите немножко. -- Листая
теперь ненужную  ему  медицинскую книжку,  Мочалов  исподлобья  наблюдал  за
летчиком.
     Устроившись в жестком кресле (Ефимков у  себя в кабинете  мягкой мебели
не держал), Горелов достал расческу, не спеша поправил волосы.
     Мочалов н