х  температур. Но в
том, что ты не нажал красную кнопку, когда стало не по себе, -- виноват.
     -- Самолюбие, -- опустив голову, признался Алеша. -- думал, дотерплю.
     -- Это все закономерно, -- улыбнулся Ножиков, -- со многими так бывает.
Самолюбие  часто становится для космонавта препятствием. Надо  уметь на него
наступить  и  обезоружить самого себя, если необходимо. Тебе это еще  не под
силу. Вот и берешься  за  подобные рапорты. -- Ножиков снова сел, положил на
колени широкие ладони. -- Нас в  отряде  немного,  но  почти у  каждого были
срывы   и  даже  суровые  испытания.  Только  воля  да  дружба  помогали  их
выдерживать. Взять хотя бы Игоря Дремова. Ты знаешь Дремова?
     -- Полгода почти в  одном  отряде, как же не знать!  --  пожал  плечами
Горелов.
     -- Ну а что ты о нем знаешь?
     -- Как что?  -- неожиданно  запнулся Алеша,  потому что  сам себя в это
мгновение спросил: "А что я действительно о  нем знаю?"  -- Игорь Дремов, --
сбивчиво продолжал он, -- сильный  парень, немножко гордый. Помните, Сергей,
мы же вместе на квартире у  Дремова были, когда все  рассказывали, как стали
космонавтами, когда "большой сбор" проводился.
     -- И что же о себе рассказал тогда Игорь? -- прищурился Ножиков.
     Горелов поморщился.
     -- А он ничего не рассказал. Промолчал.
     -- Вот  то-то и  оно, -- подтвердил Ножиков, -- ты  правильно сказал --
гордый  Игорь.  И  волевой,   надо  прибавить.  Ему   эта   воля  с  детства
понадобилась, если хочешь знать. Да садись, в ногах правды нет.
     Горелов  снова  опустился  на  кровать.  В   раскрытом  окне  появилось
заголубевшее от солнца небо, совсем  не такое бледное,  каким было несколько
минут назад, когда Горелова будил Ножиков.
     Медленный голос майора наполнял комнату:
     --  Отец  Игоря,  Игнат   Дремов,   с  Котовским  белых  крошил.  После
гражданской  два  ромбика  в  петлицах  носил  --  комдив.  Военным  округом
командовал. Игорю не было  и  одиннадцати месяцев  в тридцать седьмом  году,
когда  к  ним  на  квартиру  ночью  ворвались  незнакомые люди  в  штатском,
предявили ордер на арест и увезли отца. Это было  в тридцать седьмом году. В
газетах и по радио было объявлено, что он враг народа,  японский шпион. Жена
Игната  Дремова,  Роза  Степановна,  женщина  молодая,  красивая,  потужила,
потужила, да и вышла  снова  замуж  за горного инженера  Орлова.  Отчим  был
умный, честный.  Как  только Игорь  подрос,  все ему рассказал. Когда  Игоря
привели  записываться  в школу,  учитель спрашивает  фамилию, мать  говорит:
"Орлов", а сам он брови  сжал, губы  стиснул и громко: "Дремов, а не Орлов".
Мать на  него: "Перестань  глупить,  отлуплю",  а он  снова:  "Дремов, а  не
Орлов". Так  и  записали его в школу  Дремовым, и никогда  он не боялся этой
фамилии, дрался за нее с мальчишками не раз, когда  те начинали говорить про
отца его плохо. В пятьдесят третьем  отца посмертно  реабилитировали.  Игорь
попал  в  отряд. Шел сначала в числе первых, но  случилась с ним такая беда,
что, если бы не воля и самообладание, не был бы он сейчас с нами.
     -- Что такое? -- вырвалось у Горелова.
     -- Подожди, -- осадил его Ножиков, -- не суйся  поперед батьки в пекло.
На прыжках  парашютных  случилось. Мы  с  Ан-2 в  заволжских степях прыгали.
Дремов -- парашютист  что надо. С ним по красоте эволюций одна Женя Светлова
может спорить. Точность приземления тоже у парня была высокая. Но в тот час,
когда  он прыгал, смерч прошел над  степью. Игоря отнесло,  он опустился  на
крутой склон  оврага и при толчке поломал ноги.  Здорово поломал. Три месяца
лежал в госпитале на вытяжке. Будем прямо говорить, Алексей, не то чтобы  он
пал духом, но мысленно уже  прощался со своей профессией. Так  нам и  сказал
однажды: "Кто же меня теперь оставит в космонавтах?" Мы на него:  "Да как ты
смеешь, кто тебе дал  право самому себе приговор выносить? Мы лучших  врачей
мобилизуем, у  койки  твоей  сутками будем дежурить,  все новости об  отряде
рассказывать. Но ты не имеешь  права раскисать  ни на секунду". Выслушал нас
Игорь, губы сжал, по всему чувствуется, растрогали  мы его. "Хорошо, ребята,
-- говорит, -- больше  не услышите от меня таких слов". Короче говоря, через
полгода он снова у нас появился,  потихоньку в строй начал  входить. Наш бог
физкультуры  Баринов  стал  ему  уже  турник  и  брусья  разрешать, пробежки
небольшие, батут. Все шло гладко. И наконец позволили после перерыва вновь к
парашютной  подготовке приступить. Вместе  с  Карповым  должен  был  прыгать
Игорь.  Погода  что  надо  --  ни  ветра,  ни  дождя.  Но  штурман умудрился
рассчитать точку приземления  по  прошлогодней карте. Получалось,  что  наши
ребята должны были в конце аэродрома приземлиться.  По карте  все правильно,
но ведь карта прошлогодняя. За это  время на  краю  аэродрома дровяной склад
выстроили с покатой  крышей.  И так случилось, что наши  ребята должны  были
опуститься  прямо  на склад.  Карпову  повезло  -- у  забора приземлился.  А
бедному  Игорю пришлось садиться  прямо  на крышу. Когда до  нее  оставалось
метров пять, он похолодел: "Вот это уже  настоящий конец карьере космонавта!
Теперь уже точно!" Собрал себя в  комок,  все что  смог постарался  сделать,
чтобы ослабить  удар. Опять же по римскому афоризму действовал: "Сделал  что
мог, пусть  другие сделают лучше".  Ударился, почувствовал боль, стал гасить
купол. Встал  на ноги  -- держат. Спустился с  крыши  на землю, снова  упал,
стараясь,  чтобы  на бок удар пришелся. Опять встал:  шаг,  второй,  а перед
глазами мурашки. "Когда же я  упаду,  --  думает Игорь, -- сейчас?  Нет,  на
следующем  шаге,  на  пятом,  десятом".  Себе  не  верит, что  идет  и  ноги
повинуются.  Его на рентген -- ни одной трещины. После  этого  Дремов всегда
шутит: "Два раза не умирать.  Я теперь на любую  Венеру  и Марс приземлюсь с
парашютом". Вот какие у него кости!
     Алеша слушал, не проронив ни одного слова.
     -- Это не кости, Сергей. Кости тут ни при чем, это -- воля!
     -- Воля, говоришь? --  захохотал  Ножиков.  -- Так я  же  умышленно это
слово опустил. Иначе  ты опять бы сказал, что я тут партбюро провожу. На-ка,
возьми лучше, -- закончил Сергей, протягивая Алексею его рапорт.
     Горелов взял рапорт, порвал его на клочки...


x x x

     Горелов  часто думал  о том, как встретится с  Юрием Гагариным. Но  так
случалось, что космонавт-1, наезжавший иногда по служебным делам в их отряд,
появлялся здесь в  те дни, когда  Алексей или бывал на  занятиях в академии,
или  на учебных полетах,  в сурдокамере,  или на  вестибулярных тренировках.
Однако встреча эта состоялась неожиданно и до крайности просто.
     Ранним утром шел  Горелов  в  штаб по  широкой  асфальтовой дорожке и у
цветочной клумбы наткнулся на веселую группу  людей.  В центре  с непокрытой
головой стоял генерал  Мочалов, рядом щурился на солнце замполит Нелидов. Их
окружали  космонавты,  что-то  наперебой  рассказывавшие  под  одобрительные
раскаты генеральского смеха.  В  центре группы Андрей Субботин совсем вольно
обнимал  крепко  сложенного  молодого  полковника.  Подошел  Алексей,   всем
откозырял да так и ахнул: это же Гагарин! Удивительно  солнечными были глаза
первого  космонавта, а  на губах  трепетала  та  самая "гагаринская" улыбка,
которая  столько раз  была  воспета  на  всех языках мира и  только здесь, в
городке  космонавтов,  среди своих, была такой по-домашнему  простой. Андрей
Субботин совсем фамильярно  подергал Гагарина за локоть и, перекрывая голоса
других, сказал:
     -- Юра, а вот это наш новенький. Старший лейтенант Горелов.
     -- А я знаю, -- просто сказал знаменитый космонавт. --  Но он настолько
неуловим, что езжу, езжу, а застать не могу. Здравствуйте, Алексей Павлович.
Рад с вами познакомиться.
     -- А уж меня и не спрашивайте о радости, Юрий Алексеевич! -- воскликнул
Горелов и потряс его руку.
     Поправляя встрепанную ветром шевелюру, генерал Мочалов напомнил:
     --  Это  он  пробивался   к   вам,  Юрий  Алексеевич,  с   рапортом   в
Верхневолжске, когда вы проезжали этот город.
     -- Ах,  Верхневолжск! -- оживился Гагарин. -- Это  где нас  колокольным
звоном встречали. Помню, помню.. Что же, Алексей Павлович,  не удалось тогда
рапорт вручить?
     Серые глаза Горелова брызнули смехом:
     -- Куда  там, Юрий Алексеевич. Даже за дверцу вашей машины  подержаться
не пришлось.
     -- Верю, -- засмеялся первый  космонавт,  -- придет время,  сами еще не
раз убедитесь, что далеко не всегда легко бывает космонавту быть доступным и
внимательным, когда его встречают тысячи.
     Гагарин, перестав смеяться, посмотрел на часы.
     --  Ну вот что, -- сказал  он, обращаясь  к Горелову. --  Делу время --
потехе час.  Сейчас  мы будем  совещаться,  а в  пятнадцать десять  заходи в
кабинет начальника штаба. Потолкуем, волжак.
     Алеша  явился в назначенное время.  Юрий Алексеевич без кителя сидел за
столом  полковника  Иванникова,  что-то  писал.  Сильные  его  лопатки  туго
обтягивала  офицерская рубашка. Судя по  подстриженным  вискам,  он  недавно
побывал в парикмахерской.  Метнув на Горелова  беглый  взгляд,  одобрительно
отметил:
     -- А-а, пришел, волжак. Отлично. Сядь подожди.
     Минуту спустя он закрыл записную  книжку, спрятал в карман авторучку --
и  потекла беседа.  Сначала Юрий Алексеевич  заставил  Горелова рассказать о
себе. Слушал терпеливо,  подперев  рукой подбородок.  Потом заговорил сам  и
незаметно  увлекся. Вспоминал первые тренировки космонавтов, первых тренеров
и  врачей,  руководивших опытами,  приводил  разные смешные истории, которые
произошли либо с ним самим,  либо с Титовым,  Быковским, Николаевым. Горелов
смотрел на его молодое, свежее, будто росой умытое, лицо и дивился:  сколько
энергии таится во взгляде  веселых глаз космонавта,  в  росчерке  рта и  его
точных, выдающих ловкость и силу движениях! И, глядя на него, думал Алексей:
"Вот сидит передо мной человек, которому суждено навечно остаться в истории.
Будут   проходить  десятилетия   и   столетия,   совершаться   революции   и
землетрясения, уходить в  прошлое и сменяться более  совершенными социальные
системы, а имя Юрия Гагарина вечно будет жить в истории, точно так же, как и
имя  Главного  конструктора, создавшего первый космический  корабль.  А ведь
всего на неполных семь лет старше меня Гагарин".
     Неожиданно улыбка сбежала с лица Юрия Алексеевича, и он спросил:
     -- Значит, обжился, говоришь, и в отряде понравилось?
     -- Понравилось, товарищ полковник, -- подтвердил Горелов, почувствовав,
что  сейчас  надо  отвечать  деловито. И  действительно,  Гагарин  заговорил
строже, даже  на  подчеркнутое  "вы"  перешел, и подумал  Алеша,  что  таким
суровым и требовательным едва ли представляет Юрия Гагарина кто-либо из тех,
кто знает его только по портретам, газетным очеркам да кинофильмам.
     --  С вашей  подготовкой меня генерал  Мочалов ознакомил,  -- продолжал
Гагарин,  --  видел я  и  отчеты,  и  расшифрованные  кардиограммы.  Хорошие
показатели, товарищ старший лейтенант. Значит,  надо  еще упорнее  над собой
работать.  Профессия  летчика-космонавта  среди героических  профессий самая
молодая.  Но и она  уже имеет два поколения. Побывавшие  в  космосе --  одно
поколение,  готовящиеся к  запускам --  другое.  Первое  поколение  тем  мир
удивило, что побороло  силы земного  притяжения и вырвалось в космос. Вы  же
пойдете дальше, вам  будет интереснее и  сложнее. Готовы ли вы к трудностям?
Лично вы, старший лейтенант Горелов?
     Алеша  поднялся и  твердо, не избегая испытующего гагаринского взгляда,
ответил:
     -- Готов, товарищ полковник. Всегда готов.
     И первый  космонавт снова  осветился доброй улыбкой,  давая понять, что
уводит  его  от  официальной  беседы  в  русло   дружеского   доверительного
разговора.


x x x

     Володе  Кострову  далеко не  всегда  было  весело.  В  маленьком отряде
космонавтов за ним давно  уже укоренилась репутация самого уравновешенного и
вдумчивого человека. Даже наиболее строптивый, порою задиристый и острый  на
слово Андрей  Субботин  воспринимал  любой  его  совет,  как  приказ  самого
высокого начальника. Горелов его  попросту боготворил, Дремов и Карпов часто
обращались к  Кострову за  помощью и  в житейских делах, и в  учебе. Женя  и
Марина  угадывали  в  его  мягких,  адресованных им замечаниях  трогательную
заботу  старшего о младших. Сергей  Ножиков -- тот,  пожалуй,  не выносил на
обсуждение в  партийном порядке  ни одного  вопроса,  не  согласовав  его  с
Володей. И когда в самых  задушевных беседах космонавты  размышляли, кто  из
них будет кандидатом на очередной полет,  рослый Олег Локтев или порывистый,
всегда чуть возбужденный Игорь Дремов при всеобщем одобрении говорили:
     -- Как кто? Конечно же, майор Костров.
     Но самому Кострову далеко не всегда казалось, что это будет так.
     У всякого  человека  есть  широкий  круг  друзей,  которым  он свободно
рассказывает о себе почти все. Есть и более узкий круг, с которым он делится
своими  тайнами, замыслами.  И есть,  наконец,  своя  собственная совесть --
беспощадный и неподкупный  судья и советчик.  Ты  можешь поступать  так  или
иначе, внимать или не внимать  ее голосу, но совесть все  равно  скажет свое
беспристрастное слово, скажет одному тебе -- прямо, без обиняков.
     Володя  Костров   часто  советовался  с   собственной   совестью.   Она
представала перед ним  в образе тихого  и  с  виду  застенчивого человека  с
небольшими темными усиками и мягкой прядью  волос на лбу.  Этого человека он
не видел  с июня  сорок первого года, но единственную фотографию его бережно
хранил  и в эвакуации,  и  потом, когда умерла состарившаяся  от  горя мать,
оставив в немногочисленных бумагах официальную справку со страшными словами:
"Пропал без вести".  И когда возникала необходимость посоветоваться о чем-то
самом сокровенном с  собой, он мысленно  обращался к  этому  человеку, как к
собственной совести. "Ты меня  выслушай, отец.  Выслушай и  скажи, что бы ты
сделал на моем месте. Все ребята  намного меня моложе и сильнее. И Карпов, и
Дремов, и тем  более Горелов. Они сложены  не хуже, чем  римские гладиаторы,
легко  переходят  с турника  на  брусья, оттуда на  кольца или  батуд.  А  я
тихонько отхожу после первого же комплекса упражнений в  сторону, потому что
учащенное  дыхание распирает мне  грудь. И отхожу в сторону я только  затем,
чтобы ничего этого не заметил наш физрук Баринов. Однако он всевидец. Он уже
давно отметил, что мои прыжки через голову над сеткой батуда стали тяжелее и
падаю  я не  так ловко, как три-четыре  года назад. Но он подходит  ко мне и
по-братски  шепчет  в самое ухо --  так,  чтобы другие не услыхали: "Ничего,
Володя. Мы же старая гвардия.  Нам  трудно  с  такими,  как  они,  тягаться.
Успокойся. Полторы минуты передышки, и снова к снарядам". Я беру себя в руки
и опять, как на поединок, выхожу к снаряду. Но мои тридцать  семь! Они никак
не хотят соревноваться с двадцатью шестью Игоря, двадцатью восемью Карпова и
тем  более двадцатью  тремя  самого  молодого и  крепкого среди нас -- Алеши
Горелова.  Так же и в термокамере, на вестибулярных тренировках, когда ты  с
закрытыми  глазами  раскачиваешься  на  качелях  или  вращаешься  на  стуле,
устроенном в полосатом шатре, а белые и черные полосы, густо нарисованные на
холсте,  мечутся перед твоими глазами, извиваясь,  словно змеи.  Выходишь, а
потом тебя сдержанно успокаивают: "Сносные показатели". Сносные! Шесть, пять
лет назад  они были отличными. И чего  скрывать:  тогда,  на  рубеже первого
запуска,  я тоже лелеял  надежду занять место  в кабине первого космического
корабля. Но я не полетел ни  тогда, ни в следующий  раз. Два года назад меня
обнадежили: следующий полет -- твой. Нелепая, совершенно случайная операция,
и  я на  три  месяца  выбыл из строя  накануне  стартовой  горячки.  А  годы
прибавились. Даже  вес стало тяжелее регулировать, чем раньше. Того и гляди,
белая  прядка засветится в голове. Вот ты и скажи мне, отец, что делать?" --
спрашивал  Володя Костров свою собственную совесть, так похожую  на отца. Но
она молчала, и он ходил погруженный в сомнения.
     Был у него, правда, и  еще один человек, которому он доверял все: жена,
Вера. Еще  лейтенантом, рядовым  летчиком  реактивного истребительного полка
познакомился он  на молодежном балу  с  нею,  тогда студенткой пединститута.
Заглянул в  глубокие  черные  глаза девушки и  почувствовал: другой не надо.
Вызвался проводить ее домой,  и за длинную дорогу до городской окраины  Вера
успела рассказать ему о своей недолгой жизни, увлечениях и привязанностях. В
первый же вечер, когда невысокая  калитка у  заборчика захлопнулась за ней и
легкая тень девушки метнулась к крыльцу, он окликнул:
     -- Вера.
     Она  остановилась,  теребя прозрачную косынку, наброшенную  на  смуглую
шею.
     -- Чего?
     -- А я на вас женюсь... вот увидите.
     Она  приняла это  за  шутку и, давясь смехом, убежала.  Проводив  ее во
второй раз, он  крикнул на прощание те же слова. Девушка молча ушла. А когда
Володя  в  третий раз  грустно и мрачно  вымолвил при расставании: "Я на вас
женюсь", она кокетливо повела плечом.
     -- Это что же?.. Карфаген будет разрушен? Знаете такую фразу?
     --  Знаю, --  отмахнулся  Володя,  --  не  одни инструкции  по  технике
пилотирования изучал. Имел и по Древнему Риму в свое время пятерку. Только я
поупорнее Сцинионов.
     -- Вы странный, --  сказала  девушка и, помолчав,  добавила: -- Если не
боитесь проспать завтра полеты, давайте еще немного побродим по берегу реки.
     Той же осенью  они сыграли свадьбу. А теперь  у них уже двое ребятишек:
черноглазая, вся в Веру, Тамара и похожий на него Алька.
     И однажды Володя все рассказал жене. Случилось это совсем на днях. Была
светлая весенняя ночь  за окном, и  он, беспокойно  ворочаясь с боку на бок,
вдруг заметил, что Вера не спит. Она только притворялась спящей.
     -- Вера, ты же не спишь, -- усмехнулся он.
     -- разве заснешь, если ты так волнуешься, -- ответила она.
     -- Откуда ты взяла, чудачка? Я спокоен. В космосе -- как на Шипке.
     --  Ты никудышный конспиратор, Володя. Я уже целую неделю примечаю, как
ты волнуешься. Даже по ночам два раза стонал.
     --  Это  плохо, -- вздохнул  Костров,  -- слава богу,  мне  сурдокамеру
больше  не проходить.  Иначе бы Рябцев к разряду психически неуравновешенных
причислил.
     -- Что тебя мучает, Володя? Расскажи, -- попросила Вера.
     И он  рассказал  ей о  своих  сомнениях, о нарушениях в дыхании, иногда
возникающих после трудных физических упражнений.
     -- Ты понимаешь, Вера, что будет, если  я не  полечу  еще год,  другой,
третий. Какой я в сорок лет космонавт!
     Она громко вздохнула.
     -- Через три года тебе будет  сорок, а мне --  тридцать семь. Какая все
же короткая  у  человека  молодость!.. Послушай, Володя,  -- заговорила  она
шепотом, -- мы тоже  очень  хотим, чтобы  ты  стал космонавтом и  чтобы твой
корабль так же благополучно, как и все предыдущие, опустился после полета на
землю. И чтобы задание ты выполнил самое  героическое. Посмотри на Альку. Он
уже в третий ходит и кое-что понимает. Как он тобой гордится! Недавно с  ним
учительница беседу  затеяла на тему "Кем быть". Так он знаешь  что  ответил?
Хочу быть, как папа...  Но знаешь  что?.. -- Вера вдруг отняла  руки  от его
головы, жестко спросила: -- А если ты вообще не полетишь?
     Он даже вздрогнул от неожиданности и привстал в кровати.
     -- То есть как это?
     -- Да  очень  просто.  То  ли здоровье  подведет, то ли по каким другим
причинам.
     -- Вера, зачем ты так шутишь? Этого быть не может.
     -- Я не шучу, -- тихо продолжала Вера. -- Ну а если  не полетишь? Разве
тогда  вся дальнейшая жизнь станет для тебя сплошным разочарованием  и ты не
найдешь  себе места?  Стыдись, Володя.  Ты же прекрасный лет