на девушке плащ.
     -- Ты гулял, Алеша? Давай посидим.
     -- Давай, Марина.
     Скамейка  была чуть влажной от вечерней росы. Одетые сумерками,  они не
видели друг друга,  но Горелов чувствовал, как она волнуется. Он и рад был и
не  рад  этой  неожиданной встрече. Он твердо знал, что  если будет молчать,
девушка заговорит  первая. Все  равно  от этого  разговора  не  уйти. Что он
ответит?  Да, Марина ему нравится, и больше всего боится Алексей  обидеть ее
холодным словом. Но разве это честно -- подать ей надежду, вскружить голову,
а  потом горько  разочаровать? Плечо Марины было рядом, и, если бы он сделал
одно движение навстречу,  слова стали  бы  ненужными. Но он  не сделал этого
движения.
     -- Тебе не зябко? -- спросил он довольно спокойно.
     Она промолчала, лишь покачала отрицательно непокрытой головой.
     -- Зачем ты рисовал меня в сурдокамере? -- промолвила она тихо.
     -- Чтобы дать Субботину тему для острот.
     -- Неправда,  Алеша. Зачем?  Я  была  просто поражена. И я, и не я.  Ты
нарисовал меня гораздо лучшей, чем я есть.
     -- Нет, -- горячо запротестовал Алеша, -- ты в жизни еще лучше, Марина.
     -- Чепуха, -- глуховато рассмеялась она. -- Выдумщик, да  и только. Что
ты вообще обо мне знаешь?
     -- Все и ничего, -- пожал он плечами.
     -- Вот именно -- все и ничего, -- грустно повторила девушка. -- Я часто
думаю: какие у  нас коротенькие биографии! Зимнего не брала, с  басмачами  и
кулачеством не  сражалась,  у  Доватора  в кавалерии не  служила,  знамя над
рейхстагом  не  водружала...  А  если  разобраться,  то  как  много  в  этих
биографиях  и  радостей  и потрясений. Я, например, даже родителей своих  не
помню.  Считают меня сибирячкой,  а  если  по правде  говорить, то  какая  я
сибирячка! Родилась подо Ржовом,  потом война. Смутно помню столб огня перед
глазами. Это когда  фашистская  бомба в наш дом угодила. А потом  чужие руки
меня из огня вынесли. Отец  и мать  погибли. А дальше  -- детдом,  интернат,
техникум, парашютный  спорт.  Дальше, как у всех. Жаль  только  знаешь чего,
Алеша?  Вот  прошла  я  по  своей  коротенькой  жизни,  все  ко  мне  хорошо
относились.   Но   ни   разу   материнской  ласки  и  отцовского   тепла  не
почувствовала.  Думаешь,  я  ожидала,  что  ты  мой  портрет  в  сурдокамере
нарисуешь?  Конечно,  нет...  Это  для меня как  самая лучшая  ласка.  Вот и
спрашиваю поэтому, отчего меня для портрета выбрал?
     У  нее  жалко дрогнул  голос. Алеша понимал, как  хочется сейчас Марине
ласки и сочувствия. И ему захотелось ее утешить. Только утешить. Алеша нашел
в темноте ее горячие ладони, взял в свои.
     --  Чудачка! У  тебя же чудесное лицо,  Марина.  В нем столько доброты,
отзывчивости. Я часто о тебе думал за теми стенами.
     -- А я о тебе все время здесь, Алеша, -- шепнула она в ответ.
     Веселый ветер тугим парусом выгнулся над городком. Смутными фиолетовыми
огоньками трепетали над землею звезды. Марина всматривалась  в них, угадывая
знакомые астрономические сочетания.
     -- Спасибо, Марина, -- Алексей крепче сжал ее руки.
     Им овладело странное и грустное чувство. Словно  он теряет что-то самое
дорогое,  а не потерять не может. "А если не так?  -- озадачил  он  себя. --
Если  поцеловать, приласкать эту искреннюю в  своем порыве,  в  сущности еще
совсем-совсем девчонку?  Ведь небезразлична  же она тебе? -- Но  целая  буря
протестующих мыслей метнулась в ответ. -- Как ты смеешь, если знаешь, что не
можешь  полюбить ее по-настоящему! Пойти  на  сделку с совестью, обмануть  и
себя и Марину?" Он  долго молчал. Плечо  девушки придвинулось к его плечу, и
даже  в  темноте   различал  он  наполненные  ожиданием   ее  глаза.  Марина
вздрогнула.
     -- Тебе холодно?
     -- Нет, это от звезд.
     -- Почему от звезд?
     -- Чудной  ты, Алешка! Просто я на них загляделась, и только.  Далекие,
стылые.  Понять не  могу, почему со  звездами  люди всегда  связывают  самое
святое  и  нежное --  объяснение  в  любви. Для меня  звезды --  это далекие
безлюдные  тела,  к которым  надо лететь через страшные радиационные  пояса,
опасаясь на пути метеоритов... Как хорошо на Земле!
     -- Значит, тебе и в космос не хочется?
     -- Что ты! -- отстранилась она настороженно. -- Космос для нас -- самое
заветное.  Теперь  и  для тебя  и  для меня это  цель жизни. --  Помолчала и
прибавила: -- Только звезды от этого не станут ближе и теплее.
     И опять Алексею стало грустно.
     -- Хорошая ты, Маринка!
     -- Я бы очень  хотела, чтобы мы когда-нибудь попали в  один космический
экипаж,  Алеша,  -- тихо заговорила она.  -- И полетели куда-нибудь  далеко,
далеко... Не по орбите...
     --  С такой, как ты, я куда угодно, -- сказал  Горелов, -- и если какая
беда, я бы тебе весь свой кислород отдал!
     --  Вот  как!  --  засмеялась она счастливо.  Ее  было зябко  в  легком
нарядном  плаще,  но  скорее  не  от сырой  весенней  ночной прохлады,  а от
волнения.
     --  Алеша,  --  спросила  она  переставшими  слушаться  губами,  --  ты
кого-нибудь любил?
     Он ссутулился, отрубил коротко, как выстрелил:
     -- Нет. Не любил и не люблю. --  И сразу  почувствовал, как легла между
ними холодная тусклая межа, хотя плечо девушки все еще касалось его плеча. И
не разумом, а скорее сердцем понял он, что  надо немедленно эту межу убрать,
только тогда они останутся настоящими друзьями и много времени  спустя будут
легко и благодарно вспоминать эти минуты, когда  не обманули друг  друга. --
Ты пойми меня, -- заспешил он, -- слишком еще короткая у меня жизнь. И такая
торопливая.  Совсем  как лента в кино.  Что  в ней было, я  тебе  по пальцам
пересчитаю.  Детство  без отца, сгоревшего в  танке. Обиды  от отчима. Мама.
Живописи немного. И  вот наш городок... Так что места для любви в этой жизни
попросту не осталось. Понимаешь, Маринка, я это  тебе самым честным образом.
А ты... ты -- настоящий мне друг, Маринка, -- закончил он сбивчиво.
     Девушка отодвинулась  и  выпрямилась. Алеша  увидел  большие  печальные
глаза, боль в складках у рта.
     -- Это все, что ты хотел мне сказать?
     -- Все, Марина.
     -- А других слов ты для меня не найдешь?
     -- Нет, Марина.
     -- Тогда прощай. Спасибо за правду.
     Она встала  и медленно пошла по аллейке, неестественно прямая от  того,
что была придавлена первым в ее короткой жизни горем. Алеша сорвался с места
и догнал ее в конце аллеи.
     -- Маринка,  ты  только  не  сердись.  Ты  пойми,  у  меня  никогда  ни
сестрички, ни брата  не было,  и  мне больно потерять в тебе  друга. Хочешь,
Маринка, я тебе сейчас  портрет этот  подарю? -- просительно протянул он. --
Давай сейчас же ко мне зайдем. И чаю попьем. Ладно?
     Она  обернулась, и по лицу ее  было  видно, что она уже овладела собой.
Лишь в больших глазах горела обида.
     -- За портрет тебе  большое спасибо. Сейчас же  его  заберу. Да и чаю у
тебя выпью, -- отчаянно  махнула она рукой, и  тогда Горелов обхватил ее  за
плечи, привлек, несопротивляющуюся, к себе и поцеловал в мягкие теплые губы,
но совсем не тем поцелуем, какого ожидала Марина.


x x x

     Прошла  неделя. Апрель  бушевал над  затерянным  в  подмосковных  лесах
городком космонавтов.  Кроны деревьев сделались вызывающе яркими, зазеленели
цветочные клумбы и даже одинокое  вишневое дерево, что  стоит  за проходной,
начало покрываться белым цветом. Днями ярко светило солнце,  а по ночам, ему
на смену,  выходил  месяц  и безмолвно сторожил звездные стада  Вселенной. К
полуночи воздух становился  холодным,  сырым -- Алексей  закрывал окно. Но и
сквозь гладкое темное  стекло он видел загадочное лунное  сияние и  невольно
ловил себя на мысли, что любуется им совершенно профессионально, не забывая,
что далекая  холодная Луна стала теперь его целью,  так же  как и целью всех
других космонавтов их маленького отряда.
     Когда   не  спалось,  Алеша  вспоминал   недавнюю  беседу  с  генералом
Мочаловым. Тот вызвал его как-то к  себе в кабинет и очень доверительно, как
равный у равного, спросил:
     -- Вы знаете, Горелов, какая задача стоит перед нашим отрядом?
     Алексей не совсем уверенно кивнул головой:
     -- Учиться, готовить себя к космическому полету.
     --  А  точнее? -- улыбнулся Сергей  Степанович. -- К  каким космическим
полетам?
     -- Вероятно, об этом я узнаю позднее.
     -- Это верно, --  подтвердил генерал, -- но  вы, Алексей  Павлович, уже
сейчас должны знать,  какая задача стоит перед отрядом. Это  знают все  ваши
коллеги.
     -- Кроме меня.
     --  Не удивительно, --  успокоил  его  Мочалов.  -- Вы  пришли  в отряд
позднее других  и только сейчас заслужили право  об этом  узнать. -- Мочалов
снял  чехол с  большого глобуса, стоявшего  на  сейфе.  Горелов настороженно
следил за его действиями.  -- Знаете, что это  такое?  -- продолжал генерал.
Алеша чуть было не брякнул: "Конечно, знаю. Еще с третьего класса", но вдруг
понял: в руках командира  отряда был вовсе не  тот глобус,  с  каким  каждый
знаком со  школьной парты, а глобус Луны.  --  Вот цель,  поставленная перед
нашим  отрядом,  --  тихо продолжал  генерал,  и  Алеша, все  уже  понявший,
оцепенел  от  удивления. --  Я не знаю, когда это  произойдет и кто  поведет
первый космический корабль: Костров  или Дремов, Субботин или вы.  Но именно
наш  отряд пойдет к этой  цели. Мы не  будем участвовать в программе обычных
орбитальных полетов.  --  Генерал  замолчал  и щелкнул  по голубому глобусу.
Маленький лунный шар с легким скрипом пришел в движение.  -- Что мы знаем  о
Луне,  Алексей Павлович? Много и слишком мало, потому что многое может легко
меняться и оборачиваться в свою противоположность при  ближайшем знакомстве,
ибо ничто не вечно под Луной. До нее, голубушки, меньше чем  четыреста тысяч
километров.  Днем  там сто двадцать градусов  жары,  а  ночью сто  пятьдесят
градусов  холода.  К этой  характеристике  можно  было бы прибавить и многое
другое. Не так ли?
     -- Совершенно верно, Сергей Степанович, --  бодро подтвердил  Алеша, --
но разве это так просто -- сразу на Луну?
     -- Чудак человек, а кто же сказал, что сразу? -- пожал плечами Мочалов.
-- Еще  не однажды  будут стартовать космонавты,  прежде чем мы  решимся  на
высадку  человека  на  другой  планете. Сначала надо разведать  радиационные
пояса  на больших высотах, метеоритную  деятельность  и  действие  солнечных
взрывов, магнитные поля  Луны,  облететь  ее, а уж потом...  Но любой полет,
который будет осуществлен нашим отрядом, входит в план "Луна".
     Сейчас Алеша вспомнил эту  беседу  с генералом  и,  глядя на желтоватый
серп месяца,  встревоженно  подумал:  "Неужели  и  на  самом  деле  придется
когда-нибудь пролететь над  морем  Спокойствия или лунным полюсом? Просто не
верится..."
     Рано  утром  Горелова разбудил  телефонный звонок. Говорил  дежурный по
штабу:
     -- Алексей Павлович, к семи ноль-ноль к генералу.
     -- Чего это  в такую  рань?  -- поинтересовался  Горелов,  но получил в
ответ лаконичное "Не знаю".
     В  назначенное время в кабинете у  Мочалова  он  застал  помимо  самого
генерала майора Ножикова, полковника  Иванникова,  замполита Нелидова и  еще
одного незнакомого человека в штатском, черноволосого, с подвижными, глубоко
посаженными глазами и загорелым лицом. Был он в светлом лавсановом костюме и
летних туфлях.
     --  Старший лейтенант  Горелов  явился,  товарищ генерал,  -- доложил с
порога космонавт.
     Мочалов озабоченно кивнул головой и спросил:
     -- Вы сегодня хорошо отдохнули, Алексей Павлович?
     -- Хорошо, товарищ генерал, -- ответил Алеша и посмотрел на незнакомца.
Люди  в штатском часто навещали  городок космонавтов и удивления  у него  не
вызывали, но  этот  появился  очень  рано,  и,  значит, неспроста.  Штатский
сдержанно улыбнулся, перехватив его взгляд.
     --  Товарищ Горелов, --  медленно заговорил Сергей  Степанович, --  вам
предстоит  пройти ответственное  испытание.  Подробно  объяснит его  условия
Станислав Леонидович, -- кивнул он на штатского, -- с ним вы и уедете.
     -- Слушаюсь,  -- по-военному  коротко  откликнулся Горелов,  -- с собой
брать ничего не надо?
     -- Не надо. Я вас всем обеспечу, -- пояснил штатский.
     Ножиков  и Нелидов  как-то очень серьезно  поглядели на Алексея, и  тот
почувствовал,  как  в него  закрадывается  тревога.  Но  Мочалов  добродушно
подбодрил:
     -- Испытание интересное, Алексей Павлович. Ни пуха вам, ни пера.
     Штатский гулко рассмеялся  и неожиданным  для него  не  слишком могучей
фигуры басом спросил:
     -- Это  вы кому "ни пуха ни пера" пожелали, Сергей Степанович? Горелову
или мне?
     -- Обоим, -- уточнил командир отряда.
     У штаба стояла длинная черная машина.  Штатский сел рядом с  водителем,
Горелов --  сзади.  Когда машина плавно  тронулась, он  обернулся и  коротко
сказал:
     -- Меня можете называть Станиславом Леонидовичем. --  И тут же спросил:
-- Значит, на здоровье не жалуетесь, Алексей Павлович?
     -- Да нет, -- подтвердил Алеша, -- не хуже, чем у других космонавтов.
     -- А жена, дети?
     -- Так у меня же их нет.
     -- Вот как! -- с удивлением воскликнул штатский  и погрузился  в долгое
молчание.
     Нет,  он  не был веселым  собеседником. За всю  дорогу  так больше и не
возобновил  разговора.  Машина  бесшумно  скользила  по   широкой   окружной
автостраде,  потом, не  доезжая  до  Москвы,  снова  свернула  в  лес  и  по
извилистой узкой дороге примчала их к белому каменному забору. Часовой бегло
взглянул на сидевшего рядом с водителем человека в штатском,  молча взял под
козырек  и отворил  ворота.  "В  лицо  знают, --  подумал  Горелов  о  своем
спутнике, -- не  из рядовых необученных этот  Станислав  Леонидович". Машина
остановилась у высокого белого здания, увенчанного куполом,  и  Алеша тотчас
же догадался, что  это одна из тех многих испытательных станций, без которых
немыслима подготовка космической техники и космонавтов.
     --  Вот мы и приехали, -- почти весело сказал Станислав  Леонидович. На
широкой лестнице их никто не встретил, но когда они шли  длинным  коридором,
люди уступали им дорогу, и по тому, с  какой почтительностью они здоровались
с  человеком  в  штатском,  Алексей понял, что здесь  он один  из главных. В
большом  рабочем  кабинете Станислава  Леонидовича  все  стены  были увешаны
чертежами и фотографиями  космонавтов в скафандрах, в  углу  на  специальной
вешалке  поблескивал  гермошлем,  висел голубой  теплозащитный  костюм.  Над
широким  столом,  совершенно пустым, если  не  считать чернильного  прибора,
календаря  и  маленького  бюста  Циолковского,  висела  большая  картина, не
имевшая  никакого отношения  к  космонавтике.  Накренившись  на  левый борт,
двухмачтовый фрегат  боролся с бушующим морем. Низкое полутемное небо падало
на  разгневанную  поверхность моря, и казалось, что вспененные верхушки волн
дотрагиваются до него. У Алеши, не помнившего этого сюжета, манера письма не
оставляла никаких сомнений.
     -- Айвазовский, -- сказал он уверенно.
     -- Подлинник,  --  гордо заявил Станислав Леонидович, -- такой  картины
нет ни в одном музее. Мочалов говорил, что вы тоже художник.
     Горелов махнул рукой.
     -- Да уж какое там... так, балуюсь.
     -- Ну, ну, не скромничайте.  У Сергея Степановича превосходный  вкус  и
чутье...
     Он  сел в  кресло и сцепил перед собой руки на  зеленом  сукне. Горелов
отметил --  на  правой не было мизинца. Человек в  штатском  перехватил  его
взгляд.
     --  Это  подо  Ржовом,  в  сорок  втором,  --  пояснил он,  --  я тогда
командовал  инженерным  батальоном  особого назначения.  Словом,  дела давно
минувших  дней. -- Живое  лицо Станислава  Леонидовича  на  мгновение  стало
задумчивым, и он продолжал: -- Так вот, дорогой мой Алексей Павлович, теперь
давайте к делу.  Вы  сейчас находитесь  в гостях у конструктора  космических
скафандров. В его пенатах. Что такое скафандр космонавта -- мне вам пояснять
не надо. Сейчас практически доказано, что  экипаж корабля,  приспособленного
для   мягкой   посадки,   в  состоянии  обойтись  без  скафандров,  которые,
согласитесь,  сковывают  и  утомляют  человека. Вы знаете,  что  такой полет
готовится. Так вот полет еще не состоялся, но некоторые товарищи уже подняли
шум:  а нужны ли  скафандры вообще для  космических полетов;  а  не лучше ли
считать устаревшим это облачение, раз доказана полная  возможность  полета в
космос  без  скафандров?  Все это,  разумеется, чепуха, --  жестко  произнес
Станислав Леонидович, и глаза его сузились,  -- но  давайте оставим в  покое
дилетантов. Вы,  Алексей Павлович,  прекрасно  понимаете,  что исследователю
космоса без скафандра не обойтись.
     -- Это же ясно, -- воскликнул Горелов. -- Разве можно осуществить выход
из  корабля без  скафандра? А защита от космических  лучей  и радиации? А на
другой  планете  --  там же  только  скафандр  даст  возможность двигаться и
работать!
     --   Совершенно  верно,  --  кивнул  конструктор,  --  жизнеобеспечение
космонавта  в дальнем  полете  невозможно  без  скафандра.  Так вот, Алексей
Павлович,  мы   приготовили   новый  тип  скафандра,  предназначенного   для
пространства, где нет кислорода, а колебания температуры будут достигать ста
пятидесяти градусов холода и ста двадцати жары.
     -- Как на Луне? -- уточнил Горелов.
     -- Почти  так, --  согласился  конструктор. -- Этот  тип скафандра  уже
испытывался  на  людях.  Кое-что мы  учли. И  вот теперь  решили  привлечь к
очередному испытанию  вас, космонавта. Все мерки для  изготовления скафандра
наши товарищи с вас уже взяли. Скафандр  готов. Я надеюсь, что все получится
отлично, Алексей Павлович. Вашему сердцу, нервам и  мышцам  сам Илья Муромец
смог бы позавидовать. Короче говоря, за дело.
     Несколько дней  изучал Горелов  новый скафандр, долго  обживал  эту  не
совсем  удобную и привычную  одежду.  Потом  Алеша  поступил  в распоряжение
врачей.  В  субботу  вечером,  пройдя  обследование,  он  освободился и  был
направлен  на отдых в  гостиницу --  маленький двухэтажный  коттедж, светлые
стены которого прятались в ельнике.
     В закатный час он долго сидел на широком балконе, любуясь падавшими  на
лес синими сумерками и далеким заревом подмосковных огней. Ему было досадно,
что не  может он подавить непонятного внутреннего волнения перед предстоящим
испытанием.  Шутка  ли,  первым  из  всего  отряда  ему доверяют побывать  в
обстановке, напоминающей  пространство, окружающее другое  небесное  тело. И
пусть это сходство будет приближенным, все равно  от него, Алексея Горелова,
облаченного  в новый  скафандр,  потребуется  необыкновенная  выносливость и
хладнокровие. Конструктор так  и  сказал:  "Если  выдержите  это  испытание,
Алексей Павлович,  большие перед  вами  перспективы откроются".  "А  если не
выдержу?"  --  вдруг подумал  Алеша, и  у него дрогнуло  сердце.  Но крепкий
здоровый сон убил эти сомнения,  и  утром он явился на испытательную станцию
свежим  и  бодрым. Врачи  снова  замерили пульс и  дыхание,  зубцы самописца
вывели  на бумаге зыбкую линию кардиограммы. Седой  подполковник поглядел на
нее и похлопал Алешу по обнаженной спине:
     --  Отличные  показатели.  Вы  посмотрите-ка, Станислав Леонидович,  --
сказал  он  вошедшему  в  комнату  конструктору,  но  тот  с  непроницаемым,
озабоченным лицом прошел мимо  и даже  не кивнул Горелову, словно и не был с
ним знаком. Лишь с порога требовательно кинул:
     -- Поторопитесь, Лаврентьев. Через полчаса начинаем.
     Появился  еще один  подполковник  с  узким, в складках лицом и  коротко
пригласил:
     -- Идемте, товарищ Горелов, наш час настал.
     Возможно, он хотел пошутить, но голос прозвучал сухо и скованно. Следуя
за ним,  Горелов  поднялся  на второй этаж, вошел в светлый зал  с  высокими
сводчатыми  потолками  и  увидел  огромное  сооружение, похожее  на  ажурный
белоснежный дири