а  состоит в основном  из  будней, а  не из  праздников. Тем более  у
космонавтов.
     -- Так я готов как можно скорее включиться в эти будни.
     -- Во все эти, как вы говорите, термокамеры, сурдокамеры и центрифуги?
     -- Ну да.
     -- Ох, Алексей Павлович! Я отдаю дань вашей искренней горячности, но...
Еще не  так скоро придется вам приступить к  специальным тренировкам. Сейчас
главное не в них. Вам немедленно надо браться за учебу, серьезную и трудную.
     -- Но я же кончил авиаучилище, -- наивно заметил Алеша.
     --  Авиаучилище? -- засмеялся  Иванников. --  Да ведь  авиаучилище  для
космонавта  все  равно  что   церковно-приходская   школа,  дорогой  старший
лейтенант. Космонавт!.. Гагарин по одной дорожке прошел вокруг земного шара.
Титов  -- по другой, Николаев и Попович иными орбитами ходили. И каждый, кто
совершает  новый полет, действительно  пашет  звездную целину. Не подумайте,
что  я пытаюсь  образами  говорить.  Это  элементарно.  Словом,  чтобы,  как
выражаются журналисты и киноработники, совершить рейсы  к звездам или, как у
нас  говорят  попроще  и поточнее,  исследовать космическое пространство, --
нужны  огромные  знания. Наши ребята уже не те,  какими они пришли сюда. Они
претерпели огромную эволюцию. Вы же назначены  в  особый  отряд. Поживете --
узнаете, какая огромная  задача  перед  нашим маленьким отрядом  поставлена.
Учиться надо. Тогда все перед вами откроется: и сурдокамеры, и центрифуги, и
многое другое. --  Он строго, будто  прицениваясь, посмотрел  на Горелова  и
улыбнулся:  --   Подождите,  Алексей  Павлович,  командир  говорил,  что  вы
художник. Это правда?
     -- Да  уж  какой  там,  --  потупился  Алеша, -- рисую так,  в основном
самоучка. Когда выходит, а когда и нет. Раз даже премию получил и картина на
выставке побывала.
     Прохор Кузьмич вышел из-за стола и заинтересовано посмотрел на новичка.
     -- Так ведь это же здорово!
     -- Не понимаю, -- оторопело произнес Горелов.
     --   Все  поймете,   --  оживляясь,  продолжал   начальник  штаба.   --
Космонавт-художник  для  нас находка. Из  каждого  полета пилоты космических
кораблей привозят кинопленку и фотокадры, записи в бортовых журналах, личные
наблюдения. Ну а  если полетит  художник? Он же  потом  такие  зарисовки  по
памяти сделает! Иной раз о  сияниях, закатах  и восходах, о том, какой Земля
видится с высоты, трудно рассказывать словами. А если вам вдруг из корабля в
открытый космос придется выходить, монтажные работы  выполнять? То,  что  вы
увидите  за бортом корабля, навек в память врежется. --  Иванников опять сел
за  стол. -- Еще  об  одном  должен  предупредить.  Мы  храним имена будущих
космонавтов, их дублеров и тренеров в секрете. Короче говоря, сразу  уясните
себе,  как только вышли за проходную, вы  уже не летчик-космонавт Горелов, а
просто  советский гражданин  Горелов --  если на вас штатский костюм. А если
военный  --  то  старший  лейтенант  Горелов,  и   баста.  А   теперь  идите
устраиваться. --  Прохор  Кузьмич  открыл  сейф,  достал  плотный  картонный
листок. -- Вот ордер на  квартиру. Вручаю  без фанфар, но все-таки церемония
из  торжественных.  Как-никак  две комнаты, двадцать шесть метров. Сейчас  я
вызову нашего коменданта капитана Кольского, он вас проводит.
     Иванников  позвонил,  и  через  минуту  в  кабинете  появился  пожилой,
небольшого  роста  капитан  с  усталым  нервным лицом и  огромной  синеватой
родинкой на лбу.
     -- Прошу знакомиться, -- обратился к ним обоим Иванников.
     ...На улице Кольский сказал:
     --  Шагать  тут  недалеко.  Семнадцатый дом  сразу  за поворотом.  Этаж
второй, удобный. Сейчас ваша квартира как раз освобождается.
     -- Освобождается? --  удивленно переспросил Горелов. -- Кто же в ней до
меня обитал?
     -- Капитан Вячеслав Мирошников.
     -- А сейчас?
     -- Получил новое назначение.  Убывает. -- И, словно желая избавить себя
от дальнейших расспросов, комендант обвел рукою вокруг: -- Полюбуйтесь нашим
городком.  Маленький, компактный. Вы к  нему быстро привыкните. Когда я сюда
прибыл, здесь ничего не было. Ни зданий, ни  стадиона, ни  учебных корпусов.
Сплошной  лес.  Мама  моя, если бы вы знали,  в какую стужу мы его рубили! В
каждое из  этих  зданий  я тоже  кирпичи своими  руками вкладывал. Можете не
сомневаться.  А когда городок  построили, вызвали  меня в кадры  и спросили,
хочу ли остаться тут на постоянной работе.  Я тоже,  разумеется,  спросил, а
что здесь будет. И когда мне сказали -- отряд космонавтов, развел  руками  и
ответил:  "А  кто  же не захочет работать  в таком отряде,  хотел  бы я  вас
спросить?"
     Им  навстречу попалась группа  офицеров,  человек в пять,  спешившая  к
штабу. Шагавший впереди майор весело крикнул:
     -- Коменданту привет! -- и не обратил никакого внимания на Горелова.
     Остальные,  наоборот,  задержали взгляд только  на  нем.  Были они  все
молодые, почти одного  роста, крепко сложенные.  На меховых новеньких шапках
желтели летные  "крабы". И по тому, как  властно ступали  они по  утоптанной
дорожке и громко  разговаривали, безошибочно понял Алексей: это идут хозяева
городка -- космонавты. Кольский подтвердил:
     -- Ваши коллеги на физподготовку направились.
     У подъезда,  к  которому  они  свернули, стояла  трехтонка с  раскрытым
кузовом. Два солдата с усилием закрывали железные двери красного контейнера,
туго набитого домашними вещами и мебелью.
     -- Все, что ли, забрали? -- окликнул их комендант.
     -- Все, товарищ капитан, -- ответил один из солдат.
     Кольский  грустно  вздохнул  и  показал  Алеше  на  лестничный  пролет,
приглашая подняться первым.
     Семнадцатый  дом   ничем   не  отличался   от  многих   блочных  домов,
существующих ныне  в авиационных городках, разбросанных во всех концах нашей
земли. Три подъезда, четыре этажа,  серые аккуратные  стены. На втором этаже
полная  молодая женщина в  меховой шубке и белых  валенках  никак  не  могла
английским  ключом  отворить   дверь.  Из-под   теплого   платка  выбивались
припорошенные снегом черные волосы. Смуглое, темноглазое лицо  южанки и чуть
подкрашенный рот. Видимо, женщина только-только пришла из магазина: у ее ног
стояла тяжелая хозяйственная сумка.
     -- Сергей Иосифович, -- окликнула она Кольского, -- выручайте из беды.
     -- Мама моя! -- воскликнул Кольский. --  Жена космонавта, и не в  силах
справиться с  каким-то замком! Давайте  ключ. Не зря в Одессе говорится, что
дело мастера боится.
     Пока  комендант  открывал замок, женщина  с  нескрываемым  любопытством
разглядывала Горелова.
     -- Будете нашим соседом? -- бойко спросила она.
     -- Собираюсь.
     --  Вот и  хорошо. Если что понадобится,  не стесняйтесь  обращаться за
помощью. У нас это принято. С одним чемоданом осваивать жилплощадь трудно.
     -- Готово,  Вера Ивановна, -- сказал  в эту минуту Кольский, и женщина,
поблагодарив его, скрылась за дверью.
     У соседней  квартиры  с  потускневшей цифрой "13"  над входом  Кольский
остановился и виновато оглянулся на Горелова. Дверь была приоткрыта.
     -- Все-таки предупредим о себе, -- пробормотал неуверенно комендант, --
прежний хозяин еще там, -- и нерешительно позвонил.
     -- Войдите, -- донеслось из квартиры.
     Следом  за  комендантом  Горелов перешагнул порог и, не  ставя  в узком
коридоре тяжелый чемодан, прошел в комнаты. На  него пахнуло опустошенностью
обжитого жилища, из которого только что вывезли обстановку. На стене след от
снятого  ковра.  Пустой буфет  с распахнутыми  дверцами  и дешевый  стол без
скатерти. На древнем диване с облезлым верхом и выпирающими пружинами сидела
молодая светловолосая  женщина в  теплой незастегнутой  шубке и  держала  на
коленях  двухлетнюю девочку, тоже одетую.  Нежно  и как-то жалко прижималась
женщина  щекой  к белому личику девочки.  Девочке  было  неловко, но  она не
отстранялась,  будто  понимала, что  маме невесело. Меховая  шапочка женщины
лежала на  столе, а все три приставленные к нему  стула были  заняты военной
одеждой. На одном висела тужурка с летными капитанскими  погонами  и большим
синим  значком парашютиста. Увидев  его,  Алеша про себя отметил, что много,
видно, попрыгал ее хозяин на своем веку. На другом стуле лежала шинель, а на
спинке третьего -- серый зимний офицерский шарф.
     Алеша ощутил на себе чужой тяжелый взгляд. Поднял голову.  У окна стоял
невысокий  темноволосый  офицер   в   рубашке   с   расстегнутым  воротом  и
всклокоченной густой  шевелюрой. Засунув  руки в  карманы,  он  бесцеремонно
продолжал разглядывать Горелова,  не обращая никакого внимания на Кольского,
словно того здесь и не было.  Карие глаза с темными желтоватыми зрачками под
очень  густыми бровями  казались  горькими,  и  Алеше  подумалось, что  руки
незнакомца, засунутые  в карманы  брюк, сжаты  сейчас в кулаки. Весь он был,
как боксер, сделавший первый шаг на ринге.
     -- Здравствуйте, Слава, --  неуверенно приветствовал его комендант,  но
на  лице  капитана не  дрогнул  ни один  мускул.  Его внимание было  целиком
приковано к Алеше. Крупные губы насмешливо покривились.
     --   А-а,   новый  искатель  счастья  прибыл,  --  протянул  капитан  с
оскорбительным  пренебрежением.  --  Старший  лейтенант  Горелов,  если   не
ошибаюсь?
     -- Почему искатель счастья? -- обиженным голосом спросил Алеша.
     -- Да  по той простой причине, --  зло пояснил капитан,  --  что теперь
каждый  летчик-истребитель,  только  пальцем  его  помани,  готов  бежать  в
космонавты, улыбаться под Гагарина, носить прическу Титова и даже копировать
походку  Терешковой,  полагая, что, овладев всем  этим,  он будет немедленно
запущен  в космос.  Но  вам выпал  не тот номер,  старший лейтенант. В  этой
квартире  вы  не  найдете  ни  пера  жар-птицы, ни  маршальского  жезла.  Не
забывайте, что она тринадцатая.
     -- А я их не ищу, -- покоробленный такой встречей сказал Алеша.
     Женщина на  диване болезненно поморщилась  и большими светлыми  глазами
взглянула на капитана:
     -- Слава, не надо...
     --  Подожди, Марьяна,  -- сказал  он  несколько мягче,  -- должен же  я
товарища  старшего лейтенанта  в  курс ввести. Он от радости, что зачислен в
отряд,  парит в облаках, а я его на грешную землю хочу спустить и напомнить,
что отныне он жилец квартиры номер тринадцать.
     --  Можете  не  волноваться,  товарищ капитан,  --  безобидно улыбнулся
Алеша, -- я  тринадцатого числа  не  боюсь.  Да и  вообще летчик, верящий  в
коварство тринадцатого числа, в наши дни уже атавизм.
     --  Не  скажите,  вмешался  в  разговор Кольский, решивший  сгладить их
перепалку, -- и сейчас еще можно встретить таких. А раньше было в авиации...
мама моя!  Кто  бриться в  этот  день не  хотел  перед полетами, кто  вообще
бунтовал, если его  в плановую таблицу ставили. Один комэск, вот запамятовал
фамилию, дело до войны было, тогда на Р-1 летали... так тот даже жаровню под
сиденье норовил положить, если взлетали тринадцатого числа.
     -- Не  знаю, -- пожал плечами Алеша, -- лично мне на тринадцатое везет.
Самые удачные полеты  выполнял. И если в космос когда-нибудь придется, я  бы
тоже не стал возражать против тринадцатого.
     --  В космос! --  почти взревел мрачный  капитан.  -- Посмотрите-ка  на
этого  юнца. Да знаете ли вы, как до  этого "когда-нибудь"  далеко?  Скажу и
больше. Оно и совсем может не наступить в вашей жизни, это "когда-нибудь"...
вот как в моей. Вам, пришедшему в отряд на мое место, об этом следует знать.
     Алеша удивленно попятился:
     -- Я назначен на ваше место?.. Но ведь мне об этом никто не говорил.
     -- А какое это имеет значение?! -- горько махнул рукой капитан.
     -- Нет, постойте, -- тихо проговорил Горелов, -- я ничего не понимаю. Я
-- на ваше место, а вы...
     У него  эти  слова вырвались так  искренне,  что  мрачный капитан сразу
потеплел и раздражение уступило место тихой грусти. В голосе у него улеглись
вызывающие нотки. Капитан вынул руки из карманов, протянул правую.
     --  Давайте хоть  познакомимся  напоследок...  Я  тут  зря  шумлю.  Вы,
конечно,  ни в чем  не виноваты. Капитан Мирошников я.  Вячеслав Мирошников.
Можете просто Славой звать, на равных.
     -- А я Горелов, Алексей.
     -- Вот  и  ладно, --  кивнул лохматой  головой  капитан и  на несколько
секунд отвернулся,  чтобы скрыть  волнение.  -- Квартиру  я  вам  оставляю в
полном порядке... вся кэчевская казенная мебель налицо. Кран холодной и кран
горячей в полной исправности. Можете даже с дороги мыться. Ну а насчет того,
почему я ухожу, тоже в двух словах выскажусь...
     Женщина отпустила девочку с рук на пол и глухо попросила:
     -- Слава, может, не надо?
     Он  подошел,  положил широкую  ладонь  на ее  светловолосую голову,  не
стыдясь нежности этого жеста.
     --  Не  бойся,  Марьяна, я уже пережил  все, а  нашему новому знакомому
Алеше Горелову знать полезно, что  не все достигают цели...  Так вот, Алеша,
есть такая  штука на земле -- космической  медициной именуется. И не смотрит
она  ни на вашу элегантность, ни на эрудицию, ни на ваши  затаенные помыслы,
какими  бы чистыми  и высокими они ни были. Она беспощадна  и объективна.  И
достаточно сурова  при этом. Три  года отдал я отряду. Тренировался, учился,
мечтал о старте на космодроме. А месяц назад сел очередной раз на центрифугу
и  еле  с  нее  встал.  Вся спина  синяя,  сосуды полопались  и  -- короткое
заключение: повышенная  чувствительность  кожи  делает  капитана Мирошникова
неспособным  к  перенесению  больших  перегрузок. Снова в авиацию.  В старую
дивизию. Это я уже сам  попросился. -- Он  замолчал,  бросил в  окно быстрый
взгляд  и кивнул жене:  -- Нам пора, Марьяна, ребята уже к  машине  подошли,
ждут.
     Женщина молча встала, а Мирошников быстро оделся. Потом они все четверо
присели, как это и положено перед дальней дорогой. Взволнованный Алеша пожал
им руки.
     -- Товарищ капитан, --  попросил он, --  подарите что-нибудь на память.
Все-таки я ваш преемник и должен что-то получить в наследство.
     -- В наследство,  говорите, Алеша? --  остановился в дверях капитан. --
Зачем же?  Меня  еще  не  хоронят,  я  еще в  авиации постараюсь  свое слово
сказать,  раз не довелось стать  космонавтом. В наследство не надо. А вот на
новоселье я вам действительно  подарок сделаю. -- Он  порылся в  портфеле  и
достал твердый белый комочек. -- Держите, Горелов, мал золотник, да дорог.
     -- Что это такое? -- недоуменно спросил Алексей. -- По форме напоминает
хлеб.
     -- Это  хлеб и  есть, --  подтвердил Мирошников, -- хлеб, побывавший  в
космосе  в  бортовом пайке  корабля  "Восток-1".  Из  рациона  Юры Гагарина.
Видите, какой сувенир! И если у вас все сложится удачнее моего и вы полетите
в космос, возьмите его с собой.
     -- Я возьму, -- растерянно согласился Горелов.
     Шаги Мирошниковых замерли на лестнице. Кольский ушел с ними.
     Затворив плотно дверь, Горелов вернулся в комнату, встал у окна. Сквозь
свободное от наледи  пространство он  увидел ту же стоявшую внизу трехтонку.
Кузов был закрыт и солдат в ней не было.  Рядом с  машиной стояли те пятеро,
что  повстречались,  когда  Алеша  и Кольский  шли  к  дому.  Вероятно,  они
прибежали попрощаться с капитаном Мирошниковым  прямо из физзала, потому что
были в голубеньких шапочках и синих спортивных костюмах.
     С каким-то тоскливым любопытством наблюдал Алеша за коротким прощанием.
Пятеро по очереди обнимали  Славу Мирошникова и его жену, а один из них даже
расцеловался  с ними. Грузовая машина отъехала,  и ее место под окном заняла
черная "Волга".  С улицы донеслись  последние  прощальные  возгласы: "Ты  же
пиши,  Славик",  "Помни",  "Ну, до  встречи, когда  бы  она  ни состоялась",
"Марьяна, пиши моей Вере".
     И  вдруг  Горелов  явственно  услышал,  как капитан  Мирошников сказал:
"Спасибо, спасибо, ребята! Вы смотрите новичка не обижайте. Все-таки в  моей
квартире остался жить. Пусть хоть ему на тринадцатый номер повезет!".
     И Алеше стало тепло и грустно от таких слов.
     Потом  Мирошниковы сели  в  легковушку,  и она  плавно  взяла  с места,
устремившись к проходной. Она ехала к  зеленым воротам по недолгой дороге, а
пятеро космонавтов остались недвижно стоять и напряженными глазами провожали
своего  навсегда  убывающего  товарища.  Черная  "Волга",  остановившаяся  у
проходной, и маленькая группа провожающих, таких  ярких на фоне белого снега
в своих синих костюмах, выглядели несколько траурно.
     Горелов отошел от окна: "Неужели  и  со мной случится  такое?  Нет,  не
верю, --  заговорил он с собой. --  А почему  не  верю? Разве этот  красивый
кудлатый  парень хуже тебя?  Да нет, не хуже. Так что? Тебя зачислили не его
место, ты теперь будешь жить в его квартире. Но есть  ли гарантия,  что и  с
тобой  не произойдет  такого? Ведь  этот парень  три года ходил по  дорожкам
космического городка,  три года тренировался на снарядах в физзале, проходил
занятия  в термокамере и  сурдокамере.  Три года ездил время  от времени  на
центрифугу, учился в  академии. Три года был  уверен,  что распахнется перед
ним проходная космодрома, чтобы пропустить к стартовой площадке, к ракете...
И вдруг вместо этого зеленые ворота городка навсегда  закрылись  за ним.  --
Алеша прошелся по опустевшей комнате, сказал: -- Навсегда". А что ждет его в
авиации?  Разве  легко  возвращаться  назад  к  самолету  после  длительного
перерыва? На его тужурке  -- знак военного летчика  второго класса. Но когда
он возвратится к своим товарищам, ему придется начинать  снова  с  программы
пилота, не получившего класс. Ой как нелегко все это!
     Горелову  стало  жаль  уехавшего  Мирошникова.  Он  оглядел  опустевшую
комнату. Одинокий коричневый  чемодан, поставленный у  стены,  делал ее  еще
более  неуютной. Диван,  три  стула,  длинный стол  без  скатерти,  буфет  с
открытыми  дверцами...  Во второй комнате Алеша обнаружил фанерный  платяной
шкаф с поцарапанным зеркалом, небольшой письменный столик, на  котором стоял
желтый пластмассовый телефон, еще  два старых стула  и  кровать, застеленную
свежим бельем.  "Вероятно,  капитан  Кольский от имени  КЭЧ  постарался,  --
догадался Алеша. -- Ну что ж, и за это спасибо. Наши отцы начинали небось  с
худших вариантов".
     И он  уже  по-хозяйски принялся определять, куда что положить из своего
нехитрого  имущества.  Распаковав  чемодан, аккуратно  повесил  в шкаф  свой
единственный  штатский   костюм  и  демисезонное  пальто,  сложил  на  полку
выглаженные рубашки  и носки, отнес  в  ванную  мыло  и электробритву, затем
вынул  кисти  и краски  и  очень  долго раздумывал,  куда  бы  их  прибрать.
Однотомник  Маяковского,  подаренный ему Леночкой  Сторожевой еще в  девятом
классе, он положил на  письменный  стол. Потом вынул спрятанную на самом дне
чемодана картину "Обелиск у крутояра", долго на нее смотрел.
     Нет,  не  потускнели  краски!  Все  так  же  багрово догорало  ущербное
закатное солнце  и тени  падали наземь от двух  скорбных  фигур -- женщины и
подростка,  стоявших  на  днепровской  круче  у  одинокого  обелиска.  Алеша
пожалел, что оставил в  Соболевке все свои пейзажи, портреты, акварели.  Как
бы  они преобразили  новую квартиру! Но  как  же  было не оставить, если сам
Ефимков, зашедший попрощаться, неловко попросил:
     -- Ты  того...  Алексей.  Творчество свое  пожертвуй  дивизии. Все-таки
здесь, если рассудить,  немало  твоего  пота  осталось. Пусть память о  тебе
самая добрая у нас останется.
     Как  же  было  отказать?  Вздохнув,  Горелов  стал  искать  место   для
единственной  оставшейся  у него картины. Решил  повесить ее над  стареньким
диваном --  над ним остался след ковра. На  кухне  нашлись щипцы,  гвозди  и
молоток.  Картина сразу  попала в полосу яркого солнечного  света, и  краски
стали еще более выразительными, так что даже самому автору стало приятно. Из
всего, что было им нарисовано