чки мечта
стать космонавткой. Иногда стремление не отстать от  Марины и Жени приводило
Наточку и к смешному. Полковник Нелидов, первым догадавшийся о ее волнениях,
с  доброй усмешкой  наблюдал  за выходками девушки.  На одном из  воскресных
лыжных кроссов, когда все космонавты вышли на старт, Наточка поставила перед
собой задачу занять в женской группе первое место. Она  успешно обошла Женю,
но никак не  могла справиться с северянкой Мариной. По пятам пришла за той к
финишу и, едва-едва перешагнула заветную линию, потеряла  сознание. Пришлось
подоспевшей Жене "воскрешать" ее при помощи пузырька с нашатырным спиртом. И
опять никто не догадался о подлинной причине, заставившей Наточку драться за
первое место. Вечером в гарнизонном клубе под нестройный туш самодеятельного
духового  оркестра  полковник  Нелидов  протянул ей  приз --  коробку  духов
"Красная  Москва"  и,  пользуясь тем,  что медные  трубы  все еще продолжали
неистово гудеть, шепнул в ухо:
     -- А себя надо пожалеть, дочка. Даже если в космос хочется.
     Наточка ничего не ответила, только покраснела до корней волос.
     Воскресные  дни в городке  космонавтов были особенными. С людей слетала
обычная озабоченность, они становились щедрее на улыбки и шутки.
     Горелов  в это  воскресенье проснулся рано:  никаких  кроссов  и других
соревнований не  предвиделось. Не было  и обязательной ежедневной зарядки, с
которой начиналось рабочее  время космонавтов.  В почтовом ящике Алеша нашел
письмо от матери и медленно начал его читать. Знакомые округлые буквы:
     "За помощь  тебе спасибо, Алешенька. Те пятьдесят рублей,  что  прислал
мне этим месяцем, я израсходовала на ремонт. Домик надо держать  в приличном
виде. Отцово наследство хоть  и не сокровище какое брильянтовое,  но  всегда
пригодится. Будет  час, когда ты и жить, может, в родное гнездо вернешься, и
жену с детишками заведешь. И еще имею  я, старая, к тебе один вопрос. Что-то
ты  стал  присылать  очень много денег,  соколик.  Мне они,  разумеется,  не
лишние, но смотри не обижай себя.
     Ты мне пишешь, что  перевелся теперь в специальную часть. Понимаю, что,
в какую именно, сказать  не имеешь  права. Но  хотя бы намекни, сынок, лучше
это или хуже твоего истребительного полка? Недавно к нам заезжал твой дружок
давнишний по  школе  -- Володя Добрынин. Он уже инженер и начальник какой-то
партии,  располнел, стал таким  важным. Я ему сказала,  что ты в специальной
части,  а он мне ответил,  что,  значит, ты попал  на какое-то  интересное и
важное дело.  И еще я спросила его,  больше  или  меньше теперь у тебя будет
опасностей,  и он, конечно, сначала утешал, а потом сознался, что новое дело
тоже может быть рисковым. Вот ты и развей мою тоску, сыночек. Напиши, все ли
ты  так  же  много  летаешь  на  тех окаянных самолетах  или  тебя к  какому
спокойному делу наконец  прибило. Ты  обещаешь по  весне  пригласить меня  в
гости.  Обязательно  приеду своими глазами  посмотреть, где ты. А после этих
строк обнимаю тебя, своего бесценного, и целую бессчетно".
     --  Ну  и  чудачка же мама!  -- засмеялся  Алеша. --  Все  ей опасности
мерещатся. А Володька  тоже хорошо гусь.  Нет, чтобы успокоить  старуху, так
пустился в свои штатские домыслы.
     Он сочинил матери ответ,  потом сел в  кресло просмотреть газеты. Часов
около двенадцати тишину в комнате  нарушил телефонный  звонок. Веселый голос
Игоря Дремова раскатился в трубке:
     -- Привет, старик. Моя  Надежда уехала с дочкой в Москву, будет завтра.
Я один.  Поэтому ровно в три  у меня начинается  "большой  сбор".  Будь  без
опоздания.
     -- Подожди, что за "большой сбор"?
     -- Ах, ты еще не в курсе! -- засмеялся Игорь. -- "Трубить большой сбор"
--   это  значит  собрать  всех  космонавтов  для   разговора  по  душам  на
какую-нибудь определенную тему. Ну  а сегодня  наших девушек в  городке нет,
поэтому что-то мальчишника получается.
     -- Так мы же недавно мальчишник проводили... -- заикнулся было Горелов,
-- новоселье мое справляли.
     --  Да нет, Алеша,  ты не понял. "Большой сбор" проводится без танцев и
вина,  по-серьезному.   На  сегодня  и  тема  уже  намечена:  "Как   я  стал
космонавтом", понимаешь?
     -- По-моему, это так интересно! -- несколько растерянно сказал Алексей.
-- Только чаек бы еще.
     --  Будет чаек!  --  пообещал  Дремов. --  И получше кое-что  будет.  Я
килограмм воблы раздобыл. Вобла первый класс.
     -- А другие придут?
     --  Все,  кроме  Витальки  Карпова.  У  него сынишка  заболел.  Зато  у
Субботина Леня Рогов обедает, Андрей и его затащит.
     -- А кто такой Рогов? -- спросил Алеша.
     -- Журналист, наш постоянный шеф. Познакомишься, не пожалеешь.
     Когда Горелов, переодевшись  в штатское, прибыл к Дремову,  он застал у
него  всех своих  новых знакомых.  В квартире Игоря  было  даже тесновато: и
мягкие  кресла, и  низкие  стулья  вокруг  журнального столика, и диван были
заняты  космонавтами. Еще в коридоре, вешая  пальто, Алексей услышал музыку.
Черная крышка  пианино  была поднята,  за ним сидел  плечистый Олег  Локтев,
такой  удивительно неуместный за этим инструментом. Голубые  глаза его  были
прикованы к нотам, широкая спина чуть согнута. И самым  странным  было,  что
лицо  Локтева   то   и   дело  менялось,   приобретало   то   грустное,   то
торжественно-спокойное, то строгое выражение.
     Дремов  указал Горелову на  диван, но Алеша, как вошел, так  и застыл у
стенки. "Как играет, -- подумал он, -- словно настоящий музыкант. Никогда не
сказал  бы,  что  он  так  может..." Локтева  слушали  в глубоком  молчании.
Подпирал ладонями голову Ножиков. Вперед подался Костров, и темные глаза его
не  могли  оторваться от  пальцев Олега.  Затаил дыхание Дремов,  и опять на
виске у  него запульсировала  тонкая мраморная жилка. Только Андрей Субботин
слушал стоя, прислонившись  к оконной  раме, но и его зеленые глаза утратили
обычное насмешливое выражение, стали грустными. На диване сидел  грузноватый
мужчина,  которого Горелов уже видел  у полковника Иванникова в кабинете. Он
догадался, что  это и есть журналист  Рогов. Когда Локтев кончил играть, все
долго  молчали. Локтев  достал платок, устало отер пот  со  лба и, смущенный
возникшей тишиной, глуховато сказал:
     -- Вот и все, ребята...
     -- Это же превосходно, Олежка... -- сказал Дремов.
     -- Ты молодец, Олег, -- присоединился Ножиков.
     Костров   затаенно  молчал.  Алеша   тоже  ничего  не  сказал,   только
восторженными  глазами  смотрел  на  Локтева.  А  тот,  чувствуя,  что  всем
нравилась его музыка, неловко встал с круглого стула, вздохнул:
     -- Эх, и влетало же мне когда-то от профессора за этот Двенадцатый этюд
Скрябина!  --  И  чтобы  избежать  новых  похвал,  покосился  на  молчавшего
Субботина. -- Андрей, я утомил их классикой, сядь  теперь ты. У тебя веселее
получится. А мы подпоем. Ладно?
     Субботин отстранился от окна, с опаской сказал:
     -- После тебя и садиться-то жутко.
     -- Ладно, парень, -- сказал Ножиков. -- Не скромничай.
     Подбадриваемый дружными голосами,  Субботин  словно бы нехотя подошел к
пианино, пробежал пальцами по клавишам.
     -- Игорь, давно вызывал настройщика?
     -- Неделю назад, -- ответил Дремов.
     -- После моей игры снова придется вызывать.
     --  Да брось ты авансом извиняться, -- укорил его Ножиков, --  давай-ка
лучше нашу, космическую.
     Длинные  тонкие пальцы Андрея высекли из  клавишей  два бурных аккорда,
потом пробежали слева  направо, и Алеша услышал незнакомый  бравурный мотив.
Чуть хрипловатым голосом, отбивая ногой такт, Субботин запел:
     Эта песня про дни наши быстрые,
     Про отчаянных наших парней.
     Космос помнит ракетные выстрелы
     И маршруты всех кораблей.
     И тотчас же все подхватили припев:
     Не всегда все свершается гладко,
     Не всегда возвращаются в срок,
     Но орбита будет в порядке,
     Если мужества есть огонек.
     Дремов склонился к Алеше, на ухо шепнул:
     -- Это он сам сочинил. Понял?
     Голос  Субботина, осмелевший и поднявшийся на большую высоту, продолжал
петь о том,  как потерпел в космосе катастрофу отважный человек, как корабль
его был ранен метеоритом, но не сдался смертям, не отступил космонавт...
     Все казалось однажды погубленным,
     Наступал последний закат,
     Непрославленный, недолюбленный,
     Умирал во мгле космонавт.
     Метеором корабль его раненый
     Неподвластен движенью руки,
     И склонились над ним марсиане,
     Крутолобые чудаки.
     Отпевать его чинно хотели,
     В марсианскую почву зарыть,
     Чтобы больше земляне не смели
     Марс таинственный навестить.
     Но в скафандре своем белоснежном,
     Нет, не сдался смертям космонавт,
     И опять по просторам безбрежным
     Разнеслось слово громкое "старт".
     Далеко в голубом ореоле
     Ожидала героя Земля,
     Сквозь огромное звездное море
     Устремился он к звездам Кремля,
     Чтобы снова пить воздух полуденный,
     Чтобы девичьи плечи обнять,
     Непрославленный, недолюбленный,
     Нет, не умер во мгле космонавт!
     Бас  Локтева  и  более  слабые  голоса  Дремова,  Ножикова  и  Кострова
повторили две последние строчки:
     Непрославленный, недолюбленный,
     Нет, не умер во мгле космонавт!
     А потом еще раз прозвучал в комнате припев:
     Не всегда все свершается гладко,
     Не всегда возвращаются в срок,
     Но орбита будет в порядке,
     Если мужества есть огонек.
     --  Вот  так-то! -- Субботин захлопнул  крышку и подмигнул Рогову. -- А
что скажет по этому поводу пресса?
     Рогов встал с дивана, одернул пиджак:
     --  Если  подходить  с точки  зрения литературного мастерства, то  этот
текст...
     --  Не  надо  с  точки зрения  литературного  мастерства, --  взмолился
Ножиков,  -- мы же не на заседании поэтической секции. Подожди,  Леня, я его
сейчас по существу буду критиковать... как космонавт.
     -- Давай, парторг! -- задиристо бросил Субботин. -- Начинай.
     Густые черные  брови Ножикова сомкнулись на переносице, и  он загнул на
правой руке указательный палец.
     -- Во-первых, об аварийности...
     -- А это больше всего беспокоит наше партбюро, -- улыбнулся  Андрей, --
аварийность, так сказать, в космонавтике.
     --  Хотя бы!  -- подтвердил Ножиков.  -- Хотелось бы  спросить,  откуда
уважаемый автор взял  аварийную ситуацию? У нас  ни один космонавт не терпел
бедствия "во мгле". Все благополучно  возвращались. Значит, жизненная правда
уже нарушена? А?
     -- Узкий взгляд на космонавтику, --  презрительно  прищурился Субботин.
-- В вашей логике  налицо  догматизм.  Сколько в мире совершено  космических
полетов? Около двух десятков, если считать и американские? Не так ли?
     -- Допустим.
     -- А высота орбит? Не  свыше пятисот километров. Конечно, мы  к этому в
техническом  и  научном  отношении   настолько  подготовлены,   что  заранее
предусмотрели  любые неожиданности. Перед каждым  полетом  выбираем наиболее
удобное  время в смысле пониженности солнечной деятельности, работаем все на
один  корабль. А представь себе, что будет,  когда высоты полетов возрастут,
станут  измеряться десятками,  а  потом и  сотнями  тысяч километров,  когда
трассы  пролягут  к  луне  и  другим планетам...  Вы представляете,  ребята,
сколько тогда возникнет  сложных  и неожиданных вопросов,  которые  ни  один
ученый и ни  один конструктор не в состоянии сейчас  предвидеть. Начнем хотя
бы  со светящихся частиц. Они с  огромной скоростью проносятся мимо корабля.
Но знаем ли  мы  их температуру,  их происхождение. Еще не полностью.  А  мы
готовим выход человека в открытый космос. Значит, наука уже доказала то, что
казалось  еще  пять  лет  назад  неосуществимым.  Так  и  в  первых  далеких
космических  полетах. Не  верю  я, что  все они будут проходить гладко. И  с
авариями столкнемся,  и потери, может  быть, станем нести, когда  от простых
полетов перейдем к сложным. Значит,  и ситуация, подобная той, что  в песне,
весьма возможна. Оправдался я или нет?
     --  Не совсем, Андрюша, --  засмеялся  Ножиков. -- А  чем ты  объяснишь
другое? В твоей песне космический корабль ранен метеоритом.
     -- Ну и что же?
     -- Практически  вероятность  столкновения  корабля с  метеоритом  равна
нулю, -- вставил Локтев.
     --  А  если уж  и  состоится  встреча,  так метеорит  разворотит  любой
корабль, -- подтвердил Дремов.
     -- Так ведь это пока предположение! -- всплеснул руками Субботин.  -- А
вы знаете, что будет в сфере Луны или на подходе к ней? Вы уверены, что  там
не  встретятся метеориты и что нашим  кораблям не понадобится специальная от
них защита? То-то и оно, что, чем чаще  мы наведываемся в космос, тем больше
о нем узнаем и тем больше встает перед нами вопросительных знаков.
     -- Ладно, ладно, -- прервал споры Дремов, -- прошу в столовую, и начнем
"большой сбор".
     Над  дверью,  ведущей  во  вторую комнату  дремовской  квартиры,  висел
торопливо  написанный  рукой  хозяина  плакатик:  "Добро  пожаловать!" Между
буквами торчали  головки пивных бутылок,  блеклыми  глазами  смотрели на них
осоловелые воблы...  Игорь  широким жестом  распахнул дверь, и Алеша  увидел
покрытый клеенкой стол на котором навалом  лежала вобла, нарезанный крупными
кусками черный хлеб  и стояли четыре бутылки  пива, видно только что вынутые
из холодильника, едва успевшие отпотеть.
     -- Прошу, ребята, занимать места.
     -- Отцы-командиры, нас, кажется, приглашают, -- прогудел Локтев.
     Космонавты расселись.  Дремов  погасил свет,  оставив  включенным  лишь
электрический обогреватель.
     -- Друзья мои, -- заговорил Дремов, -- сколько мы ходим  по одной и той
же жизненной тропе?
     -- Смотря что ты имеешь в виду? -- уточнил Ножиков. -- Если этот отряд,
то не столь много. Здесь мы вместе всего два года.
     -- А знаем друг о друге далеко не все. Так или не так?
     -- Да, пожалуй, так, -- протянул Субботин.
     -- А вот, Алеша, -- продолжал Дремов, -- так тот вообще ничего о нас не
знает.  Поэтому  я решился на такой ответственный шаг,  как "большой  сбор".
Давайте  займемся  воблой и поговорим  о  том,  как  каждый из  нас пришел в
космонавтику.
     Алеша, сидевший на самом краю  стола, почувствовал, что все смотрят  на
него. "А что я могу сказать?" -- в смятении подумал он.
     -- С кого же начнем? -- деловито осведомился Субботин.
     -- Не с Горелова же, конечно. Он новичок.
     У Алеши отлегло от сердца.
     -- Да с тебя, Андрей, раз назвался, -- сказал хозяин квартиры.
     -- Гм... -- промычал Субботин, -- полная неожиданность.
     -- Хозяин имеет право останавливать свой выбор на ком угодно.
     --  Позволь  тогда  хоть  горлышко промочить.  -- Субботин  потянулся к
столу, достал самую  крупную  воблу, предварительно пощупав, с икрой ли она,
отхлебнул глоток  пива. --  Я  вначале  о батьке пару слов скажу. -- Отсветы
падали на его подвижное лицо и смуглый  лоб с залысинами. -- Все  начинается
от печки,  а у меня  от  батьки,  ребята.  Сейчас ему семьдесят  два, но  не
гнется. Высокий, худой,  из  тех,  кому мальчишки  кричат  вдогонку:  "Дядя,
достань воробышка". В семье я был восьмым по счету, а всего ребят -- десять.
Когда  в военные годы  кусок  хлеба попадался --  на части рвали. Да и после
войны не сладко жилось. Батька стал  прихварывать. Ртов в нашей семье много,
рабочих рук мало.  А  в сорок девятом беда нагрянула -- в  тюрьму наш батька
угодил. И кто бы мог подумать,  что так дело обернется. Батька всю жизнь был
тихий: чтобы водку  пить, карты или какое  хулиганство -- ни-ни. Но  была  у
него  одна  страсть:  зверье.  Ох и  нянчился  с  ними,  собаками,  кошками,
козлятами, жеребцами! Если заболевала какая живность, со всех сторон  лечить
к нему несли. Денег с селян он почти никогда не брал. Праведник, словом.
     -- В кого же тогда ты? -- кольнул Костров.
     --  Обожди,  Володя, -- развел руками Субботин, -- не мешай, запутаюсь.
Однажды  мой  батька  увидел  на  колхозной  ферме больного  бычка. Был  там
сторожем  его дружок, шамкающий старикашка по  прозвищу  дед Пихто.  Так вот
этот самый дед  Пихто готовился укоротить дни больного бычка. Батька на него
навалился:  "Ты  по  какому праву?"  Дед  объясняет  --  приказ председателя
колхоза.  Батька к тому. Так, мол, и так, отдай  бычка, на ноги  поставлю. А
председателем  у  нас  был  в  ту   пору   рослый  такой  детина.  Раньше  в
Мелитопольской области райисполкомом руководил, да за какие-то грехи получил
отставку и в  наших краях очутился. Но  заступная рука у  него была,  дружбу
водил  с  некоторым  районным  начальством.   Кому  подсвинка  умел  вовремя
подкинуть,  кого  колхозным  медом  по  государственной цене  задобрить. Сам
плечистый, красный, глаза рачьи.  Что на  сев, что в покос, что на уборку  с
таким винным духом  выходил -- близко не устоишь.  Колхозники, что посмелее,
говорить  ему  в глаза  уже начали: дескать, сильно  злоупотребляешь,  Тарас
Кондратович. А он,  знаете, что в ответ? "Молчите, плебеи! Да вы знаете, как
сам Федор Иванович Шаляпин об  этом  напитке отзывался? Великий певец  нашей
эпохи говорил:  водка  мне бас  шлифует". Мужички наши,  расходясь, иной раз
только затылки чесали:  "Оно  и действительно..." Так вот  стал  мой  батька
просить у этого председателя: "Тарас Кондратьевич, отдай бычка. Не время его
забивать". Тот не поверил: "Ты  что,  Субботин,  белены  объелся.  Ветеринар
смотрел, сказал -- лечить бесполезно. А ты что же, умнее ветеринара?" Батька
смелости набрался и ему в лоб: "Умнее".  Ну, председатель наш был под  шафе,
ему эта выходка  понравилась. Короче говоря,  очутился  бычок в нашей  избе.
Маленький,  теплый, губы парные, глаза  -- пуговки янтарные.  Батька  его  и
молоком,  и обратом, и настоем  из  трав каких-то  отпаивал.  Одним  словом,
сдержал  наш  батька  обещание  и  поставил животину  на ноги.  Естественно,
спасибо  от председателя получил, бычка на ферму  вернули. Батьку услали  на
неделю лес для строительства заготовлять. Возвратился он -- и сразу на ферму
шасть. Встречает его дед Пихто. Батька к нему: "Как поживает мой бычок?" Дед
захохотал: "Эка хватился. Тут к председателю родич приехал, так они третьего
дня  бычка забили.  В аккурат сейчас у него пиршество на завершении.  Можешь
зайти и убедиться, какие из твоего Саввушки котлеты  получились". Батька мой
--  как  мел.  Ничего  не  ответил -- и домой. Прибежал, нас всех растолкал,
топор схватил да к председателю. А у того море разливное: и родич за столом,
и  уполномоченный  райисполкома,  и  еще какой-то начальник. Батька  топором
машет и к самому Тарасу Кондратьичу: "Убью,  подлюга, за колхозного  бычка!"
Председатель его унимает:  как тебе,  дескать, не стыдно, здесь же  районное
начальство.  Отец мой  что-то  непотребное  в  ответ  и  с  топором  к  нему
подступает. Батьку кое-как угомонили, а через неделю не без старания  нашего
председателя и  его дружков целое дело завели. Дескать,  колхозник  Субботин
пытался  привести  в исполнение  террористический  акт  против  председателя
передового колхоза.
     --  Подожди,  -- вдруг  спохватился  Горелов,  --  а  какое  это  имеет
отношение к тому, как ты попал в космонавты?
     Субботин вытащил зеленую гребенку и пригладил редкие волосы.
     -- Ишь ты какой торопыга. Мы же договорились  в ознакомительном порядке
о самом интересном порассказывать. А в отряд я попал довольно просто. Ничего
в этом  сверхъестественного нет.  Понимаешь, Алеша, тебе сразу полезно будет
уяснить,  что  космонавт --  это  не  сверхчеловек, а  просто  человек.  Вот
Чайковский, вероятно, с детства в мире музыки жил, Репин тоже рано к краскам
и кистям потянулся,  а Пушкин, скажем, к  перу.  Все это естественно, потому
что  великие  ученые, музыканты,  художники,  они  рождаются  одаренными.  А
космонавтами не рождаются. Космонавтами становятся. Вот и  я по  воле случая
попал  в  отря