В  измученном  голосе
Джоан послышались слезы. -  Почему  ты  хочешь  лишить  его  человеческого
достоинства?
   - Ты прекрасно знаешь,  что  я  не  покушаюсь  на  его  достоинство,  -
ответила ей мать и, сразу же обратившись ко мне, добавила: -  Надеюсь,  вы
простите нас за  обсуждение  наших  семейных  разногласий?  Вам,  конечно,
неинтересно их слушать. Если вы не возражаете, я отведу вас к мужу.
   Поднимаясь  за  леди  Мюриэл  по  лестнице,  я  думал  об  ее  холодной
неуязвимости и властной прямолинейности, об  ее  внутреннем  бесстрашии  и
откровенном снобизме. Под ледяной самоуверенностью она скрывала - даже  от
своих близких - тоску по сердечной теплоте в отношениях с людьми. И  сама,
на мой взгляд, не понимала, зачем это делает.
   Она ввела меня в такую же просторную, как гостиная,  спальню  и  громко
сказала:
   - Это мистер Элиот, он пришел тебя навестить. Я оставлю вас вдвоем.
   - Очень рад  вас  видеть,  -  отозвался  с  кровати  Ройс.  Его  голос,
резковатый,  веселый  и  задушевный,  нисколько  не  изменился,   хотя   я
разговаривал с ним в последний раз еще до  болезни.  И  на  мгновение  мне
показалось, что он совершенно здоров.
   - Я объяснила мистеру Элиоту, что врачи ожидают полного выздоровления к
концу триместра, - сказала  леди  Мюриэл.  -  Но  сегодня  тебе  не  стоит
переутомляться. - Она разговаривала с ним в точности так же, как со  мной.
- Через полчаса я вернусь за вами, мистер Элиот.
   С этими словами она ушла.
   - Присаживайтесь, - сказал мне Ройс. Я пододвинул стул к его кровати  и
сел. Он лежал на спине, разглядывая  гигантский  -  чуть  ли  не  во  весь
потолок - лепной раскрашенный герб нашего колледжа. Он немного похудел, но
щеки у него были по-прежнему круглые; его темные волосы слегка серебрились
только у висков и над ушами, морщин на лице почти не было, а губы казались
по-юношески свежими. Ему уже исполнилось шестьдесят два года, но  выглядел
он гораздо моложе.
   -  Удивительно  это  приятно,  -  не  скрывая  радостного  возбуждения,
проговорил он, - узнать, что со здоровьем у  тебя  все  в  порядке.  Перед
обследованием мне, признаться, было немного  не  по  себе.  Не  помню  уж,
говорил я вам или нет, что не очень-то жалую врачей, но  вчера  вечером  я
слушал их с огромным удовольствием.
   Он улыбнулся.
   - Я, правда, ощущаю какую-то странную утомленность.  Но  это,  наверно,
вполне естественно - после всех этих зондирований и анализов. Должно быть,
язва все же и аппетит портит, и силы отнимает. Мне придется  лежать,  пока
она окончательно не зарубцуется. Но я надеюсь,  что  с  каждым  днем  буду
чувствовать себя все лучше и лучше.
   - Улучшение не всегда наступает  сразу.  -  Я  смотрел  в  окно  поверх
высокой спинки кровати;  больной  видел  только  потолок  и  прямоугольник
безоблачного неба, но моему взгляду открывался весь заснеженный дворик. Не
отводя глаз от окна, я проговорил: - Вам  не  следует  беспокоиться,  даже
если вы на время почувствуете себя хуже.
   - Ну, долго-то мне беспокоиться и вообще не придется, - возразил он.  -
Я вот говорил вам, что немного нервничал перед обследованием, но вместе  с
тем меня просто поражало мое неистребимое любопытство. Я, например,  очень
огорчался, что не успею выяснить, как Совет  решит  насчет  этих  пчелиных
ульев в саду. Мне искренне хотелось узнать, получит  ли  сын  старины  Гея
работу в Эдинбурге. Я от души порадуюсь, если получит. И уверяю  вас,  это
будет заслуга миссис Гей. Между нами говоря,  -  он  доверительно  понизил
голос,  -  люди  ошибаются,   когда   считают   всех   выдающихся   ученых
необыкновенно мудрыми. - Он по-мальчишески хихикнул. -  Да,  мне  было  бы
обидно, если б я не смог удовлетворить своего любопытства.  И  если  б  не
успел дописать книжицу о ранних ересях.
   Ректор занимался сравнительной историей религий, однако это  совсем  не
влияло  на  его  собственную  религиозность:   он   оставался   таким   же
бесхитростно верующим, как в  детстве,  словно  ученые  занятия  не  имели
никакого отношения к его личности.
   - Когда вы думаете ее закончить?
   - Самое большее года через два. Некоторые главы я предложу написать Рою
Калверту.
   Он снова хихикнул.
   - И мне было бы страшно обидно не дождаться будущего года, когда выйдет
в свет замечательная книга Роя. Вы помните, с каким трудом мы добились его
избрания в Совет? Некоторые наши друзья  органически  тянутся  к  серости.
Подобный выбирает подобного. Или, говоря между нами, -  он  снова  понизил
голос, - бездарный выбирает бездарного. Я очень жду книги Роя. С  тех  пор
как у  нас  гостили  немецкие  ученые,  наши  коллеги  подозревают  его  в
одаренности. Но когда выйдет  книга,  им  придется  признать,  что  такого
замечательного исследователя не было в нашем колледже уже  лет  пятьдесят.
Скажут они нам спасибо за то, что мы поддержали его? Как  вы  полагаете  -
скажут они спасибо старине Брауну, вам и мне, а?
   Его смех был веселым и озорным, но я видел, что он очень утомлен.
   Когда я поднялся, чтобы уходить, он сказал:
   - Надеюсь, в следующий раз мы поговорим подольше. Время теперь работает
на меня.
   Попрощавшись с леди Мюриэл и Джоан, я вышел в освещенный зимним солнцем
дворик. Мне было очень тяжко.
   Во дворике меня окликнул Кристл  -  высокий,  мускулистый  и  массивный
человек с неспешной, но легкой походкой.
   - Вы, значит, уже видели его? - полувопросительно проговорил он.
   - Видел, - ответил я.
   - И что же?
   - Грустно.
   - Мне и самому грустно, - сказал Кристл. Его колючую решительность люди
часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно  резким.  По
его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он
привык отдавать приказания.
   - Мне и самому грустно, -  повторил  он.  Я  видел,  что  он  и  правда
расстроен. - Вы разговаривали с ним?
   - Конечно.
   - Мне тоже надо его навестить. - Кристл твердо, уверенно посмотрел  мне
в глаза.
   - Он очень утомлен.
   - Я не буду у него задерживаться.
   Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.
   - Да, прискорбно, - сказал  Кристл.  -  Видимо,  нам  надо  подыскивать
преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А
преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.
   Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:
   - Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.
   Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о
болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие  наставники  колледжа.  Ройса  и
Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они  встречались  в
домашней обстановке только на официальных обедах,  которые  давал  ректор,
так уж вышло,  что  между  ними  сложились  чисто  деловые  отношения;  но
когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся  перед
своим  учителем.  Как  ни  странно,   этот   решительный,   энергичный   и
преуспевающий человек под пятьдесят не  потерял  способности  преклоняться
перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди  коллег
- да и  в  любом  обществе  было  бы  то  же  самое.  Волевой,  удачливый,
откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы
своих возможностей и всегда выполнял задуманное.  Его  общеуниверситетская
известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал
в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже  ему  была  поручена
должность наставника-декана - правда, этот мирской, некогда  высокий  пост
отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную  определенность.
Кристл был гораздо обеспеченнее среднего  университетского  преподавателя.
Три его взрослые дочери уже  вышли  замуж  за  состоятельных  и  уважаемых
людей. Он боготворил  свою  жену.  И  все  же  был  способен  самозабвенно
преклоняться перед знаменитыми людьми,  причем  это  скромное  преклонение
часто  принимало  самые  причудливые  формы.  Иногда  его  кумиром   вдруг
становился богатый делец, иногда -  прославленный  генерал  или  известный
политик; ему,  по  всей  вероятности,  импонировали  власть  и  успех  как
таковые, а ведь он превосходно  знал  пути  к  ним,  потому  что  в  нашей
университетской жизни сумел достичь и того и другого.
   Но его преклонение перед Ройсом  было  давним,  устойчивым  и  особенно
глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.
   - Жизнь-то продолжается, -  сказал  он,  -  и  у  меня  куча  дел.  Нам
необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор.
Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.
   Когда мы прощались, он добавил:
   - Но есть еще  одно  дело,  о  котором  мы  с  Брауном  хотели  бы  вам
рассказать. И я считаю, что оно даже важнее будущих выборов.



3. РАДОСТНОЕ СОБЫТИЕ

   Профессорскую  мягко  озаряли   отблески   огня.   Я   пришел   первый,
электрические лампы еще не горели, но пламя  в  открытом  камине  освещало
розовыми блинами окопные шторы и бокалы на овальном  столе,  уже  накрытом
для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю  газету  и
устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на  шестерых,  его
не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а  у
председательского места я заметил бутылку кларета.
   Джего  и  Винслоу  пришли  почти  одновременно;  Винслоу  бросил   свою
университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам  сел  в
другое и кивнул  мне  с  чуть  саркастической,  но  отнюдь  не  враждебной
улыбкой.
   - Вы позволите налить вам хересу, казначей? - слишком, на  мой  взгляд,
официально спросил его  Джего:  он  с  трудом  находил  естественный  тон,
обращаясь к Винслоу.
   - Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.
   -  Кажется,  я  расплескал  чуть  ли  не  половину  рюмки,  -  принялся
извиняться Джего.
   - Нет-нет, вы необычайно любезны, - в тон ему ответил Винслоу.
   Появился дворецкий и подал Винслоу список обедающих.
   - Сегодня нас будет очень немного, -  сказал  Винслоу.  -  Мы  с  вами,
Кристл, почтеннейший Браун да юный Льюк. - Он посмотрел на бутылку кларета
и закончил: - Но зато нам, видимо, предстоит отметить  какое-то  радостное
событие. Я уверен - и готов поручиться за это еще одной  бутылкой,  -  что
кларет заказал почтеннейший Браун. Хотелось бы мне  знать,  какой  у  него
сегодня праздник.
   Джего недоуменно покачал головой и спросил:
   - Налить вам еще хереса, казначей?
   - Это будет очень любезно с вашей стороны, мой друг. Очень.
   Винслоу не спеша прихлебывал херес, а я украдкой  наблюдал  за  ним.  В
профиль его лицо казалось странно  уступчатым  -  из-за  длинного  носа  и
выдвинутого вперед подбородка.  Его  полускрытые  тяжелыми  веками  глаза,
худые щеки и запавшие виски вдруг напомнили мне - по контрасту  -  полное,
округлое лицо Ройса. Но движения краснолицего  долговязого  казначея  были
по-молодому живыми и проворными, хотя он был старше ректора на два или три
года.
   Казначей, несмотря на свою  всегдашнюю  язвительность,  держался  более
чопорно, чем другие наставники. Он был богат и любил упоминать про  своего
деда - торговца тканями, - но умалчивал,  что  тот  происходил  из  весьма
уважаемой в своем графстве дворянской  семьи,  хотя  и  был  лишь  младшим
сыном. Винслоу никогда не ладил  с  Ройсом,  однако  леди  Мюриэл  изредка
называла его по имени, - только он один и удостаивался этой чести,  потому
что ее снобизм не позволял ей признавать других членов Совета равными себе
в социальном отношении.
   Из-за яростной вспыльчивости и злого языка Винслоу  перессорился  почти
со всеми коллегами. О его давней ссоре с Ройсом ходили разные слухи,  и  я
но знал, которому верить. Он и Джего были совершенно несовместимы.  Кристл
не выносил его. В общем, похвастаться ему было нечем. Кончая  университет,
он специализировался по классической филологии, но не опубликовал ни одной
интересной работы. Обязанности казначея выполнял добросовестно - и только.
Однако коллеги смутно ощущали в нем незаурядного человека и как бы  помимо
воли бывали  весьма  уважительны  с  ним,  если  он  удостаивал  их  своим
вниманием.
   Он уже допивал второй  бокал  хереса.  Джего,  пытаясь  задобрить  его,
почтительно спросил:
   - Вам передали мой отчет об израсходованных стипендиях?
   - Передали, благодарю вас.
   - Надеюсь, я ничего не упустил?
   Глядя  на  него  из-под  тяжелых  полуопущенных  век,  Винслоу  секунду
помолчал и ответил:
   - Весьма вероятно. Весьма вероятно. - Потом снова помолчал и добавил: -
Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы при случае  объясните  мне,  о
чем, собственно, идет речь.
   - Я приложил все старания, чтобы отчет был предельно ясным,  -  подавив
раздражение, со смехом проговорил Джего.
   - В том-то и дело, что ясность обыкновенно достигается размышлениями, а
не стараниями.
   Тут уж Джего рассвирепел.
   - Меня пока еще никто не обвинял в том, что я  не  умею  выражать  свои
мысли!
   - Наверно, всему виной моя предельная тупость, - сказал Винслоу.  -  Но
понимаете ли, когда я читаю ваши заметки, у меня туманятся мозги.
   - Не кажется ли вам, господин казначей, - взорвался Джего, - что  вы  -
директор школы, а я - нерадивый ученик?
   - Иногда кажется, любезнейший старший наставник, _иногда_ кажется.
   Джего со злостью схватил газету, но и это время дверь открылась и вошли
Кристл с Брауном. Браун - дородный и ладный, с  широким  румяным  лицом  -
тотчас насторожился,  его  добрые,  но  зоркие  глаза  за  стеклами  очков
мгновенно стали остро пронзительными,  потому  что,  мимолетно  глянув  на
Джего и Винслоу, он сразу же почувствовал назревающую ссору.
   - Добрый вам вечер, - невозмутимо сказал вошедшим Винслоу.
   Кристл кивнул и подошел к Джего; Браун спокойно  заговорил  со  мной  и
Винслоу;  вскоре  пробил  колокол,  возвестивший  обед.  Когда  дворецкий,
распахнув дверь, объявил, что стол накрыт, появился  запыхавшийся  Льюк  я
пошел вместе  со  всеми  в  трапезную.  Она  встретила  нас  пронизывающим
холодом, так что  мы  едва  дождались  конца  молитвы.  Сегодня  трапезная
выглядела по-особому неуютно-холодной, потому что продолжались каникулы  и
за студенческими столами  сидело  лишь  несколько  старшекурсников,  а  на
возвышении, там, где обыкновенно обедают  члены  Совета,  нас  было  всего
шестеро.
   Винслоу сел во главе  стола,  другие  выбрали  себе  места  так,  чтобы
оказаться  рядом  с  единомышленниками;  Джего  не  захотел  быть  соседом
Винслоу, и справа от казначея пришлось сесть мне.  Джего  устроился  возле
меня, рядом с ним сел Льюк, а напротив нас расположились Браун - по  левую
руку от казначея - и Кристл: он тоже не хотел сидеть рядом с Винслоу.
   Браун глянул на меня с почти неприметной, по грустной  усмешкой  -  его
огорчали ссоры между наставниками, хотя он мастерски умел их улаживать,  -
а потом  заговорил  с  Винслоу  о  столовом  серебре  колледжа,  хранением
которого заведовал казначей. Я почти не слушал их и рассеянно рассматривал
один из портретов на стене  трапезной.  Неожиданно  мое  внимание  привлек
резко изменившийся по тону голос Джего: теперь он обращался не к  Винслоу,
а к юному Льюку.
   - По вашему победному виду, Льюк, - сказал Джего,  -  можно  заключить,
что вы у себя в лаборатории напали на какую-то золотоносную научную жилу.
   Я скосил глаза вправо.
   - Надеюсь, -  ответил  Льюк.  -  У  меня  тут  родилась  одна  довольно
интересная идея - сразу после рождества. - Льюк стал членом  Совета  всего
несколько месяцев назад. Ему недавно  исполнилось  двадцать  четыре  года;
когда он говорил о своей  работе  -  торопливо  глотая  слова  и  гортанно
раскатывая звук "р",  -  его  одухотворенное  и  по-юношески  свежее  лицо
покрывалось ярким румянцем.  Он  считался  одним  из  самых  перспективных
физиков-ядерщиков в Кембридже.
   - А вы могли бы объяснить сущность вашей идеи такому профану, как я?
   - В общем виде, думаю, смог бы. Но мне еще и самому не все ясно.  -  Он
радостно зарумянился.  -  Пока  что  я  боюсь  говорить  об  этом  слишком
определенно.
   Льюк принялся растолковывать Джего, чем он  сейчас  занимается.  Кристл
перемолвился о чем-то с Брауном, а потом негромко спросил меня через стол,
свободен ли я завтра утром. Винслоу, услышав  этот  вопрос,  посмотрел  на
Кристла и ехидно проговорил:
   - Трудолюбивые пчелы колледжа приступают, я вижу, к действиям.
   - Через неделю начинается учебный триместр, - сказал Кристл.  -  У  нас
появится очень много забот.
   - Ну, я думаю, студенты не помешают трудам пчелок. Таким, например, как
взаимная поддержка.
   - А я думаю, - сразу же, но вполне миролюбиво отозвался Браун, - что за
обедом поддержка никому не нужна. Хотя  вообще-то  единомышленники  всегда
друг друга поддерживают.
   Кто-то весело хмыкнул. Винслоу окинул  взглядом  стол  и,  резко  меняя
тему, сказал:
   - Я заметил в профессорской бутылку кларета. Могу я спросить,  кому  мы
этим обязаны?
   - Признаю свое самоуправство, - мягко ответил Браун. - Это  я  заказал.
Мне,  конечно,  следовало  спросить  разрешения  у  присутствующих,  но  я
понадеялся, что никто не будет возражать. И мне следовало осведомиться, не
Предпочтет ли общество портвейн, но я прочитал список обедающих  и  решил,
что мне известны их вкусы. Надеюсь, вы по откажетесь выпить бокал кларета?
- обратился он к Винслоу.
   - Вы чрезвычайно любезны, - ответил тот. - Чрезвычайно любезны. -  И  с
едва заметной язвительностью спросил: - А могу я узнать,  какое  радостное
событие предстоит нам отметить?
   - Нам предстоит отметить, - сказал Браун,  -  включение  Р.С.Винслоу  в
гребную сборную Кембриджа. Думаю, что  я  первый  об  этом  узнал.  И  мне
кажется, что мы все с удовольствием  отпразднуем  выдающиеся  успехи  сына
нашего казначея.
   Винслоу  был  застигнут  врасплох.  Он  опустил  глаза  и   неуверенно,
стесненно улыбнулся.
   - Вы слишком добры, Браун, - почти застенчиво проговорил он.
   - Я очень рад, что могу поздравить вас, - возразил Браун.
   Мы вернулись в профессорскую, чтобы выпить после обеда по бокалу  вина.
За  большим  овальным  столом  могло  разместиться  одновременно  двадцать
человек,  и  сейчас,  сервированный  только  на  шестерых,   он   выглядел
холодновато пустым; но в комнате было тепло и уютно, поблескивал хрусталь,
сияло  столовое  серебро,  и,  когда  Льюк  начал  разливать  по   бокалам
золотистый кларет, полированная поверхность  стола  искристо  расцветилась
розоватыми бликами. Тост в честь Винслоу должен был  провозгласить  Джего,
потому что именно он, как  старший  наставник,  стоял  на  ступеньку  ниже
казначея в должностной иерархии колледжа.
   - Здоровье казначея  и  его  сына!  -  светясь  радостным  дружелюбием,
задушевно  проговорил  Джего  -  на  него,  видимо,  подействовала  ровная
сердечность Брауна, и  он  почувствовал  себя  совершенно  свободно,  хотя
наедине с Винслоу наверняка держался бы скованно и неестественно.
   Винслоу поднял свой бокал.
   - Благодарю, старший наставник. Благодарю вас всех, господа. Благодарю.
   Когда  провозгласили  тост  за  Брауна,  наши  взгляды   на   мгновение
встретились, и я заметил в  его  живых  темных  глазах  мягкое  торжество:
благодаря ему Джего показал себя с наилучшей стороны, Винслоу утратил свою
свирепую язвительность и за столом утвердился мир.  Браун  с  наслаждением
прихлебывал из бокала золотистое вино.  Ему  нравилась  атмосфера  дружбы,
нравилось,  что  он  мастерски  умеет  добиваться  этой  атмосферы.  И  он
нисколько не огорчался, если другие не замечали  его  мастерства.  Он  был
мудрым и дальновидным человеком.
   Между тем в колледже его считали безобидным пожилым простаком. "Старина
Браун"  -  вот  как  обыкновенно  обращался  к  нему  Верной  Ройс;  "Этот
почтеннейший  Браун",  -  саркастически  говаривал  Винслоу;   а   молодые
наставники прозвали