ин. - И неужели ты не понимаешь,  как
это важно, Льюис? Мы вправе надеяться, что ты нас поддержишь.  Я  не  умею
притворяться, и твое отступничество кажется мне чудовищным.
   Да, они считали меня неблагодарным отступником. Когда мне было тяжело и
я хотел найти спокойное убежище, Фрэнсис приложил  много  стараний,  чтобы
меня приняли на работу в колледж. Все эти три года они относились ко мне с
дружеской деликатностью, частенько зазывали обедать, считали своим -  чуть
ли не в буквальном смысле этого слова, - и вот  при  первой  же  серьезной
проверке я оказался предателем. Люди всегда  надеются  на  признательность
тех, кому они помогли, и далеко не сразу понимают, что  признательность  -
очень редкое явление.
   - Послушай, Кэтрин,  -  сказал  я,  -  когда  ты  судишь  о  чем-нибудь
непредвзято, то ошибаешься  так  же  редко,  как  Чарльз,  а  он  на  диво
проницателен. Ты немного знаешь и Джего и Кроуфорда. Скажи  мне,  кого  из
них ты можешь назвать по-настоящему хорошим человеком?
   Кэтрин ответила не сразу.
   - Джего, - неохотно признала она. Однако сейчас же  поправилась:  -  Но
ведь в ректоре важно вовсе не это.
   - Правильно, - сказал Фрэнсис. - А Льюису просто нравятся  человеческие
слабости.
   - Ничего подобного, - возразил  я.  -  Мне  нравятся  люди,  наделенные
творческим воображением, и не нравятся самовлюбленные снобы.
   - Иногда мне начинает  казаться,  -  с  холодной  враждебностью  сказал
Фрэнсис,  -  что  ты  потерял  представление   о   коренных   человеческих
достоинствах.
   - Если уж на то пошло, - раздраженно воскликнул я, - то  самодовольство
в миллион раз противней самоистязания.
   Нас охватила взаимная ожесточенность.  Мы  давно  знали  друг  друга  и
понимали сейчас, что договориться не сумеем. Они  почти  не  слушали  моих
доводов в защиту Джего, а я все злее нападал на Кроуфорда.
   - А уж _она_ совершенно невыносима, - исчерпав все  аргументы,  сказала
Кэтрин.
   - Она несчастная и трогательная в своем несчастье женщина,  -  возразил
я. - И добрая.
   - Она кошмарная кривляка, согласись.
   - Если б ты видела, с какой нежной терпимостью относится к  ней  Джего,
то, возможно, поняла бы, почему я его поддерживаю.
   - И она будет хозяйничать в Резиденции - об этом даже подумать страшно!
   - Хозяйничать в Резиденции будет ректор, а не его жена.
   - Если ректор женат, хозяйкой Резиденции неминуемо становится его жена,
- заметил Фрэнсис.
   Спор зашел в тупик, и мы умолкли. Между тем, пока мы  спорили,  сумерки
сгустились, вечерняя заря погасла, и в темно-синем  небе  зажглись  первые
звезды.
   Вот тут-то я и заговорил о Льюке -  не  в  дружеской  беседе,  как  мне
хотелось бы, а просто чтобы прекратить наш бессмысленный спор.
   - Некоторые выпады  ваших  союзников  против  жены  Джего  кажутся  мне
возмутительными и недопустимыми, -  начал  я.  -  Но  сейчас  мне  хочется
рассказать тебе о другом. У меня есть  претензии  посерьезней...  надеюсь,
что только к одному из вас. Ты знаешь,  что  Найтингейл  пытался  запугать
Льюка?
   - Каким образом?
   Я объяснил.
   - Это правда? Все именно так и было?
   - Я передаю тебе то, что рассказал мне Льюк. Ты ему веришь?
   - Верю, конечно. - Фрэнсис даже не пытался скрыть неприязнь  ко  мне  -
ведь я своим рассказом поставил сто в очень неловкое положение. Но  больше
всего он разозлился, конечно, на Найтингейла.
   - Ну, а если ты ему веришь, значит, все именно так и было, - сказал я.
   - Да, гнусный тип, - буркнул Фрэнсис. Темнота мешала мне разглядеть его
лицо, по я был уверен, что  он  покраснел  от  злости  и  на  лбу  у  него
явственно обозначилась вена. - Н-да, очень мерзко. Просто  позорно.  Этого
ни в коем случае нельзя допускать, - немного успокоившись, сказал Фрэнсис.
Потом  спросил:  -  Надеюсь,  ты-то  понимаешь,  что   позиция   Льюка   и
предвыборной борьбе не может повлиять на его будущность? К  сожалению,  мы
вряд ли сможем предоставить ему постоянную должность  -  по  крайней  мере
пока я работаю в колледже. Но к недостойным  угрозам  Найтингейла  это  не
имеет ни малейшего отношения. Льюк серьезный  ученый.  И  его  обязательно
надо удержать в Кембридже.
   - Он очень милый мальчик, - сказала Кэтрин. Она была всего года на  два
старше Льюка, но говорила о нем, как умудренная опытом женщина о ребенке.
   - Могу добавить, - сказал я, - что Найтингейл ничего не добился. Льюка,
хоть он и молоденький, запугать не  так-то  легко.  Но  я  решил,  что  ты
обязательно должен об этом знать. Мне не нравится, что его шантажируют.
   - Я прекращу это, - с мрачным достоинством  сказал  Фрэнсис.  -  Да,  я
прекращу это, - повторил он.  Но  со  мной  он  разговаривал  сейчас  даже
враждебней, чем раньше. Все его принципы, его честность, прямота и чувство
справедливости требовали, чтобы он пообещал мне обуздать Найтингейла, и  я
был уверен, решительно уверен, что он выполнит свое обещание.  Однако  ему
было очень неприятно, что я впутал его в эту историю. Я  как  бы  заставил
его взять на себя  ответственность  за  недостойную  выходку  Найтингейла;
разумеется, он рассердился бы на меня гораздо меньше, будь мы  по-прежнему
союзниками и приятелями, но мы теперь были врагами. -  Вы,  между  прочим,
тоже ведете себя не слишком-то щепетильно, - сказал он. - Да взять хотя бы
тебя самого. Разве ты не говорил Найтингейлу, что откажешься от  должности
наставника, если он проголосует за Джего? А ведь ты прекрасно знаешь,  что
не видать ему этой должности, как своих ушей.
   Вскоре я поблагодарил их за обед и ушел. Мы распрощались очень холодно.
По пути домой, вдыхая пряные ароматы приветливой майской ночи, я вспомнил,
как пять лет назад, в такую же теплую и  тихую  майскую  ночь,  Фрэнсис  с
Кэтрин и я с Шейлой танцевали на вечеринке по  случаю  окончания  учебного
года; мы оба были  влюблены,  по  даже  любовь  не  могла  охладить  нашей
взаимной симпатии. И вот я только что распрощался с ними, словно  мы  были
совершенно чужими друг другу людьми. Неужели  всему  виной  эти  проклятые
выборы? Или разрыв был неизбежен, как  неизбежно  уходит  в  прошлое  наша
юность? Память о человеке, которого мы любили,  не  меркнет  с  годами.  И
память об истинном друге -  тоже.  Все  чувства,  кроме  любви  и  дружбы,
ослабевают   и   забываются   под   воздействием   всесильного    времени,
обстоятельств жизни или личных неурядиц. Приятельство приходится оберегать
заботливее, чем глубокую дружбу, - оно  сохраняется  только  при  обоюдной
тактичности и душевной чуткости  партнеров,  и,  если  один  из  них,  под
тяжестью  личных  невзгод  теряет   эти   качества,   приятели   неминуемо
расходятся. Так не  по  своей  ли  собственной  вине  я  так  недружелюбно
расстался сегодня с Кэтрин и Фрэнсисом?



25. УСМЕШКА СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

   Настали летние каникулы, но почти никто из  членов  Совета  не  решился
уехать далеко от Кембриджа. Мы понимали, что, когда ректор умрет, нам надо
будет немедленно вернуться  в  колледж  -  для  последних  перед  выборами
переговоров, секретных совещаний и агитационной борьбы. На материк  уехали
только два человека - Рой Калверт и Пилброу. Рой должен был прочитать курс
лекций в Берлинском университете, его ждали там к концу июля; он уезжал  в
превосходном настроении и пообещал мне, что вернется, как только  я  пошлю
ему телеграмму. Пилброу отправился на Балканы еще в середине  июня,  через
три недели после вечера у Брауна, и  с  тех  пор  не  присылал  в  колледж
никаких вестей. Он сказал мне перед отъездом, что обязательно  возвратится
к выборам, но я видел, что он думает о них только по обязанности.
   Летом никто не изменил своих намерений, кубики в комнате  Роя  -  шесть
голосов за Джего и пять против - можно было не трогать, однако это  никого
из нас не радовало, потому что без абсолютного большинства Джего все равно
не мог пройти в ректоры.  Браун  считал,  что  время  действовать  еще  не
настало, и не хотел, чтобы мы поговорили с Геем. Тем не менее  Кристл  все
же попытался узнать,  как  старик  относится  к  создавшемуся  в  колледже
положению и понимает ли он, что мы зашли  в  тупик,  -  разговор  этот  он
затеял в трапезной, когда там не было наших  противников;  оказалось,  что
Гей все  прекрасно  понимает,  но  по-прежнему  собирается  голосовать  за
Кроуфорда; больше Кристл об этом  с  Геем  не  заговаривал.  Кристла  явно
угнетало вынужденное безделье - он стал  нервным  и  раздражительным;  сэр
Хорас вел себя очень неопределенно: он прислал длинное письмо,  в  котором
горячо благодарил Брауна за успехи племянника, но даже не упомянул, как  в
предыдущих письмах, что его интересует будущее  колледжа,  -  и  Кристл  с
Брауном совсем приуныли.
   В конце августа меня позвали к  ректору.  Он  хотел  попросить  меня  о
чем-то, как он сказал, очень важном и  попросил  напомнить  ему  об  этом,
когда я буду уходить.
   Он казался глубоким стариком. Лицо у него усохло, желтая кожа блестела,
словно навощенная бумага. Глаза ввалились. Однако голос остался прежним, и
Ройс, со свойственной ему в последнее время чуткостью, сразу нашел  верный
тон, чтобы облегчить мне  горестную  тяжесть  этого  визита.  Он  принялся
объяснять, в  своей  обычной  шутливо-саркастической  манере,  почему  его
кровать переставили к окну:
   - Во-первых, мне надоело смотреть на это роскошное украшение, - он имел
в виду лепной раскрашенный герб на потолке. - По-видимому, кто-то из  моих
предшественников считал пошловатую помпезность признаком хорошего тона.  А
во-вторых, но это строго между нами, я полюбил теперь наблюдать из окна за
нашими коллегами: меня интересует, как они группируются. - В его улыбке не
было горечи - только глубочайшая отрешенность. - Я пытаюсь угадать, кто  с
кем объединится во время выборов нового ректора.
   Я вглядывался в его худое, изможденное, но совершенно спокойное лицо.
   - Оказалось, что с этим вовсе не трудно примириться, - продолжал  Ройс.
- Да-да, я считаю, что вам необходимо заранее подготовиться к выборам. Так
что, прошу вас, не смущайтесь и расскажите мне обо всем. Вы  уже  наметили
моего преемника? Я слышал, что кое-кто  собирается  выдвинуть  кандидатуру
Джего, и должен признаться, меня это нисколько не удивило. Как  по-вашему,
его выберут?
   - Надеюсь. Но возможно, победит Кроуфорд.
   - Хм, Кроуфорд. Очень уж они высокого о себе мнения, эти естественники.
- Он почти отрешился от  земной  суеты,  а  вот  с  предрассудками  своего
времени расстаться так и не сумел.
   Я обрисовал ему положение обеих партий. Он слушал мой рассказ  с  живым
интересом, и этот интерес завтрашнего мертвеца к будущему не ужаснул меня:
мне вдруг почудилось, что перед Ройсом, словно  он  наблюдатель  из  иного
мира, разыгрывается очередной акт бесконечной человеческой комедии.
   - Будет гораздо лучше, если вам удастся провести  в  ректоры  Джего,  -
сказал Ройс. - Мудрецом он,  конечно,  никогда  не  станет.  От  глупости,
знаете ли, даже время полностью не излечивает. А впрочем, забудьте об этом
и добивайтесь его избрания.
   Потом Ройс спросил:
   - Члены Совета, наверно, очень взбудоражены?
   - Вы правы.
   - Поразительно. Люди считают, что  если  их  кандидат  победит,  то  им
навеки обеспечена его  поддержка.  Но  они  заблуждаются,  Элиот,  глубоко
заблуждаются. Любой человек, добившись успеха, с раздражением  смотрит  на
тех, кто ему помогал. С раздражением, а порой и с презрительной насмешкой.
   Вспомнив послеобеденный спор в садике у Гетлифов, я сказал:
   - По-моему, человек редко испытывает чувство благодарности.
   -  Никогда,  -  поправил  меня  Ройс;  перед  его  глазами   продолжала
разыгрываться человеческая комедия. - Но зато каждый человек считает,  что
другие - по крайней мере те, кому он помог, -  просто  обязаны  испытывать
это чувство, и с радостью ждет его проявлений.
   Ройс по-прежнему мыслил остро и четко, но сил у него было мало,  и  его
внимание начало рассеиваться.
   - Скажите, - спросил он, - Совет решил  провести  выборы  только  после
моей смерти?
   - Да.
   - И предполагалось,  что  к  следующему  учебному  году  с  ними  будет
покончено?
   - Да.
   Он _усмехнулся_.
   Ройс был уже очень утомлен, и мне пришлось напомнить ему, что он  хотел
о чем-то меня попросить. Он заставил себя сосредоточиться, несколько минут
молчал, но все же вспомнил, о чем шла  речь  в  начале  моего  визита.  Он
заговорил о Рое Калверте, своем протеже и ученике, который давно превзошел
учителя. Ройс гордился достижениями Роя. И взял с меня слово, что  я  буду
присматривать за ним.



26. ТУПИК

   В  начале  октября  зеленые  листья  плюща,  увивающего  ограды,  стали
огненно-бурыми, ветер срывал их и с шуршащим  шорохом  гонял  по  дворикам
колледжа. Словно огромные желто-красные факелы,  полыхали  в  парке  кроны
деревьев. Утренние зори развеивали знобкую белесую мглу, в небе золотистым
пожаром разгоралось низкое  осеннее  солнце,  а  вечерами  вокруг  каждого
фонаря зажигался бледно-радужный ореол. И  по-прежнему  до  глубокой  ночи
светилось окно ректорской спальни.
   Наставники  возвращались  в  колледж;  студенты-новички   толпились   у
служебной квартиры Брауна и бродили по  дворикам,  разыскивая  дом  Джего.
Повсюду слышались молодые голоса; днем студенты отправлялись на спортивные
площадки, и  монотонный  уличный  шум  то  и  дело  вспарывали  звонки  их
велосипедов. Вернулись все члены Совета, кроме  Пилброу  и  Роя  Калверта;
Браун заказал бутылку вина, чтобы отметить начало нового учебного года.
   Через несколько дней приехал Рой. Он сразу же забежал ко  мне,  и  я  с
радостью отметил про себя, что он  превосходно  выглядит.  После  июньской
вспышки у него ни разу не было приступов депрессии, и, по-моему,  он  даже
забыл о своем недуге. Я, пожалуй, никогда не видел его таким  спокойным  и
уравновешенным. Он весело шутил, всячески старался помочь Брауну, улаживал
какие-то дела своих друзей и  очень  хотел  поскорее  начать  агитацию  за
Джего.
   А колледж уже снова начало лихорадить.  Винслоу  опять  стал  таким  же
язвительным, как раньше. Найтингейл  принялся  нападать  на  Джего  и  его
сторонников с прежним  неистовством.  Из  вторых,  часто  из  третьих  рук
узнавали мы о новых скандальных сплетнях и злобных  слухах.  Роя,  правда,
травили теперь меньше, чем летом: уверенный в себе, спокойный  и  веселый,
всегда готовый отобедать в трапезной - даже если за столом  членов  Совета
собиралось всего два или  три  человека,  -  он  был  сейчас  неподходящей
мишенью для злословия - хотя пару  раз  я  все  же  замечал,  что  Винслоу
посматривает на него с колючей недоверчивостью.  Но  зато  "эту  кошмарную
женщину" поносили вовсю. Острое  чутье  маньяка  безошибочно  подсказывало
Найтингейлу, как надо вести пропагандистскую  войну:  он  искусно  находил
самые  действенные  слова,  умел  с  ухмылкой  оживить  надоевшие   другим
пересуды, и постепенно его злобные выпады  целиком  сконцентрировались  на
миссис Джего. Теперь даже вполне благоразумные сторонники Кроуфорда, вроде
Винслоу  или  Гетлифа,  стали  поговаривать,  что  "эту   женщину   нельзя
подпускать к Резиденции", и Браун с  Кристлом  решительно  не  знали,  как
нейтрализовать такие разговоры.
   Рой, Браун и я заботливо следили, чтобы эти сплетни не докатывались  до
Джего, но,  несмотря  на  все  наши  усилия,  мы  иногда  с  беспокойством
замечали, что, обедая в  трапезной,  он  угрюмо  молчит,  а  лицо  у  него
бледное, измученное и напряженное. Тревожное ожидание вконец измотало  ему
нервы, и он порой  взрывался  из-за  совершеннейших  пустяков.  Но  нас-то
больше всего огорчали его страдания - он сделался чрезвычайно  уязвимым  и
совершенно беззащитным.
   Знал ли он про сплетни о своей жене? Мы с Роем не сомневались в этом.
   Ректор теперь почти все время дремал; но  вечерами,  когда  на  городок
опускался сырой октябрьский туман, а  с  безоблачного  неба  глядела  вниз
голубовато-серебристая луна, в парадной спальне Резиденции вспыхивал свет.
Стояло безветренное, ясное бабье  лето,  днем  дворики  колледжа  заливало
неяркое осеннее солнце, и под вечер теплый от нагретой за  день  брусчатки
воздух струился вверх, так что стены домов, казалось, незримо  колеблются;
в такие вечера неестественная бледность Джего была особенно заметна.
   Безмятежное спокойствие природы странно контрастировало  с  напряженной
обстановкой в колледже. Осенью случилось  только  одно  приятное  событие:
Фрэнсис Гетлиф, не  знаю  уж  каким  способом,  унял  Найтингейла,  и  тот
отвязался от Льюка.
   Однажды, когда мы обедали в трапезной, Кристл спросил  нас  с  Брауном,
можем ли мы уделить ему после обеда полчаса нам сразу стало ясно,  что  он
готовится к каким-то  решительным  действиям.  Мне  даже  показалось,  что
Брауна охватило беспокойство; тем не менее он пригласил нас к себе, усадил
в кресла и, откупорив бутылку рейнвейна, сказал:
   - По-моему, в такую погоду рейнвейн очень освежает.
   Потом он заговорил о сэре  Хорасе.  Перед  началом  учебного  года  они
решили "подтолкнуть" его и условились, что  Браун  пошлет  ему  письмо,  в
котором будет сказано,  что  юному  Тимберлейку  полезно,  на  их  взгляд,
прослушать  в  Кембридже  курс  лекций   по   программе   дополнительного,
четвертого года обучения - но без  сдачи  завершающих  экзаменов:  тут  уж
Браун объявил, что  такая  мука  ему  больше  не  под  силу.  Письмо  было
отправлено, и  сэр  Хорас  откликнулся  на  него  несколькими  телефонными
звонками; но его намерений Браун с Кристлом так и не  поняли.  Сначала  он
хотел послать племянника в колледж; потом позвонил и сказал, что это  надо
как следует обдумать; а потом объявил, что передумал; однако после долгого
телефонного разговора с пылкими изъявлениями благодарности за их заботу об
его племяннике он неопределенно пообещал, что,  может  быть,  зимой  снова
наведается в колледж.
   Теперь Браун хотел подробно обсудить этот будущий визит, но  Кристл,  к
моему удивлению, решительно отказался разговаривать о сэре Хорасе.
   - Мы сделали свой ход, - сказал он. - Теперь его очередь. А я вот  хочу
послушать, что вы думаете о нашей неудаче с выборами.
   - По-вашему, мы плохо отстаиваем интересы Джего? - спросил его Браун.
   - Наоборот. По-моему, мы  сделали  все,  что  могли.  Но  неудача  есть
неудача.
   - Ну, большинство-то пока у нас, - сказал Браун. - Шесть против пяти  -
если только Пилброу не забудет вернуться к  выборам  в  колледж.  А  кроме
того, всегда есть вероятность, что  кто-нибудь  из  сторонников  Кроуфорда
примкнет в последний момент к нашей партии. Я, например, очень надеюсь  на
Гея.
   - Я разговаривал с ним и ничего  не  добился.  Можно  считать,  что  он
твердо решил голосовать за Кроуфорда.
   - В таком случае остается шесть против пяти.
   - Да ведь это же прискорбнейший тупик!
   - Я уверен, - твердо проговорил Браун, - что выжидание сейчас  -  самая
мудрая политика. До выборов может случиться все что угодно. Я понимаю, как
это тяжко - ждать, но думаю, что другого выхода у нас нет. Повторяю вам, у
нас не такое уж плохое положение.
   - А по-моему, надо б хуже, да некуда. Колледж окончательно  превратился
в балаган. Мы загнаны в тупик. Скажите мне, как вы намереваетесь  из  него
выбраться?
   - Нужно поговорить с Геем, - вмешался я.
   - Пустая трата времени, - возразил Кристл.  -  На  нем  надо  поставить
крест.
   - Тогда давайте попробуем переубедить Деспарда, -  предложил  я.  -  Мы
ведь еще даже не приступали к предвыборной агитации.
   - Что ж, попробуйте, - насмешливо проговорил Кристл.
   Потом он сказал:
   - По-моему, дело обстоит так. Шесть голосов - это  лучшее,  на  что  мы
можем  рассчитывать.  Если  положение  изменится,  то  только  к  худшему.
Надеюсь, вы со мной согласны? Сегодняшняя расстановка сил - самая выгодная
для нас.
   -  Я  вовсе  не  уверен,  что  вы  правы,  но  все  же  допускаю  таку