ять минут?
   - Вы не представляете себе, как я занят, Элиот. Со мной последнее время
никто не хочет считаться.
   От него разило спиртным; обычно он держался с торжественным  и  мрачным
достоинством, а сейчас выглядел просто угрюмым и разозленным стариком.
   - Мне хочется сказать вам  пару  слов  о  выборах,  -  объяснил  я.  Он
посмотрел на меня и неприязненно проговорил:
   - Ну что ж, зайдите на минутку.
   Комната, загроможденная, по меркам двадцатого века, старомодной мебелью
- столиками, шкафами, горками с керамикой, - казалась темноватой и тесной.
Стены были увешаны фотографиями его университетских однокашников - молодых
людей в широкополых соломенных шляпах  и  с  усами.  На  столе,  затянутом
зеленым сукном, я заметил книгу и  пустой  стаканчик,  а  у  стола  стояло
старинное  кресло  с  подголовником.  Деспард  угрюмо  сказал:  "Разрешите
предложить вам вечернюю  ч-чарочку",  -  и  открыл  шкаф,  стоявший  возле
камина. На полках  шкафа  я  разглядел  батарею  пустых  бутылок;  Деспард
вытащил початую бутылку виски и чистый стаканчик.
   Он налил мне немного виски, наполнил свой  стаканчик  до  краев  и,  не
садясь, отхлебнул большой глоток.
   Его нельзя было назвать пьяным, но чувствовалось, что он под  хмельком.
В колледже поговаривали, что он пьет в одиночку; но друзей у него не было,
жил он замкнуто, и никто не знал о нем ничего определенного. Да  про  него
особенно и не говорили: по-видимому, он был слишком суровым и неинтересным
человеком,  чтобы  возбуждать  о  себе  какие-нибудь  толки.  Его  угрюмая
внушительность служила ему надежной защитой от сплетен.
   - Мне хотелось спросить вас, довольны ли вы  результатами  предвыборной
борьбы, - сказал я.
   - Разумеется, нет, - ответил Деспард. - Будущее колледжа представляется
мне необычайно мрачным.
   - Еще не поздно... - начал я.
   - Поздно, давно поздно, - перебил меня Деспард.
   Я заговорил о наших кандидатах, но Деспард-Смит опять прервал  меня,  и
на мгновение мне показалось, что его можно будет переубедить.
   - Джего принес себя в жертву нашему сообществу, - сказал он.  -  Именно
так и должны поступать работники колледжа.  А  Кроуфорд  всю  жизнь  думал
только о себе и поэтому, стал выдающимся ученым. Если ректором у нас будет
выдающийся ученый, престиж  нашего  колледжа,  безусловно,  возрастет.  Но
никто не понимает, как опасно возводить в ректоры большевика.
   Он назвал большевиком Кроуфорда - типичного либерала  из  академических
кругов,  но  мне  было  некогда  изумляться:  подбадриваемый   вспыхнувшей
надеждой, я принялся торопливо перечислять достоинства Джего,  которых  не
было  у  Кроуфорда,  однако  Деспард  прервал  поток  моего   красноречия:
уставившись на меня воспаленными, красноватыми глазами, он сказал:
   - Наши коллеги сами во всем виноваты. Я предупреждал их, но они  всегда
поступали по-своему. Наш колледж  ждет  к-катастрофическая  будущность.  Я
предупреждал их, когда они решили избрать в ректоры Ройса. Но им  не  было
дела до моих советов, и они вступили на очень скользкую дорожку. - Деспард
сунул палец под жесткий от крахмала воротник сутаны и тут  же  со  щелчком
выдернул его. Он сказал прокурорским тоном: - Им следовало  возложить  это
бремя на меня. Но они отговорились тем, что я неизвестен в научных кругах.
Вот как они  отблагодарили  меня  за  тридцатилетнее  жертвенное  служение
нашему колледжу.
   Я успел пробормотать  всего  несколько  слов:  он  залпом  осушил  свой
стаканчик и, злобно посмотрев на меня, продолжал:
   - Моя жизнь сложилась неудачно, Элиот. Счастливой ее никак не назовешь.
Никто не оценил моих заслуг перед нашим  сообществом.  Это  постыдная  для
колледжа история. Если я открою людям,  как  несправедливо  ко  мне  здесь
относились, наш колледж вызовет всеобщее негодование. Когда я  оглядываюсь
на прожитую  жизнь,  она  представляется  мне  сплошной  цепью  неудач.  И
виноваты в этом мои коллеги.
   Если бы Деспард-Смит просто жаловался  на  жизнь,  ему  можно  было  бы
посочувствовать. Но этот семидесятилетний, в  одиночку  пьющий  старик  не
жаловался: он обвинял. "Моя жизнь сложилась неудачно", - сказал он, сказал
не жалуясь, а именно обвиняя, с твердой уверенностью в том, что  он  имеет
на это право.
   - И теперь вы помогаете им выбрать в ректоры Кроуфорда? - спросил я.
   - Им следовало возложить это бремя на меня  еще  десять  лет  назад,  -
ответил Деспард. - Тогда колледж был бы сейчас совсем другим.
   - А вам не кажется, что взгляды Джего созвучны вашим?
   - Джего справился с обязанностями старшего  наставника  гораздо  лучше,
чем я предполагал, - сказал Деспард-Смит. - Но у него нет деловой хватки.
   - По-моему, это вовсе не значит...
   - У Ройса тоже не было деловой хватки, но они его выбрали, - проговорил
Деспард.
   - Я все же не понимаю, почему вы поддерживаете Кроуфорда.
   - Он создал себе имя, а это очень важно для ректора.  Меня  бы  они  не
избрали, потому что я неизвестен в научных кругах. А Кроуфорд -  известен.
Тут уж никто не  сможет  возразить.  А  если  им  не  понравится,  как  он
руководит  колледжем,  что  ж,  в  течение  ближайших  пятнадцати  лет  им
волей-неволей придется его терпеть.
   Он валил себе еще виски, но мне на этот раз выпить не предложил.
   - Могу сказать вам, Элиот, что мне нравится Джего. Если  бы  в  ректоры
выбирали за душевные качества, я без колебаний предпочел бы его Кроуфорду.
Но Кроуфорд создал себе имя. А Джего не сумел. Он  принес  себя  в  жертву
нашему  сообществу.  Когда   человек   соглашается   занять   в   колледже
какой-нибудь административный пост, он обрекает себя на жертву.  Никто  не
оценит его заслуг перед колледжем.  Джего  ждет  тяжкая  расплата  за  его
жертвенное служение нашему сообществу. Ему, как и мне,  предстоит  узнать,
что такое человеческая неблагодарность.
   Моя надежда угасла. Зато теперь я понял, почему Деспард с самого начала
поддерживал Кроуфорда, "большевика".  Ему  импонировал  успех;  он  мрачно
восхищался удачливыми людьми и очень любил власть. Он с удовольствием стал
в свое время казначеем, хотя и считал теперь, что "принес себя в  жертву".
Но его не избрали ректором, и он до сих пор не мог этого забыть  -  старая
рана кровоточила вот уже десять лет. Не тогда ли  -  десять  лет  назад  -
начал он коротать свои одинокие вечера с бутылкой виски?
   По роковому для  Джего  стечению  обстоятельств  Деспард  видел  в  нем
наследника своих неудач.  Ему  нравился  Джего,  он,  вероятно,  мечтал  о
дружбе, но не умел сделать первого шага к сближению. И вот обнаружив,  что
Джего может стать его товарищем по несчастью, решил добиться  этого  любой
ценой - именно потому, что тот ему нравился.  Джего  должен  был  принести
себя в жертву. Деспард думал о своей "неудачной" жизни,  предполагал,  что
Джего ее повторит, и ощущал в душе садистскую привязанность к  собрату  по
неудачам.



41. РАЗГОВОР О ЗВЕЗДАХ

   Теперь нам оставалось только ждать.  Мы  с  Роем  считали,  что  больше
ничего сделать не можем, но нас измучила то  затухающая,  то  вспыхивающая
надежда. В принципе -  если  мы  правильно  предугадали  намерения  Гея  -
потенциальным большинством голосов по-прежнему  располагал  Джего.  Однако
все могло измениться в любую минуту: выборы приближались, а мы до сих  пор
ничего не  знали  наверняка.  Нам  очень  хотелось  выяснить,  что  теперь
собирается предпринять Кристл, - ведь его затея  с  оппозиционной  группой
провалилась,  и  он  должен  был  проголосовать  за  одного  из   основных
кандидатов. Он молчал, и мы считали, что это хороший признак: дурные вести
не лежат на месте.  Восемнадцатого  декабря,  за  сорок  восемь  часов  до
выборов, ничего нового не произошло. Я не  виделся  ни  с  Брауном,  ни  с
Кристлом, но зато получил Браунову записку - его слова во время  разговора
со мной и Роем звучали гораздо резче,  чем  витиевато-вежливый  письменный
отказ баллотироваться в ректоры, посланный всем членам  Совета.  "Безмерно
гордясь тем, что меня упомянули  как  возможного  кандидата  на  должность
ректора, - писал Браун, - и выражая искреннюю благодарность друзьям, я тем
не менее должен уведомить всех коллег о моем твердом решении отказаться от
соискания этой почетной должности".
   Никаких других известий я в  этот  день  не  получил  и  надеялся,  что
предвыборная кампания завершена.
   Вечером ко мне зашел Джего.
   - Ну, как, не слышали  чего-нибудь  новенького?  -  бодро  спросил  он,
однако  в  его  обведенных  темными  кругами  глазах  таилась  мучительная
тревога.
   - Решительно ничего, - ответил я.
   - Обязательно скажите, если  что-нибудь  услышите,  -  уже  не  скрывая
тревожной подозрительности, попросил он. -  Сразу  же.  Я  и  так-то  весь
извелся, а тут еще приходится гадать, откровенны с тобой твои  друзья  или
нет.
   - Скажу непременно, - пообещал я.
   - Вам, наверно, смертельно надоели мои расспросы. - Он улыбнулся. -  Но
у вас в самом деле нет никаких  новостей?  Я  сегодня  всю  ночь  думал  о
загадочном поведении некоторых наших коллег...
   - Вас одолевает бессонница?
   -  Это-то  ерунда,  -  сказал  Джего.  -  Через  два  дня  я  прекрасно
отосплюсь... Так, значит, старина Браун не захотел  быть  пешкой  в  чужой
игре? Что ж, мы вернулись  к  тому,  с  чего  начинали.  Им  действительно
придется выбрать меня или моего соперника... И вы, стало быть, ни о  каких
переменах не слышали?
   Он вел себя очень неровно. Ожидание истомило его, он  нередко  срывался
на подозрительный, даже враждебный  тон,  иногда  рассуждал  о  выборах  с
независимым скептицизмом, однако нервное возбуждение не покидало его ни на
минуту. И вместе с тем он был уверен в победе.  Своей  жене  он  наверняка
объявил,  что  победит,  подумал   я.   Некоторые   люди   страхуются   от
разочарований, постоянно повторяя, что ожидают самого  худшего.  Джего,  в
своей горделивой опрометчивости, не умел прибегать к  таким  уловкам.  Его
оптимизм был наивным и беззащитным. С годами человек выучивается более или
менее равнодушно относиться к неудачам и ударам судьбы, но  Джего  остался
таким же легкоранимым, как в юности.
   Мне  хотелось  предостеречь   его,   однако   он   не   желал   слушать
предостережений - вернее, слушать-то он их слушал и даже благодарил  меня,
а огонек возбужденной уверенности по-прежнему  мерцал  в  его  глазах.  Он
плохо представлял себе, о чем шла речь  на  совещании  у  Кристла,  а  про
разногласия между Кристлом и Брауном знал и того меньше.  Он  попросту  не
хотел этого знать. Его окрыляла надежда, и  я  подозревал,  что  еще  одна
бессонная ночь только укрепит ее...
   Перед обедом мы зашли с ним в  профессорскую.  Там  уже  сидело  четыре
человека - Деспард-Смит, Гетлиф, Найтингейл и Калверт, - но беседа  у  них
явно не клеилась, и они напряженно молчали. Мы сразу ощутили эту  неловкую
напряженность. Можно было  подумать,  что  они  разговаривали  о  Джего  и
замолчали, когда он вошел в профессорскую, но я сразу понял, что дело не в
этом: их сковала напряженная усталость, неизменно охватывающая людей, если
им приходится пассивно дожидаться результатов длительной и упорной борьбы.
Приугасла даже неистребимо насмешливая  веселость  Роя.  Обедали  мы  тоже
молча; во главе  стола  восседал  Деспард-Смит,  по-всегдашнему  напыщенно
важный и ничуть  не  похожий  на  вчерашнего  озлобленного,  возбужденного
алкоголем старика.
   Вскоре в трапезную ворвался сияющий от счастья Льюк.  Он  сел  рядом  с
Калвертом, мгновенно выхлебал тарелку супа, а потом поднял голову и одарил
нас всех доброжелательнейшей улыбкой. Он именно сиял от счастья  -  каждая
черта его милого лица искрилась безудержной  радостью,  которая  растопила
лед нашего угрюмого молчания.
   -  Ну,  поделитесь  с  нами  вашими  успехами,  -  помимо  воли  широко
улыбнувшись ему в ответ, сказал я.
   - Я добил эту штуковину! Представьте себе - добил!
   - И что же вам удалось выяснить? - спросил его Гетлиф.
   - Да в том-то и дело, что я добил ее окончательно, Гетлиф! Полностью! Я
теперь знаю, как обстоят дела с медленными нейтронами! Точно знаю!
   - Вы уверены? - усомнился Гетлиф.
   - Разумеется, уверен! - воскликнул Льюк. - Неужели вы  думаете,  что  я
стал бы трепаться? Уверен на все сто!
   Фрэнсис принялся  дотошно  расспрашивать  его,  и  несколько  минут  мы
слышали малопонятные нам слова - "нейтроны", "столкновение", "торможение",
"альфа-частицы"... Гетлиф хмурился, не в силах подавить зависть и надеясь,
как мне казалось, обнаружить ошибку в  рассуждениях  Льюка.  Но  Льюк,  не
замечая его враждебной настороженности - сегодня он всех считал  друзьями,
- отвечал ему с пулеметной быстротой и обстоятельностью человека,  который
прекрасно понимает суть дела; он увлекся,  непрерывно  сыпал  проклятьями,
однако даже мне, профану, было ясно, что его ничуть не затрудняют  вопросы
Гетлифа. Через несколько минут сомнения Гетлифа  рассеялись:  он  перестал
хмуриться, а потом восхищенно улыбнулся. Его собственный недюжинный талант
позволял ему радоваться успехам коллег; Льюк, по всей вероятности,  сделал
крупное открытие, и Гетлиф бескорыстно восхищался им,  не  скрывая  улыбки
зрелого мастера, который слушает юного, но блестящего соперника.
   - Прекрасная работа! - воскликнул он. - Просто замечательная! Давненько
я не слышал о такой превосходной работе!
   - Да, ничего себе работенка, - даже не пытаясь казаться скромным, гордо
проговорил раскрасневшийся от радости Льюк.
   - Вам, я вижу, удалось сделать замечательное открытие, -  сказал  Льюку
Джего; он слушал разговор физиков  так  внимательно,  как  будто  надеялся
утопить свою тревогу в уверенной  радости  молодого  исследователя.  -  Я,
конечно, не понял вашей тарабарщины, но Гетлиф слов на ветер  не  бросает,
это известно всем.
   - Да, великолепная работа, - авторитетно подтвердил Гетлиф.
   - Вы не представляете себе, как я рад за вас, Льюк! - воскликнул Джего.
   Я случайно посмотрел  на  Найтингейла  -  он  сидел,  пристально  глядя
куда-то в сторону.
   - Когда же вам стало ясно, что вы сделали это открытие? - спросил Льюка
Джего.
   - Да понимаете, мне показалось,  что  я  добил  эту  штуковину  еще  на
прошлой неделе, - ответил Льюк,  употребляя  совсем  иные  выражения,  чем
Джего. - Но мне мерещилось, что я ее добил,  уже  раз  двадцать,  а  потом
оказывалось, что ничего у меня не вышло. Правда, в этот раз  я  был  почти
уверен. Ну а чтобы увериться  окончательно,  я  торчал  в  этой  треклятой
лаборатории буквально день  и  ночь.  Вот  почему  я  не  мог  остаться  в
понедельник на собрании, - приветливо объяснил  он  Деспарду;  тот  мрачно
кивнул головой.
   - Это когда мы "держали совет", - объяснил Деспарду Калверт.
   - Ну и вот, значит, мне уже и тогда было почти ясно, что все  в  ажуре.
Ясно-то оно ясно, да у меня столько раз за последние месяцы вся работа шла
коту под хвост, что мне не верилось. Я с тех пор  почти  что  не  спал.  Я
решил не отступаться, пока не пойму окончательно - вышло у меня  или  нет.
До чего же это здорово - когда у тебя начинает получаться интересный опыт!
- звонко воскликнул он. - Ну... вроде  как  с  женщиной:  ты  инстинктивно
чувствуешь, что и как надо делать. Тут  уж  не  ошибешься.  Тут  уж  точно
знаешь: больше эта старая шлюха-природа тебя не облапошит!..
   Льюк откинулся на спинку  кресла  -  усталый,  взволнованный,  радостно
раскрасневшийся.   Гетлиф   понимающе   улыбнулся   ему,   Джего    громко
расхохотался, а Рой подмигнул мне - с Льюка слетела вся его осмотрительная
сдержанность - и заговорил с Деспардом, чтобы отвлечь его внимание.
   В  профессорской  Джего   заказал   бутылку   вина:   "Чтобы   отметить
знаменательное открытие  самого  молодого  члена  Совета",  -  сказал  он.
Услышав, что Джего заказывает вино, Найтингейл поспешно  ушел,  и  ему  не
пришлось чествовать "самого молодого члена Совета".  Деспард-Смит  чопорно
поздравил Льюка, а потом выпил портвейна - "за успех нашей молодежи". Льюк
закурил толстенную сигару, и было  не  трудно  заметить,  что  он  немного
опьянел: его выдавала блаженная,  не  слишком  осмысленная  улыбка.  Джего
отечески улыбнулся ему, тоже взял сигару - хотя я ни разу не видел,  чтобы
он курил, - и, попыхивая сигарами,  они  принялись  толковать  о  звездах:
молоденький  румяный  крепыш,  который,  быть   может,   переживал   самый
счастливый день в своей жизни, и пожилой, изнервничавшийся, исстрадавшийся
мужчина. До выборов оставалось тридцать шесть часов.
   Мы с Гетлифом оставили их вдвоем и  вышли  во  дворик.  Мне  захотелось
пригласить его к себе, но я вспомнил, как он сказал однажды, что ему  надо
спешить домой, и промолчал.
   - Он сделал замечательную работу, - сказал Гетлиф.
   - Я уж понял.
   - Тебе трудно понять, насколько это  значительная  работа,  -  возразил
Гетлиф. И после паузы добавил: - Она значительней, чем все, что я  до  сих
пор сделал. Гораздо значительней.
   Его признание было обезоруживающе откровенным и по-донкихотски  гордым;
пытаясь замаскировать свое смущение иронией, я сказал:
   - Нам с тобой тоже не помешала бы удача. А то эти мальчишки захватывают
все призы. Я вот сравниваю себя с Роем Калвертом и вижу, что  он  опередил
меня в работе лет на двадцать.
   Мы  уже  подошли  к  главным  воротам;  остановившись  под  центральным
фонарем, Гетлиф рассеянно улыбнулся мне и проговорил:
   - Ладно, если уж быть откровенным, так до конца.
   - Это ты о чем?
   - Мне очень поправился сегодня Джего. Я его, по-видимому, недооценивал.
   - Да ведь еще не поздно, - сразу же отозвался я.  -  Если  ты  за  него
проголосуешь...
   Но Гетлиф покачал головой.
   - Нет, Льюис, я проголосую за Кроуфорда, - сказал он. - И  уверен,  что
буду прав.



42. ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР

   Последний  день  перед  выборами  -  девятнадцатое  декабря  -  тянулся
бесконечно долго. Утром ничего не случилось; ко мне зашел Рой,  и,  лениво
перебрасываясь словами, мы напряженно ждали боя часов:  пятнадцатиминутные
интервалы казались нам неимоверно длинными. Дождя с утра не было, но  небо
сплошь закрывали серые тучи. Перед ленчем мы прогулялись  по  городу,  Рой
купил еще несколько подарков, а потом ушел, и я остался один.
   Вскоре ко мне поднялся Браун. Я очень ему обрадовался: разговаривать  с
ним было куда приятней, чем делать перед самим собой вид, что читаешь.  Но
в его первом вопросе прозвучала зловещая тревога:
   - А Кристла у вас, значит, нет?
   - Он ни разу не заходил ко мне после собрания, - ответил я.
   - Мне кажется, что до выборов нам нужно поговорить еще раз. Я  заглянул
к нему домой, но мне сказали, что он с утра отправился на прогулку.
   Я посмотрел в окно - по стеклу барабанили первые капли дождя.
   - Да, неподходящий день для прогулок, - сказал я.
   - Потом я наведался в его служебную квартиру, - проговорил Браун, - и у
меня создалось впечатление, что сегодня он там даже не появлялся.
   - Чем же он, по-вашему, занят?
   Браун сокрушенно покачал головой.
   - Боюсь, что он никак не может решить, за кого ему проголосовать.
   Вот почему Браун разыскивал Кристла: он надеялся, что  сумеет  на  него
повлиять, надеялся, что, воззвав к их дружбе, сумеет убедить его  остаться
верным Джего. В этот последний день перед выборами  Браун  просто  не  мог
думать о чем-нибудь другом.  Он  знал  не  хуже  меня,  к  какому  решению
склоняется Кристл. Но Браун был политиком  до  мозга  костей  и  не  терял
надежды на победу, даже если всем другим положение  казалось  безнадежным.
Когда Кристл предложил ему баллотироваться  в  ректоры,  он  подумал,  что
окончательно проиграл,  но  теперь  опять  был  готов  бороться  до  самой
последней минуты.  Считая,  что  Кристл  не  может  решить,  за  кого  ему
проголосовать, он собирался использовать все свое влияние, чтобы заставить
его проголосовать за Джего.
   - Мне очень хочется найти его, - сказал Браун,  глядя  на  меня  своим