для него сумма.
   - Да, мощный, должно быть, человек, - сказал Браун.
   - Вы уверены? - усомнился я. - Разумеется, его предприятия приносят ему
немалый  доход,  но  ведь  он  не  финансист.  Насколько   мне   известно,
по-настоящему  богатыми  становятся  только  финансовые  воротилы.   Чтобы
заполучить миллиарды, надо жонглировать деньгами на бирже.
   - Вам кажется, что он не очень богат? - чуть  помрачнев,  спросил  меня
Кристл. - По-моему, вы недооцениваете его, Элиот.
   - Я не склонен ожидать слишком многого, - заметил Браун, - но,  на  мой
взгляд, пятьдесят тысяч фунтов вполне по плечу сэру Хорасу.
   - Вполне по плечу, - подтвердил я.
   Они пригласили меня, чтобы посоветоваться насчет дальнейших шагов.  Сэр
Хорас не подавал о себе никаких вестей. Что можно предпринять? Нельзя ли с
ним связаться? Не помогут ли нам мои лондонские знакомые?
   Обдумав их вопросы, я покачал головой.
   - Едва  ли  стоит  впутывать  сюда  посторонних.  По-моему,  это  очень
рискованно.
   - Мне тоже так кажется, - проговорил Браун.
   - Пожалуй, вы правы, - коротко сказал Кристл,  слегка  раздосадованный,
но уже готовый искать другой выход.  -  Что  же  нам,  по-вашему,  делать?
Ждать?
   - Нам надо полагаться только на самих себя, - сказал Браун.
   - В каком смысле? - спросил его Кристл.
   - Нужно, чтобы он снова сюда приехал - ответил Браун. -  И  увидел  все
сам. Или, говоря иначе, нужно,  чтобы  он  ощутил  себя  участником  нашей
жизни. Мы, конечно, немного подготовимся к его приезду. Но вое же пусть он
хоть отчасти разберется в наших осложнениях с Винслоу. Чем больше  мы  ему
доверимся - в разумных пределах, - тем удачней может все повернуться.
   Я помог ему убедить Кристла. Поначалу тот резко возражал: он  не  любил
отказываться от своих планов, но здравый смысл заставил его смириться.  Он
был не очень уравновешенным, но зато очень целеустремленным  человеком,  и
ему частенько приходилось обуздывать свои настроения.
   Они решили, что нужно пригласить сэра Хораса на праздничный февральский
обед.
   -  Если  он  отказался  от  прежних  намерений,  -  со  своей   обычной
рассудительностью заметил Браун, - мы, разумеется, ничего уже не исправим.
Но и хуже не сделаем. А если он просто  забыл  о  нас,  то  будет  полезно
напомнить ему, что мы всегда рады его видеть.
   Он снова наполнил бокалы. Кристл удовлетворенно вздохнул и сказал:
   - Что ж, на сегодня как будто все. И я уверен - мы не впустую потратили
время. Потенциальное пожертвование в сто тысяч гораздо важней, чем  выборы
нового ректора. Ректоры меняются, и через пятьдесят лет все забудут,  кого
мы выбрали. А такой крупный денежный вклад  всегда  будет  сказываться  на
жизни колледжа. Вы подумайте, Элиот, ведь если  мои  надежды  оправдаются,
наш основной капитал увеличится на десять процентов.
   - Да, было бы обидно упустить  такую  возможность,  -  поддержал  друга
Браун.
   - Не ко времени свалились  на  нас  эти  выборы,  -  сказал  Кристл.  -
Впрочем, одно мне и тут совершенно ясно: нам незачем  искать  руководителя
на стороне. Винслоу просто гложет злоба. Мы легко найдем ректора  в  своей
среде. Да взять хотя бы Джего. Он  произнес  вчера  вечером  замечательную
речь. Некоторые его черты кажутся мне идеальными для руководителя.
   - Я с вами совершенно согласен, - сказал Браун.
   - Выдвинут, конечно, и другие кандидатуры.  Думаю,  что  кое-кто  хочет
выбрать в ректоры Кроуфорда. Вряд ли это удачный кандидат.
   - Я с вами совершенно согласен, - повторил Браун.  -  Мне  он  тоже  не
слишком нравится. Не знаю, как Элиоту...
   - Мне тоже, - сказал я.
   - Но его наверняка выдвинут. Мне пока неизвестно, назовет ли кто-нибудь
кандидатуру Винслоу. Вам не приходилось наблюдать выборы  ректора,  Элиот?
Некоторые люди просто теряют при этом рассудок. Меня  решительно  удручает
то, что нам предстоит, - закончил Кристл.
   Через несколько минут он ушел. Браун сочувственно улыбнулся ему вслед и
проговорил:
   - На самом-то деле его удручает судьба Ройса.
   - Да, мне тоже так показалось.
   - Вы ведь очень наблюдательны, правда?
   Немного помолчав, Браун сказал:
   - Надеюсь, Кристл изменит  свое  отношение  к  выборам,  когда  страсти
разгорятся. Очень надеюсь. -  Он  опять  улыбнулся.  -  А  они,  я  думаю,
наверняка  разгорятся.  Кристл  предполагает,  что  выдвинут   кандидатуру
Кроуфорда - и он, безусловно, прав. Но если его проведут  в  ректоры,  это
будет настоящим бедствием для колледжа. Ему же ни до кого из нас нет дела.
Не знаю, как вы, а я приложу все силы, чтобы этого не случилось.
   - Едва ли он будет хорошим руководителем колледжа.
   - Я рад, что у нас одинаковые мысли на этот счет. А вы не думали,  кто,
по-вашему, был бы хорошим руководителем?
   Браун смотрел мне прямо в глаза, и я не  знал,  что  ему  ответить.  Он
помолчал несколько секунд и спокойно продолжил:
   - Вы меня очень обяжете,  если  сообщите  мне  -  как  только  решитесь
окончательно, - на ком вы остановили свой выбор.  Мне  кажется  -  хотя  я
вовсе не абсолютизирую  своего  мнения,  -  что  нам  всем  надо  серьезно
подумать о кандидатуре Джего. Многие недолюбливают его, я знаю, да я и сам
не считаю, что он будет идеальным руководителем, и все же,  по-моему,  это
отнюдь не самая плохая кандидатура.
   - Конечно.
   - Вы действительно согласны со мной?
   - Конечно.
   - Значит, вам тоже кажется, что его следует поддержать?
   - Я еще не уверен в этом, но думаю, что да.
   До сих пор Браун пристально смотрел мне в глаза. Теперь он отвел взгляд
и проговорил:
   - Мне очень хотелось знать, как вы к этому отнесетесь. Я пока  не  брал
на себя никаких  обязательств.  Меня  немного  смущает,  что  тут  как  бы
замешаны и мои  личные  интересы,  хотя  вам-то  это  может  представиться
чепухой.
   - А в чем дело?
   - Видите ли,  если  Джего  выберут  ректором,  в  колледже  освободится
должность старшего наставника. И я предполагаю, что  на  этот  пост  могут
выдвинуть меня.
   - Совершенно очевидно, что так оно и случится, -  сказал  я.  Это  и  в
самом деле было очевидно.
   - Мне, конечно, льстит ваша уверенность, но я  ее  вовсе  не  разделяю.
Многие наши коллеги считают меня весьма посредственным наставником.  -  Он
усмехнулся. - Однако глупо притворяться, что такая возможность  исключена.
Вот вам сущность моих сомнений - имею ли я право поддерживать Джего,  если
могу и сам при этом добиться повышения?
   - Ответ, по-моему, ясен...
   - Вы правы, - сразу согласился Браун. -  Я  тоже  так  решил.  Если  мы
перестанем поддерживать на выборах тех, чье избрание принесет нам хотя  бы
малейшую пользу, нас по праву нужно будет назвать  глупцами.  Или,  говоря
иначе,  только  чудаков  могут  останавливать  подобные  сомнения.  -   Он
разразился добродушным хохотом толстяка. - Так что совесть моя спокойна, -
заключил он. - И все же я  еще  не  брал  на  себя  никаких  обязательств.
По-моему, Джего будет хорошим ректором. Я  сказал  бы  даже  определенней:
лучшего среди нас нет.  Однако  мы  с  Кристлом  не  хотим  выдвигать  его
кандидатуру, пока не уверимся, что ее поддержат  многие  наставники.  Если
Джего провалится, всем будет только хуже. Вот о чем я все время  думаю,  -
сказал он с доброй и одновременно хитроумной улыбкой. - И вот до чего пока
додумался.



5. УСПЕХ И ЗАВИСТЬ

   В тот же день,  под  вечер,  ко  мне  зашел  Джего.  Он  ни  словом  не
обмолвился ни о нашей первой беседе, ни о  разговоре  в  профессорской,  а
какие-то придуманные им вопросы про моих студентов-юристов были всего лишь
предлогом: на ответы он не обратил ни малейшего внимания.
   Его привело ко мне страстное нетерпение - он  хотел  как  можно  скорее
узнать, кого я решил поддерживать на выборах. Преодолевая  свою  природную
деликатность, он всячески затягивал визит. Спрашивал, собираюсь ли я снова
в Ирландию. Рассказывал - с необычной  для  него  вялостью  -  о  Дублине,
городе, где он родился. Нет,  в  его  речи  не  чувствовалось  ирландского
акцента. Он был таким же англичанином по происхождению, как все мы, и  его
странный, я сказал бы  военно-имперский,  консерватизм  становился  вполне
понятным, когда  обнаруживалось,  что  он  выходец  из  английской  семьи,
обосновавшейся в Ирландии. Его отец был членом Совета  в  колледже  Святой
Троицы Дублинского университета, и, таким образом, Джего - единственный из
нас - мог считаться потомственным университетским преподавателем.
   Он продолжал рассказывать, не  понимая,  что  сегодня  я  еще  не  могу
сообщить ему ничего определенного, -  встать  и  уйти  у  него  просто  не
хватало сил. Но держался он при этом чрезвычайно достойно: даже его пылкая
нетерпеливость не могла одолеть в нем чувства самоуважения, и  так  бывало
всегда. Однако, уходя, он все же спросил:
   - Скажите, Элиот, я правильно  слышал  -  вы  действительно  совещались
сегодня утром с Брауном и Кристлом?
   - Да, об одном финансовом деле. Им хотелось узнать мнение юриста.
   Улыбнувшись, чтобы скрыть разочарование, он сказал:
   - Вы трое работаете прямо как каторжники.


   Колледж постепенно оживал. Вернулись из отпуска Найтингейл  и  Пилброу,
но я их еще не видел. А на следующий день после разговора с Джего, как раз
когда я собирался идти обедать, ко мне заглянул Рой Калверт.
   Он три  месяца  проработал  в  Берлине.  Посмотрев  на  его  веселое  и
спокойное лицо, я с радостью заключил, что он  прекрасно  себя  чувствует.
Рой был востоковедом;  из  всех  ученых,  выросших  за  последние  годы  в
колледже, он считался самым одаренным; ректор говорил, что его работы  уже
пользуются международным признанием. Но иногда с  ним  было  очень  трудно
иметь дело. Его мучили приступы тяжелой депрессии, и в это время никто  не
мог предугадать, как  он  себя  поведет;  порой  ему  с  трудом  удавалось
подавить мысль о самоубийстве.
   Однако в тот вечер я с первого взгляда понял, что у него все в порядке.
Я еще ни  разу  не  видел  его  таким  радостно  оживленным  и  добродушно
насмешливым. Он был моим самым близким другом - не только в Кембридже,  но
и во всем мире; более близкого друга у меня не было  никогда.  Его  жизнь,
его многочисленные работы  частенько  заставляли  забыть,  что  ему  всего
двадцать шесть лет; однако в хорошем настроении, когда его глаза искрились
веселой насмешкой, он выглядел очень молодо.
   Мы заболтались и, поднявшись в  профессорскую,  увидели,  что  все  уже
выходят из нее, направляясь к трапезной; впереди процессии медленно  шагал
слегка пришаркивающий Гей. Под мантией на  нем  угадывалось  пальто  -  он
опасался  сквозняков  холодной  трапезной,  -  его  ноги  будили   смутное
воспоминание о черепашьих лапках, но,  посмотрев  ему  в  лицо,  никто  не
назвал бы его жалким. Розовощекий, с подстриженной, как у  шкипера,  седой
бородой и густыми мягки серебристыми волосами на гордо  вскинутой  голове,
он казался надменным и даже щеголеватым.
   Сидя во Главе стола, он с аппетитом  уписывал  обед  и  слушал  Брауна,
который пытался втолковать ему,  что  ректор  нашего  колледжа  смертельно
болен. Гей еще не знал об этом, а может,  уже  забыл:  память  о  недавних
событиях едва теплилась в его мозгу. Браун никак не мог объяснить  ему,  о
каком ректоре идет речь: Гей явно думал, что о предыдущем.
   - Да-да, я понимаю, - приговаривал он.  -  Очень  печально,  очень.  Он
ведь, кажется, даже не мог последнее время подыматься по лестнице.
   - То был прежний ректор, - терпеливо объяснял ему Браун. -  А  нынешний
руководитель колледжа - Ройс.
   - Да-да, я понимаю. Ройс. Вы как-то  не  очень  ясно  выразились.  -  В
голосе Гея послышался укор. - Он и правда очень молод. Мы  совсем  недавно
его избрали. Так он,  значит,  умирает,  да?  Что  ж,  весьма  печально  -
прервется еще одна нить, связующая колледж с прошлым.
   В нем светилось торжество глубокого старика,  который  узнал  о  смерти
совсем не старого человека. Он даже как бы помолодел. Внезапно ему попался
на глаза Рой, и его память ненадолго прояснилась.
   - А, это вы, Калверт? Вам ведь, кажется, надо было куда-то уехать?
   - Да, я вернулся сегодня утром.
   - Так-так, так-так. Не из Германии?
   - Из Германии.
   - Видите, я ничего о вас не забыл! - победительно воскликнул Гей.  -  А
позвольте спросить, из какого именно места в Германии?
   - Из Берлина.
   -   Из   Берлина.   Понимаю.   Превосходный   город.   С   превосходным
университетом. И я ведь, знаете ли, почетный  доктор  этого  университета.
Мне до сих пор помнится, как  я  получил  это  звание.  Меня  встретил  на
станции Зоо один университетский ученый - превосходные, доложу  я  вам,  в
этой стране ученые - и сразу же сказал: "Если не ошибаюсь, профессор  Гей,
великий знаток саг?"  Представляете  себе,  Калверт?  Представляете  себе,
Браун? Великий знаток саг! И он сказал это, как  только  меня  увидел.  Я,
конечно, не захотел именоваться великим. - Гей довольно  рассмеялся.  -  Я
сказал ему: "Можете называть меня знатоком саг, если хотите. Знатоком  саг
- но ни в коем случае не великим".
   Браун  с  Кристлом  хмыкнули.  Слева  от  Кристла  сидел  Найтингейл  -
напряженный,  но  вежливо  сдержанный.  У  Роя  Калверта  блестели  глаза:
напыщенные и самодовольные люди  неизменно  становились  мишенью  для  его
насмешек; однако Гей был слишком стар. Да и броня его самомнения  казалась
непробиваемой.
   - А уж если зашел разговор о почетных степенях, - продолжал Гей,  -  то
могу  вам  поведать,  что  я  кавалер  четырнадцати   почетных   степеней.
Представляете себе, Калверт? Представляете себе, Кристл?
   - С трудом, - улыбаясь, признался Кристл;  но  в  его  улыбке  сквозило
невольное уважение.
   - Четырнадцать почетных степеней. Не так уж плохо, правда? Меня избрали
почетным доктором университеты всех цивилизованных стран,  кроме  Франции.
Французы, знаете ли, не признают достижений иностранцев. Но и четырнадцать
почетных степеней-это не так уж плохо. И у меня  ведь  есть  время,  чтобы
получить еще одну-две.
   - Надо думать, что есть, - проговорил Кристл. - Надо думать, что  есть.
И я заранее объявляю, что отмечу каждую из них - от себя лично -  бутылкой
вина.
   Гей звонко прочитал  послеобеденную  молитву  и  повел  нас  обратно  в
профессорскую. Там на овальном столе уже  стояла  бутылка  портвейна;  нам
всем больше нравился кларет, но по установившемуся обычаю, если Гей обедал
в колледже, наставники пили его любимый портвейн. Когда Кристл  помог  ему
снять мантию и пальто, он оглядел стол, увидел орехи на серебряном  блюде,
и в его глазах засветилось радостное оживление.
   - Так-так. Мужской десерт, - сказал он, - орехи и вино. Великолепно.  А
где же эконом? Я хотел бы принести ему свои поздравления.
   Он смаковал портвейн и один за другим разгрызал орехи. У него, несмотря
на возраст, были прекрасные зубы, а поэтому десерт доставлял ему  истинное
удовольствие. Наконец он вытер губы и спросил:
   - Если уж мы заговорили о мужчинах, то  скажите  -  кто-нибудь  из  вас
собирается опубликовать в этом году новую книгу?
   - Может быть, я, - отозвался Рой. - Если ее наберут...
   -  Примите  мои  поздравления!  -  воскликнул  Гей.   -   Примите   мои
поздравления! У меня тоже должна этим летом выйти небольшая книжица. Я  не
назову ее шедевром в ряду главных моих работ, но по исполнению она  вполне
хороша. Мне очень интересно, как ее примут. Порой, знаете ли, к немолодому
ученому относятся с предубеждением.
   - По-моему, вам совершенно не о чем беспокоиться, - сказал Браун.
   - Меня беспокоит только предубежденность, - пояснил ему  Гей.  -  Я  не
тщеславен и спокойно принимаю  критику  -  если  уверен,  что  в  ней  нет
предубежденности. С тех пор как была опубликована моя первая книга, я хочу
только одного: непредубежденности. Да-да, с тех пор, как была опубликована
моя первая  книга.  -  Он  оглядел  сидящих  за  столом  наставников.  Его
зеленовато-синие глаза казались чуть выцветшими. -  Это  было  грандиозное
событие. Когда газеты сообщили, что книга поступила в  продажу,  я  обошел
несколько магазинов, чтобы  увидеть  все  собственными  глазами.  А  потом
отправился в Гранчестер, к доктору Эрнсту Фазекерлею, моему  шурину,  -  я
ведь женат, знаете ли, на его младшей сестре. И вот я рассказываю  ему  об
этом грандиозном событии, а его кот  -  вы,  наверное,  видели  его  кота,
необычайной был величины кот, - он вдруг встал, знаете ли, этак на  задние
лапы, словно ему тоже захотелось меня поздравить.
   Через несколько минут вошел дворецкий и сказал, что у ворот  профессора
уже ждет такси. Эта сцена - составная часть привычного ритуала - неуклонно
повторялась два раза в неделю, потому что по четвергам и  субботам  Гей  в
любую погоду выходил из дому, и его доставляли в  колледж  -  отобедать  с
нами. Потом, завершая ритуал, Кристл помог ему надеть пальто и  мантию,  а
он пожелал - каждому в отдельности - спокойной ночи. Звучно  повторяя  это
пожелание, он ушаркал из комнаты, и вслед за ним вышел Рой,  чтобы  помочь
ему благополучно добраться до ворот по скользкому насту.
   - Да, эти старые ученые не нам чета,  -  сказал  Кристл,  когда  Гей  и
Калверт скрылись за дверью. - Мы их достижений повторить не сможем.
   - Я не совсем понимаю,  чем  они  так  уж  замечательны,  -  проговорил
Найтингейл. В его манере  держаться  ощущалась  странная  скованность:  он
словно  бы  скрывал  мучительное  отчаяние,   чтобы   не   испортить   нам
послеобеденного десерта. И лицо у него казалось странно застывшим - как  у
человека, который с трудом подавляет раздражение. Его  губы  почти  всегда
были плотно сжаты, и на  нежной  коже  четко  прорисовывались  напряженные
морщины. Густые, слегка вьющиеся белокурые волосы он  зачесывал  набок,  и
они косо спадали на  лоб.  Его  изможденно-озабоченное,  но  волевое  лицо
делалось очень привлекательным, когда он чему-нибудь радовался.  -  Никто,
по-моему, до сих пор не знает, - сказал он, - почему,  собственно,  работы
Гея считаются самобытными.
   - Вы неправы, Найтингейл, - возразил ему Кристл. -  По  широте  научной
известности никого из нас просто невозможно с ним сравнить. И  мы  получим
право судить да рядить, когда сумеем сделать столько  же,  сколько  сделал
он.
   - Я совершенно с этим согласен, - сказал Браун.
   - Если сидеть над сагами шестьдесят лет по четыре часа в день, поневоле
кое-что сделаешь, - буркнул Найтингейл.
   - Хотелось бы мне верить, что  кто-нибудь  из  нас  окажется  таким  же
уважаемым ученым, как Гей, когда доживет до его возраста, - резко  ответил
ему Кристл.
   - Судя по  отзывам  немецких  специалистов,  -  заметил  Браун,  -  имя
Калверта станет со временем не менее известным.
   - У этих джентльменов очень  удобная  наука,  -  еще  напряженней,  чем
раньше,  проговорил  Найтингейл.  -   Она   ведь   не   требует   от   них
самостоятельного мышления.
   - Вы ничего не знаете об их  науке,  -  сказал  Кристл,  сказал  весьма
решительно, но отнюдь не враждебно, потому что  втайне  он  симпатизировал
Найтингейлу. Однако я видел, что филология сейчас его вовсе не интересует.
- Мне неприятно слушать, как ругают Гея.  Мое  глубокое  уважение  к  нему
известно, я думаю, всем.  Но  мне  прискорбно  сознавать,  что  мы  должны
предоставить ему голос, когда нам придется выбирать руководителя колледжа.
Сможет ли колледж жить нормальной жизнью, если ее будут направлять люди, у
которых с потерей памяти желание во все вмешиваться только возрастает?
   - Я всегда был уверен, что их надо лишать избирательного права, - сразу
же поддержал Кристла Найтингейл.
   - Ни в коем случае, - возразил ему Браун. - Если в шестьдесят пять или,
скажем, в семьдесят лет  мы  лишим  их  права  голоса,  колледж  проиграет
намного больше, чем выиграет.
   - Это почему же?
   - А потому что колледж является сообществом людей и должен  -  хотя  бы
даже в ущерб себе - твердо придерживаться своего устава.