екунды не пробыл.
   - Я не желаю, чтобы моих гостей беспокоили...  На  сколько  времени  вы
уезжаете?
   - Дней на пять, самое большее на шесть.
   Она повернулась и, не попрощавшись, пошла прочь.  Сразу  же  после  его
отъезда она позвала Томаса.
   - Мистер Бристоу оставил свой чемодан в кладовой?
   - Да, Padrona [госпожа, хозяйка (исп.)].
   - Я хочу быть спокойна, что он не пропадет. Принесешь  его  наверх,  ко
мне.
   Ей и раньше приходилось проверять содержимое чемодана мистера  Бристоу.
На самом дне  она  обнаружила  экземпляр  "списка  крыс".  Один  абзац  на
последней странице был отчеркнут красным карандашом.

   ЭШЛИ ДЖОН Б. Родился в Пулли-Фоллз, шт. Нью-Йорк, около 1862 г. Рост  5
ф. 8 д. Вес 180  фунтов.  Волосы  каштановые.  Глаза  голубые.  Справа  на
подбородке продольный шрам. Судя по виду, из образованных, выговор  как  у
жителя  восточных  штатов.   Работал   горным   инженером   в   Коултауне,
шт.Иллинойс. Женат, четверо детей. В мае 1902 г. убил выстрелом в  затылок
Брекенриджа Лансинга, своего начальника. Приговорен к смертной  казни.  22
июля того же года бежал из-под стражи во время  следования  в  Джолиет,  к
месту  казни.  Личность  особо  опасная,  связан   с   преступным   миром.
Вознаграждение за поимку 3000 долларов. - Прокуратура  штата,  Спрингфилд,
шт. Иллинойс. Дополнительное вознаграждение 2000 долларов  -  Дж.Б.Левитт,
Броккерт, Левитт и Левитт. Почт. ящ. 64, Спрингфилд, шт. Иллинойс.

   Миссис Уикершем долго сидела над этой бумагой, закрыв глаза;  казалось,
ее вдруг сморила  неодолимая  усталость.  Не  впервые  она  задавала  себе
вопрос, на который могла бы сама дать несколько  разных  ответов:  "Почему
хорошие люди глупее дурных?" За один час она  вытравила  из  памяти  и  из
сердца речь, которую давно уже сочинила. Она ее убрала и  спрятала  -  так
девушка, услыхав о гибели своего нареченного, прячет в сундук ненадеванное
подвенечное платье. Речь была хорошо отрепетирована и с каждой  репетицией
выигрывала в лаконизме и выразительности. Как раз сегодня  она  собиралась
произнести эту речь во время вечернего бдения за кувшином рому на крыше.
   "Мистер Толланд, я вам предлагаю уйти с рудника Рокас-Вердес, переехать
в Манантьялес и поступить на работу ко мне. Вы будете моим помощником и  в
управлении "Фондой", и в городских предприятиях.  Ведь  уже  и  сейчас  вы
стали незаменимым в больницах и в школах. Не представляю себе, как мы  там
обойдемся без вас. Кроме того, с вашей помощью я смогла бы  осуществить  и
другие  начинания,  Которые  мне  одной  не  под  силу.   Вода   источника
Санта-Каталина  обладает   удивительными   целебными   свойствами.   Можно
разливать ее по бутылкам и продавать  оптовыми  партиями.  Далее  -  можно
построить здесь большой санаторий. Люди  будут  приезжать  туда  принимать
ванны из этой воды. Мы превратим Манантьялес в маленький  город  здоровья,
где торговля и промышленность  будут  служить  лишь  одной  цели  -  благу
человека".
   Обогащаясь  от  репетиции  к  репетиции,  речь  становилась  все  более
вдохновенной.
   "За то время, что я живу здесь, больше тысячи детей получили  благодаря
нам образование. Эти дети вырастают, женятся, у них в свою очередь родятся
дети. Они разъезжаются по округе, открывают  лавки,  харчевни,  извозчичьи
дворы.  Иные  становятся  земледельцами.   Но   того,   что   мы   делаем,
недостаточно.  Нам  нужны  учебные  заведения  для  подготовки   учителей.
Смешение испанской и индейской кровей облагораживает человеческую  породу.
Индейцы  суровы,  замкнуты,  подозрительны,  но  у   них   очень   развито
психологическое чутье и стремление помогать друг  другу.  Колонисты  более
энергичны, но тщеславны и не склонны  к  сотрудничеству.  И  те  и  другие
проявляют себя с лучшей стороны, живя вместе, я особенно в таком климате и
на такой высоте, как здесь. Давайте же, мистер Толланд,  откроем  колледж,
откроем медицинское  училище,  создадим  город  здоровья.  Заложим  основы
прекрасного будущего, когда Манантьялес станет  образцом  и  примером  для
всей области Андов и для всех городов Чили".
   Эта речь так и не была произнесена.
   Наконец миссис Уикершем поднялась, положила список на прежнее  место  в
чемодан мистера Бристоу, приказала подать к крыльцу  ее  верховую  лошадь,
надела черную испанскую шляпу и приколола алую розу  к  лацкану.  В  такой
виде она поехала в город и целый час просидела  в  больнице,  запершись  с
главным  врачом,  доктором   Мартинесом.   Ему   она   поручила   заказать
вместительный гроб  для  мужчины  пяти  футов  и  восьми  дюймов  росту  и
поставить его в заразный барак, расположенный в дальнем  углу  больничного
двора. Усталости ее как не бывало. В голосе и во  всей  повадке  появились
решительность и твердость. От доктора Мартинеса она поехала  к  начальнице
приюта. За окном кабинета начальницы  то  и  дело  мелькала  фигура  Эшли,
распоряжавшегося  на  стройке  новой   прачечной,   но   миссис   Уикершем
позаботилась сесть так, чтобы, видя его, самой  оставаться  вне  поля  его
зрения. Ей пока еще нечего было сказать ему. Сестра  Геронима  восторженно
рассказывала о том, как дон Хаиме велел сделать выше подставки для корыт -
"чтобы у девушек спина не болела.  А  столы  кружевниц,  напротив,  сделал
пониже. Диву даешься, Padrona, до  чего  верно  он  чувствует,  какая  где
требуется  высота".  Но  миссис  Уикершем  пресекла  эти   восхваления   и
заговорила о вещах более важных.
   В "Фонде" все были предупреждены, что обед нынче состоится  на  полчаса
позже обычного. Миссис Уикершем с большей, чем  когда-либо,  тщательностью
приготовилась к этому обеду. Она вышла в платье, которого почти  никто  на
ней прежде не видел, в ушах  переливались  опаловые  серьги.  Платье  было
белое.  Оно  было  сшито  к  тому  торжественному  дню,  когда   президент
республики вручал ей орден. Орден она тоже надела.  Ее  близкие  (впрочем,
кто у нее остался из близких? Друзья все умерли, дочь жила в Индии)  сразу
усмотрели бы в столь парадном туалете,  не  оправданном  обстоятельствами,
верный признак мрачного состояния ее души, а  уж  орден  на  груди  просто
вопил об отчаянии. Эшли она на этот раз усадила на  противоположном  конце
стола, между  финном-ботаником  и  его  супругой.  Время  от  времени  она
смотрела на него через  стол  -  смотрела  словно  откуда-то  издалека.  К
десерту было подано шампанское мистера Бристоу.  Отводя  взгляд  от  Эшли,
миссис Уикершем сосредоточивала свое внимание на немце-географе, известном
ученом, сидевшем  по  правую  руку  от  нее.  За  столом  становилось  все
оживленнее. Эшли и его соседи-финны были явно увлечены разговором.
   - О чем это вы с таким интересом беседуете, молодые люди?  -  окликнула
их миссис Уикершем.
   - У доктора и миссис Тиконен  замечательные  идеи  насчет  того,  какие
деревья сажать в нашей долине, - отозвался Эшли. - Они мне составят список
и план посадки.
   Таким ликующим тоном  это  было  сказано,  что  все  кругом  замолчали,
прислушиваясь.
   - Да-да, - воскликнул немец-географ, захлопав в ладоши. - Нет на  свете
радости большей, чем радость сажать деревья.
   Тиконены тоже захлопали в ладоши. К ним присоединились и все остальные,
одна только миссис Уикершем не хлопала.
   А доктор фон Стрелов продолжал:
   - Человек сажает растения и этим  отличается  от  животного.  Животному
неизвестно, что  существует  будущее;  ему  неизвестно,  что  его  ожидает
смерть. Мы умрем, но сады, нами заложенные, останутся жить.  Из  всех  дел
человека на земле посадка растений - наименее эгоистичное. Это акт  чистой
веры - в большей степени даже, чем порождение потомства.  Доктор  Тиконен,
поведите нас завтра в долину и покажите нам те леса  и  рощи,  которых  мы
никогда не увидим.
   Все снова зааплодировали.
   - Но вы, миссис Уикершем, не должны ограничиться лишь посадкой деревьев
в этой прекрасной долине. Вы должны сделать больше. Вы должны основать там
город!
   - Что, что такое?
   - Да, новый город, в долине, в пяти милях  от  Манантьялеса.  Всю  свою
жизнь, милостивая государыня, я  занимаюсь  изучением  природных  условий,
наиболее  благоприятных  для  человека,  его  физического  и   умственного
развития, наилучшего применения его способностей.  У  вас  здесь  выпадает
очень мало дождей, но зато есть источники,  горячие  и  холодные.  Большой
город здесь немыслим,  возможности  сельского  хозяйства  ограниченны,  но
трудно найти лучшее место для процветания наук и искусств. Мне уже видятся
стройные здания  университета  в  кольце  отелей,  больниц  и  медицинских
училищ. Мне видятся концертный зал и  театр.  Из  всех  городов  побережья
потянутся сюда люди за обновлением духа. Верней, не сюда, а _туда_ - пятью
милями дальше по долине. Я завтра покажу вам точное  место.  Вы  совершили
много замечательного здесь, в Манантьялесе, миссис  Уикершем.  Теперь  вам
надлежит совершить еще больше замечательного _там_.
   Это было встречено приветственным звоном бокалов.
   - Но как нам назвать город  здоровья  и  света?  Боюсь,  скромность  не
позволит миссис Уикершем дать ему свое имя. Давайте назовем его  Атенас  -
Афины. Я завещаю университету свою библиотеку.
   - Я подарю ему свою коллекцию растений Анд, - подхватил доктор Тиконен.
   - А я уже сейчас жертвую пять тысяч долларов  на  это  дело,  -  сказал
горный инженер, сидевший по левую руку от миссис Уикершем.
   Миссис Уикершем слушала эту восторженную перекличку, крепко  вцепившись
пальцами в край обеденного стола. Наконец она встала и без улыбки на  лице
объявила:
   - Леди и джентльмены, кофе будет подан в клубной комнате.
   От ее холодного тона общее воодушевление сникло. Гости  переглядывались
растерянно, точно дети, получившие  выговор.  Она  пошла  впереди,  высоко
держа голову, но потупив взгляд. Когда Эшли брал чашку из ее рук, она тихо
сказала:
   - Встретимся в полночь на крыше. Мне нужно с вами поговорить. -  Потом,
сделав  над  собою  усилие,  обратилась  ко  всему  обществу:  -  Я   хочу
поблагодарить доктора фон Стрелова и доктора Тиконена  за  чудесные  планы
будущего вашей долины. Я хочу поблагодарить всех вас за  то,  что  вы  так
горячо эти планы поддержали.
   Она хотела сказать еще что-то, но не нашла нужных закругляющих слов.
   На крыше, за столиком, на котором стоял кувшин с ромом, разговор  долго
не начинался. Эшли чувствовал, что в воздухе нависло что-то серьезное.
   - Мистер Толланд, это правда, что вас разыскивает полиция?
   - Да, правда.
   - Ваше имя значится в "списке крыс" мистера Бристоу?
   - Очень может быть. Я этого списка не видел.
   - И вы уверены, что вас не поймают?
   - Совсем не уверен. Я знаю, что рискую. Но лучше уж рисковать, чем  всю
жизнь убегать и прятаться. От себя мне убегать нечего. Я неповинен в  том,
в чем меня обвиняют.
   - Мистер Толланд, из вашей  комнаты  ничего  не  пропало  за  последнее
время?
   - Пропало несколько очень для меня дорогих фотографий. Я уверен, что их
у меня украли.
   - А не случилось ли чего-нибудь необычного, что можно поставить в связь
с исчезновением этих фотографий?
   - Я как раз думал рассказать вам, но все не решался. Дело  в  том,  что
несколько дней назад кто-то подмешал снотворного в вино, которое я  пил  в
клубной комнате. Я вообще сплю очень чутко, но на этот  раз  я  далеко  не
сразу почувствовал  среди  ночи,  что  в  комнате  кто-то  есть.  А  когда
почувствовал, то не смог стряхнуть с  себя  сон.  Кто-то  дергал  меня  за
бороду. На меня падал свет фонарика  -  над  кроватью  склонялся  человек,
может быть, не один, а двое. Почти бессознательным движением  я  попытался
оттолкнуть его руку от своего подбородка. В ответ послышался смех. Даже не
смех, а хихиканье. Я замахнулся, чтобы ударить, но рука у  меня  была  как
ватная. Потом его - или их - не стало. Я было подумал,  что  все  это  мне
привиделось в ночном кошмаре. С большим трудом  я  поднялся  с  кровати  и
зажег лампу. Мне не привиделось. Все вещи в комнате были сдвинуты с места.
   - Как вы объясняете это?
   - Ну, я решил, что это очередная шуточка мистера Бристоу.
   - Если ваше имя стоит в "списке крыс", мистер Толланд, нет ли у вас  на
теле рубцов или шрамов, которые  могут  быть  указаны  в  качество  особых
примет?
   Эшли поднес руку к подбородку.
   - Есть шрам. - Он погладил подбородок у правой щеки,  потом  пристально
посмотрел в темноте на свою собеседницу. - Вот, значит, в чем дело!
   - Он хочет получить деньги, обещанные за вашу голову, мистер Толланд.
   - Но как это возможно?
   - У него есть какое-то удостоверение, с которым  он  не  расстается.  О
том, что он - почетный помощник шерифа в  каком-то  городишке  Соединенных
Штатов. Никаких официальных полномочий оно  ему,  вероятно,  не  дает,  но
выглядит достаточно внушительно, чтобы произвести впечатление  на  здешнюю
полицию. Все там есть в избытке - и гербы, и печати, и национальные флаги.
   - И как же он, по-вашему, станет действовать?
   - Для начала он отправился в Рокас-Вердес, чтобы  поговорить  о  вас  с
доктором Маккензи.
   - Доктор Маккензи мне друг.
   - Мистер Толланд, доктор Маккензи предаст кого угодно просто  так,  для
удовольствия... Который теперь час?
   Эшли чиркнул спичкой.
   - Четверть второго.
   - Зажгите, пожалуйста,  лампу...  Я  нашла  "список  крыс"  в  чемодане
мистера Бристоу. И переписала оттуда параграф, который  относится  к  вам.
Вот, прочтите. - Он  взял  из  ее  рук  листок  бумаги.  -  Почему  вы  не
рассказали мне об этом раньше? Поверили в свою удачу?  Поверили  в  особое
провидение, которое вас будто бы охраняет? Нет никаких особых  провидений,
мистер Толланд, есть только человеческая смекалка. Почему вы не  открылись
мне? Чтобы иметь друзей, нужно доказать свое право на  дружбу.  Вы  сейчас
находитесь в большой опасности. Поскольку  уже  известно,  кто  вы  такой,
остается один только выход: Джеймс Толланд должен  умереть.  Джон  Эшли  и
Джеймс Толланд должны умереть удостоверенной по всем правилам смертью, так
чтобы никто не мог в этом усомниться. Если станет официально известно, что
вы умерли, розыск будет прекращен. Вы получите от нас подложные документы.
Вас тайно переправят в  маленькую  гавань  под  названием  Тибуронес  близ
перуанской границы. Туда  заходят  небольшие  грузовые  суда,  перевозящие
селитру. На одном из них вы доберетесь  до  Центральной  Америки.  Мы  вас
сделаем чилийцем по отцу и немцем по матери. Деньги у вас есть?
   - Больше, чем мне требуется.
   - Этой ночью вы тяжело заболеете. Вас сразит редкий и опасный недуг. Мы
подобрали такой, который страшен, но не заразен,  иначе  пришлось  бы  тут
объявить карантин. Слыхали вы о ядовитом сумахе? Так  вот,  вам  предстоит
заболеть кой-чем в десять раз хуже отравления ядовитым сумахом. Вы  умрете
от tachaxa espinoso, мистер Толланд, умрете в  страшных  мучениях.  Доктор
Мартинес напишет свидетельство о вашей смерти. Мэр,  мать  Лауренсия  и  я
сама скрепим его  своими  подписями.  Консульский  отдел  в  Сантьяго  его
зарегистрирует. Газеты оповестят о случившемся весь мир. Беглый преступник
Джон Эшли умер, добропорядочные люди могут спать спокойно.  Ваши  похороны
станут сенсацией дня. Вас положат в землю, которая считается  чуть  ли  не
священной, неподалеку от моей будущей могилы. А потом вы вторично родитесь
на свет. Допивайте свой ром.
   - Я не достроил новую прачечную.
   Миссис Уикершем сердито фыркнула.
   - И  вы  не  помогли  мне  возвести  новые  Афины.  Жизнь  -  это  цепь
разочарований, мистер Толланд. Цепь надежд, которым не суждено  сбыться...
Ну, я устала говорить. У меня даже голос сел. Теперь говорите вы. Я  хочу,
чтобы вы рассказали мне все - и про убийство, и про то,  как  вам  удалось
бежать из-под стражи.
   Он говорил около получаса. Рассказал все, что мог, и замолчал.
   - Так, - сказала она. - Так... Стало быть, его застрелил кто-то другой.
   - Никого другого поблизости не было. Но если  б  и  был,  не  мог  этот
другой выстрелить с точностью в ту же секунду, что  и  я.  А  все  слышали
только один выстрел.
   - И вы не догадываетесь, кто были те люди, что устроили ваш побег?
   - Понятия не имею.
   - Вероятно, шахтеры, чувствовавшие себя обязанными вам.
   - Миссис Уикершем, шахтеры почти всю жизнь  проводят  под  землей.  Они
малоподвижны. Их мысль работает туго. Невозможно предположить,  чтобы  они
придумали такой план и осуществили его с ловкостью цирковых акробатов.
   - Все это очень странно, мистер Толланд.  От  вашего  рассказа  я  даже
словно помолодела лет на двадцать. В чудеса я не верю, но я  не  могла  бы
жить, если бы не знала, что вокруг  меня  каждый  день  происходит  что-то
очень похожее на  чудо.  Конечно,  все,  что  вы  рассказали,  имеет  свое
объяснение, но объяснения существуют для тех людей, которые скучно  мыслят
и скучно живут. Я словно даже на тридцать лет помолодела. А вот сегодня за
обедом мне просто кричать хотелось, когда я слушала  все  эти  бредни  про
новый город в долине и про университет и медицинские училища  и  даже  про
театр и концертный зал! В самых своих смелых  мечтах  я  не  заходила  так
далеко!   И   кто   должен   осуществлять   эти   прекрасные   замыслы   -
семидесятилетняя  старуха  и  человек,  который  не  смеет  открыть   свое
настоящее лицо? Этот старый ученый осел собрался  строить  новые  Афины  в
местности, где бывает по двести землетрясений в год. А  при  землетрясении
случаются пожары. Обваливаются потолки. Церкви в  наших  краях  так  часто
рушатся, что строители уже не рискуют сооружать  купола...  Опера!  Да  на
такой высоте у певцов перехватывает дыхание. Почему идеалисты так глупы?
   Мысли ее неслись беспорядочно, обгоняя друг друга.
   - А вы знаете, отчего здесь так часты землетрясения? Оттого,  что  Анды
растут. Скоро они будут выше Гималаев. Они будут самыми высокими горами  в
мире. Но потом снова начнут уменьшаться - солнце и льды сделают свое дело.
Вот вершины Альп, говорят, уже осыпаются понемногу, Оглянуться не успеешь,
как земля здесь станет ровная, точно ладонь. И величие не одних  маленьких
Афин канет в прошлое подобно величию настоящих Афин.  Города  возникают  и
разрушаются, мистер Толланд, как те песочные замки, что детишки строят  на
берегу океана. Человеческая порода не становится лучше. Люди злы,  ленивы,
вздорны и эгоистичны. Будь я помоложе, а вы вольная птица,  может,  нам  и
удалось бы что-нибудь сделать - тут или  там.  У  нас  с  вами  есть  одно
большое достоинство, которое не часто встретишь. Мы _трудимся_. И в  труде
умеем забывать себя. Люди чаще всего только воображают, что трудятся, даже
если усердствуют до потери сил. Воображают, что строят Афины, на самом  же
деле только начищают до блеска свои башмаки. В молодости я дивилась  тому,
как ничтожен прогресс, достигнутый в мире, - как мало стоят все прекрасные
речи, все благородство тех, кто  их  охотно  произносит,  все  планы,  все
краеугольные камни, все идеальные конституции для идеальных республик. Все
это и краешком не задевает обыкновенного человека. По-прежнему  жены,  как
Далила, в любую минуту готовы остричь своих мужей; по-прежнему отцы  душат
свое потомство. Время от времени со всех  сторон  поднимается  шум  вокруг
нового чуда цивилизации - то это прививка оспы,  то  пуск  первого  поезда
железной дороги. Но потом все стихает, и оказывается, мы те же, что  были,
- волки и гиены, волки и павлины... Который теперь час?
   Ей было стыдно за себя. Она плакала. Давно уж ей не случалось  обронить
слезу, лет тридцать, а может быть, и сорок. Но, плача, она в то же время и
смеялась - тем протяжным, негромким, почти беззвучным смешком, который так
часто вторил ее размышлениям в одиночестве.
   - Да, - продолжала она. - Все кругом безнадежно, а мы все  же  остаемся
рабами надежды. Ну ладно. Уже ночь,  и  я,  кажется,  пьяна.  Вам  пора  в
постель, мистер  Толланд.  Проснетесь  вы  тяжелоб