месяца Джон Эшли рассеял все эти тучи.  Венцом  ее  любви  к  нему
стала благодарность.
   Джон и Беата сидели на скамейке в зачумленном городе. Они  смотрели  на
игру солнечных лучей в воде. Говорили они мало. Любые слова,  кроме  самых
незначительных, могли лишь внести диссонанс  в  ту  мелодию,  которая  все
громче звучала в каждом из них.
   - ...восхитительное утро!
   - Да. Да, вы правы.
   Мы строим  нашу  жизнь,  руководствуясь  игрой  нашего  воображения,  и
потому, как говорил Гете, "берегитесь того, о чем вы  мечтаете  в  юности,
ибо ваши мечты сбудутся в зрелые годы", очевидно  имея  в  виду,  что  это
будут не столько сбывшиеся мечты, сколько жалкая пародия на них.  У  Джона
Эшли было ограниченное воображение, но кое-что он знал  твердо:  он  хочет
иметь жену и много детей; хочет жениться к двадцати двум годам, чтобы  его
старшие дети подросли еще до того, как ему исполнится  сорок;  хочет  жить
вдали от Атлантического побережья в большом доме, опоясанном верандами,  -
быть может, несколько неряшливом и шумном из-за многочисленной детворы,  -
и  чтобы  при  доме  была  мастерская   с   необходимым   инструментом   и
оборудованием, где он мог бы заниматься  своими  опытами  и  работать  над
полезными и бесполезными  изобретениями.  Он  никогда  не  желал  себе  ни
богатства (средства на  содержание  семьи  у  серьезного  и  трудолюбивого
молодого человека появятся _сами собой_), ни славы (известность, наверное,
отнимает много времени попусту), ни учености (в книгах, которые он  читал,
ничто его  особенно  не  заинтересовало),  ни  мудрости,  ни  "философских
глубин", ни умения разбираться в людях (все это с годами,  очевидно,  тоже
появится _само собой_). Он довольно ясно представлял себе свою жену -  она
будет красива и по своим душевным качествам близка к совершенству, то есть
чужда тщеславия, зависти, злорадства и оглядки на чужое мнение. Она  будет
образцовой хозяйкой. Как и он, скупая на слова, она будет одарена  звучным
красивым голосом (у боготворившей его матери голос был гнусавый и лишенный
интонаций).
   Не все в своей будущей жизни Эшли представлял себе так ясно, но  первые
шаги у него сомнений не вызывали. Он должен быть первым  в  ученье,  чтобы
после окончания  колледжа  иметь  право  выбрать  себе  работу  по  вкусу.
Жениться он решил на следующий  день  после  получения  диплома.  Раз  ему
предстоит провести четыре года  в  Хобокене,  значит,  нужно  искать  жену
именно здесь. Приезжая  в  Нью-Йорк,  он  во  все  глаза  смотрел  вокруг.
Тамошних девиц он находил утомительно бойкими:  они  без  умолку  трещали,
слишком громко смеялись на людях, да еще и руками размахивали. Он вырос  в
маленьком городке и жениться хотел на девушке тоже из маленького городка.
   - ...и такое мирное!
   - Да. Да, вы правы.


   Джон Эшли  всегда  был  первым  в  ученье,  и  его  постоянно  выбирали
президентом  студенческого  братства,  но  жизнь  однокурсников  мало  его
интересовала. (За год до окончания он  отказался  от  поста  президента  и
переехал из общежития на частную  квартиру.)  Наделенный  способностями  к
спорту, он никогда им не увлекался. Дух  соперничества  был  ему  чужд,  и
честолюбие, судя по всему, тоже. Однако он никогда не терял  времени  зря;
он изучал законы электричества и механики и охотился за будущей женой.
   Профессора его побаивались. У многих бывали способные ученики, но никто
еще ни разу не встречал студента, который относился бы  к  технике  как  к
занимательной игре. В лаборатории ему отвели больше места, чем  остальным,
и предоставили дорогие приборы. Полученную электроэнергию он употреблял на
то,  чтобы  заставлять  колокольчики   вызванивать   "Нита,   Жуанита"   и
проецировать на экран буквы и цифры. Несколько раз он был  на  волосок  от
смерти - во время его опытов из окон вылетали стекла, потолки  покрывались
сажей, а однажды чуть не сгорела дотла вся лаборатория. Но с молодыми Эшли
несчастий  не  случается.  Вежливо  извинившись,  его  лишили  привилегий,
которыми он пользовался  в  лаборатории.  Незадолго  до  выпуска  декан  и
некоторые его советники  поговаривали  о  том,  не  оставить  ли  его  при
факультете, но  раздалось  несколько  голосов  против  такого  назначения.
"Изобретатели"  всегда  кажутся  подозрительными,  а  в  том,   что   Эшли
принадлежит к их числу, сомневаться не приходилось. Впрочем, чертежи  Эшли
вывесили в  коридоре  колледжа  -  на  редкость  красивые  и  четкие,  они
провисели  там  много  лет,   -   а   его   самого   снабдили,   отличными
рекомендациями. У себя дома Эшли тоже  забавлялся  техникой.  Его  комната
напоминала кабинет чудака-ученого из романа Жюля Верна. Ранним утром,  как
только стрелки часов доходили до половины шестого, с потолка ему на голову
падала подушка; в холодную погоду одна  длинная  стальная  рука  закрывала
окно,  а  другая  зажигала  спиртовку  под  чайником.  Забавлялся   он   и
математикой. В общежитии студенческого братства постоянно играли  в  карты
не  меньше  чем  на  пяти-шести  столах.  Он  составил   таблицы   анализа
вероятностей для виста, пинокля и "Джека Галлагера". Поскольку он был чужд
азарта,  добродушен  и  не  нуждался  в  деньгах,  его  интерес  к  картам
ограничивался лишь тем, чтобы не допускать  слишком  крупных  выигрышей  у
остальных игроков.
   Если все эти занятия были для него только игрой, то к поискам жены  он,
напротив,  относился  необыкновенно  серьезно.  Интересовали  его   только
благонравные девицы. Настоящий охотник знакомится  с  местностью,  изучает
повадки, привычные пути и пастбища дичи, и, будучи хорошо оснащен заранее,
вооружается терпением. Приехав в Хобокен, Джон Эшли начал  действовать  по
плану. Он записался на курс немецкого языка. Он стал ходить в  лютеранскую
церковь. У процветающих немцев взято было за правило,  что  их  дочери  не
должны  знаться  со  студентами,  а  студенты  считали  хобокенских  девиц
"косолапой немчурой", не достойной внимания порядочного молодого человека.
Но Джону Эшли не было дела до мнения сверстников; его цели были недоступны
их пониманию, а для его методов у них недоставало выдержки.  На  улице  он
ходил за девушками следом и старался узнать их адреса и фамилии. В  церкви
его встречали доброжелательно. Одно знакомство следовало  за  другим.  Его
приглашали на обед в  воскресенье.  Он  в  свою  очередь  приглашал  девиц
(вместе с мамашами) на лекции с волшебным фонарем - "Наше небо в декабре",
"Goethe und die Tiere"  ["Гете  и  животные"  (нем.)]  -  и  на  эстрадные
выступления певцов, загримированных под негров. В проходах между рядами по
окончании  программы  он  пожимал  немало  рук  и  заводил  немало   новых
знакомств. Танцы и балы вошли в обиход жителей Хобокена задолго  до  того,
как их начали признавать в других подобных городках. Эшли закинул  широкую
сеть. Девица вела к девице. Он выслеживал богатую  добычу,  еще  не  зная,
существует ли она в природе. Он полагался на свое  чутье.  Охота  отнимала
много времени, но у нас всегда находится время для занятий, которые нам по
душе. В конце концов - на втором семестре последнего курса, когда  он  уже
стал терять надежду, - он увидел Беату Келлерман. Через месяц  он  был  ей
представлен. Через три месяца он с ней бежал.
   Неисповедимы пути подового отбора. Эшли выбрал себе в жены Беату  почти
так  же,  как  его  сыну  Роджеру  предстояло  впоследствии  выбрать  себе
профессию, - методом исключения. Он был любимцем матерей и младших сестер;
отцы и братья находили его неинтересным. Он вел девицам  учет  по  системе
очков. Труде Грубер и Лизель Грау он  очень  нравился,  но  они  не  могли
удержаться от насмешек по его адресу.  Все  знали,  что  Хайди,  двойняшка
Лизель Грау, чуть-чуть в него  влюблена,  но  Хайди  вечно  твердила,  что
терпеть не может стряпню, шитье и "прочие дурацкие домашние дела". Гретхен
Хофер (он был знаком с четырьмя Гретхен) не могла  себе  представить,  как
это можно по доброй воле переехать  из  Хобокена  на  Запад,  где  водятся
только краснокожие да гремучие змеи. На  третьем  курсе  Эшли  показалось,
будто он нашел ту, кого искал, в лице Марианны Шмидт. По воскресеньям  они
сидели на набережной и смотрели, как у входа в нью-йоркскую  гавань  снуют
взад-вперед корабли. Марианне  было  семнадцать  лет,  она  была  красива,
задумчива и немногословна. Она, как никто, умела заставить Эшли  говорить.
Ее интересовало, какие науки он изучает в своем колледже. В  конце  концов
она призналась, что сама мечтает поехать в колледж  Маунт-Холиок  в  штате
Массачусетс изучать химию. Она хочет стать женщиной-врачом и лечить детей.
Она читала, что в Германии и во  Франции  женщина  может  стать  врачом  -
настоящим врачом, как мужчина. Эшли долго ее слушал,  прежде  чем  решился
ответить. Марианна сначала даже не поняла, о чем он говорит. Она не верила
своим ушам. Оказалось, по его мнению, все  время  иметь  дело  с  больными
очень вредно.
   - А кто же тогда будет лечить их?
   - Н-ну... Есть достаточно врачей, которым за  это  платят.  Разумеется,
кто-то должен это делать, но только не вы, Марианна.
   Кончиком своего зонта  Марианна  чертила  на  земле  круги.  Потом  она
встала.
   - Пойдемте домой, Джон... Джон,  иногда  мне  кажется,  что  вы  просто
невежда... или вам чего-то не хватает. У  вас  нет  никакого  воображения!
Никакого!
   Это исключило Марианну Шмидт.
   У Лотхен Бауэр был звучный красивый  голос,  и  она  славилась  умением
стряпать. Однажды он  пригласил  ее  на  каток  Turnverein's  [спортивного
общества (нем.)]. Они катались с таким изяществом, что все прочие сошли со
льда и стали ими любоваться. После катанья, помогая ей  снять  коньки,  он
случайно поднял глаза и увидел, что она плачет.
   - Что с вами, Лотхен?
   - Ничего.
   - Скажите мне, что случилось?
   - Жизнь ужасна! Сегодня утром я ужасно поссорилась с папой и  мамой,  а
вечером поссорюсь с ними опять. Джон, вы говорили, что я прекрасно пою.
   - Да, я ни в одном доме не слышал певицы лучше.
   - Так вот. Я хочу стать оперной певицей, и я стану оперной  певицей,  и
ничто на свете мне не помешает!
   - Но, Лотхен!
   - Что?
   - По-моему, если  вы  станете  оперной  певицей,  у  вас  не  получится
настоящей семейной жизни. Ведь вас по вечерам почти никогда не будет дома.
А кроме того, днем, перед спектаклями, наверно, нужно ходить на репетиции.
   Лотхен еще немного поплакала, но уже от  смеха.  Это  исключило  Лотхен
Бауэр.
   Его пригласили на  ежегодный  концерт  учениц  миссис  Кессель,  лучшей
преподавательницы фортепьяно в Хобокене. Большинство  хобокенских  девушек
обладали природной музыкальностью, прилежанием и апломбом. Перед  публикой
ученица сменяла ученицу. Вечер завершался выступлением лучших, в том числе
трех мисс Келлерман. Эшли знал этих барышень в лицо, но знаком с  ними  не
был. Их мать, Клотильда, geborene фон Дилен, свысока  смотрела  на  других
городских матрон и держала своих дочерей в большой строгости. Беата играла
последней. Эшли не слишком разбирался в музыке и потому не мог понять, что
ее исполнение было самым блестящим, но в то же время  самым  немузыкальным
за весь вечер. В нем отражалась не ее красота, а ее холодное равнодушие  к
инструменту и вежливое пренебрежение к слушателям.  В  середине  пьесы  ей
вдруг изменила память. Публику точно электрическим током поразило. Это был
позорный, незабываемый провал. Но Эшли гораздо  больше  поразило  то,  что
произошло. Беата не начала сначала  и  не  пыталась,  пропустив  несколько
тактов,  пойти  дальше.  Застыв  с   поднятыми   руками,   она   устремила
невозмутимый взор в пространство. Потом  встала  и  без  всякого  смущения
поклонилась слушателям. Она покинула сцену с видом  мировой  знаменитости,
превзошедшей все ожидания. Ей великодушно похлопали, что не могло, однако,
заглушить возмущенных замечаний приятелей Эшли.
   - Она это сделала нарочно!
   - Ее мать этого не переживет!
   - Всем известно, что она страшная задавака! У нее нет друзей, да она  в
них и не нуждается.
   - Она это сделала матери назло. Она безобразно обращается с матерью.
   - Нет, это не нарочно. Когда она читала стихи на вечере памяти Шиллера,
она точно так же забыла слова.
   Что с такой силой привлекло Эшли к Беате с первой минуты? Была ли то ее
стойкость  и  невозмутимость?  Достало  ли  у  него   воображения,   чтобы
расслышать крик терпящего бедствие, тонущего человека? Подстегнуло ли  его
легкое злорадство публики? (Он склонялся  к  мысли,  что  мнение  общества
всегда ложно.) Почувствовал  ли  он  себя  Персеем  или  святым  Георгием,
посланным в мир, чтобы вызволить из беды прекрасную деву? А может быть,  в
самом его характере было заложено стремление найти женщину, которая  -  по
причинам, заложенным в ее характере, - будет самозабвенно  любить  его,  и
только его одного?
   Он пошел по следу. Родные Беаты в воскресенье обычно ездили в церковь в
Нью-Йорк и  проводили  там  весь  день.  В  хобокенских  развлечениях  они
участвовали редко. Беата в школьные годы  блистала  своими  успехами;  она
знала наизусть массу немецких стихотворений; она и  ее  сестры  безупречно
говорили по-французски (мать требовала, чтобы по пятницам в доме  говорили
только по-французски, что оставляло в дураках простолюдина-отца). Но ее не
любили. Братья и сестры жестоко над ней издевались -  за  высокомерие,  за
презрение  к  молодым  людям,  за  большие  ноги.  Матроны  с   притворным
сочувствием, понизив  голос,  утверждали,  что  в  смысле  замужества  она
безнадежна.


   Хотя хобокенские  пивовары  были  ревностными  протестантами,  ежегодно
накануне великого поста они  давали  большой  бал  (это  был  их  Fasching
[масленичный карнавал (нем.)], их Mardi  Gras  [последний  день  карнавала
(франц.)]) в честь короля Гамбринуса, изобретателя пива. Охотник Джон Эшли
пришел с семьей Грубер. Он никогда  не  упускал  случая  быть  любезным  с
мамашами, и именно миссис Грубер представила его Беате. Он пригласил ее на
танец, но она отказалась. Она танцевала только со своими  братьями.  Через
час он уже сидел возле великой миссис Келлерман. Он говорил о погоде и  об
оркестре. По счастливой случайности  он  упомянул,  что  подавно  ездил  в
Нью-Йорк на представление "Der Freischutz" ["Волшебный стрелок" (нем.)]  в
Музыкальной академии. Келлерманы уже  двадцать  лет  абонировали  ложу  на
субботние утренники в опере. Миссис Келлерман растаяла. Она пригласила его
на обед  в  ближайший  четверг.  Она  хотела  познакомить  его  со  своими
сыновьями - один из них собирался поступить в  технический  колледж.  Эшли
снова пригласил Беату танцевать и снова получил отказ.  (Впоследствии  она
призналась,  что  заметила  его  упорное  преследование  и  "страшно   его
возненавидела".) В четверг Беата оказалась нездорова и к обеду  не  вышла.
Ее отцу и братьям Эшли показался неинтересным, а сестрам  смешным.  Миссис
Келлерман он очень понравился. У него  были  прекрасные  манеры.  Она  ему
понравилась тоже. Он одобрительно слушал ее рассказы о детстве в Гамбурге,
о  великолепных  балах,  где  ей  довелось  присутствовать,  и  о   членах
королевских фамилий, которым она  была  представлена.  Через  два  дня  он
отправился в Нью-Йорк и купил роскошное издание "Buch der Lieder"  ["Книга
песен"  (нем.)]  Гейне  в  красном   бархатном   переплете   с   тиснеными
незабудками.  По  этому  важному   вопросу   он   советовался   со   своим
преподавателем немецкого языка. Он отнес книгу в дом Келлерманов и  просил
передать мисс Беате. Охотники оставляют в лесу куски соли. Три  недели  он
не получал никакого ответа. В конце концов его пригласили на кофе. Колючие
заросли, в которых всю жизнь блуждала Беата, бесследно исчезли.
   Как? Почему?
   Он не острил. Он ни над чем не подшучивал.  Он  сам  завел  разговор  о
случае на концерте и сказал, что отлично все понимает: прекрасная музыка -
это одно, а  полный  зал  людей,  которые  сидят  на  золоченых  скрипучих
стульчиках и слушают игру своих родственниц, - совсем другое. Он  убежден,
что, когда она одна или в обществе двух-трех близких  друзей,  она  играет
превосходно. Эшли, который так  редко  говорил,  говорил  без  умолку.  Он
рассказал ей, что собирается покинуть восточное побережье  и  работать  на
Западе, где он никого не знает. Понизив голос,  он  признался,  что  любит
своих родителей, но что у него с ними совсем разные взгляды.
   Он перешел на немецкий:
   - Здесь мне хорошо. Мне хорошо везде. Но у меня такое  чувство,  что  я
должен уехать от всего, что мне знакомо. Я хочу  начать  совершенно  новую
жизнь. У вас когда-нибудь бывает такое чувство?
   Беата не нашла в себе сил ответить.
   - В Конституции Соединенных Штатов говорится, что  мы  имеем  право  на
счастье. Я был счастлив  -  когда  гостил  на  ферме  у  бабушки  в  штате
Нью-Йорк. Но бабушка умерла. Я бы мог быть счастлив с вами.  Вы  могли  бы
сделать меня счастливым. Я бы постарался сделать счастливой вас.
   Она смотрела на него не мигая -  голубые  глаза  удивленно  смотрели  в
другие голубые глаза.  В  ее  звучном  красивом  голосе  появилась  легкая
хрипота. Она сказала:
   - Я никого не могла бы сделать счастливым.
   Он улыбнулся. Улыбка медленно осветила  его  лицо,  которое  так  редко
улыбалось.
   - Ну что ж, - сказал он. - Поживем - увидим.


   Здесь начинается история деда  и  бабки  прославленных  детей  Эшли  по
материнской линии.
   Существует  теория  (народная  мудрость  многих  стран   выразила   это
наблюдение в сжатой форме поговорки), что одаренные  дети  наследуют  свои
способности от дедов, что таланты передаются  через  поколение.  Некоторые
считают все это чепухой: сила духа отдельных лиц и народов (направленная к
добру  или  ко  злу)  есть  прежде  всего  результат   смешения,   бурного
столкновения противоположных наследственных черт.  И  дети  Эшли,  и  дети
Лансингов несомненно обладали силой духа, но  у  детей  Эшли  было  еще  и
другое - умение отрешиться от себя,  страстность,  лишенная  эгоцентризма.
Откуда взялось это свойство, эта внутренняя свобода?


   Фридрих Келлерман с  молодой  женой  Клотильдой,  geborene  фон  Дилен,
приехал в Америку из Гамбурга за двадцать пять лет  до  этого  прекрасного
беззвучного  утра  в  Хобокене.   Келлерман   начал   как   ученик,   стал
подмастерьем, а затем мастером в искусстве и науке  пивоварения.  Это  был
плотный, добродушный малый, слабохарактерный и музыкальный.
   Его жена была сделана совсем из другого теста. У нее была прямая  спина
и осанка королевского  гвардейца.  Запуганные  соседи  говорили,  что  она
напоминает флюгер или женскую фигуру на носу древнего  корабля  (намек  на
яркость ее красок, румяные щеки, густые рыжеватые косы  и  брови  и  глаза
точно сапфир en  cabochon  [неограненный  (франц.)]).  В  любой  зале  она
появлялась, словно церковный  староста  на  торжественных  похоронах.  Она
родилась в семье, где родители и дети (а еще раньше их деды и бабки) лезли
из кожи вон, стараясь занять более высокое положение в обществе.  Ее  отец
служил в Гамбургском морском институте; не профессор и даже не доктор,  он
был просто казначеем и управляющим институтскими владениями. В XVIII  веке
- когда подобным же образом поступали многие - его семейство, не  имея  на
то никакого права, присоединило к своей фамилии частицу "фон". Фон Диленов
время от времени приглашали на  академические  и  муниципальные  балы,  на
которых присутствовали Высокие  Особы.  Юная  Клотильда  пожирала  глазами
членов королевской фамилии и делала книксен. Мать изо всех  сил  старалась
обучить Клотильду и ее сестер подражать этим Высоким Особам. Их заставляли
подниматься и спускаться по лестнице, держа на голове том сонат  Бетховена
или географический атлас, выпрямляться после книксена так, чтобы  не  было
слышно треска коленных суставов, и  вальсировать  в  одну  сторону  вечера
напролет.  Снобизм  -