Юстэйсия выжидала. Мать следила за ней из  глубокой  плетеной  качалки,
все видя и все понимая. Но у матери были свои заботы; ей нужно было выдать
замуж трех старших дочерей, а все имевшиеся на острове женихи не  замечали
никого, кроме младшей. С ней то и  дело  заводил  разговор  кто-нибудь  из
столпов местного общества, а иногда и  священник:  "Madame  Мари-Мадлен...
Жан-Батист  Антуан  отличный  молодой  человек...  виды  на  наследство...
хорошее  воспитание...  без  памяти  влюблен  в  вашу  дочь  Юстэйсию.  Не
поговорите ли вы с дочерью, chere madame".
   Как-то вечером она позвала Юстэйсию в свою комнату.
   - Послушай, дочка, вот уже два года, как ты  отказываешь  всем,  кто  к
тебе сватается. Сама не выходишь замуж и сестрам мешаешь. Чего тебе надо?
   - Вы недовольны, что я работаю в лавке, maman?
   - Вовсе нет.
   - Тогда чем же вы недовольны? Разве моя вина, если Антуан и Меме  и  le
petit a Beaurepaire [тот маленький из  Борепера  (франц.)]  хотят  на  мне
жениться? Они славные молодые люди. Я к ним хорошо отношусь. Но  я  их  не
люблю. И они отнимают у меня время, когда я занята делом.
   - Вот как?.. Тогда слушай меня внимательно, Юстаси.
   Оказалось, во Франции, если молодой  девушке  приходится  одной  ездить
дилижансом или по железной дороге, путешествие часто бывает неприятным. Ее
толкают и тискают и всячески, бога не боясь, донимают мужчины,  молодые  и
старые. Что же делает скромная  девушка,  чтобы  уберечь  себя  от  этого?
Натирает лоб и щеки соком остролиста. Коже он не вредит. Отмывается в одну
минуту. Но, наложенный на  лицо,  он  словно  гасит  сияние  юности.  Кожа
становится землисто-серой - даже с прозеленью. И  безобразники  больше  не
привязываются!
   - Что ты на это скажешь, Юстаси?
   - Maman, ангел! А где его взять, этот сок?
   - На наших островах остролист не растет, но у нас есть кое-что  другое.
Есть растение, которое называется borqui, или boraqui. Вот, взгляни.
   - Скорей дайте мне его попробовать, maman! Скорей!
   По острову пошли толки, что Юстэйсия слишком много  трудится  в  лавке.
Она постарела, подурнела. Остаться ей старой девой.  А  у  старших  сестер
завелись поклонники. На рождество Маржолен стала невестой.
   Но стоило появиться на Сент-Киттсе Брекенриджу Лансингу, как к Юстэйсии
Симс вдруг вернулась былая красота.
   За что бы ни брался Брекенридж Лансинг, начинал он  всегда  хорошо.  Он
переезжал с острова на остров, заключая сделки на поставку лаврового масла
и рома. Всюду ему сопутствовала удача.  Со  складов  плантаций  выкатывали
бочки, бутыли, бочонки и наклеивали на них  адреса  лабораторий  компании,
которую он представлял: Джелинек, штат Нью-Джерси. Попутно его  развлекали
кто как мог. Устраивали балы при свечах под открытым  небом  в  просторном
дворе плантаторского дома. Приглашали его на охоту. Матери принаряжали для
него дочерей. Мужчинам, правда, с ним скоро делалось скучно.  В  нем  было
немало  мальчишески  привлекательного,  но  местные  мужчины  не  привыкли
общаться с мальчишками.  Зато  он  покорил  сердца  всех  женщин,  включая
Юстэйсию Симс.
   Сколько лет потом Юстэйсия будет с тоской спрашивать себя: как? чем?
   В одно ясное декабрьское утро, задолго до  посещения  Лансинга,  жители
Бастерра были поражены живописнейшим  зрелищем:  в  порт  входила  большая
четырехмачтовая шхуна, где на каждой рее стоял десяток подростков в белом,
вытянув руки в  стороны.  Дальнейшее  оказалось  еще  более  удивительным.
Учебный корабль польского флота "Гдыня" совершал кругосветное плаванье. На
нем было двести гардемаринов в возрасте от тринадцати до шестнадцати  лет.
Когда у людей, населяющих целый остров,  у  всех  черные  глаза  и  черные
волосы, им кажется, что такая масть естественна, как  и  сопутствующие  ей
черты характера, что таков Человек.  Тут  нет  для  них  тайн.  Черты  эти
привычны и принимаются как должное  -  и  хвастовство,  и  вероломство,  и
увертливость. И что же! Вдруг на берег сошли двести юных гардемаринов и их
командиры и явили  островитянам  образ  иного  Человека  -  с  беззащитной
синевой ясных глаз, с волосами цвета меда, словно говорящего о  чистоте  и
невинности. Когда Григорий Великий впервые увидел на римском  невольничьем
рынке рабов из Британии,  он  воскликнул:  "Это  не  англы,  это  ангелы!"
Четырехмачтовик "Гдыня" продолжал свой путь вокруг света, но в воображении
женщин Сент-Киттса плыла на развернутых белых парусах другая "Гдыня"  -  с
экипажем из непорочных рыцарей, синеоких и розово-золотистых.
   Доктор Гиллиз  обсасывал  каждую  свою  идею,  как  собака  обгладывает
найденную кость, и доктор Гиллиз говорил:
   - Природа не терпит крайностей.  За  последний  миллион  миллионов  лет
человечество чересчур расползлось. И вот читаешь в газетах, что во Франции
все реже встречаются белокурые женщины; хористок  для  варьете  приходится
подбирать в Швеции и Англии. Будущее за  шатенами.  В  российских  церквах
почти вывелись мощные басы, от которых звенели  паникадила,  а  в  Берлине
тенора на вес золота. Будущее за баритонами. Когда-нибудь не останется  ни
высоких,  ни  низеньких,  ни  смуглых,  ни  белокожих.  Природа  стремится
покончить с крайностями. Чтоб ускорить дело, она спаривает противоположные
особи. Библия учит, что в конце всех концов, когда наступит  Золотой  век,
лев и агнец возлягут рядом. Мне кажется, это уже не за горами.
   - Перестань, пожалуйста, Чарльз.
   -  Мужчин  буйного  нрава  начнут  привлекать  кроткие,   благоразумные
женщины. Сова и буревестник возлягут рядом.  Сонная  абстрактная  мудрость
станет сочетаться с кипучей  энергией.  А  птенцы,  птенцы,  каковы  будут
птенцы! Взять хотя бы нас с тобой, Кора.
   - Уж меня-то оставь в покое.
   - Дарвин не щадил трудов, чтобы показать нам, как природа отбирает  то,
что способно приноровиться и выжить.
   - Чарльз, я не хочу, чтобы в моем доме произносилось это имя.
   - Может быть, теперь, спустя  сотни  миллионов  лет,  _природа_  начала
естественный  отбор  по  признаку  ума,  интеллекта,  духа.  Может   быть,
_природа_  вступает  в  новую  эру.  Глупцы  будут   вырождаться,   мудрые
развиваться и крепнуть. Может быть, оттого Стэйси вышла за  Брека.  Такова
была воля _природа_. Ей требовалось интересное человеческое потомство  для
подтверждения ее новых идей... Принято говорить, что мы "проживаем жизнь".
Вздор! Это жизнь нас проживает.
   - Бессмысленные слова.
   У Брекенриджа Лансинга было заурядное лицо продавца из айовской аптеки,
но глаза его синели, как васильки, а волосы отливали серебристым  золотом.
Антильские плантаторы думали о том, что с  ним  можно  заключить  выгодную
сделку; Юстэйсия Симс думала о  том,  что  от  него  можно  родить  детей,
похожих на крылатых младенцев с алтарных фресок.
   В  Нью-Йорке  в  правлении  компании  деятельностью  Лансинга  остались
довольны. Он вернулся  в  Штаты,  переполненный  идеями  и  проектами.  От
предложения  снова  отправиться  на  берега  Карибского  моря   он   ловко
увернулся. Он знал уже, что он не из тех, к кому удача приходит дважды. Он
добился перевода в Нью-Джерси, на лабораторную работу. Склоняясь в облаках
пара над колбами и  ретортами,  он  многозначительно  щурился  и  бормотал
что-то невнятное. От  людей,  работавших  рядом,  он  заимствовал  обрывки
познаний, связанных с проводимыми в лаборатории опытами. Он даже  пробовал
предлагать кое-какие усовершенствования, но благоприятного впечатления  от
знакомства  с  ним  хватило  ненадолго.  При  перегонке  угля  на   деготь
получаются некоторые побочные продукты, со сходной  целью  используемые  в
сходных  производственных  процессах.  Компания   направила   Лансинга   в
Питтсбург  выяснить  возможности  совместных  исследований   и   получения
совместных патентов. В питтсбургской компании пришли в восторг от его  ума
и энергии ("Давно не встречали такого  блестящего  молодого  человека!..",
"Клад,  да  и  только!")  и  предложили  перейти  к  ним.  Он   немедленно
согласился. Он любил перемены. Партнеров для  игры  в  карты  можно  найти
повсюду, дичь для охоты можно найти повсюду, женщин, какие ему нравились и
каким нравился он, тоже можно найти повсюду. Но прежде,  чем  переехать  в
Питтсбург, он еще раз съездил в Бастерр и  женился  на  Юстэйсии  Симс.  В
Питтсбурге молодые супруги больше года не задержались.  С  любезностями  и
дружескими рукопожатиями Лансинга проводили в Коултаун, штат Иллинойс,  на
шахту "Убогий Джон".
   Перед свадьбой Юстэйсия Симс провела немало мучительных часов  в  своей
приходской церкви. Ведь она выходила за человека чужой веры. Но  кое-какие
события, происшедшие в городе за последние месяцы, укрепили ее в  принятом
решении. Она лишний раз увидела, какая участь ждет  женщину,  становящуюся
женой  черноглазого  и  черноволосого  представителя  мужского  пола.  Она
распродала большую часть своего приданого  и  изъяла  из  отцовской  кассы
сумму, которая, на ее взгляд, причиталась ей по праву. Лансинг  так  и  не
узнал, что у нее было припрятано больше тысячи долларов - часть  за  рамой
бабкина зеркала, часть в подкладке одежды. Насчет  законности  супружества
Юстэйсии Симс могли бы возникнуть  некоторые  сомнения.  Супружеский  обет
пришлось давать трижды - в королевской регистратуре, в баптистской  церкви
и в католической. Все три церемонии были  втиснуты  в  три  дня,  так  как
Лансинг торопился в Питтсбург, к месту своей новой службы. Единственная из
трех церемоний, которая что-то значила для самой Юстэйсии, была  совершена
в маленькой церковке на дальней окраине острова. Совершавший ее  священник
доводился ей дядей и нежно любил племянницу. Он  постарался  сделать  свое
дело со всей возможной обстоятельностью, несмотря на спешку  (Лансинг  дал
слово, что приступит к работе в кратчайший срок). Юстэйсия не  заметила  -
или не пожелала заметить - кое-какие пропуски в брачном обряде.
   Так или иначе, брак ее был освящен церковью. Лансинг дважды надел ей на
палец обручальное кольцо. Он купил его еще в Нью-Йорке, но,  к  несчастью,
накануне отплытия проиграл сорок долларов каким-то случайным партнерам. От
наметанного купеческого глаза Юстэйсии не укрылось, что кольцо  -  медное,
позолоченное. Она копнула свои сбережения и тайком заменила его другим, из
чистого золота.
   Они привлекали всеобщее внимание на пароходе, которым плыли в Нью-Йорк,
- он живостью ума, она красотой. (В ней природная живость ума не  уступала
красоте, но за три дня вся куда-то  пропала;  и  возвратилась  лишь  через
восемь лет, как возвращается оголодавший пес к родному порогу.) На седьмой
и  последний  вечер  их  путешествия  капитан   поднял   тост   за   самую
обворожительную молодую чету, какую ему когда-либо выпадала честь везти на
своем судне. Пассажиры аплодировали стоя.
   У Юстэйсии было такое чувство,  будто  она  одну  за  другой  одолевает
высокие горы отчаяния. Еще можно было как-то свыкнуться  с  тем,  что  муж
оказался неравнодушен к  богатству  и  общественному  положению  -  черта,
всегда отталкивавшая ее в отце; что он любит  помыкать  слугами  -  черта,
отталкивавшая ее в матери; что он скуп в мелочах и расточителен в крупном.
Но самым, пожалуй, невыносимым для нее была его страсть  мысленно  убивать
людей. И на палубе и в кают-компании он то  и  дело  наводил  воображаемый
пистолет на пассажиров корабля. "Пиф-паф!  Ага,  готов!  Прицел  повыше...
Так! Прошу извинить, мадам! Всего хорошего! Дождемся, когда  старый  жираф
покажется опять!"
   - Да чем они тебе помешали, Брекенридж, пусть живут.
   - Хорошо, Стэйси, раз ты так хочешь, моя радость. Вот еще только одного
скормлю акулам.
   Умолкал он  лишь  во  сне.  Всякому  новобрачному  супругу  принадлежит
завидное право приобщать вчерашнюю невинную девушку  к  сфере  скабрезного
остроумия. Почти во всех анекдотах на сексуальные темы,  точно  дубинка  в
букете  роз,  прячется  воинствующее   пренебрежение   к   женщине.   Если
Брекенриджу Лансингу и  случалось  слышать  иные,  в  его  памяти  они  не
удержались.
   Обворожительная молодая чета сошла на берег в Нью-Йорке в день  Святого
Валентина 1878 года. Юстэйсия никогда до того не видела снега, никогда  не
испытывала холода.  Но,  лишь  немного  придя  в  себя,  она  поспешила  в
католическую церковь по заснеженной, трудной для ее ног  дороге.  Час  она
простояла на коленях и к концу этого часа поняла: бремя ниспослано ей  как
небесная  кара  за  ослушание.  Она  совершила  ошибку,  но,  быть  может,
священные узы брака как-нибудь ей послужат поддержкой и опорой.
   Назавтра они отбыли в Питтсбург, а из  Питтсбурга  вскоре  переехали  в
Коултаун. Ни тот, ни другой город не мог похвалиться здоровым  климатом  -
особенно для Юстэйсии, дочери солнца и моря. У нее родилось и умерло  трое
детей. Мы уже знаем, что Лансинг всегда рад был передать бразды  правления
другому - сперва мисс Томс, потом Эшли. Но каждому человеку нужно иметь  в
жизни такое место, где он пользовался бы признанием.  Лансинг  пользовался
признанием в клубах и ложах,  а  пуще  того  в  кабачках  вдоль  Приречной
дороги, где своим смехом, анекдотами и  грубыми  шутками  не  раз  помогал
оживиться заскучавшей было компании.  Частенько  его  коляска  въезжала  в
ворота "Сент-Киттса", когда уже занимался день. Пошатываясь, он  распрягал
лошадей и оставлял их у крокетной площадки. Подниматься по лестнице  вовсе
не требовалось, всегда можно было лечь спать  в  угловой  комнате  первого
этажа, когда-то служившей помещением для детских игр. Ни один  рачительный
хозяин не оставил бы лошадей у крокетной площадки - но он поступал так  не
спьяну,  а  от  усталости.  То  была  не  простая  усталость,   а   особое
сокрушительное утомление, наступающее после надсадной гоньбы за весельем в
попытках заглушить  некий  внутренний  _бассо  остинато_  разочарования  и
неуверенности в себе. Юстэйсия рано убедилась, что одна беда ее  миновала:
ей не достался пьяница муж. Брекенридж Лансинг не переносил алкоголя.  Для
него это была глубокая драма,  ибо  умение  пить  составляло  неотъемлемую
черту того образа настоящего мужчины, что был внушен ему с детства. Но все
же он делал вид, что пьет, еще больше распространялся о своем пьянстве. Он
хороню изучил все уловки и хитрости трезвенника поневоле.  Тайком  выливал
содержимое своего стакана в плевательницы и  цветочные  горшки,  незаметно
подменял свой полный стакан почти опорожненным стаканом соседа. Носил даже
в кармане гусиное перышко, с  помощью  которого,  укрывшись  где-нибудь  в
сторонке, отдавал выпитое обратно.
   Лансинг гордился своей женой, он даже  питал  к  ней  смутное  чувство,
похожее на влюбленность; но в то же время он ее боялся. Она образцово вела
хозяйство и распоряжалась всеми доходами.  Она  отказалась  от  постоянной
служанки и лишь  время  от  времени  нанимала  женщину  для  уборки  дома.
Последнее крайне раздражало Лансинга, воспитанного в  представлении,  что,
если жена обходится без прислуги, это роняет достоинство мужа. Но Юстэйсия
приводила один веский довод: она не  хочет,  чтобы  всему  Коултауну  было
известно о бурных сценах, нередко  разыгрывавшихся  в  "Сент-Киттсе".  Она
решала, как поместить свободные деньги, была советчиком Лансинга во многих
делах, сочиняла  речи,  которые  он  произносил  на  собраниях  лож  и  на
празднике Дня  независимости.  Он  был  первым  человеком  в  городе.  Его
уязвляло, что Юстэйсия неизменно оказывалась права, а еще больше - что она
никогда не говорила о своих заслугах, никогда открыто не торжествовала. Он
любил ее, но ему страшно было смотреть на свое отражение в  ее  глазах.  А
она научилась  терпеть  все  его  недостатки,  кроме  тех,  что  повторяли
недостатки ее отца. Ничто так не приводит нас в отчаяние, как проявление в
наших ближних слабостей, уже знакомых по прошлому;  ведь  в  этом  кроется
предвестие будущего. Отец Юстэйсии был ленив. Она  упрашивала  Брекенриджа
вернуться на работу в Нью-Йорк, предлагала  ему  отцовское  предприятие  в
Бастерре. До брани она, однако, не унижалась. Шумные ссоры  начались  лишь
тогда, когда она столкнулась с методами, которыми он  пытался  воспитывать
их сына Джорджа.
   Джон Эшли с семьей прибыл в Коултаун в  1885  году.  Он  купил  дом,  в
котором, если верить молве, еще витал дух долгой трагедии  семейства  Эрли
Макгрегора.
   Лансингу, как управляющему  шахтами,  жилье  предоставлялось  компанией
бесплатно. Это был кирпичный дом,  потемневший  от  времени,  без  веранд;
окружавшие его тисы и кедры смотрели невесело. За домом  широкая  лужайка,
окаймленная разросшимся орешником, уступами спускалась к пруду. Прежде чем
получить свое нынешнее название "Сент-Киттс", он был известен в городе как
"дом Кэйли Дибвойза" - по имени предшественника Лансинга.  При  Дибвойзах,
чадолюбивых и даже в себе сохранивших что-то детское, там всегда стоял дым
столбом: у них росло одиннадцать человек детей  -  шестеро  родных  и  еще
пятеро усыновленных, племянников и  племянниц.  Ковры  все  были  истерты,
стулья расшатаны, часть оконниц заклеена оберточной бумагой  -  когда  шел
дождь, в мяч играли в комнатах. Столовой вообще не существовало. Поскольку
ели всегда на кухне, а обеденный стол в столовой мешал  играм,  его  давно
вынесли в сад, под навес, увитый плющом. Часы в доме все стояли. Сломанных
перил на крыльце никто не чинил. Что толку чинить,  если  в  семье  всегда
есть не меньше трех ребятишек в возрасте  от  девяти  до  двенадцати  лет?
Крошка Николае и крошка Филиппина  ходили  в  платьицах,  которые  до  них
носили по крайней мере  трое  старших  братцев  или  сестриц,  родных  или
двоюродных. Где-то вы ныне, счастливые Дибвойзы?
   Лансингу сразу же понравился Эшли, и он принялся во всем подражать ему,
причем довольно неловко. Зашел даже так далеко, что  вздумал  делать  вид,
будто и в "Сент-Киттсе" царит семейное счастье. Что сталось бы с обществом
без этих видимостей порядка  и  согласия,  которые  именуют  лицемерием  и
снобизмом? Эшли  устроил  в  "Убежище"  лабораторию  для  своих  опытов  и
изобретений. Лансинг тоже выстроил себе на задах  усадьбы  "Убежище",  где
снова начал  трудиться  над  давно  позабытым  "змеиным  наваром".  То  ли
сказалась атмосфера дома Дибвойзов, то ли  подействовал  пример  Эшли,  но
следующий ребенок Юстэйсии выжил, а за ним и  еще  двое.  Супруги  Лансинг
были старше супругов Эшли, но дети у них вышли почти ровесниками: Фелиситэ
Маржолен Дюпюи Лансинг (она родилась  в  день  Святого  Феликса,  а  имена
айовских Лансингов унесли с собой на небеса первые, умершие младенцы) -  и
Лили Сколастика Эшли; Джордж Симс Лансинг - и Роджер  Бервин  Эшли;  потом
шла Софи Эшли, одна, без пары, а за  нею  Энн  Лансинг  и  Констанс  Ушли.
Юстэйсия высоко несла свой факел лицемерия - если  называть  это  так.  На
людях, во время приема у мэра или парада в День павших,  она  играла  роль
преданной и гордящейся своим мужем жены. Креольская краса недолговечна.  К
тому времени, когда в Коултаун приехали  Эшли,  чайная  смуглота  Юстэйсии
поблекла, линии тела утратили свою оленью мягкость, она располнела. И  все
же любой житель Коултауна, от доктора Гиллиза до  чистильщика  башмаков  в
"Иллинойсе", знал: две прекрасные, незаурядные  женщины  украшают  местное
общество. Миссис Эшли была высокая блондинка; миссис Лансинг  -  небольшая
брюнетка. Миссис Эшли - дитя звуковой стихии, как все тевтонки, - не умела
одеваться, но голос ее был  завораживающе  красив,  а  двигалась  она  как
королева; миссис Лансинг - дитя стихии зрительной, как  все  латинянки,  -
обладала безошибочным чувством цвета и формы,  но  ее  голос  резал  слух,
точно выкрики попугая, и походка лишена  была  грации.  Миссис  Эшли  была
сдержанна и скупа на слова; миссис Лансинг порывиста и  говорлива.  Миссис
Эшли не обладала чувством юмора, не говоря уж об остроумии; миссис Лансинг
никогда не ленилась переворошить  два  языка  и  один  диалект