рашно,  да,
страшно, что ему суждено до конца жить жизнью раба или четвероногой  твари
с низко опущенной головой.
   Он вышел на крыльцо. Он достал письмо из конверта.  Слезы  обожгли  ему
глаза. Он набрал побольше воздуху в легкие, словно изготовившись к бегу, и
начал читать:

   "Старейшинам религиозной общины ковенантеров.
   Уважаемые друзья.
   Не считая членов моей семьи, вы  -  единственные,  кому  я  хочу  нечто
сказать на прощанье.
   4 мая вечером я выстрелил из ружья в мишень.  Человек,  находившийся  в
нескольких шагах левее этой мишени, упал мертвым. Я не  могу  найти  этому
никакого объяснения. Я не повинен в убийстве - ни делом, ни помыслом.
   Вы помните, что я всегда испытывал глубокий интерес к церкви и  селению
на Геркомеровом холме. В детстве бабушка водила меня в  церковь,  которая,
как мне кажется, была похожа на вашу. Проведенные там часы, когда душа моя
была полна тишины, смирения и веры, запомнились мне на  всю  жизнь.  Нечто
подобное встретил я и у членов вашей общины. Каждое воскресное утро, когда
я присутствовал в Коултауне на богослужении совершенно иного толка,  мысли
мои уносились на Геркомеров холм.
   У меня остается сын. Я не знаю никого старше его, кто бы мог  наставить
его словами совета, ободрения или порицания. В двадцать один  год  мужчина
уже не терпит руководства. Если до того,  как  мой  сын  Роджер  достигнет
этого возраста, вы увидите, что он выказал малодушие  или  совершил  нечто
необдуманное и предосудительное, я прошу вас показать ему это письмо.
   Я отправляюсь  в  Джолиет,  повторяя  про  себя  любимую  молитву  моей
бабушки. Она молилась  о  том,  чтобы  наша  жизнь  служила  осуществлению
промысла Господня. Хочу надеяться, что я прожил свою жизнь не напрасно.
   С глубоким уважением, Джон Эшли".

   Роджер уронил письмо на колени. Он посмотрел на поднимавшийся перед его
глазами промерзший склон холма. Дьякон хотел дать ему понять, что отца его
спасли люди из общины ковенантеров. Они работали  кто  в  тюрьме,  кто  на
железной дороге. Они хорошо разбирались в механизмах замков, наручников  и
в расписании поездов. Они были безоружны, они были молчаливы,  проворны  и
очень сильны. Нарушая закон, они рисковали своей жизнью и - что, вероятно,
было для них значительно важнее - честью и достоинством своей церкви.  Они
повиновались законам более древним. Важная тайна  была  доверена  Роджеру.
Такой великий долг не оплатить никакой благодарностью.
   Он возвратился в дом, положил письмо  на  стол  возле  Дьякона  и  сел.
Дьякон пристально всматривался в домотканый коврик у себя  под  ногами.  И
Роджер взглядом последовал за ним.  Коврик  был  соткан  очень  давно,  но
сложный запутанный узор из черных и коричневых ниток все  еще  можно  было
различить.
   - Мистер Эшли, будьте так добры, поднимите и переверните этот коврик.
   Роджер повиновался. С изнанки коврик  представлял  собой  беспорядочную
массу узлов, оборванных и свисающих нитей. Дьякон жестом попросил  Роджера
положить коврик на прежнее место.
   - Вы журналист из Чикаго. Ваша сестра певица и живет в том  же  городе.
Ваша мать содержит пансион в Коултауне. Ваш отец где-то в  далеких  краях.
Это все - нити и узлы человеческой  жизни.  Узор,  который  они  образуют,
скрыт от вас.
   Пауза.
   - Слыхали ли вы о роде Иессеевом, мистер Эшли?
   - Я... Если я не ошибаюсь, Иессей был отцом царя Давида.
   Дьякон  раскрыл  лежавшую  перед  ним  на  столе  огромную  Библию.  На
развороте изображено  было  высокое  тонкое  дерево,  с  ветвей  которого,
подобно яблокам, свисали кружки с напечатанными на них именами.
   - Это - древо рода Иессеева. Здесь потомки Иессея от Давида до  Христа.
Человек должен помнить о роде, из которого он происходит. Говорил  ли  вам
Аристид,  что  мы  происходим  из  рода,  к  которому  принадлежал  Авраам
Линкольн?
   - Нет, Дьякон.
   - Это верно.  Наши  предки  были  выходцами  из  того  округа  в  штате
Кентукки, где он родился.
   Пауза.
   - Вы тоже из подобного рода. Вы отмечены знаком. Я вижу у вас  на  челе
этот знак. В мире все время кто-то рождается. Одно из миллиардов  рождений
- рождение Мессии. Иудеи и христиане считали, что Мессия только  один,  но
они ошибались. Каждые  мужчина  и  женщина  способны  произвести  на  свет
Мессию, но одни на древе ближе к Мессии, а другие дальше. Вы  когда-нибудь
видели океан?
   - Нет, Дьякон.
   - Говорят, что в океане каждый девятый вал выше других. Не знаю, так ли
это на самом деле. Но в океане человеческих жизней одна  волна  из  многих
сотен и тысяч встает, вобрав в себя силу  и  мощь  множества  человеческих
душ, - и рождает Мессию. Стон сотрясает всю землю в эти минуты -  близится
ее час. Рождение Мессии готовится в течение многих столетий. Взгляните  на
этот рисунок.  Более  тридцати  колен  отделяет  Христа  от  царя  Давида.
Подумайте обо всех  них  -  о  мужчинах  и  женщинах,  о  дедах  и  бабках
Христовых. Один ученый проповедник говорил мне, что мать Христа, вероятно,
не умела ни читать, ни писать, как и ее мать до нее. Но им  было  сказано:
"Прямыми сделайте в степи стези богу нашему".
   Он положил палец на страницу и понизил голос.
   - Здесь есть имена людей, о  которых  Библия  говорит  нам  дурное.  Не
кажется ли вам это странным? Мы с вами в неведении своем сказали  бы,  что
мужчины и женщины, столь близкие к родившим Мессию, наверно, были чисты  и
безгрешны. Но нет! Бог  строит  по-своему.  Он  может  употребить  камень,
который обыкновенные строители отбросили  бы.  Есть  старинное  изречение:
"Неисповедимы пути, коими бог творит чудеса свои". Вам оно знакомо?
   - Да, Дьякон.
   - Человеку не дано постигнуть эти  пути.  Бог  непостижим.  Нет  ничего
наивнее, нежели представлять себе бога в образе человеческом. - Он  махнул
рукой в сторону Коултауна. - Как это делают  там.  Нам,  людям,  его  пути
часто кажутся жестокими или смешными.  -  Он  перевернул  страницу  назад.
Открылась новая гравюра. -  Вот  родословное  древо  Христа  от  Адама  до
Иессея. Когда Сарре - вот она! - было сказано, что  она  родит  сына,  она
смеялась. Она была старухой. И она родила Исаака -  что  означает  "смех".
Библия - это история семьи, из которой вышел  Мессия,  но  это  лишь  одна
Библия. А семей таких много, только их библии никогда не были написаны.
   Пауза. Дьякон опустил глаза. Своей палкой он поддел угол коврика у себя
под ногами, приоткрыв на миг путаницу узлов и незакрепленных нитей.
   - Может ли быть, что ваша семья отмечена знаком?  Может  ли  быть,  что
среди ваших потомков явится новый Мессия - завтра или через сотни лет? Что
уже назревают предвестия этого? Ваш  отец  выстрелил  из  ружья;  человек,
находившийся близ  него,  упал  мертвым,  но  ваш  отец  не  убивал  этого
человека" Непостижимо. Ваш отец и пальцем не  шевельнул,  чтобы  спастись,
однако он был спасен. Непостижимо. Ваш отец говорил, что у  него  не  было
друзей, однако друзья спасли его. Ваша мать  не  выходила  из  дому  после
случившегося; у нее не  было  денег;  несчастье  ошеломило  ее.  Но  дитя,
никогда не державшее в руках долларовой бумажки, не дало погибнуть  семье.
Непостижимо, а? Ваша прабабушка обратилась к вам из могилы,  через  вашего
отца. Отец ваш был прав, когда писал: нет счастья, равного сознанию  того,
что  в  общем  переплетении  судеб,  подчиненном  замыслу  божьему,   тебе
назначена своя роль. - Он снова указал рукой на Коултаун. - Там бродят  во
мраке. Если бы нам потребовалось описать ад, мы сказали бы, что это место,
где нет надежды и где ничто не может измениться: рождение,  вскармливание,
размножение и смерть -  все  повторяется  словно  на  огромном  вертящемся
колесе. Есть такая муха - она живет, откладывает яйца и умирает -  все  за
один день, - и от нее не остается ничего.
   Он поднял голову и многозначительно посмотрел в глаза Роджеру.
   - Может ли быть, что именно этой стране суждена такая великая участь  -
этой  стране,  причинившей  столько  зла  моим  предкам?   Пути   господни
неисповедимы. Я не берусь ответить на все эти вопросы.
   Он взял письмо Джона Эшли и вложил его в Библию.
   - Возможно, я заблуждаюсь. Возможно, я повинен в  грехе  нетерпения.  Я
читал, что людям, которые умирают от голода и жажды в  пустыне,  мерещатся
источники и фруктовые деревья. Вы об этом читали?
   - Да, Дьякон.
   - Вы знаете, как называются эти ложные надежды?
   - Миражи, Дьякон.
   - Возможно, и эта семья, и эта Америка - миражи моих старых  глаз.  Или
моего нетерпения. Есть другие  страны  и  другие  "родословные  древа",  о
которых я ничего не знаю. Достаточно четырех или пяти таких за пять  тысяч
лет, чтобы поселить надежду... Я показал вам письмо  вашего  отца  не  для
того, чтобы наставить вас словами совета, ободрения или порицания,  мистер
Эшли, а для того, чтобы в  этот  великий  час  разделить  с  вами  радость
торжества. Благодарю вас за ваш приход.
   Спустилась тьма. Миновав последний дом поселка,  Роджер  бегом  побежал
вниз.  Он  спотыкался;  он  падал;  он  пел.  За  ужином  он   внимательно
вглядывался в лица своих домашних и обитателей пансиона. Он недавно  читал
Лукреция; кто еще здесь знает об "огненной  ограде  мира"?  Мисс  Дубкова,
подумал он. Софи видела ее, но, пожалуй, не видит больше.  Доктор  Гиллиз,
возможно, тоже.
   После ужина он напомнил матери о своем обещании погулять с  Констанс  и
зайти в "Сент-Киттс".
   - Постой, - сказала  она  и  принесла  коробку  со  своими  знаменитыми
имбирными пряниками и марципанами.
   - Куда ты хочешь пойти, Конни?
   - Мне больше всего нравится на Главной улице.
   Они четыре раза прошли улицу из конца в конец. Конни  сказала,  что  ей
разрешают  ходить  по  ягоды,  но  на  Главной  улице   она   обещала   не
показываться. Она рассказала ему обо всех, с кем познакомилась на фермах и
в хижинах на склоне горы.
   - Я про это ничего маме не говорила. Многие  из  этих  людей  старые  и
больные. Многие не очень счастливы. Они  не  очень  хорошо  обращаются  со
своими детьми.
   - Семья Беллов счастлива.
   - К ним я не хожу. Там нет ягод. И потом меня больше  интересуют  люди,
которые не очень счастливы и не очень приятны.
   Глаза ее скользнули по его лицу, она улыбнулась какой-то виноватой,  но
лукавой улыбкой.
   - А ты счастлива, Конни?
   - Пожалуй, да.
   - Назови мне три вещи, которых тебе хотелось бы больше всего на свете.
   Она задумалась.
   - А можно четыре?
   - Можно.
   - Хочу, чтобы вернулся папа. Хочу жить недалеко от тебя. Хочу учиться в
школе. И знать... знать сотни и тысячи людей во всем мире.
   - Хорошо. А теперь я открою тебе одну тайну.
   Роджер помнил, что куклы и тайны играют важную роль в жизни девочек. Он
рассказал ей о деньгах, полученных за изобретения отца. На эти деньги ее и
Энн Лансинг пошлют учиться в колледж. Он постарается найти колледж поближе
к своему дому. Он сказал ей,  что  широко  известные  имена  Сколастики  и
Бервина Эшли непременно заставят откликнуться их отца.
   - А зачем тебе знать такое множество людей?
   - У меня есть список людей, которых я знаю. Всего сто четыре  человека.
Это не считая тех, кто живет в пансионе. Их я записываю отдельно - тех,  с
кем только здороваюсь, когда подаю им на стол или  убираю  их  комнаты.  Я
думаю о людях - а ты нет? - а чем больше людей знаешь,  тем  лучше  о  них
думаешь. Роджер, можно я задам тебе несколько вопросов?
   - Конечно, можно, Конни. Валяй.
   Какие вопросы! Где больше счастливых людей - в  таком  большом  городе,
как  Чикаго,  или  в  Коултауне?  Верно  ли,  что  мужчины,  как  правило,
счастливее женщин? Бывают ли счастливы девушки, которые  не  вышли  замуж?
Очень ли грустно, когда кто-то умирает? Верно ли, что не очень хорошо -  и
даже вовсе плохо - родиться девочкой?
   - Знаешь что, Конни? Ты пиши мне по четвергам и в каждом письме задавай
пять вопросов. А по воскресеньям я буду тебе отвечать.
   - Можно я задам еще только один вопрос?
   - Можно.
   - Изменяются ли люди, когда вырастают?
   - Конечно! Разве я не изменился? И  Лили  тоже  изменилась  -  ты  ведь
помнишь, что раньше она никого и ничего  не  замечала  кругом.  Сегодня  я
убедился, что твоя лучшая подруга Энн Лансинг тоже изменилась.
   - Разве?
   - Я сейчас собираюсь навестить Лансингов. Хочешь, пойдем туда вместе?
   - Еще бы, Роджер!
   - Прекрасно! Только ты отойди куда-нибудь в сторонку и поболтай с  Энн,
а мне надо поговорить с ее мамой. И я открою  тебе  еще  одну  тайну:  они
сегодня узнали что-то очень плохое - почти такое же плохое, как мы,  когда
папа... ну, да ты сама знаешь!
   Они подошли  к  воротам  "Сент-Киттса".  Конни  вдруг  обняла  брата  и
воскликнула:
   - Я тебя люблю! Я тебя люблю! Я тебя люблю!
   Роджер приподнял ее с земли и сказал:
   - Мы еще долго будем любить друг друга.
   Из тени густого  тиса  вышла  им  навстречу  Фелиситэ.  Она  поцеловала
Констанс. Роджеру она шепнула:
   - Джордж уехал. Он все рассказал мисс  Дубковой.  Он  написал  все  как
было.
   - А твоя мама?
   - Я теперь поняла, что она уже давно все знает.
   Они вошли в дом.
   - Конни, - сказал Роджер, - отдай миссис Лансинг печенье.
   Юстэйсия вся сияла от радости.
   - Милый Роджер! Милая Конни!
   Констанс сказала:
   - Это вам от мамы с пожеланием веселого рождества.
   Вскоре Роджер уже сидел рядом с Юстэйсией.  Она  подробно  рассказывала
ему про деньги, полученные за изобретения его отца. Она объясняла ему, что
ее сын Джордж ни за что бы не скрылся, знай  он,  что  за  убийство  судят
Роджерова отца.


   За горами горы, долины и реки.
   Юстэйсия   уехала   в   Лос-Анджелес.   Она   поступила   экономкой   в
исправительный дом для малолетних преступниц. Там ей не очень понравилось,
и к тому же из окон дома не было видно моря.  Она  перебралась  в  частное
заведение для мальчиков в Сан-Педро, в ту пору маленький портовый городок,
где промышляли ловлей тунца. Она стала воспитательницей.
   Горы и облака. Всходите выше, как можно выше.
   Джонни, сын Роджера и Фелиситэ, в третий раз убежал из  дому  в  начале
1917 года. Жили они тогда в Вашингтоне, надвигалась война, и его отец  был
завален работой, Фелиситэ поместили в больницу; она снова ждала ребенка  и
опасалась, что роды будут тяжелые. На поиски беглеца была брошена  полиция
пяти штатов. Вызвали  лучшего  друга  Джонни  -  бабушку  Лансинг.  Прошла
неделя. В конце концов  мальчугана  нашли  в  Балтиморе,  спящим  в  одной
постели с двумя другими детьми. Люди,  которые  его  приютили,  не  читали
газет  и  приняли  его  за  сироту-беспризорника.  В  час  ночи   Юстэйсия
постучалась к ним в дверь и попросила  чашку  чая.  Джонни  услышал  голос
бабушки и забрался к ней на колени. Он был теперь самым  дорогим  для  нее
существом. Юстэйсия едва прикоснулась к нему. "У нас есть только  то,  что
мы теряем", - сказала она себе. Вся его дальнейшая  жизнь  была  долгим  и
печальным самоистреблением.


   История - цельнотканый гобелен.  Напрасны  попытки  выхватить  из  него
взглядом кусок шириною больше ладони...


   После сорока лет у Констанс было подряд несколько ударов. Она сидела на
веранде своего дома, откуда открывался вид на порт Нагасаки.  Домашние  по
очереди читали ей вслух. Ее посещали делегации из дальних стран. Ни  одной
не удавалось пробыть дольше пяти минут - она прикидывалась  усталой.  Лишь
те посетители, которые могли  рассказать  ей,  как  идет  "работа",  могли
сидеть хоть целый час. Ко дню  рождения  император  прислал  ей  цветок  и
стихотворение.


   Немало споров идет о рисунке, который выткан на гобелене. Иным кажется,
будто они видят его. Иные видят  лишь  то,  что  им  велят  увидеть.  Иным
помнится, что когда-то они видели этот рисунок, но  потом  позабыли.  Иные
толкуют  его  как  символ  постепенного  освобождения  всех  угнетенных  и
эксплуатируемых на земле. Иные  черпают  силу  в  убеждении,  что  рисунка
вообще никакого нет. Иные...