что в истории Джефферсона их семья сыграла свою роль, за которую  не
приходится краснеть, и что среди их предков был  один  губернатор  и  один
бригадный генерал, хотя, может быть,  это  и  не  стоит  увековечивать,  а
впрочем, может быть, и стоит. Потому что, как сказал дядя  Гэвин,  Джейсон
был и сам достаточно хитер, во всяком случае,  он  сразу  сообразил:  если
такой человек, как Сноупс, мог потратить столько денег  ради  того,  чтобы
его имя стояло на памятнике его неверной жены, то  он  может  потратить  и
больше, чтобы в его честь назвали аэродром.
   Так думал Джейсон. А в январе 1943  года  весь  Джефферсон  узнал,  что
мистер Сноупс - не банк, нет, мистер Частный Предприниматель Сноупс - стал
собственником всего имения Компсонов. И тут - рассказывал Чарльзу его дядя
Гэвин, Джейсон из злорадства стал понемногу раскрывать свои карты.  И  как
же могли осудить его за это, если до сих  пор  никто,  кроме  итальянского
синдиката по изготовлению мраморных памятников,  не  мог  продать  Сноупсу
нечто столь аморфное, как престиж. А итальянцы, в  сущности,  продали  ему
респектабельность,  что  было   для   него   не   роскошью,   а   насущной
необходимостью; теперь он (Джейсон) называл свое старое имение  аэродромом
Сноупса и даже (как рассказывал дядя  Гэвин)  подкарауливал,  останавливал
самого мистера  Сноупса  на  улице,  когда  вокруг  случались  зрители,  и
расспрашивал его, как идет строительство, и это после того, как все,  даже
те, кто не понимал, что такое аэродром, уже знали, что никакого  аэродрома
тут строить не  будут,  потому  что  правительство  давно  выбрало  ровную
местность к востоку от Колумбуса и совершенно плоскую долину  в  Дельте  к
западу близ Гринвилла, как  единственно  приемлемые  участки  для  учебных
аэродромов.  И  тут  Джейсон  стал  выражать  сочувствие  мистеру  Сноупсу
косвенным образом, произнося перед публикой длинные тирады о бестолковости
и тупости правительства; он говорил, что мистер Сноупс всегда шел  впереди
своего века и что неизбежно с течением времени,  пока  будет  продолжаться
война и всем нам придется потуже затягивать пояса, установка  Сноупса,  по
которой  аэродром  непременно  нужно  строить  на  бугристом  поле,  будет
признана единственно целесообразной установкой и станет известна  во  всем
мире как "Сноупсовский Проект Аэродромов", ибо  по  этому  плану  взлетные
дорожки, которые  раньше  тянулись  на  целую  милю,  теперь  можно  будет
сократить наполовину, потому что, сгладив бульдозером обе  стороны  бугра,
можно будет их использовать как для посадки, так и для взлета,  и  самолет
поползет, как муха по игральной карте, засунутой в щель.
   Но, может быть, Джейсон просто  себя  подбодрял,  говорил  Гэвин,  и  в
страхе перед страшным открытием  сказал  "пас",  когда  уже  было  поздно.
Конечно, Джейсон был по-своему хитер и пускал в  ход  свою  хитрость,  где
мог, иначе он не стал бы тем, чем он теперь стал,  без  всякой  помощи  со
стороны, начав с ничтожной ставки. Возможно, что,  подписав  купчую,  даже
еще не получив деньги по чеку, он сообразил, что Флем тоже был  достаточно
хитер, иначе как бы он стал президентом банка, начав с еще меньшей ставки,
чем Джейсон, - у того хоть был дом и немного земли, а  у  Флема  -  только
жена.  Может  быть,  Джейсон  вдруг  догадался,  почуял  каким-то   нюхом,
полученным в наследство от их общего хозяина,  самого  дьявола,  что  Флем
Сноупс вовсе не собирался и не хотел, чтобы строили аэродром на его земле.
Это он, Джейсон Компсон, предполагал, что побочным продуктом войны  всегда
будет  принудительное  привлечение   владельцев   земельных   участков   к
строительству аэропланов, танков и пушек, а  Флем  Сноупс  соображал  куда
лучше.  Флем  Сноупс  отлично  понимал,  что  аэропланы,  танки  и   пушки
уничтожают сами себя тем, что устаревают, и что настоящий побочный продукт
войны, который вечно растет и множится и никогда  не  перестанет  расти  и
размножаться, это  дети,  это  повышение  рождаемости,  и  для  них  нужны
участки, где можно возводить стены, чтобы защитить  людей  от  непогоды  и
ненастья, чтобы им было где хранить накопленный хлам.
   Но было уже поздно. Теперь Флем владел землей, и ему только  оставалось
сидеть и ждать, когда кончится война. Не имело никакого значения, выиграет
ли Америка, а вместе с ней и Джефферсон эту войну или проиграет,  в  любом
случае прирост населения будет предоставлять людям жилища, а жилища должны
будут стоять на чем-то и где-то -  в  том  числе  и  на  участке  земли  в
четверть квадратной мили, где  лишь  один  уголок  принадлежал  ворчливому
старику по фамилии Медоуфилл, но  с  ним  Флем  Сноупс  мог  справиться  в
какие-нибудь десять - пятнадцать минут, как только  ему  понадобится  этот
клочок земли, к которому еще до Пирл-Харбора вплотную пододвинулся  город,
обстраивая и окружая его. И то, что сделал  Джейсон,  никого  не  удивило;
дядя Гэвин говорил Чарльзу,  что  удивительно  было  одно  -  что  Джейсон
обратился к нему, пытаясь подкупить его, чтоб он нашел какую-нибудь ошибку
в купчей, выданной Сноупсу, а если ошибки нет, чтоб он ее  придумал.  Дядя
Гэвин говорил, что Джейсон сам ему все объяснил.
   - Говорят, будто вы - самый что ни на есть образованный юрист  в  наших
краях. Вы же не только в Гарварде учились, но еще и  в  каком-то  немецком
городе, верно?
   - То есть, если Гарвард не  поможет  вам  жульнически  отнять  у  Флема
Сноупса ваше имение, так пусть поможет Гейдельберг, так что ли?  -  сказал
дядя Гэвин. - Убирайтесь вон, Джейсон.
   - Правильно, - сказал Джейсон, - теперь вам  можно  благородничать,  не
зря вы женились на деньгах!
   - Я сказал - убирайтесь вон, Джейсон! - повторил дядя Гэвин.
   - Ладно, ладно, - сказал Джейсон. - Найдется адвокат,  у  которого  нет
таких денег в банке Сноупса, такой, что Флема не побоится!
   Впрочем, Джейсон Компсон и сам, без всякой подсказки, понимал, что Флем
Сноупс никогда и ни с кем не подписал бы такую купчую, где можно  было  бы
придраться к какой-нибудь  ошибке,  описке.  Но  Джейсон  все  же  пытался
подкопаться, и дядя Гэвин рассказывал об этом Чарльзу: Джейсон только  тем
и занимался, что искал способ, любой  способ  опротестовать  или  хотя  бы
поколебать право Сноупса на его землю, и в нем кипела  холодная,  неуемная
злоба - злоба сектанта, который вдруг обнаружил, что другой проповедник за
его спиной подкараулил и обработал его клиента или пациента,  над  которым
он  старался  все  лето;  вернее,  это   была   злоба   обманщика,   вора,
одураченного, ограбленного другим вором или обманщиком. Но каждый  раз  он
попадал впросак: право Сноупса на все имение Компсонов оказалось настолько
прочным, что Джейсон наконец сдался: и на той же неделе тот же Уот Сноупс,
который  двадцать  лет  назад  превратил  старый  особняк  де  Спейнов   в
несокрушимый дворец Флема, опять  приехал  и  перестроил  старый  каретник
Компсонов (он стоял поодаль, и Бенджи не удалось его поджечь) в  небольшой
двухэтажный флигель, я через месяц новый джефферсоновский  Сноупс,  Орест,
поселился в этом флигеле. И не только как агент Флема Сноупса, который  на
месте должен был воспрепятствовать любым махинациям, какие могут придумать
или  изобрести  Джейсон.  Нет,  уже  к  лету  Рес  обнес  изгородями   все
прилегающие участки, разделил их на выпасы и  стал  торговать  беспородным
скотом и свиньями. Кроме того, к этому времени у него начались  оживленные
партизанские стычки со стариком Медоуфиллом, чей сад  граничил  с  выпасом
для свиней, который огородил Рес.
   Еще до войны старого Медоуфилла хорошо знал весь Джефферсон: он был так
скуп, что смог уйти на покой и жить на сбережения от маленькой  лесопилки.
Уже после того, как он купил участок у Компсонов и выстроил  себе  хибарку
без электричества и канализации,  он  еще  около  года  работал  на  своей
лесопилке, торгуя досками, а потом продал ее и стал жить в своем  домишке,
со своей забитой, замученной женой и единственной дочкой: и  так  как  все
понимали,  что  у  живого  и  здорового  человека  (ушедшего  на  покой  с
лесопилки) не может быть ни одного лишнего доллара и  у  него  в  долг  не
возьмешь и ничего ему не продашь, то старый Медоуфилл мог спокойно  сидеть
и зарабатывать себе репутацию самого что ни на есть отъявленного  сквалыги
во всем Джефферсоне, а возможно, и во всем Йокнапатофском округе.
   Чарльз помнил его дочку - тихонькую, смирную, как мышонок, девочку,  на
которую никто и не смотрел, пока она вдруг в 1942 году  не  только  первой
окончила с отличием среднюю школу, получив наивысшие оценки,  каких  никто
до сих пор не получал, но, кроме того, ей предложили стипендию  в  пятьсот
долларов,   установленную   президентом    Джефферсонского    банка    (не
сноупсовского, а  другого)  в  память  его  единственного  сына,  морского
летчика, погибшего в первых боях  над  Тихим  океаном.  От  стипендии  она
отказалась. Она пошла к мистеру  Холленду  и  сказала,  что  поступила  на
службу в телефонную компанию и стипендия ей не понадобится, но  она  хочет
взять в долг пятьсот долларов в банке под  свой  будущий  оклад  и,  после
настойчивых расспросов, объяснила, что  хочет  поставить  в  своем  домике
ванну: до сих пор раз в неделю, по субботам, зимой  и  летом,  мать  грела
воду на плите, наполняла  круглый  стиральный  бак,  ставила  его  на  пол
посреди кухни, и в этой воде все трое купались по очереди: сначала - отец,
потом - дочка, а после всех - мать; тут мистер Холленд сам взялся за дело,
установил за свой счет ванну и провел канализацию в доме Медоуфиллов, хотя
старик бесился и возмущался (он не желал, чтобы  в  его  доме  хозяйничали
посторонние, а уж если они решили  швырять  деньги,  пусть  лучше  выдадут
наличными), а Эсси было предоставлено постоянное место в банке.
   После того как его единственная дочь не  только  была  устроена,  но  и
реально вносила свою долю в семейный бюджет,  старик  Медоуфилл  дошел  до
такого неистовства, которого в нем  раньше  и  не  подозревали.  До  этого
времени он самолично делал все покупки, отправляясь каждое утро в город  с
пустой дерюжной торбой, и в  грязных  лавчонках  на  окраине,  где  обычно
покупали провизию негры, торговался до одури из-за таких ошметков,  какими
даже негры пренебрегали.  Весь  остальной  день  он  проводил  не  то  что
прячась, но выжидая где-нибудь в закоулке своего двора, надсадно  орал  на
бродячих псов, забегавших на его неогороженный участок,  и  на  мальчишек,
которые из баловства  обрывали  те  жалкие  одичавшие  фруктовые  деревья,
которые он называл "садом". Теперь все это кончилось. Он выждал ровно год,
как будто хотел окончательно убедиться, что Эсси получила место  навсегда.
Потом, наутро после смерти старой  паралитички  соседки,  он  купил  у  ее
родных кресло на колесиках, в котором она сидела годами, и, не  дожидаясь,
пока похоронная процессия выйдет из дому, покатил кресло по улице и  после
этого почти перестал выходить с участка,  засев  в  этом  кресле.  Правда,
сначала он еще расхаживал по своим  владениям.  И  хотя,  по  словам  дяди
Гэвина, все покупки теперь делала Эсси, старик Медоуфилл  еще  показывался
во дворе, еще орал на мальчишек или швырял камнями  (запас  камней  кучкой
лежал у него под рукой, как ядра подле музейной пушки) в бродячих псов. Но
со своего участка он уже не выходил, а вскоре прочно  засел  в  кресло  на
колесиках, поставив его, как качалку, у окна, откуда был  виден  огородик,
где он уже не работал, и хилые фруктовые деревья, которые он  из  скупости
или просто от гнусного характера никогда не обрезал и не опрыскивал,  хотя
мог бы получить с них урожай если не на продажу, то хотя бы для себя.
   А потом Джейсон Компсон так  устроил,  что  Флем  Сноупс  завладел  его
родовым имением, а Рес Сноупс соорудил загон для свиней рядом с  огородным
участком старика Медоуфилла и тем самым сделал  старика  новым  человеком.
Раньше мальчишки могли от силы  сломать  ветку,  а  бродячие  псы  разрыть
цветочную клумбу, если бы он сажал цветы. Но теперь даже  один  кабан  мог
изгадить и запакостить самую землю. И теперь  Медоуфиллу  было  ради  чего
жить. Он даже на время вылез из своего кресла, оно ему мешало, потому  что
он целыми днями  смотрел,  как  Рес  и  поденщик-негр  делают  проволочную
изгородь вдоль его участка, следил, как  они  копают  ямы,  как  вкапывают
каждый столб и утрамбовывают землю, и, охватив  столб  обеими  руками,  он
тряс его и раскачивал, наливаясь  кровью,  и  кричал  как  сумасшедший  на
Сноупса и его помощника, натягивавших проволоку:
   - Туже! Туже натягивай! К черту в пекло, вы  что,  гамак  вешаете,  или
как?
   И тогда Рес Сноупс, высокий, долговязый малый, слегка кося  насмешливым
глазом, говорил:
   - Да вы не беспокойтесь, мистер Медоуфилл, право,  не  стоит!  Разве  я
позволю, чтоб такой почтенный старичок, инвалид, лазал  на  забор,  руками
цеплялся? Я тут перекладины сделаю, вы сможете их снимать, а если  трудно,
можете и под них  пролезать,  когда  захотите,  -  и  Медоуфилл  в  ярости
нечленораздельно бормотал:
   - Пусть только эти кабаны... пусть только эти проклятые кабаны... -  На
что Сноупс отвечал:
   - А вы их ловите и запирайте у себя в кухне или же в спальне,  где  вам
удобнее, меня тогда по закону оштрафуют, возьмут с меня доллар. Может, оно
и подходящее занятие для такого старичка, инвалида. - Но тут Медоуфилл уже
доходил до такого состояния,  что  Сноупс  кричал  его  безропотной  жене,
стоявшей у окна или в кухонной двери: - Вы бы лучше его отсюда забрали!
   Она уводила его - но на следующий день все  начиналось  снова.  Наконец
загородку доделали. Во всяком случае, Сноупс больше  не  подходил  к  тому
месту, откуда Медоуфилл мог его крыть; только  свиньи  рылись  в  земле  у
новой загородки, которая их  удерживала,  по  крайней  мере,  до  поры  до
времени.
   Именно до поры до времени - до той минуты, как темнело  и  нельзя  было
видеть, что делается в саду. Зато теперь старику было ради чего жить, ради
чего вставать по утрам, вылезать из постели, бежать  к  окну,  как  только
светало, смотреть - не предала ли его темнота, когда нельзя увидеть свинью
в саду, даже если б можно было не спать  двадцать  четыре  часа  в  сутки,
карауля сад; было ради чего сесть в кресло, подкатиться в нем к  окошку  и
увидеть, что хотя бы в эту ночь садик остался нетронутым, еще на одну ночь
его пощадили. Он жалел каждую  минуту,  когда  приходилось  просиживать  у
стола за едой, - ведь сад оставался без присмотра.  И,  как  говорил  дядя
Гэвин Чарльзу, старик Медоуфилл вовсе и не думал о том, что  же  он  будет
делать, если вдруг, выглянув в окно, увидит свинью у себя  на  участке,  -
Чарльз отлично помнил, что  этот  мерзкий  старикашка  еще  до  того,  как
притворился немощным и засел в кресло, настолько вооружил против себя всех
соседей, что ни один из них пальцем не пошевелил бы, чтобы выгнать  свинью
из его огорода и вообще сделать для него хоть что-нибудь, разве что  помог
бы спрятать труп, если его безропотная серенькая жена наконец сделает  то,
что она давно  должна  была  сделать:  как-нибудь  ночью  пристукнет  его.
Медоуфилл и не задумывался над тем, что он будет делать  со  свиньей.  Ему
это было не нужно. Он был счастлив, наверно, впервые в жизни, как  говорил
дядя Гэвин: человек счастлив, когда его жизнь наполнена,  а  всякая  жизнь
становится полной, когда  каждая  минута  настолько  занята,  что  некогда
вспоминать о вчерашнем или бояться завтрашнего дня.  Но,  разумеется,  как
говорил дядя Гэвин, вечно это продолжаться не может.  Со  временем  старик
Медоуфилл дойдет до такой точки, что, если он, выглянув утром  из  окошка,
опять никакой свиньи в саду не увидит, он  просто  умрет  от  невыносимого
чувства обманутой надежды, а если он вдруг увидит свинью, так уж наверняка
помрет, ибо жить уже будет незачем.
   Спасла его  атомная  бомба.  Чарльз  считал,  что,  когда  японцы  тоже
сдались, все солдаты со всех фронтов стали возвращаться домой, к женщинам,
на которых они начали жениться еще раньше, до того,  как  замерло  эхо  от
первого взрыва  над  Пирл-Харбором,  и  продолжали  жениться,  как  только
получали хотя бы двухдневный отпуск, - и теперь все они возвращались домой
либо к своим семьям, либо чтобы жениться на тех женщинах, на  которых  они
жениться не успели, а кровные их денежки уже  заграбастал  государственный
жилищный фонд ветеранов войны (как говорил  дядя  Гэвин:  "Герой,  который
доставлял ручные гранаты и пулеметные ленты к передовым  позициям,  теперь
доставляет в  прачечную  корзины  с  грязными  пеленками  из  переулков  и
закоулков, где живут ветераны войны"), и теперь Джейсон Компсон  испытывал
страдания, которые, как ему, вероятно, казалось, ни один человек не только
не заслужил, но и выдержать не мог.  Потому  что,  когда  Чарльз  вернулся
домой в сентябре 1945 года, родовое имение Джейсона, потерянное для  него,
уже было нарезано на участки и там строились стандартные спичечные коробки
- дома для ветеранов войны; а через неделю Рэтлиф явился  в  кабинет  дяди
Гэвина и сказал ему и Чарльзу, что участки получили  официальное  название
"Поселок  Юлы".  Не  то  издевательское  название,  которое,  злорадствуя,
придумал   когда-то   Джейсон    -    "Аэродром    имени    Сноупса    при
опытно-разрушительном пункте его же имени", нет, участки назвали  "Поселок
Юлы", семейные гнездышки имени Юлы. И Чарльз не знал - сам ли  Сноупс  это
придумал или нет, но хорошо запомнил, какое лицо было у Дяди Гэвина, когда
Рэтлиф им об этом рассказал. Но и без  того  Чарльз  все  еще  предпочитал
верить, что придумал название не сам Флем, а  застройщик  участка  и  (как
полагали в городе) партнер Флема Уот Сноупс, потому что  Чарльзу  все  еще
хотелось верить, что есть вещи или хотя бы одна вещь, на которую даже Флем
не способен, пусть даже по той единственной причине, что Флем никогда и не
подумал бы давать участкам какое бы то ни было название,  потому  что  ему
было  совершенно  безразлично,  называются  они  как-нибудь  или  нет.   К
рождеству все участки  уже  были  усеяны  маленькими,  ярко  выкрашенными,
девственно новыми домиками, столь же одинаковыми (и  столь  же  прочными),
как  пряники  или  галеты,  и  уже  бывший  военный  моряк  или  солдат  в
потрепанной форме, толкая детскую коляску одной рукой и  держа  на  другой
второго (или  третьего)  ребятенка,  в  нетерпении  ждал  у  дверей,  пока
последний маляр собирал свои кисти. А к  Новому  году  была  утверждена  и
намечена новая дорожная магистраль  вдоль  всего  жилого  участка  мистера
Сноупса,  включая  тот  угол,  которым  владел  Медоуфилл;  и  тут   перед
Медоуфиллом открылись такие возможности  для  треволнений  и  развлечений,
перед которыми какое-то вторжение свиней было совершенным пустяком,  вроде
пролета птички или следа лягушки. Оказалось, что теперь  одна  из  крупных
нефтяных компаний желает купить тот угол, где сходились участки Медоуфилла
и владения Компсонов (теперь  Сноупса),  то  есть  кусок  медоуфилловского
садика и примыкающий к нему загон для свиней Реса Сноупса, чтобы выстроить
там заправочную станцию с бензоколонкой.
   Но старику Медоуфиллу не принадлежала даже та тринадцатифутовая полоска
земли, на которую целилась нефтяная компания. Да и вообще, как  знал  весь
город, купчая на землю была составлена вовсе не на имя Медоуфилла.  Давно,
когда  Рузвельта  только  что  переизбрали  президентом  во  второй   раз,
Медоуфилл, естественно, оказался среди первых, кто обратился за  пособием,
и тут же с возмущением и  недоверием  обнаружил,  что  эти  крючкотворы  и
бюрократы из федерального правительства решительно  отказываются  признать
его и нищим и землевладельцем одновременно. Тогда он обратился  к  Гэвину,
выбрав из всех джефферсонских адвокатов именно его по той простой причине,
что он, Медоуфилл, отлично знал - через пять минут  Стивенс  так