ой парад
дальше  к  центру  города,  играя на  трубе  "Була-Була", популярную песенку
йельских  студентов.  Может,  на следующий год,  после окончания  школы,  он
поедет поступать в Йель. Сегодня все места доступны, абсолютно все.
     Рудольф совсем  не  хотел этого, нужно честно  признаться, но вдруг  он
очутился на улице, на  которой жила  мисс  Лено. Как  часто приходилось  ему
стоять  напротив,  на  той   стороне  улицы,  в  тени  деревьев,  напряженно
вглядываться  в освещенное окно на втором  этаже  дома, ее  окно. Там сейчас
горел свет.
     Он остановился посередине улицы, посмотрел вверх, на окно. Узкая улочка
со  скромными  двухэтажными, на одну семью, домиками и  крошечными лужайками
была  запружена толпой.  Как ему сейчас было  жаль мисс Лено, ведь она одна,
так далеко от родного дома, вероятно, с горечью вспоминает о своих друзьях и
родственниках,  которые  заполнили  сейчас  все  парижские  улицы.  Как  ему
хотелось  загладить  свою  вину  перед ней, продемонстрировать,  что  он  ее
прощает, показать, что в  душе  у него такие глубины,  о  которых  она  и не
подозревает, что  он не грязный  маленький мальчишка,  специализирующийся на
порнографической  живописи,  а  его  отец-немец  --  не  любитель  крепкого,
бранного словца.
     Он поднес трубу к губам и заиграл "Марсельезу".  Зазвучала эта сложная,
торжественная мелодия; поплыли картины кровавых сражений. Мальчики и девочки
хором затянули  этот  революционный  гимн Франции  об  отчаянии и  героизме,
затянули  без слов, потому что  они их не  знали. Боже, подумал  Рудольф, ни
одна учительница в  Порт-Филипе  никогда ничего  подобного не слыхала  перед
своим домом.  Он сыграл  всю мелодию гимна до конца, но  мисс  Лено так и не
выглянула в  окно.  Белокурая девочка с  косичками  вышла из соседнего дома,
подошла  к Рудольфу и стала слушать,  как  он  играет, надувая щеки. Рудольф
начал  снова,   но   теперь   он   исполнял  виртуозное  соло,  меняя  ритм,
импровизируя,  то  громче,  то тише,  то  вкрадчиво, то  нахально.  Наконец,
заветное окошко открылось. В нем он увидел мисс Лено в домашнем халате.  Она
посмотрела  вниз, на  улицу.  Он  не  мог разглядеть  выражения на  ее лице.
Рудольф сделал шаг вперед, чтобы его поярче освещал свет от уличного фонаря,
и  он,  направив  свою трубу прямо  на  учительницу, дул в нее что было сил,
заиграл громко и  звонко. Мисс Лено, конечно,  не могла  не узнать его. Она,
немного послушав его игру, резко захлопнула окно и опустила ставни.
     Французская  шлюха,  подумал он и закончил исполнение  "Марсельезы"  на
насмешнически фальшивой ноте. Оторвал мундштук от  губ. Девочка из соседнего
дома  все  не  отходила  от него.  Вдруг  она обняла  его  своими  ручками и
поцеловала.  Все мальчишки  и  девчонки  громко  завопили,  и  пушка  громко
выстрелила. Какой восхитительный поцелуй! -- подумал он. Ну, теперь он знает
адрес девушки. Снова поднеся к губам  трубу, он заиграл "Не дразните тигра!"
и, раскачиваясь в такт  мелодии, пошел  вниз по  улице.  За  ним устремилась
громадная,  кружащаяся  словно в водовороте,  подвижная толпа. Все они шли к
центральной улице...
     Победа! Победа повсюду.

IV

     Мэри Джордах закурила  очередную сигарету. Ну вот, одна, в пустом доме,
Она  плотно  закрыла  все окна,  чтобы  заглушить любой  шум, доносившийся с
улицы:   радостные  вопли,  треск  фейерверка,  обрывки  музыки.  Ей-то  что
праздновать? Что отмечать? В эту ночь мужья возвращались к женам, дети  -- к
родителям, друзья  посещали  друзей,  на всех углах обнимались  даже  совсем
незнакомые люди. Но никто не повернулся к ней, никто не заключил в объятия.
     Мэри  пошла в комнату  дочери, включила свет.  Там было очень чисто: ни
соринки,  простыни на кровати  без складок, будто  только  что  выглаженные,
надраенная  до  блеска бронзовая лампа  для  чтения, ярко окрашенный  ночной
столик  с набором  баночек, флакончиков, разных инструментов  для  наведения
красоты.  Вот все ее  ухищрения, требуемые профессией! -- с горечью подумала
Мэри Джордах.
     Она  подошла к небольшой книжной полке  из красного дерева. Все  книжки
аккуратно расставлены по местам, в определенном порядке. Вытащила пухлый том
сочинений  Шекспира  и  раскрыла  его  на  том месте,  где  между страницами
"Макбета" лежал конверт. Внимательно его осмотрела.
     Деньги  все  еще лежали там,  на  месте.  Ее  дочь даже не  удосужилась
перепрятать их, хотя знала, что ей  известно о их местонахождении. Она взяла
конверт, захлопнула Шекспира  и небрежно засунула книгу на  прежнее место на
полке. Вытащила другую, наугад. Это  оказалась  антология английской поэзии,
которой Гретхен пользовалась, когда в  прошлом  году заканчивала  школу. Вот
изысканная пища для  ее изощренного ума. Раскрыв томик, она положила конверт
с деньгами  между страницами. Если  бы  отец  нечаянно  обнаружил  восемьсот
долларов в доме, ей их больше никогда бы не  найти, сколько  бы ни шарила по
своим полкам.
     Несколько строк привлекли ее внимание на открытой странице:
     Бейтесь, бейтесь, бейтесь,
     Волны, о серые скалы,
     Вейтесь, вейтесь, вейтесь,
     Думы, в главе усталой1.
     Как прекрасно сказано. Просто чудесно...
     Она поставила книгу на место. И даже не подумала выключить свет, выходя
из спальни дочери.
     Мэри пошла  на кухню.  Кастрюльки, тарелки,  которыми она пользовалась,
чтобы  приготовить себе обед  и потом съесть его  в одиночестве, в раковине.
Она затушила  сигарету в  грязной сковороде,  наполовину  наполненной жирной
водой.  Сегодня  на обед  была  свиная  отбивная.  Грубая пища. Посмотрев на
плиту, включила газ. Пододвинув к ней стул, открыла дверцу и сунула голову в
духовку.  Какой все же неприятный запах! Некоторое  время она сидела в такой
неудобной позе.  Звуки  всеобщего  веселья в  городе все же проникали  через
плотно  закрытое  окно на  кухне. Когда-то она  прочитала,  что в  праздники
совершается гораздо больше самоубийств,  чем в любые другие дни. Особенно на
Рождество,  на Новый год.  Ну,  какого  же еще  другого, лучшего,  чем этот,
праздника ей ждать? Она встала и пошла в гостиную, хозяйка дома. В маленькой
комнатке уже чувствовался запах газа. Четыре деревянных стула, геометрически
расставленных вокруг четырехугольного  дубового  стола в центре красноватого
ковра. Сев  за стол, она вытащила  карандаш из кармана  и стала  озираться в
поисках  листка  бумаги,  но  нигде  ничего  не  видела,  кроме  ученической
тетрадки,  в  которую  заносила все ежедневные расчеты  в пекарне. Мэри  так
построила  свою  жизнь,  что  никогда  сама  не  писала писем и  никогда  не
получала. Вырвав несколько  листочков из тетрадки, она начала писать.  Давно
продуманные строки легко ложились на бумагу:
     "Дорогая Гретхен, я решила покончить с  собой. Я знаю, что это смертный
грех,  но я больше не могу  жить. Вот  я пишу это письмо от одной грешницы к
другой.  Для чего  мне  тебе все подробнее  объяснять?  Ты и так все  хорошо
знаешь.
     На нашей семье висит проклятие. На  всех нас: на тебе, на мне, на твоем
отце, на твоем брате Томе. Может, пока лишь  Рудольфу удалось избежать злого
рока,  но  он обязательно  тоже  это  почувствует,  только в  конце.  Как  я
счастлива, что не увижу  этого дня. Это проклятие секса.  Теперь  я расскажу
тебе  то, что  я  скрывала  от тебя  всю  жизнь.  Я была  незаконнорожденным
ребенком.  Никогда не  знала  ни  отца, ни  матери.  И  не осмеливаюсь  даже
представить  себе, какой образ  жизни  вела моя  мать  и  до  какой  степени
нравственного разложения она дошла. Меня совсем не удивляет, что ты идешь по
ее стопам и закончишь свою жизнь  в  сточной  яме.  Твой отец  --  настоящий
зверь. Ты спишь в комнате рядом с нашей, поэтому догадываешься, что я имею в
виду.  Ради удовлетворения своей мерзкой  похоти он  распинал меня  двадцать
лет. Он -- настоящий  дикий, впадающий в неистовство зверь, и в нашей  жизни
бывали такие  моменты, когда я думала, что он непременно меня убьет. Я  сама
видела,  собственными глазами,  как  он  чуть ли не  до  смерти избил одного
человека  за  выставленный ему в  пекарне  счет  на восемь долларов,  а  тот
отказался  платить. Твой брат  Том  все  перенимает  у отца, все  самое  его
худшее, и если он вдруг очутится в тюрьме или еще где похуже, я нисколько не
удивлюсь. Я живу в клетке с тиграми.
     Конечно, я тоже виновата.  Я  проявила слабость,  позволила твоему отцу
изгнать меня из лона Церкви  и превратить в злобных язычников моих детей.  Я
была слишком слабой, слишком замордованной  и не могла любить тебя, защищать
от отца, противостоять его влиянию. Ты мне казалась всегда такой аккуратной,
такой чистенькой, твое  поведение  --  безупречным, и в  результате все  мои
страхи, все  опасения  притихли. И что из тебя получилось,  ты знаешь  очень
хорошо".
     Она  остановилась,  прочла  написанное,  осталась  им  довольна.  Когда
Гретхен увидит, что  мать  умерла,  и  прочтет  это послание из  могилы, то,
может, это испортит ей все  пагубные удовольствия  шлюхи.  Всякий раз, когда
мужчина  станет обнимать ее за талию, она будет вспоминать  последние  слова
матери.
     "Кровь твоя испорчена,  заражена,-- продолжала писать Мэри,--  и теперь
мне ясно,  что испорчен и твой характер. В твоей  комнате свежо и чисто, а в
душе у тебя грязь  и говно, как в конюшне. Твоему отцу следовало бы жениться
на такой же шлюхе, как и ты. Такие, как  вы,  стали бы отличными  партнерами
друг для  друга. Вот мое  последнее  посмертное желание:  уезжай поскорее из
дома, уезжай подальше,  чтобы  ты не развратила своего брата Рудольфа.  Если
хотя бы  один  приличный человек выйдет из нашей  ужасной семьи,  то, может,
Господь нас простит и все зачтет".
     Вдруг  до нее  донеслись звуки музыки, радостные крики  толпы,  которые
становились  все громче, все отчетливее.  Потом она услыхала,  как  заиграла
труба под  окном.  Она  встала  из-за  стола, подошла к  окну, открыла  его.
Выглянула. Там, внизу, как  она и думала, стоял ее сын Рудольф, играя "Когда
ирландские глазки смеются",  а рядом с ним толпа  девочек и мальчиков, никак
не меньше тысячи детских головок.
     Мэри Джордах  приветливо помахала ему,  чувствуя,  как у нее  на  глаза
навернулись  слезы.  Рудольф  приказал  орудийной  прислуге  открыть  огонь,
салютовать  его матери,  и гулкое эхо выстрелов разнеслось по  узкой улочке.
Махнув ей в последний раз на прощание, Рудольф повел свою восторженную толпу
вниз по улице, и его громогласная труба заглушала их веселые вопли.
     Она вернулась к столу и села, не сдерживая рыданий. Он  спас мне жизнь,
подумала она, мой замечательный сын спас мне жизнь.
     Разорвав на мелкие  клочки письмо, она  пошла  на  кухню и сожгла их  в
кастрюльке для супа.

V

     Почти  все раненые напились.  Все ходячие, которые могли  сами влезть в
форму,  убежали из госпиталя  без всяких увольнительных, как только услыхали
по радио радостную весть о  немецкой капитуляции. Кое-кто из  них вернулся с
изрядным  запасом  бутылок, и теперь в комнате  отдыха стоял  запах алкоголя
почище, чем в любом  салоне бара, а раненые на костылях  ковыляли кругами по
комнате.  Те,  кто  на колясках, разъезжали  на них, и все  они орали и пели
песни пьяными,  хриплыми  голосами. Постепенно  всеобщее  веселье перешло  в
вандализм,  и после ужина бывшие  солдаты  разбивали своими костылями  окна,
срывали со  стен плакаты,  разрывали  книжки и журналы  на мелкие  конфетти,
которыми посыпали друг друга,  как в последний  день карнавала перед  постом
там, во Франции, где они вели тяжелые бои.  Теперь вот повторяли этот ритуал
здесь, в госпитале, сопровождая его громкими взрывами хмельного смеха.
     -- Я -- генерал Джордж Паттон1,-- орал какой-то мальчишка, не обращаясь
ни  к  кому,  просто так.  На  плечах  у  него было  какое-то  металлическое
устройство,  из  которого  торчала его разбитая  пулей  рука.--  А  где твой
галстук, солдатик? Ты -- тридцатилетний кавалер ордена  святого Патрика?  --
Схватив  Гретхен  за  талию здоровой  рукой, он заставил ее танцевать  с ним
посередине  зала под мелодию "Хвали Господа и  передавай патроны!",  которую
специально для него  старательно напевали его товарищи по несчастью. Гретхен
пришлось силой удерживать его, чтобы, не дай бог, он не упал.
     -- Я величайший  из одноруких танцоров в мире, мастер  бальных танцев и
завтра же  уезжаю в  Голливуд,  чтобы станцевать вальс  с Джинджер Роджерс2.
Выходи за меня,  крошка, и мы с тобой заживем, как короли, на  мою пенсию по
утрате  трудоспособности.  Мы выиграли  войну,  крошка.  Мы  спасли  мир  от
тотальной утраты трудоспособности.--  Он  наконец сел, потому  что больше не
мог стоять,  ноги  у  него  гнулись в  коленях. Он сел прямо на пол и, зажав
голову между колен, запел куплет из "Лили Марлен".
     Ну, что могла поделать сегодня несчастная Гретхен?  Она  старалась  все
время улыбаться, вмешивалась в стычки с конфетти, когда участники забывались
и эти  потешные потасовки могли  запросто перейти в жестокие драки. В дверях
комнаты отдыха появилась нянечка. Она поманила к себе Гретхен. Та подошла.
     --  Лучше  вам отсюда  все  же уйти,--  предостерегла  она  ее  низким,
тревожным голосом.-- Скоро тут заварится каша.
     -- Нельзя же винить их за это, я просто  не могу,-- ответила Гретхен.--
А вы?
     -- Я тоже,-- сказала нянечка,-- но все же сейчас лучше держаться от них
подальше.
     Раздался  звон  разбитого  стекла. Это какой-то раненый швырнул  пустую
бутылку из-под виски в окно.
     --  Грохот  для  большего  эффекта,--  объяснил  он.  Схватив  железное
мусорное  ведро,  он его с  такой же силой выбросил в другое окно.--  Ну-ка,
пусть заработают гаубицы, откроют ураганный огонь по этим скотам. Лейтенант!
Огонь по холмам.
     -- Как хорошо, что у них отобрали личное оружие при поступлении сюда,--
сказала нянечка.-- Сейчас здесь было бы похуже, чем там, в Нормандии.
     -- Ну-ка  тащите сюда япошек,--  орал кто-то.-- Я их сейчас всех изобью
до смерти своей аптечкой первой помощи! Банзай!
     Нянечка потянула Гретхен за рукав.
     -- Ступайте  домой,-- сказала она.--  Здесь такой молодой девушке,  как
вы,  не  место.  Приходите  завтра  пораньше,  поможете нам  убрать осколки,
навести здесь порядок.
     Гретхен,  кивнув,  направилась  к раздевалке. Но  заметив, что  нянечка
ушла, она остановилась. Пошла по коридору мимо дверей палат. Вошла в ту, где
лежали раненые с тяжелыми ранениями в грудь и в голову. Здесь было полутемно
и тихо. Большинство коек пустовало, но то тут то там кто-то все же лежал под
одеялом. Она подошла к последней койке в углу, на которой лежал Хьюз Тэлбот.
Рядом с ним стояла капельница с  бутылочкой раствора.  Он лежал с  открытыми
глазами, такими  громадными,  с лихорадочным блеском, на усталом изможденном
лице,  но  как только  он узнал ее, сразу  улыбнулся. Доносившиеся  сюда  из
комнаты  отдыха крики  и  пение  были  похожи  на  невразумительный  рев  на
футбольном  стадионе. Она,  улыбнувшись, села  на краешек кровати.  Хотя она
навестила  его  вчера вечером,  он, казалось,  всего  за одни  сутки  ужасно
похудел. Только бинты на  шее оставались все такими же. Лечащий врач сказал,
что  Тэлбот  умрет,  умрет  через  неделю.  Однако  никаких   показаний  для
летального исхода  не наблюдалось. Напротив, рана его  затягивалась,  но, по
словам доктора, говорить,  конечно,  он  больше  никогда не будет.  К  этому
времени он уже  должен был  начать  принимать  сам  пищу  и  даже  понемногу
выходить  на прогулки. Но, несмотря на все надежды, он просто угасал, угасал
день ото дня. Он вежливо  уступал настырной смерти, без всякой суеты, никому
вокруг не причиняя никакого беспокойства.
     -- Может, вам почитать на сон грядущий? -- спросила Гретхен. Он покачал
лежащей  на  подушке  головой.  И  вдруг протянул к ней  руку. Сжав  ее, она
чувствовала  его  мелкие,  невесомые,  как   у  воробушка,  косточки.  Снова
улыбнувшись, Тэлбот закрыл глаза. Она сидела молча, сжимая его вялую руку, и
тут заметила, что он спит. Она осторожно убрала свою руку, встала и вышла из
палаты. Завтра она обязательно спросит у доктора, когда,  по его мнению, Хью
Тэлбот, этот дождавшийся  победы герой, покинет этот мир.  Теперь  она будет
приходить  к  нему  каждый   вечер   и  держать   его  руку,  как  скорбящая
представительница его родины,  чтобы  он  не чувствовал себя одиноким, когда
придет время умирать, ему, двадцатилетнему юноше,  и они будут  молчать, так
как словами уже ничего не выразить.
     Гретхен  быстро переоделась  в раздевалке  и  поспешила из  корпуса  на
улицу.  Когда  она  выходила через  переднюю  дверь, то увидела  рядом с ней
Арнольда Симмса. Он, прислонившись к стене, курил. Впервые она встретилась с
ним после того позднего вечера в комнате отдыха. Она мгновение поколебалась,
но потом, пересиливая себя, решительно направилась к автобусной остановке.
     -- Добрый вечер,  мисс Джордах.--  Она сразу вспомнила его голос, такой
вежливый, спокойный, доверительный.
     Гретхен заставила себя остановиться.
     -- Добрый вечер, Арнольд,-- ответила она на приветствие. У него  мягкое
доброе лицо, на нем ни следа болезненных для них обоих воспоминаний.
     --  Мне  кажется,  парни сегодня  могли  поорать, подрать глотку.  Есть
причина, как  вы думаете? -- Арнольд кивнул в сторону крыла, где  находилась
комната отдыха.
     -- Да уж, они постарались,-- сказала Гретхен. Она  хотела было уйти, но
ведь у него  в таком случае сложится  впечатление, что она его боится. Ну уж
нет!
     -- Эти старые, маленькие Соединенные Штаты выступили и показали, на что
они способны, предприняли мощные военные усилия, что вы скажете на сей счет?
     Теперь он явно над ней подшучивал.
     --  Мы все  в нашей  стране  должны  чувствовать  себя  очень  и  очень
счастливыми.--  У  этого  негра   удивительная   способность  заводить   ее,
заставлять говорить так напыщенно. Как глупо.
     -- Да, я счастлив,-- сказал он.--  На  самом деле. Чудовищно  счастлив.
Еще  и  потому,  что сегодня  получил хорошее  известие.  Особое,  радостное
известие. Вот почему я ждал вас здесь, у выхода. Хотел с вами поделиться.
     -- Что же это за известие, Арнольд?
     -- Завтра меня демобилизуют.
     -- Это действительно хорошая новость. Примите мои поздравления.
     --  Да-а,-- опять насмешливо  сказал  он.-- Официально,  по  заключению
военно-медицинского корпуса Соединенных Штатов,  я -- ходячий больной. Отдан
приказ  о моей  доставке  к  ближайшему  призывному  пункту для медицинского
освидетельствования,  за  ним -- обычная процедура увольнения из  армии.  На
следующей  неделе  я уже буду  в Сент-Луисе.  Я, Арнольд Симмс,  гражданское
лицо.
     --  Надеюсь,  вы  будете...--  она  осеклась.  Она  хотела  сказать  --
счастливы, но  это наверняка прозвучит  глупо в такой ситуации.-- Везучим,--
добавила она. Ну вот, еще хуже.
     -- Да, я везучий парень,-- подхватил он.-- Никто не должен беспокоиться
о старине Арнольде. Но на  этой неделе я  получил  еще одну радостную весть.
Какая  счастливая  неделя  для  меня, подумать  только!  Гигантская  неделя!
Знаете, я получил письмо из Корнуолла.
     --  Ну  вот  видите,  как  замечательно!  -- воскликнула она.  Поменьше
эмоций, Гретхен.-- Это от той девушки, о которой вы мне рассказывали? Пальмы
в курортном городке. Адам и Ева в райском саду.
     -- Да-а,-- он выбросил выкуренную  сигаретку.-- Она узнала,  что ее муж
убит в Италии, и подумала, что, может, мне интересно будет узнать об этом...
     Что она могла ему сказать на это? Она решила промолчать.
     -- Ну, мисс Джордах, наверное, мы  с вами больше  никогда  не увидимся.
Разве  только вы как-нибудь  не будете проезжать через Сент-Луис. Вы найдете
мой адрес в телефонном справочнике. Я поселюсь исключительно в жилом районе.
Не стану вас больше задерживать. Уверен, что вы собираетесь на бал