с шелковистой
кожей ему  на бедра.  Оба чувствовали  влагу  на простыне, где пролилась его
сперма.
     --  Не  волнуйся  зря  по поводу  таких  пустяков, маленький  братик,--
сказала  она. Она коснулась его кончиком языка и вновь  тело охватила мелкая
дрожь. Она начиналась от того места, которое лизнула Мэри-Джейн, и пробегала
конвульсиями по всему телу до кончиков пальцев на ногах, и эту сладкую казнь
делал еще  острее мягкий свет лампы.-- Через несколько минут ты будешь вновь
готов, свежий, как огурчик, маленький братец.
     Почему  она  называла  его маленьким  братцем? Ему не  хотелось,  чтобы
сейчас ему напоминали о Гретхен.  Он  заметил,  каким укоризненным  взглядом
проводила она его, когда он уходил вместе с Мэри-Джейн.
     Умение Мэри-Джейн пророчествовать в своем любимом занятии не подвело ее
и на  сей раз.  Всего через  считанные минуты его пенис снова  восстал, и он
совершил то, ради чего Мэри-Джейн затащила его к себе в постель. Он проникал
в нее резко, беспощадно, со всей яростью многолетнего абстинента.
     --  Ради  бога,  потише,  прошу  тебя,  хватит,  хватит,  довольно!  --
взмолилась под  его  натиском Мэри-Джейн, и он,  сделав последний сильнейший
толчок, кончил одновременно с ней, освободив их обоих от сладкой пытки.
     "Педик, педик",-- прозвучали в ушах горькие слова Джулии. Посмотрела бы
она на него сейчас и услышала бы стоны этой женщины.
     -- Твоя сестра говорила,  что ты  до сих  пор -- девственник,-- сказала
Мэри-Джейн.
     -- Оставим этот разговор,-- коротко бросил Рудольф.
     Они лежали  теперь  рядом на спине, а ее  нога, теперь уже нога,  а  не
ножка, легко  лежала  у  него на колене.  Она курила,  глубоко затягиваясь и
выдыхая из легких дым. Он медленно, облачками поднимался над ними.
     --  У меня никогда  в  жизни не было девственников,--  не  слушая  его,
продолжила Мэри-Джейн.-- Так это правда?
     -- Я же сказал тебе -- оставим этот разговор.
     -- Конечно, правда...
     -- По крайней мере, я уже больше им не являюсь.
     -- Но почему? -- продолжала приставать она.-- Почему?
     -- Что почему?
     -- Ты такой красивый парень. Девки должны были с ума сходить от  такого
мужика.
     -- Все  дело  в том,  что  они тоже  воздерживались. Давай  поговорим о
чем-нибудь другом.
     -- А что ты скажешь по поводу этой  потрясающей  девушки,  с которой ты
общался на вечеринке?
     "Номер девятьсот двадцать три", вспомнил он.
     -- Как ее зовут?
     -- Джулия.-- Как ему не хотелось, чтобы ее имя прозвучало вслух  здесь,
в этой спальне.
     -- Разве она за тобой не бегает?
     -- Мы должны были пожениться.
     -- Должны? Ну а сейчас?
     -- Не знаю.
     --  Она и понятия не имеет, что теряет. Должно быть,  это ваша семейная
черта,-- заметила Мэри-Джейн.
     -- Что ты имеешь в виду? -- насторожился Рудольф.
     -- Как-то Вилли говорил, что Гретхен просто восхитительна в постели.
     -- Пора бы  Вилли  научиться  держать  язык  за зубами,--  Рудольф  был
шокирован  тем,  что Вилли  может  говорить о таких интимных  вещах с другой
женщиной, говорить  с любой  женщиной о  своей жене. Он  больше  никогда  не
станет доверять таким, как Вилли.
     Мэри-Джейн засмеялась.
     -- Не забывай, мы все живем в большом городе,-- продолжала она.-- Вилли
мой старый приятель. Я спала с ним еще до того, как он встретил твою сестру.
И время от времени,  когда у него дурное настроение или когда ему необходима
смена обстановки, он заглядывает ко мне.
     --  Сестра знает об этом?  -- Рудольф  старался  говорить спокойно,  не
поддаваться  нахлынувшему   на  него  приступу   гнева.   Ах,  Вилли,   этот
непостоянный, блудливый тип.
     -- Не  думаю,-- беззаботно откликнулась Мэри-Джейн.-- Вилли  потрясающе
умеет все скрывать. И никто никаких повесток в суд пока не подписывал. Ты не
трахал Гретхен?
     -- Ты что, с  ума сошла? Ведь она -- моя сестра! -- Его голос показался
ему визгом.
     --  Подумаешь,  большие  дела!  -- хмыкнула  Мэри-Джейн.--  Если верить
Вилли, то овчинка стоит выделки.
     -- Ты что,  издеваешься надо  мной? -- Надо  же, женщина,  старше  его,
потешается над ним, подразнивает, как простого провинциального паренька.
     -- А  почему бы,  черт подери, и нет? -- спокойно заявила Мэри-Джейн.--
Мой  брат  трахнул  меня, когда  мне  было  всего  пятнадцать. На  берегу, в
лодке-каноэ.  Будь паинькой, притащи мне  выпить. Виски на столе в кухне.  С
водой. Льда не нужно.
     Рудольф  вылез  из  кровати.  Может,  надеть  что-нибудь,  подумал  он,
натянуть  брюки, набросить  халат, в конце концов  завернуться в  полотенце,
только бы не ходить перед ней голым, перед этими  всезнающими, насмешливыми,
оценивающими глазами.  Но  если он прикроет свой срам, она  расхохочется. Он
это  знал. "Черт  бы  ее  побрал! -- выругался он про себя.--  Как это  меня
угораздило попасть в такую передрягу?"
     В  комнате вдруг  стало  холодно, и  кожа его покрылась пупырышками. Он
старался унять дрожь. Открыв дверь спальни, он вошел в гостиную. Расплывчато
отражаясь в  позолоченных, темных  зеркалах,  он, ступая  по  мягким коврам,
прошел на  кухню. Нащупал  пластмассовый  четырехугольник на стене и включил
свет. Громадный белый холодильник  негромко гудел. Перед ним были встроенная
в стену печь; миксер; соковыжималка; набор медных сковородок на белой стене;
стальная  двойная раковина; посудомоечная машина; бутылка шотландского виски
в  центре красного  стола  --  в общем, не  кухня,  а  голубая  мечта  любой
американской  хозяйки, мечта, освещенная ярким  неоновым  светом. Он  взял в
шкафу два пустых  стакана (а  там  чего  только не  было:  фарфор,  чашки  с
цветочками, кофейники, большие деревянные мельницы  для перца, посуда), слил
воду, чтобы была похолоднее, прополоскал рот,  сплевывая  в раковину, дважды
наполнив стакан водой,  жадно выпил. В другой стакан  налил виски  пополам с
водой. Вдруг он услышал  едва различимый шумок, поскребывание, легкую суету.
Обернувшись, он увидел, как из мойки разбежались по сторонам жирные, черные,
поблескивающие своими панцирями тараканы, торопливо исчезая в щелях. Неряха,
подумал он.
     Не  выключая  свет на кухне, он отнес стакан  с  выпивкой хозяйке дома,
лежавшей в своей  почти  никогда  не простаивающей понапрасну кровати.  Наша
цель -- услужить!
     --  Спасибо,  красавчик,--  сказала   Мэри-Джейн,  протягивая  руку  за
стаканом. У нее были длинные пальцы с заостренными темно-красными глянцевыми
ногтями.
     Подняв голову  с подушки, она жадно выпила. Ее  рыжие  волосы отчетливо
выделялись на бледно-голубом кружевном фоне наволочки.
     -- А где твой стакан?
     -- Я уже и так много выпил.
     Он потянулся за своими трусами. Взяв их, стал натягивать.
     -- Ты это что? -- тревожно спросила она.
     --  Я иду домой.--  Он  надел рубашку, чувствуя  большое облегчение  от
того, что больше не  стоит перед ней голый.--  Мне нужно  на работу в девять
утра.
     Он надел на руку новые часы. Без четверти четыре.
     -- Прошу  тебя,-- сказала  она тихим, по-детски капризным голосом.-- Не
уходи!
     -- Сожалею.
     Рудольф, конечно, ни о чем не сожалел. Мысль  о том, что он скоро будет
на свободе, одетый и один, только воодушевляла его.
     -- Ненавижу оставаться одна по ночам,-- простонала Мэри-Джейн.
     --  Позвони Вилли,-- предложил он, садясь  на  край кровати  и, натянув
носки, просунул ноги в ботинки.
     -- Я не могу спать, не могу,-- жаловалась она.
     Он крепко завязал шнурки.
     -- Все меня бросают. Я все для тебя сделаю. Останься со мной хотя бы до
шести, до  рассвета,  ну до  пяти,  дорогой,  прошу  тебя.  Я  пососу,  если
хочешь...-- Она заплакала.
     Слезы, слезы,  ночь напролет.  Вот он,  мир женщин, думал он, вставая с
кровати и застегивая рубашку. Стоя у зеркала, он поправил галстук. Рыдания у
него  за спиной продолжались.  Ее  волосы растрепались, слиплись из-за пота.
Руди  вошел в  ванную комнату.  Десятки  флакончиков с  духами, бутылочки  с
жидким мылом, сельтерской  водой, снотворные таблетки. Он тщательно расчесал
волосы, стараясь изгладить из памяти последние воспоминания об этой ночи.
     Когда  Рудольф вышел из ванной, она уже не плакала. Мэри-Джейн  сидела,
выпрямившись, на кровати  и наблюдала за ним  холодными, суженными  глазами.
Виски она уже выпила, но стакан из рук не выпускала.
     -- Даю тебе последний шанс,-- хрипло произнесла она.
     Рудольф надел пиджак.
     -- Спокойной ночи! -- попрощался он с ней.
     Она  швырнула  в  него стакан. Он  не  стал увертываться, и  сверкающий
стакан, угодив ему прямо в лоб, отскочил и разбился о  зеркало, висевшее над
каминной доской из белого мрамора.
     -- Маленький говнюк! -- прошипела разъяренная женщина.
     Рудольф вышел из  спальни в прихожую  и, тихо  закрыв  за  собой дверь,
нажал кнопку лифта. Лифтер, глубокий старик,  наверное, только и  годился на
такие  вот  короткие  ночные  спуски  и   подъемы,  внимательно  разглядывал
Рудольфа,  когда они неслись вниз по гремящей шахте. Интересно, следит ли он
за своими пассажирами, вдруг подумал Рудольф. Может, по  утрам составляет их
подробное письменное описание?
     Лифт, опустившись  на первый этаж, остановился. Старый лифтер, открывая
перед ним дверь, сказал:
     -- У вас кровь, молодой человек. На голове.
     -- Благодарю вас,-- ответил Рудольф.
     Больше лифтер не произнес ни слова. Рудольф, пройдя через  гулкий холл,
вышел  на  темную улицу. Вытащив из кармана носовой  платок, приложил его ко
лбу.  Вскоре он  пропитался кровью. После  битв  остаются шрамы, успокоил он
себя.
     Он шел, и звуки его шагов отзывались эхом на пустынной улице. Он шел на
яркие  огни Пятой  авеню. На  углу  поднял  голову, посмотрел  на  табличку.
Шестьдесят третья улица. Рудольф колебался,  не зная, как  поступить.  Отель
"Сент-Мориц" находился  на  Пятьдесят  девятой, рядом с  Центральным парком.
"Номер  923".  Почему  бы  не совершить легкую  утреннюю прогулку  на свежем
воздухе? Промокая сочившуюся кровь, он направился к отелю.
     Он не помнил, как там оказался.
     Нужно  попросить у  нее  прощения,  поклясться:  "Я сделаю все,  что ты
захочешь!"  Признаться  ей  во  всем,  предать  самого себя,  очиститься  от
скверны, кричать во  все  горло, кричать  о  своей  любви, предаться любимым
воспоминаниям, забыть о похоти, вернуть нежность, мирный сон, забыть...
     В холле  никого  не было.  Ночной портье, сидевший за своим столом, без
всякого  любопытства  посмотрел  на  него.  Он давно  привык  к  возвращению
одиноких мужчин-постояльцев, которые долго бродят по давно уснувшему городу.
     --  Номер  девятьсот  двадцать  три,--  сказал  он  в  трубку  местного
телефона.
     Рудольф  услыхал гудки. Это  оператор звонил  в  номер.  После десятого
гудка он повесил  трубку.  На  часах в  холле было  4.35. Все ночные  бары в
городе  вот уже тридцать пять минут как закрылись. Он, не торопясь, вышел из
холла. Пришлось  и  заканчивать  этот день  в одиночестве. Так же, как начал
его. Ну и ладно.
     Рудольф  окликнул проезжавшее мимо такси, сел  в машину. С сегодняшнего
утра он  начнет  зарабатывать  по  сто  долларов  в  неделю  и  может теперь
позволить  себе такси. Он  назвал  шоферу  адрес  Гретхен,  но когда таксист
повернул на юг, вдруг передумал. Нет, ему не хочется видеть сестру, особенно
ее Вилли. Они как-нибудь передадут его сумку с вещами.
     -- Прошу прощения,-- сказал он, наклонясь к водителю: -- Едем на вокзал
Грэнд-Сентрал.
     Хотя  Рудольф и  не спал  целые  сутки,  без тени  сонливости явился на
работу  в  девять  часов  в  магазин  Дункана Калдервуда.  Рудольф  не  стал
пробивать время прихода. Время строгой дисциплины для него навсегда минуло.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     1950 год
     Томас,  набрав  на  замке  нужную  комбинацию цифр, открыл  свой шкаф в
раздевалке. Вот  уже  несколько  месяцев, как каждый шкаф  оборудовали своим
замком,  а  членов  клуба  убедительно просили  оставлять  свои  бумажники и
кошельки  в  конторе,  где их  запечатывали в конверты из  плотной  бумаги и
прятали в сейф.  Это  решение "протолкнул"  Брюстер Рид, чей талисман, сотню
долларов,  вытащили  из нагрудного кармана  пиджака  днем  в  субботу, когда
Томаса не  было -- он уехал в Порт-Филип. Доминик с большой радостью сообщил
ему об этом днем в понедельник, когда Томас вышел на работу.
     -- Наконец-то,-- сказал он,-- все они убедились,  что в этом виноват не
ты, а я не приглашаю сюда на работу воришек. Какие все же они негодяи!
     Доминик даже сумел договориться  с руководством, чтобы  Тому  увеличили
жалованье  на десять долларов,  и  теперь он получал  сорок пять  долларов в
неделю.
     Том разделся и надел спортивную форму, потом боксерские ботинки. Теперь
он вместо Доминика вел пятичасовые занятия по  ритмической гимнастике, после
чего  в  зале оставались один-два члена  клуба.  Они  просили его  побыть их
спарринг-партнером,  побоксировать  на  ринге пару  раундов.  Он  научился у
Доминика особому трюку -- внешне выглядеть  очень агрессивным, не нанося при
этом сопернику чувствительных ударов и сам избегая этого по возможности. Еще
он четко усвоил одно правило Доминика: "Надо  делать все,  чтобы члены клуба
поверили, что ты можешь научить их правильно вести бой".
     Он не дотрагивался до своих четырех  тысяч девятисот долларов, лежавших
в его личной ячейке  в сейфе в банке Порт-Филипа, и по-прежнему обращался  к
Синклеру вежливо, называя его "сэром", встречаясь с ним в раздевалке.
     Ему  нравились занятия  по  ритмической  гимнастике.  Но  в  отличие от
Доминика,  который просто задавал  тренирующимся ритм, Том  сам выполнял все
упражнения  вместе  с  группой,  такие,  как  приседания, круговые  движения
ногами, имитируя езду на велосипеде, ходьба с  широко расставленными ногами,
сгибание коленей, наклоны  с касанием  пола, отжимание в упоре и  все  такое
прочее.  Такие  физические  упражнения  помогали  ему  поддерживать  хорошую
спортивную  форму,  и  в  то  же  время  доставляло  громадное  удовольствие
наблюдать за тем, как эти дородные, надутые  от важности люди тяжело пыхтели
и  потели  от  напряжения.  Голос  у него  тоже изменился, в  нем  появились
командные нотки, и  теперь  он не так был  похож на  мальчишку, как  прежде.
Впервые он просыпался  по  утрам без дурных предчувствий и не боялся, что  с
ним сегодня непременно должно произойти какое-то  несчастье, которое он не в
силах предотвратить.
     После занятий по ритмической гимнастике Томас  вошел в боксерский зал и
увидел,  что Доминик  с  Гринингом  надевают  боксерские  перчатки.  Доминик
простыл и накануне  немного перебрал. У него были красные глаза, и  он очень
медленно двигался.  Доминик выглядел  таким бесформенным в своем  мешковатом
спортивном костюме, с растрепанными волосами, среди которых поблескивала его
лысина в свете ярких ламп над головой. Грининг,  слишком высокий  для своего
веса, нетерпеливо, агрессивно двигался в своих боксерских ботинках по матам,
издавая  кожаными  подошвами  резкие,  сухие  звуки.  Глаза  его,  казалось,
обесцветились  под  льющимся  сверху  светом, а  белокурые  короткие  волосы
отливали серебром. Во  время  войны  он служил в  морской  пехоте  в  звании
капитана  и даже получил какую-то серьезную награду. Очень красивый мужчина,
с прямым носом, крепкими скулами и розовыми щеками.
     Если бы он не  был выходцем из семьи, которая презирала  киноискусство,
то мог бы стать звездой в фильмах-вестернах. С того  времени, когда  Грининг
заявил, что  это  Томас украл у него десять долларов из шкафа, он больше  ни
словом не обмолвился  с ним, и сейчас, когда Том пришел  сюда  на встречу  с
одним из членов клуба, попросившим  его  стать  спарринг-партнером,  Грининг
даже не посмотрел в его сторону.
     -- Ну-ка,  малыш, помоги мне  надеть перчатки,-- попросил  Доминик. Том
завязал ему шнурки. Доминик прежде сделал то же самое для Грининга.
     Доминик бросил взгляд на большие часы на стене, чтобы  засечь время. Он
твердо  решил не  драться на ринге больше  двух  минут  без  перерыва. Надев
перчатки, он, шаркая подошвами о маты, подошел к Гринингу.
     -- Ну, сэр, если вы готовы...
     Грининг  сразу же  начал  быстро наседать на  него.  Он  был  боксером,
который боксировал в традиционной манере, пользовался преимуществом  длинных
рук и наносил удары  издалека в голову  Доминика. Из-за простуды и  похмелья
Доминик  начал задыхаться  на  первой же  минуте. Он пытался  уйти от ударов
Грининга, убрать голову,  спрятать ее, поэтому  уперся головой  в подбородок
Грининга,  одновременно  нанося вялые  удары  противнику  в  живот. Внезапно
Грининг, резко отскочив назад, нанес правой сильнейший апперкот Доминику, от
которого у того изо рта хлынула кровь.
     Какое дерьмо,  подумал  Томас, но ничего не  сказал  вслух,  и  обычное
выражение его лица не изменилось.
     Доминик,  сидя на  мате,  рукой  в перчатке  пытался остановить  кровь.
Грининг и не подумал ему помочь, лишь отошел от  него на несколько шагов, и,
опустив руки в тяжелых перчатках, равнодушно взирал на него.
     Не в силах подняться, Доминик протянул Томасу руки в перчатках.
     -- Сними их, малыш,--  попросил он глухим, хриплым голосом.-- Думаю, на
сегодня с меня довольно.
     Все вокруг молчали. Томас снял с его рук перчатки. Он  знал, что бывшие
боксеры не любят, когда им помогают подняться, поэтому и предлагать не стал.
Доминик медленно поднялся на ноги, вытирая окровавленный рот рукавом.
     -- Прошу  прощения,  сэр,-- сказал он, обращаясь  к Гринингу.--  Думаю,
сегодня я не в форме.
     -- Какая же это разминка? -- недовольно пробурчал Грининг.-- Нужно было
предупредить меня  заранее, что вы плохо себя чувствуете, я  не стал  бы зря
переодеваться. Ну, а ты, Джордах? -- вдруг спросил  он.-- Я видел  тебя пару
раз здесь, на ринге. Не хочешь ли размяться пару минут?
     Джордах, отметил Томас. Выходит, он знает мою фамилию. Он вопросительно
посмотрел на Доминика. Грининг -- это совершенно другой материал, это вам не
те солидные,  с "животиком"  энтузиасты  ритмической гимнастики, которых ему
сплавлял Доминик.
     В черных,  глубоко запавших глазах Доминика вспыхнули искры сицилийской
ненависти.
     --  Ну,  если  мистер  Грининг  хочет,  Том,-- тихо  вымолвил  Доминик,
сплевывая кровь,-- то, думаю, нужно его уважить.
     Томас  быстро надел боксерские перчатки. Доминик, низко опустив голову,
стараясь не  смотреть по сторонам, молча  завязывал ему  шнурки.  Том  вдруг
ощутил старую знакомую смесь переживаемых им в  такие минуты чувств: страха,
удовольствия, нетерпения. Напрягшиеся мышцы  рук и  ног  подрагивали, как от
электрических разрядов, живот провалился внутрь. Он по-детски, через  голову
Доминика улыбался Гринингу, а тот  с каменным выражением лица в упор смотрел
на него.
     Грининг  пошел  на  Томаса,  вытянув  далеко вперед свою левую,  прижав
правую к подбородку. Студентик,  презрительно  подумал Томас, увернувшись от
прямого удара левой и круговым  движением уходя от правой. Грининг был  выше
его, но  вес почти  такой  же, как у  Томаса, может,  футов на восемь-девять
тяжелее. Однако он  оказался быстрее,  проворнее, чем ожидал Томас. И  Томас
пропустил  следующий  удар  правой, который пришелся ему в  висок. Томас уже
давно по-настоящему ни с кем не дрался после той знаменитой драки с мастером
в  гараже,   в   Бруклайне,  а   вежливые  разминки  с  мирно   настроенными
джентльменами, членами клуба, на ринге не могли,  конечно, подготовить его к
бою с  таким опытным  боксером, как Грининг. Он, сделав  неординарный ловкий
финт  правой,  нанес Тому хуком  удар в голову. Да этот сукин сын совсем  не
шутит,  подумал Томас. Он из низкой  стойки,  сделав "петлю", нанес Гринингу
быстрый удар левой в бок и тут же правой -- в голову. Грининг, обхватив его,
стал  молотить его по  ребрам правой. Да, он сильный,