я.
     -- Там, дома, действительно был небольшой шум,--  объяснил Томас,--  но
вообще-то ерунда, ничего серьезного.
     -- Я сказал, что не задавал лишних вопросов,--  повторил  дядя Гарольд,
великодушно отбрасывая от  себя всякую  мысль  о допросе с пристрастием. Его
пижамная  куртка  расстегнулась.  Теперь  вперед выкатился круглый  животик,
обнажив несколько слоев складок -- вместилище не одного  десятка кружек пива
и толстых сосисок под резиновыми подтяжками брюк.
     -- И что я требую  взамен этому? Чего-то  невозможного?  Недостижимого?
Благодарности? Ничего  подобного.  Только одного -- крошечный пустяк.  Чтобы
молодой  парнишка вел себя прилично, не задерживался нигде допоздна, ложился
спать в положенное время. В постель, в свою постель, Томми.
     Ах, вон  оно в  чем дело! Этот  сукин сын  наверняка пронюхал  о них  с
Клотильдой. Но он промолчал.
     -- У  нас чистый, порядочный дом,  Томми,-- продолжал свою нотацию дядя
Гарольд.--  Нашу семью повсюду уважают. Твою тетку принимают в самых  лучших
семьях. Ты  ужасно удивишься,  когда узнаешь, каким  доверием  я пользуюсь в
банке, мне  всегда  готовы  там  предоставить  любой кредит. Мне  предлагали
баллотироваться в законодательное  собрание  штата  Огайо от республиканцев,
хотя  я не  коренной  житель  этой  страны.  У  моих дочерей  -- прекрасные,
изысканные наряды, вряд ли кто одевается лучше, чем они.  Они  учатся. Хотят
стать топ-моделями. Поинтересуйся,  так,  между прочим,  попроси, и я покажу
тебе  табели  их  успеваемости, ты  узнаешь,  какого  высокого  мнения об их
успехах преподаватели. По  выходным они ходят  в воскресную школу.  Я сам их
туда отвожу. Нежные, юные, чистые души, и они, как ангелочки, спят в комнате
прямо под твоей, Томми.
     -- Я все понимаю,-- сказал Томас. Пусть этот старый идиот выговорится.
     --  Ты не гулял по городу до часа ночи,  не надо мне лгать. Я знаю, где
ты  был,--  с  печальным  укором  в  голосе  сказал  дядя.-- Мне  захотелось
чего-нибудь выпить. Я решил взять  бутылочку холодного пива из холодильника.
На  кухне я  услыхал шум.  Томми,  мне  даже стыдно  говорить,  какой  шум я
услыхал.  Мальчик твоего  возраста! Присутствие  в  доме моих  дочерей, этих
ангелочков! Немыслимо!
     -- Ну и  что из этого следует? -- грубо спросил Томми. Его затошнило от
мысли, что дядя подслушивал, как они занимались любовью с Клотильдой!
     -- Ну и что из этого следует? -- возмутился дядя Гарольд.-- Больше тебе
сказать мне нечего? Что из этого следует? А?
     -- А что вы хотите от меня услышать? -- Тому так хотелось сказать дяде,
что он любит Клотильду, что в его гнусной жизни с ним никогда не происходило
ничего  подобного, что Клотильда тоже его любит  и  что если бы он, Том, был
сейчас  старше, он  сбежал  бы  из  этого  чистого,  проклятого  дома  с  их
уважаемыми всеми домочадцами, с его бледными, худосочными девицами, будущими
топ-моделями. Но конечно  же он  не мог  ничего  такого сказать.  Он  вообще
ничего не мог сказать. Кажется, у него отсох язык.
     --  Я  хочу  услышать  от  тебя,  что  сделала  с  тобой  эта  грязная,
невежественная, но себе на  уме девка? -- прошипел дядя Гарольд.-- Ты должен
пообещать мне никогда к ней  не прикасаться. Ни  в  моем доме, ни где-нибудь
еще. Понял?
     -- Я не собираюсь вам ничего обещать,-- упрямо возразил Томас.
     -- Как видишь, я с тобой предельно вежлив,-- сказал дядя Гарольд.-- Я с
пониманием  отношусь к этой щекотливой теме, говорю тебе тихо,  как здравый,
умеющий понимать и прощать мужчина, Томми. Нам не нужен скандал. Я не желаю,
чтобы  тетя  Эльза узнала  о  том,  что  ты осквернил наш  чистый дом, какой
страшной опасности  подвергались здесь ее дочери... Ах, мне трудно подыскать
нужные слова, Томми.
     -- Я не собираюсь ничего вам обещать,-- твердо повторил Томас.
     --  О'кей, ты  не  собираешься  мне  ничего  обещать,--  отозвался дядя
Гарольд,  но уже  гневным  тоном.-- Можешь мне ничего не обещать.  Вот что я
тебе скажу. Сейчас я выйду из твоей комнаты и немедленно зайду в комнатку за
кухней. Она-то уж мне все пообещает; все, смею тебя в этом заверить!
     -- Вы  так думаете? -- спросил Томас, и его голос ему самому  показался
каким-то высоким, почти детским.
     -- Да, я так думаю, Томми,-- повторил его дядя шепотом.-- Она пообещает
мне все на свете.  Ей ничего другого не остается. Если я ее выгоню, куда она
пойдет? Вернется в  Канаду  к своему мужу-пьянице, который  вот уже два года
ищет ее, чтобы избить до смерти?
     -- Повсюду полно работы. Для чего ей возвращаться в Канаду?
     --  Ты  так  думаешь? Тоже  мне  нашелся  авторитет  по  международному
праву,-- упрекнул его дядя Гарольд.-- Ты  считаешь,  что все так просто?  Ты
думаешь, что я не обращусь в полицию? Так?
     -- Какое отношение ко всему этому имеет полиция?
     --  Томми,  ты уже не  маленький  ребенок,--  ответил,  едва  сдерживая
ярость, дядя Гарольд.-- Ты раздвигаешь ноги замужней женщине,  как  взрослый
мужчина,   но   на   плечах   у   тебя  голова   ребенка.   Она   развратила
несовершеннолетнего, погубила его нравственность. Не забывай, Томми,  что ты
еще  пока  несовершеннолетний.  Тебе  только  шестнадцать  лет.  А   это  --
преступление, Томми. Серьезное преступление.  Даже если они не отправят ее в
тюрьму, ее вышлют из страны как нежелательную иностранку, которая занимается
развращением несовершеннолетних  детей. Клотильда  не  гражданка Америки. Ей
придется вернуться в Канаду. Об этом напишут в газетах. А там ее будет ждать
муженек. Да,  да,-- повторил  дядя Гарольд.--  Клотильда мне  пообещает все.
Все, понимаешь? -- Он встал.-- Мне, конечно, жаль,  Томас. Это не твоя вина.
Весь этот разврат у тебя в крови. Твой отец был большой охотник до шлюх. Его
знал весь  город. Мне было стыдно здороваться с  ним на улице. А твоя  мать,
чтобы ты знал,  была  незаконнорожденным  ребенком. Ее  воспитали  монахини.
Поинтересуйся как-нибудь,  кем был  ее отец. Или  мать. Ну а  теперь ложись,
Томми. Тебе нужно поспать.-- Он снисходительно  похлопал его  по плечу.-- Ты
мне  нравишься. И я хочу, чтобы  из тебя получился настоящий  мужчина. Ты --
надежда нашей семьи. Я забочусь только о тебе,  все это в твоих интересах. А
теперь давай ложись спать.
     Дядя  Гарольд прошлепал босыми ногами  к  двери  -- настоящий уродливый
великан, любитель пива, в пижаме в полоску. Он был уверен, что сейчас все на
его стороне и он может испробовать любое оружие.
     Томас  выключил свет. Упал лицом вниз на  кровать. Изо всех сил  ударил
кулаком по подушке.
     На следующее утро он спустился пораньше, чтобы  поговорить с Клотильдой
до завтрака. Но дядя Гарольд был уже в столовой, сидел, читал газету.
     --  Доброе утро,-- поднял  он на мгновение на него глаза. Зубной мост у
него был на месте. Он шумно втягивал в себя кофе из чашки.
     Вошла Клотильда  с апельсиновым  соком  для Томаса. Она на него даже не
смотрела. Смуглое, замкнутое лицо. Дядя Гарольд не глядел в ее сторону.
     --  Просто ужас, что там  происходит  в Германии,-- возмущался  дядя.--
Они, эти  русские, насилуют  немок прямо на берлинских улицах.  Сто  лет они
ждали  такого  подходящего  случая.  Люди живут в подвалах.  Если  бы  я  не
встретил твою  тетю Эльзу и мы  не приехали сюда, в эту страну, то не  знаю,
что со мной произошло бы, где бы я находился сейчас. Только один Бог ведает.
     Снова  вошла  Клотильда,  принесла  яичницу  с  беконом  для  Тома.  Он
внимательно посмотрел ей в лицо: не появится ли  на нем какой условный знак.
Нет, ничего.
     Закончив завтракать, Томас встал из-за стола. Он вернется сюда попозже,
когда никого в доме, кроме Клотильды, не будет... Дядя  Гарольд оторвался от
газеты.
     -- Скажи Коэну, что я буду в  девять тридцать,-- сказал он.-- Мне нужно
сходить в банк. И передай,  что я пообещал мистеру  Данкану, что его  машина
будет готова днем, вымытая и протертая.
     Томас  кивнул, вышел  из столовой. Навстречу ему вошли  с  лестницы две
дочери, бледнолицые, пышные девицы.
     --   Мои  ангелочки,--  ласково  обратился  к  ним  дядя  Гарольд.  Они
поцеловали отца.
     -- Доброе утро, папочка!
     Шанс  встретиться с Клотильдой появится у  него часам к четырем. В этот
день  дочери  дяди  Гарольда  обычно посещали зубного врача, чтобы проверить
состояние  зубов,  и  тетя  Эльза  возила  их  на прием  на втором  семейном
автомобиле.  Дядя Гарольд сейчас наверняка торчит в  демонстрационном  зале.
Клотильда будет одна.
     --  Вернусь через  полчаса,--  предупредил  он Коэна.-- Нужно кое с кем
встретиться.
     Коэну это не понравилось, он бросил на него подозрительный взгляд.
     Клотильда поливала лужайку, когда он, вертя педали велосипеда, подъехал
к ней.  Был  яркий, солнечный день,  и  вокруг шланга  то и  дело вспыхивали
разноцветные маленькие радуги. Небольшая  лужайка  с большой тенистой липой.
На  Клотильде белый халат.  Тете Эльзе  ужасно  нравилось  наряжать  в белые
халаты  своих  слуг,  как нянечек в больнице. Живая реклама  царящей  в доме
чистоты. У нее всегда такая чистота, хвасталась тетка, что можно  есть прямо
с пола!
     Клотильда,  бросив на Томаса осторожный взгляд,  продолжала  заниматься
своим делом -- поливать лужайку.
     -- Клотильда, пошли в дом,-- сказал Томас,-- нам нужно поговорить.
     --  Разве ты не видишь, что я поливаю лужайку? --  Повернув  рукав, она
направила струю на клумбу с красивыми петуниями перед самым домом.
     -- Да ты хоть посмотри на меня,-- сказал он.
     -- По-моему, сейчас ты должен быть на работе,-- отвернулась Клотильда в
сторону.
     -- Он приходил к тебе сегодня ночью? Мой дядюшка?
     -- Ну и что?
     -- Почему ты его впустила?
     -- Это его  дом, разве у меня есть право не впускать его? --  с мрачным
видом ответила девушка.
     -- Ты что-нибудь ему пообещала? -- Голос у Томаса вдруг сорвался,  и он
пронзительно закричал, но ничего не мог с собой поделать.
     -- Какая разница? Возвращайся на работу. Нас могут увидеть.
     -- Ты что-нибудь ему пообещала? -- повторил свой вопрос Томми.
     -- Я  сказала  ему,  что больше не стану  с тобой встречаться,--  тихо,
равнодушно сказала Клотильда.
     -- Ты не могла это ему сказать.-- Томас бросил на нее умоляющий взгляд.
     -- Нет, сказала,-- настаивала  она на своем. Клотильда вертела  в руках
шланг с  бьющей  струей.  На пальце поблескивало обручальное кольцо.-- Между
нами все кончено.
     -- Нет, не  кончено! Кто тебе это сказал? -- Ему хотелось схватить ее в
объятия, сильно встряхнуть.--  Уходи к чертовой матери из этого дома.  Найди
себе другую работу. Я тоже уйду, и мы...
     --  Не неси вздор,--  резко оборвала  она  его.-- Он  рассказал  тебе о
совершенном  мной  преступлении.--  В голосе  ее  прозвучала  издевка.--  Он
добьется моей  депортации из страны. Мы ведь с тобой  не Ромео с Джульеттой.
Ты  --  простой мальчишка,  я  -- повариха!  Возвращайся на  работу,  кому я
говорю?
     --  Неужели  ты  не  могла  ему возразить?  --  Томас пришел  в  полное
отчаяние. Как бы сейчас не сорваться, не расплакаться перед ней, Клотильдой,
вот здесь, прямо на лужайке перед домом.
     --  Нечего  с ним разговаривать.  Он ведь настоящий дикарь,-- объяснила
ему  Клотильда.--  Он ревнует. Ну  а  когда в  человеке  дает  о  себе знать
ревность,  то  с  таким же  успехом  можно  говорить  со  стеной, с деревом.
Результат один и тот же.
     -- Ревнует? -- ничего не понял Томас.-- Что ты имеешь в виду?
     --  Он  два  года пытается влезть  в мою  кровать,--  спокойно  сказала
Клотильда.-- Ночью,  когда  его  жена крепко спит,  он спускается ко  мне  и
начинает царапаться в дверь, как котенок.
     -- Ах он жирный негодяй! -- возмутился Том.--  В  следующий раз  я  его
буду поджидать у твоей двери.
     -- Ничего ты не сделаешь. В следующий раз он опять придет, вот увидишь.
И ты прекрасно об этом знаешь.
     -- И ты его впустишь?
     -- Я  только служанка,--  ответила  она.-- И  моя  жизнь --  это  жизнь
служанки. Я не  хочу терять  свою  работу, не  хочу  возвращаться в  Канаду.
Забудь об этом. Alles kapute1. Как нам было  хорошо эти две недели. Ты очень
хороший  парнишка. И  мне  жаль,  что  у  тебя из-за  меня  такие  серьезные
неприятности.
     -- Ладно, ладно,--  закричал он.-- Я и пальцем больше не коснусь ни  до
одной  женщины,  если  только ты...--  Он вдруг стал  задыхаться,  слова  не
вылетали у  него из глотки. Подбежав к своему  велосипеду,  он  вспрыгнул на
седло,  помчался назад. Клотильда осталась  на лужайке. Она  теперь поливала
розы. Он ехал не оглядываясь. Он не видел слез отчаяния на ее смуглом лице.
     Святой Себастьян, пронзенный множеством стрел,  ехал  к  гаражу.  Палки
лучников он испробует позже.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Выйдя  из  станции  метро на Восьмой  улице,  Гретхен купила  полдюжины
бутылок  пива  и  забрала из химчистки костюм Вилли. Смеркалось,  опускались
ранние  ноябрьские  сумерки,  холодный воздух  пощипывал лицо.  Прохожие,  в
пальто, шли быстро, нигде не задерживаясь. Впереди, ссутулясь, шла девушка в
брюках  и  теплой полушинели,  на  голове  шерстяной  шарф. У нее  был такой
заспанный вид, словно она только что вылезла из постели, хотя было уже  пять
часов дня. Но  здесь, в Гринвич-Вилледже, люди могли вставать в любое  время
суток: и днем и ночью. В этом и заключается одна из прелестей этого городка,
как и то, что  почти все  население  -- сплошь молодые  люди. Иногда,  когда
Гретхен смешивалась  на улице  с толпой,  то с удовлетворением думала: "И  я
тоже теперь чувствую себя как на родине".
     Девушка  в  теплой  полушинели  вошла в гриль-бар  "Коркоран".  Гретхен
хорошо знала этот бар. Ее тоже знали во многих барах в этом квартале. Теперь
она проводила  в них большую часть жизни. Она торопливо шла по направлению к
Одиннадцатой улице. Тяжелые бутылки с пивом  постукивали в пакете из плотной
коричневой  оберточной бумаги,  а  костюм Вилли, аккуратно отглаженный,  она
несла на руке. Может, Вилли окажется сейчас дома.  Хочется  надеяться. Никто
никогда не мог точно сказать,  когда  он будет дома. Гретхен  возвращалась с
репетиции, и  ей  еще предстояло  успеть  к своему  восьмичасовому выходу на
сцену. Николс  с режиссером заставили  ее читать пьесу и сказали, что  у нее
неплохо  все  получается,  что  у  нее --  несомненный талант.  Пьеса  шла с
умеренным успехом. Наверняка  продержится до июля, это точно. Она трижды  за
один вечер выходила на сцену в одном купальнике. Зрители каждый раз после ее
выхода смеялись, но это был какой-то нервный смех.  Автор пришел  в  ярость,
когда услыхал первые взрывы хохота, и на прогоне даже хотел вообще выбросить
ее роль, но Николс  с режиссером все же сумели переубедить его, сказать, что
чем больше  смеха, тем лучше для  успеха  пьесы. Гретхен приносили за кулисы
адресованные ей письма и телеграммы, в  которых поклонники  выражали желание
поужинать вместе с  ней,  и пару раз  ей даже  прислали розы. Она никому  не
отвечала. Вилли  всегда  после шоу сидел у нее в гримуборной.  Ему нравилось
наблюдать, как она смывает грим и  краску, как переодевается в  свою обычную
одежду. Иногда ему приходила охота  немного подтрунить  над ней, и он обычно
говорил:
     -- О боже, для чего я только женился? Цитирую!
     По его словам, дело его с разводом затягивалось.
     Гретхен вошла в коридор, подошла  к почтовому ящику: нет ли какой почты
для них двоих -- Эбботта и Джордах. Она своей рукой надписала их фамилии  на
ящике.
     Открыв  дверь  внизу своим ключом, взбежала по трем  пролетам лестницы.
Когда она входила домой, то  всегда почему-то  торопилась. Она открыла дверь
квартиры, чуть  запыхавшись после стремительного  подъема по лестнице. Дверь
открывалась сразу в гостиную.
     -- Вилли!  --  позвала она. У  них были лишь две небольшие комнатки,  и
орать в общем-то незачем.  Но  Гретхен всегда  выдумывала для себя различные
предлоги только ради удовольствия лишний раз произнести вслух его имя.
     На ободранной кушетке сидел Рудольф со стаканом пива в руке.
     -- Ах, это ты! -- сказала Гретхен.-- Никак не ожидала!
     Рудольф, увидев ее, встал.
     -- Хелло,  Гретхен! -- поздоровался он с  ней. Поставив на стол стакан,
поцеловал  ее  в  щеку, дотянувшись до нее над пакетом  с  тяжелыми  пивными
бутылками и костюмом Вилли.
     -- Руди,--  сказала она, освобождаясь от своей ноши. Положила  пакет на
стол, бросила костюм Вилли на спинку стула.-- Что ты здесь делаешь?
     -- Я позвонил в дверь,-- объяснил Рудольф,-- и твой друг мне открыл.
     -- Твой друг переодевается,-- донесся из другой комнаты голос Вилли. Он
довольно часто весь день сидел в халате. Квартирка была такой маленькой, что
в ней было слышно все,  что происходит  в  любом углу. Небольшую кухоньку от
гостиной отделял экран.
     -- Сейчас  приду,-- крикнул  он из  спальни.-- Посылаю  тебе  воздушный
поцелуй.
     -- Как я рада  видеть тебя! -- Гретхен,  сняв  пальто, обняла Рудольфа.
Сделала пару шагов назад, чтобы лучше его  разглядеть. Когда там, дома,  она
его  видела  каждый день, она не отдавала себе отчет, какой ее брат красивый
юноша, смуглый, прямой, в голубой рубашке  с пуговичками и блейзере, который
она  подарила  ему  на  день рождения.  Какие  у  него  задумчивые,  чистые,
зеленоватые глаза.
     -- Да-а, ты наконец вырос! Всего за пару месяцев? Что скажешь?
     -- Прошло почти полгода,-- напомнил он ей. Может, она его осуждала?
     -- Давай,  ну-ка  сядь,-- она усадила его рядом на кушетку. Возле двери
стояла  небольшая  кожаная сумочка. Она, конечно,  не собственность Вилли, в
этом нет никаких  сомнений, но она уже где-то ее видела, эту сумочку. В этом
не было никаких сомнений.
     -- Ну,  рассказывай, рассказывай все поподробнее,--  сказала она.-- Что
там у нас происходит дома? О  боже, как все же приятно  видеть тебя, Руди.--
Ей показалось, что голос  ее звучит  неестественно. Если  бы она знала о его
приезде, то  непременно предупредила бы Вилли.  В  конце концов,  Руди всего
семнадцать,  мальчишка приезжает  к сестре и вдруг узнает, что  она живет  с
мужиком... Эбботт-Джордах.
     -- В доме все по-прежнему,  ничего особенного  не  происходит,--  начал
Рудольф.  Какая  все же у него  выдержка, можно  даже поучиться у  него!  Он
спокойно поцеживал пиво. Если он и чувствовал себя не в своей тарелке, то не
подавал  вида.--  Теперь, оставшись один, я несу на своих плечах  весь  груз
любви всех домочадцев.
     Гретхен засмеялась. Глупо  сейчас волноваться. Она  и не  представляла,
что ее брат так повзрослел.
     -- Ну, как там мама? -- спросила Гретхен.
     --  По-прежнему читает "Унесенных ветром",-- сказал  Рудольф.-- Болела.
Доктора говорят, что это флебит.
     Как приятны  эти  весточки  от  семьи,  такие  веселые,  радостные,  от
семейного очага, подумала Гретхен.
     -- Кто же теперь занимается лавкой?
     -- Миссис Кудахи.  Она -- вдова,  отец  платит  ей тридцать  долларов в
неделю.
     -- Должно быть, папе это нравится?
     -- Я бы не сказал, что он счастлив.
     -- Ну, как он там?
     --  По правде говоря,--  сказал  Рудольф,-- нисколько не удивлюсь, если
состояние его здоровья окажется хуже, чем у матери. Он уже несколько месяцев
не  выходит во двор, чтобы вытрясти мешок с мукой, и, по-моему, не  ходит на
реку с того времени, как ты уехала.
     -- Что  же  с ним происходит? --  Гретхен вдруг почувствовала, что этот
вопрос ее и в самом деле волнует.
     -- Не знаю,-- ответил  Рудольф.-- Он всегда  такой. Ты что,  не  знаешь
папу? Он никогда ничего не скажет.
     -- Вы говорите с ним обо мне? -- спросила Гретхен.
     -- Ни слова!
     -- Ну а как там Том?
     --  Уехал и забыт навсегда,--  сказал Рудольф.-- Мне  так  и не удалось
выяснить, что тогда произошло. А сам он ведь никогда не напишет.
     -- Да, узнаю свою  семейку,-- призналась Гретхен. Они посидели  немного
молча, воздавая долж