-- Доброй  ночи, па! -- пожелал ему Рудольф. Он снял с  крючка  пальто.
Отец ему не ответил.
     Аксель  Джордах сидел, уставившись перед  собой,  держа в  руке бутылку
виски.
     Рудольф поднялся к  себе. Боже, мысленно произнес он, а я-то думал, что
у нас в доме только одна сумасшедшая -- моя мать.

II

     Аксель, глотнув из бутылки еще раз,  принялся  за работу. Он  по  ночам
активно работал.  Он что-то мурлыкал  себе  под  нос, ходил  взад-вперед  по
подвалу. Он не вспомнил сразу мотивчик. Его это обеспокоило. Как это так? Он
не  знает, что напевает.  Потом вспомнил. Эту  песенку  обычно  напевала его
мать, возясь на кухне.
     Аксель низким голосом тихо запел:
     Schlaf, Kindlein, schlaf,
     Dein Vater hut die Schlaf,
     Die Mutter hut die Ziegen,
     Wir wollen das Kindlein Wiegen1.
     Родной его язык. Далековато заехал он от родины. Или, может,  следовало
уехать еще дальше? Он уже приготовил последний противень с булочками. Сейчас
он его сунет в печь. Оставив противень  на столе, он подошел к полке, снял с
нее  жестянку  с угрожающим  предупреждением  на  этикетке  --  нарисованным
черепом и костями крест-накрест. Аксель  высыпал из банки немного порошка --
с чайную  ложку.  Подойдя  к столу, он из одного рядка сырых булочек  наугад
поднял  одну.  Старательно вложил  в  булочку  яд, потом, повертев ее  между
ладонями, положил на место, на противень. Вот мое последнее  послание  этому
миру, подумал он.
     Кошка  внимательно  наблюдала за  ним.  Сунув  противень в духовку,  он
подошел  к раковине,  сняв с  себя рубашку, вымыл руки, лицо, тело.  Вытерся
мешковиной,  оделся. Снова  сел на свое  место  перед  печью, поднес  пустую
бутылку к губам.
     Он все мурлыкал  под нос эту песенку, которую пела мать ему, маленькому
мальчику.
     Когда булочки  испеклись, Аксель вытащил противень из печи. Все булочки
были абсолютно одинаковыми. Выключив газ в печи, он надел картуз  и  пестрое
драповое пальто. Поднялся по лестнице,  вышел  на  улицу из  пекарни.  Кошка
пошла за ним следом. Он не стал ее прогонять. На улице было темно, дождь все
еще шел. Ветер посвежел, стал холоднее. Он пнул кошку ногой, и она убежала.
     Прихрамывая, Аксель  направился к реке. Открыл  ржавый  замок на  двери
заброшенного склада и включил свет. Подняв свою одноместную гоночную  лодку,
отнес ее к шаткой  пристани. Река бурлила, по  ней неслись белые барашки,  и
стремительное ее  течение  издавало хлюпающие,  журчащие звуки. Пристань  от
реки отделяла невысокая  дамба, там  вода была абсолютно спокойной.  Оставив
ялик на  пристани,  Аксель  вернулся за веслами. Выключил  свет  на  складе,
щелкнул ржавым замком. Принес весла к лодке, бросил на дно, столкнул лодку в
воду.  Бодро  вступил в  него и вставил весла в  уключины.  Оттолкнувшись от
берега,  Аксель  направил  свою  лодку  к  открытой  воде.  Течение  тут  же
подхватило его  лодку, и он,  ритмично работая  веслами,  погреб  к середине
реки. Он плыл по  течению, волны  свирепо перехлестывали через борта  ялика,
ветер  с дождем  бил его  по  лицу.  Очень скоро  лодка была уже  наполовину
наполнена  водой.  Но  он продолжал  методично  грести, а река  стремительно
неслась к Нью-Йорку, к гаваням и дальше, в открытый океан. Наконец он выгреб
на середину. Лодка почти до краев наполнилась водой.
     Лодку обнаружили  на следующий день возле Медвежьей  горы. Она плавала,
перевернутая вверх днищем. Тело Акселя Джордаха так и не нашли.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ГЛАВА ПЕРВАЯ

     1949 год
     Доминик  Джозеф Агостино сидел  за маленьким письменным  столом в своем
кабинете позади  спортзала, раскрыв  газету на спортивной странице. Он читал
статью о себе самом. На носу у него  -- большие  очки для чтения, как у Бена
Франклина, и они придавали мягкое ученое выражение его круглому лицу бывшего
боксера  с  перебитым носом  и  маленькими  черными  глазками над  мясистой,
усыпанной шрамами плотью. Три  часа  дня.  Время послеполуденного затишья. В
спортзале --  ни  души. Лучшее время дня. Ему практически нечего  делать  до
пяти, когда предстояло провести занятие по ритмической гимнастике с  группой
членов клуба, бизнесменов среднего  возраста, которые  с помощью  физических
упражнений  пытались  сохранить  свою талию, не набрать  лишнего веса. После
этого  --  несколько раундов  по  спаррингу с  партнером из  числа  наиболее
честолюбивых членов, стараясь при этом никому не нанести травмы.
     Статья  о нем  в рамке  на спортивной  странице  появилась  накануне, в
вечернем выпуске. День  проходил без особых  событий. "Ред Сокс" отдыхали за
городом,  никуда  не  собирались, и  из-за  отсутствия "горячего"  материала
журналистам приходилось забивать полосу чем угодно.
     Доминик родился  в  Бостоне. И в то  время,  когда он активно занимался
боксом,  все  болельщики знали его под другим именем -- Джо  Агос по  кличке
Бостонский  Красавчик, потому что у него не был как следует поставлен удар и
ему  приходилось  много  "танцевать"  вокруг партнера, чтобы  не  пропустить
сильнейший  удар  и не  свалиться  замертво на  ринге.  Он провел  несколько
удачных боев с  неплохими  легковесами в конце 20-х -- начале 30-х годов,  и
один спортивный репортер,  слишком еще молодой, который поэтому не мог лично
видеть  его  бои,  писал  будоражащие исторические отчеты о его поединках  с
такими боксерами,  как Канцонери и Макларнин, когда оба эти боксера  были на
взлете   спортивной   карьеры.   Этот  журналист  утверждал,  что  Джо  Агос
по-прежнему  в отличной форме, но  это, к сожалению,  было далеко не так. Он
цитировал  слова  Доминика,  который  якобы  в  шутливой  форме сказал,  что
некоторые молодые члены  клуба "Эксклюзив" доставляют ему  немало хлопот при
проведении спарринг-боев в спортзале и он уже подумывает об ассистенте или о
том, чтобы напялить на свою физиономию маску кэтчера, чтобы ему не попортили
в будущем его красоту. Он, конечно, шутил. Статья была вполне дружелюбной по
отношению к  нему,  и ее  автор представлял  Доминика  как  мудрого  старого
ветерана прошлых "золотых" деньков спорта, который умел философски подходить
к жизни  в  годы, проведенные на  ринге.  К  сожалению,  он промотал все, до
последнего цента, заработанные деньги, и  поэтому в его  жизни не оставалось
почти ничего хорошего, если не считать философии. Правда, он этого не сказал
репортеру, и об этом в статье не было ни слова.
     На столе зазвонил телефон. Звонил  снизу швейцар. Какой-то парень хотел
его видеть. Доминик распорядился пропустить парня к нему.
     Парню на вид было лет  девятнадцать-двадцать. На нем полинявший голубой
свитер и спортивные  туфли на резиновой подошве. Блондин с голубыми глазами,
с  лицом  младенца.  Он  напоминал  своим  видом Джимми  Макларнина, который
здорово его отделал, едва не разнес на куски во время  того  памятного боя в
Нью-Йорке.  Руки  сплошь  покрыты масляными  пятнами,  хотя Доминик  опытным
взглядом  сразу заметил, что парень пытался их вывести.  Такого типа ни один
член его клуба никогда не пригласил бы ни на разминку, ни на игру в бейсбол.
     -- Ну, что у тебя? -- спросил  Доминик, поглядывая на него поверх своих
очков как у Бена Франклина.
     -- Вчера вечером я прочитал газету,-- сказал парень.
     -- Неужели? -- Доминик всегда был подчеркнуто  любезен со всеми членами
клуба, всегда им мило улыбался и старался в этом не делать исключения для не
членов их профессионального объединения.
     -- Ну, статью о вас, мистер Агостино, в  которой вы жалуетесь,  что вам
немало  хлопот доставляют спарринг-партнеры, молодые  члены вашего клуба,  и
что в вашем возрасте вам уже приходится туго.
     -- Неужели?
     -- Так вот, я подумал, не нужен ли вам ассистент, такой, скажем, как я?
     -- Ты -- боксер?
     -- Не  совсем,-- ответил  парнишка.-- Может, когда-нибудь им стану. Мне
приходится очень часто драться,--  широко улыбнулся  он.-- И  вот  однажды я
подумал, почему бы мне за это не получать деньги.
     -- Пошли  со  мной.--  Доминик  встал, снял  с носа  очки.  Он вышел из
кабинета,  направился  в раздевалку. Парень шел за ним следом.  В раздевалке
никого не было, за исключением Чарли,  дежурного, который, сидя  за столом у
двери, дремал, положив голову на стопку полотенец.
     -- У тебя есть какие-нибудь вещи? -- спросил Доминик у парня.
     -- Нет, ничего нет.
     Доминик выдал ему старый спортивный костюм, пару  ботинок. Он наблюдал,
как этот парень  раздевался.  Длинные, крепкие ноги,  покатые  мощные плечи,
толстая  шея.  Весит  не менее ста  пятидесяти фунтов, может,  сто пятьдесят
пять. Хорошие руки. Никаких жировых прослоек.
     Доминик повел  его в  дальний угол спортзала, там, где  лежали маты  на
полу, бросил ему  пару  перчаток,  весом по шестнадцати унций  каждая. Чарли
завязал им обоим шнурки боксерских перчаток.
     --  Ну, посмотрим,  что  ты  умеешь, малыш,--  сказал Доминик  и легким
движением  поднял  к груди руки.  Чарли следил  за их  действиями  с большим
интересом.
     Парень  держал руки довольно низко, что вполне естественно для новичка.
Доминик дважды нанес ему удары левой. Но тот не смутился, продолжал напирать
на него. Побоксировав с ним минуты три, Доминик, опустив руки, сказал:
     -- Ладно, достаточно.
     Несколько раз он наносил этому парню ощутимые удары и даже вынудил  его
войти  в  клинч,  когда  тот подходил  слишком  близко, но, несмотря на это,
парень ужасно  быстро двигался.  Дважды,  когда парню удавалось добраться до
него, он наносил Доминику весьма чувствительные  удары. Да, он наверняка был
кулачным  бойцом.  Каким  именно  -- этого пока Доминик понять  не  мог.  Но
упорным бойцом -- это точно.
     --  Теперь, малыш,  слушай меня  внимательно,--  сказал Доминик,  когда
Чарли развязал  им шнурки на перчатках.-- Здесь тебе не салон бара. Это клуб
джентльменов. Они приходят  сюда  не  за  тем,  чтобы им  было  больно.  Они
приходят  сюда,  чтобы  поупражняться,  овладеть  чисто  мужским  искусством
самообороны.  Если  ты начнешь  колошматить их,  как  меня,  то уверяю тебя,
больше одного дня здесь не удержишься.
     -- Ясно. Понимаю,-- сказал парень.-- Просто хотелось продемонстрировать
вам, на что я способен.
     -- Пока ты умеешь  немного,--  охладил его пыл Доминик.--  Пока.  Но ты
умеешь быстро двигаться, энергично работать руками. О'кей. Где ты работаешь?
     -- Я работал в гараже, в Бруклайне1.  Но мне хочется найти такое место,
где можно работать с чистыми руками.
     -- Когда сможешь начать у нас?
     -- Хоть сейчас. Сегодня же. Я ушел из гаража на прошлой неделе.
     -- Сколько ты там зарабатывал?
     -- Пятьдесят баксов в неделю.
     --  Думаю, могу положить тебе тридцать пять,-- сказал Доминик.-- Но  ты
можешь взять  матрац в массажном  кабинете и спать там. Кроме того, тебе еще
придется  помогать  чистить  бассейн, пылесосить  маты и  прочее снаряжение,
проверять спортивную экипировку.
     -- Согласен,-- сказал парень.
     -- Ну вот, теперь у тебя есть работа. Как тебя зовут?
     -- Томас. Томас Джордах.
     --  Постарайся  избежать всяких неприятностей, Том,-- напутствовал  его
Доминик.
     Томасу Джордаху довольно  долго удавалось следовать совету  Доминика --
избегать всяких неприятностей. Он отличался  живостью. С уважением относился
ко  всем окружающим.  Всегда, в любое время,  любезно улыбался  всем  членам
клуба, особенно пожилым джентльменам. Кроме своей основной работы он охотно,
без всякого недовольства выполнял все поручения как Доминика, так  и других.
Ему   нравилась  приглушенная,  дружеская  атмосфера   клуба,  его   богатая
обстановка,  и когда  он  не был в  спортзале,  то любил бродить  по большим
просторным  читальным  залам  и  комнатам для игр с их  темными  деревянными
панелями  и высокими потолками, с глубокими кожаными креслами и прокуренными
картинами  маслом, на  которых  были  изображены  виды  города Бостона в  те
далекие  дни,  когда  океан  бороздили еще  парусные  суда.  Работа была  не
"пыльной",  и часто в течение дня  выпадали  продолжительные перерывы, когда
нечего  было  делать вообще.  Он  приходил  к Доминику,  чтобы послушать его
воспоминания о тех годах, которые он провел на ринге.
     Доминик не спрашивал Тома о прошлом, а Том ничего не рассказывал  ему о
том,  как он месяцами бродил  по дорогам, ночевал  в ночлежках в Цинциннати,
Кливленде и  Чикаго,  о работе  на заправочных станциях, о  своей  службе  в
качестве  посыльного в отеле "Сиракуз". Там он зарабатывал  неплохие деньги,
так как  возил проституток  в номера  клиентов, но денежная жизнь  кончилась
после того, как  ему  пришлось  выбить  направленный  на него нож  сутенера,
недовольного тем, что его клиентки давали слишком большие комиссионные этому
милому  мальчику  с  лицом  младенца,  для которого  они  вполне  могли быть
матерями, не занимайся они другим делом. Не рассказывал он Доминику и о том,
как грабил  пьяных  на  станциях надземной  железной  дороги  в  Чикаго, как
воровал деньги, оставленные в номерах, что  делал он это скорее из озорства,
чем от нужды, потому что, честно говоря, деньги его не очень интересовали.
     Доминик  учил его боксировать с "грушей". Как было приятно  в дождливый
день,  когда  в  спортзале никого не было, наносить  по  "груше"  одну серию
ударов за  другой,-- все  быстрее  и  быстрее  и слышать  эхо от  ударов  --
бах-бах-бах! Время от  времени,  когда  Доминик ударялся  в  воспоминания  о
прежнем своем боксерском  прошлом  и  им овладевало честолюбие, а поблизости
никого из  членов клуба  не  было, он надевал  боксерские перчатки и  обучал
своего ассистента различным хитроумным комбинациям: как правильно выпрямлять
правую руку, как использовать  в бою голову  и локти, как, напирая на пятки,
скользить по полу  при  нанесении ударов, как  избегать  ударов  противника,
делать  "нырок"  или  отклоняться  в сторону,  а не пятиться или отпрыгивать
назад.  Доминик все еще не разрешал ему проводить спарринги с членами клуба,
потому  что  не  был до конца уверен  в  Томасе  -- для  чего  ему  ненужные
инциденты?
     Но  сквош1  очень  скоро  проложил  ему  дорожку на  площадки,  и через
несколько недель  он  стал довольно  сильным  игроком.  Когда  более  слабые
теннисисты, члены клуба, оставались  без  партнера на  игру, Томас с большой
охотой  выручал  их  всех.  Он  был  ловким,  быстрым  игроком,  никогда  не
расстраивался из-за проигрыша,  а после каждого выигрыша  делал выводы,  как
выигрывать без особых  усилий, и к  тому же получал от партнеров "чаевые" --
двадцать -- тридцать долларов в неделю.
     Томас подружился с поваром  клуба, главным образом потому,  что находил
для него  надежных сбытчиков приличной марихуаны, покупал для него наркотики
и  сам, так что  очень  скоро  он  уже  столовался  бесплатно.  Он  тактично
воздерживался  от разговоров,  кроме  самых общих, с  членами  клуба,  среди
которых были адвокаты, брокеры, банкиры, руководящие чиновники  пароходных и
производственных  компаний.  Он  научился  молча,  аккуратно  записывать  по
телефону  "послания" от их  жен  и  любовниц  и  равнодушно передавал им эти
записочки, делая вид, что совершенно не понимает, о чем в них идет речь.
     Томас не любил  пить, и члены клуба, которые  пили виски  в  баре после
физических упражнений, благоприятно отзывались о нем и по этому поводу.
     В  его поведении  не было никакого хитрого  замысла,  никакого  четкого
плана, он ничего  не  выискивал  для  себя,  просто  знал, что  лучше  всего
втереться в доверие солидных граждан города, которые патронировали клуб, чем
этого не делать. Том слишком  долго  бродяжничал по Америке,  чужак в  своей
стране, то и дело попадал в беду, что обычно заканчивалось громким скандалом
и дракой, и он  снова  оказывался на  пыльных  дорогах. Теперь  его  мирная,
надежная жизнь,  расположение  к нему членов клуба ему нравились. Это совсем
не карьера, убеждал он себя,  нет, просто он прожил хороший, удачный год. Он
никогда  не  был  честолюбивым.  Когда  Доминик  довольно  расплывчато  стал
намекать ему  о возможности выступить в  любительских боксерских  поединках,
чтобы посмотреть, чего он стоит, он послал старого боксера подальше.
     Как только  ему становилось не по себе, муторно, он шел в Даунтаун, где
брал  на  улице  проститутку,  проводил  с  ней  всю  ночь,  отдавал  честно
заработанные ею деньги за ее услуги, и никаких тебе осложнений наутро.
     Ему даже  стал нравиться Бостон, настолько, насколько  вообще ему могло
нравиться какое-то место. Однако он не  так часто по  нему ездил, особенно в
дневное время, так как был уверен, что в  полиции есть ордер на его арест за
хулиганство.  В  последний  день  его  работы в гараже  в  Бруклайне  мастер
замахнулся на него гаечным ключом, и Томас его  ударил. Он сразу же пришел в
свои меблирашки,  собрал вещички и  через десяток минут был таков, сказав на
прощанье  хозяйке,  что  срочно  уезжает во  Флориду.  Потом он  записался в
Ассоциацию молодых христиан и "залег на дно", пока ему на глаза  не попалась
эта статья в газете о Доминике.
     Среди членов  клуба  были такие,  которые ему  нравились  и которые  не
нравились.  Но  Томас всегда проявлял  бдительность  и  старался  относиться
ровно,  непредвзято ко всем. Ему не хотелось портить отношения ни с одним из
них. У него и так в прошлом было полно неприятностей, для чего наживать еще?
Он старался не знать слишком много ни об одном члене клуба. Конечно, в таких
условиях работы, как у него, трудно  не сформировать свое собственное мнение
о  том  или  другом,  особенно когда  видишь перед  собой  голого  мужика  с
выпирающим  животиком  или исцарапанной  дамскими  коготками задницей  после
пребывания  с  ней  в  постели  или  когда  кто-то  сильно  горячится  из-за
проигранной партии в эту глупую игру -- сквош.
     Доминик,  напротив,  ненавидел  всех членов  клуба подряд  и  не только
потому, что у них были деньги, а у него, Доминика, их не было.
     Доминик родился и вырос в Бостоне, в его речи было такое же долгое "а",
как и у  всех остальных  бостонцев.  В душе ему  казалось, что он целый день
вкалывает  на поле землевладельца в  Сицилии и  замышляет сжечь  его дворец,
перерезать глотки всем его домочадцам. Вполне естественно, он до сих  пор не
расстался с мечтой о поджоге и убийстве, но старательно скрывал их за своими
серьезными  манерами. Он никогда не  забывал  сказать  каждому члену  клуба,
вернувшемуся  после  отпуска,  как  превосходно  тот  выглядит,  приходил  в
неописуемый  притворный  восторг, узнав от него, сколько  лишних килограммов
веса тому  удалось  сбросить,  и всегда  вежливо,  заботливо  осведомлялся у
каждого об ощущениях после  физических упражнений или боли  после растяжения
связок.
     --  Вот идет самый крупный  мошенник в Массачусетсе,-- шептал он на ухо
Томасу, когда очень важный на вид седовласый джентльмен входил в раздевалку.
И тут же, уже громко, обращался к нему:
     -- Ах, сэр! Как мы  рады снова видеть  вас  здесь! Вы уже вернулись? Мы
так скучали без вас. Думаю, что вам пришлось слишком много потрудиться.
     --  Ах,  работа,  работа, только  одна  работа,--  сетовал  джентльмен,
печально качая головой.
     --  Я-то  знаю,  что это  такое,  сэр.--  Доминик  тоже  печально качал
головой.--   Приходите  ко  мне,  выполним  мои  специальные  упражнения   с
гантелями, а потом -- парилка,  бассейн и массаж.  Все  ваши недомогания как
рукой снимет, и вы будете сегодня ночью спать крепко-крепко, как младенец.
     Томас  внимательно  прислушивался  к Доминику,  следил  за  каждым  его
жестом,  стараясь  как  можно больше  перенять  от  него,  такого  искусного
притворщика.  Ему  нравилась глубоко  укоренившаяся  в  нем природа  бывшего
боксера с каменным сердцем, склонность его к анархии и  грабежу, несмотря на
все внешние льстивые комплименты.
     Томасу очень нравился один человек --  Рид,