дили на  него  скуку, и он с  трудом выносил ее объятия,  когда
утром и вечером целовал ее, но, конечно, он никогда не подавал и вида.
     Рудольф чувствовал,  что состоит  как бы из двух  слоев:  того, который
известен только  ему одному, и  того, который  он демонстрировал окружающим,
всему миру.  Ему  очень  хотелось  быть  таким  на  самом деле,  без  всякой
показухи, но сомневался, что  когда-нибудь ему удастся таким стать. Нет, ему
это не  под  силу.  Хотя и мать,  и  сестра,  и  даже  учителя в  один голос
утверждали,  что  он --  красивый  юноша,  он  не  был  до  конца  уверен  в
привлекательности своей внешности. Ему казалось, что он  слишком смуглый,  у
него слишком длинный нос,  жесткие ровные скулы,  его белесые  глаза слишком
легковесны и слишком маленькие и  не  соответствуют  оливковому оттенку  его
кожи,  его  волосы  слишком безрадостно черны,  как  у  мальчишки из  низов.
Рудольф  старательно разглядывал в  газетах и  журналах  фотографии учеников
таких привилегированных  школ, как Экзетер и Сент-Пол,  как они выглядят, во
что одеты,  что  носят студенты  в  таких  знаменитых  ученых  центрах,  как
Гарвардский и  Принстонский университеты, и во  всем  старался подражать  их
стилю в собственной одежде, насколько ему позволял это его бюджет.
     Рудольф  носил потертые  белые  ботинки из  оленьей  кожи с  резиновыми
подметками, и теперь у него появился красивый блейзер, но все равно он никак
не мог избавиться от  портящего настроение  ощущения, что если его пригласят
на светскую вечеринку,  то гости сразу же его вычислят, тут  же поймут,  кто
он, в сущности, такой,-- парень  из захолустного городка, пыжащийся показать
себя таким, каким он никогда не был.
     Рудольф  робел  с  девушками  и никогда не влюблялся,  если  только  не
называть высоким словом "любовь" те  глупые чувства, которые  он испытывал к
мисс Лено.  Он старался сделать  вид,  что его не интересуют девочки, потому
что  он  занят  куда более  важными делами,  чем весь  этот детский  вздор с
назначением свиданий, флиртом, целованиями и обниманиями. Но  на  самом деле
он избегал девушек только потому, что боялся их: вдруг кто-нибудь  раскусит,
поймет, что за его высокомерным манерничаньем скрывается неопытный паяц?!
     Рудольф  в какой-то мере завидовал брату. У того был  особый  природный
дар -- звериная жестокость. Его боялись, даже ненавидели, во  всяком  случае
никто его не любил, но он никогда не переживал из-за того, какой галстук ему
к лицу  или что сказать на  уроке английского языка.  Он весь такой цельный,
как бы  слеплен из одного  куска,  и если собирался  что-то  сделать, то  не
тратил  зря  время на мучительные колебания, чтобы  выбрать верную  позицию,
перед тем как приступить к выполнению задуманного.
     Что касается  сестры,  то она -- настоящая  красотка.  Этого у  нее  не
отнимешь.  Она гораздо красивее некоторых "кинозвезд"  на экране,  и  одного
такого дара с лихвой хватило бы любому человеку.
     -- Да, папа, гусь просто потрясающий! -- сказал Рудольф, зная, что отец
ждет комплимента за свое кулинарное искусство.-- Это на самом деле -- нечто!
--  Он уже ел через силу, но все  равно  протянул  свою  тарелку  за  второй
порцией.  Увидев, каких размеров кусок  щедро положил  в  тарелку  отец,  он
невольно скривился.

IV

     Гретхен ела молча. Когда же им сказать об этом, лихорадочно думала она,
когда наступит подходящий момент? В пятницу она получила уведомление о своем
увольнении.  Предстояло отработать две  недели -- и  все. Ее вызвал  в  свой
кабинет мистер Хатченс и  после небольшой рассеянной  вступительной речи,  в
которой  безудержно  хвалил  ее,  говорил,  как  добросовестно,  честно  она
работает и он очень рад, что у него в отделе есть такая надежная сотрудница,
и  все  такое  прочее, а потом неожиданно огорошил. По его словам, утром  он
получил распоряжение от начальства: уволить в течение  двух  недель ее и еще
одну сотрудницу.  Он, конечно, сразу же побежал  к менеджеру, хотел отстоять
ее,  рассказывал мистер Хатченс, и в сухом тоне  его  голоса  проскальзывали
нотки  искреннего сожаления,  но его  попытка оказалась  напрасной.  Война в
Европе  кончилась,  начались  резкие  сокращения  правительственных  военных
контрактов.  Такой  спад  деловой  активности  они,  конечно,  предвидели  и
предприняли ряд мер, но  они оказались недостаточными и теперь  выход  один:
экономить  на всем, в том числе  и сокращать  персонал. Гретхен и эта вторая
девушка были приняты в отдел мистера Хатченса последними, поэтому их первыми
и увольняли.  Мистер Хатченс  был так  расстроен предстоящим расставанием  с
ней!  Он даже несколько  раз вытаскивал  из кармана  свой  носовой платок  и
громко вытирал нос, чтобы  тем самым показать,  что инициатива ее увольнения
исходит не от него. Тридцать лет работы с бумагами, несомненно, сказались на
мистере Хатченсе,  он  и  сам стал похож  на бумажку,  на  оплаченный  счет,
который пролежал в ящике стола,  пожелтевший, мятый,  ломкий, потрескавшийся
по  краям,  и вот  неожиданно  его  снова  извлекли  на  свет  божий.  Якобы
переживаемые им в  эту минуту эмоции были неуместны, как  неуместны  слезы в
отделе кадров.
     Гретхен пришлось самой утешать мистера Хатченса. У нее не было никакого
желания работать до  пенсии на кирпичном заводе Бойлана, сказала она  ему, и
она вполне понимает его: последняя принятая на работу сотрудница должна уйти
первой. Она, конечно, не сказала ему об истинной причине своего увольнения и
чувствовала себя виноватой перед этой несчастной девочкой, которую приносили
в  жертву, чтобы  как-то завуалировать позорный акт  мести со  стороны Тедди
Бойлана.
     Гретхен не знала,  что  будет делать. Ей оставалось только надеяться на
то,  что  она  что-нибудь придумает,  что все образуется до того,  как  отец
узнает  о ее  увольнении. Само  собой, скандала не избежать, и ей  нужно как
следует  подготовить  свою оборону.  Сегодня, на ее взгляд,  отец  впервые в
жизни вел себя как нормальный человек,  и, может, в конце обеда, разомлевший
от вина и гордости за одного своего ребенка, он станет более снисходительным
и к другому. Ладно, подожду до десерта, решила Гретхен.

V

     Джордах сам  испек  по  такому  случаю  пирог  и  внес  его с  кухни  с
торжественным, сияющим видом. На сахарной глазури горело восемнадцать свечей
-- семнадцать за  прожитые годы и одна -- за год грядущий. Они все увлеченно
пели "Счастливого дня рождения тебе, наш  дорогой, дорогой Рудольф!",  когда
раздался звонок  в  дверь, оборвавший  песню  на  полуслове. Дверной  звонок
никогда не трезвонил в доме  Джордахов,  потому что к ним никто  не ходил, а
почтальон бросал письма в щель.
     -- Кого там, черт подери,  принесло! --  возмутился Джордах. Он  обычно
своеобразно реагировал  на  подобные сюрпризы:  инстинктивно  сжимал кулаки,
словно ничего другого не ожидал, кроме нападения на себя.
     --  Пойду  посмотрю,-- сказала  Гретхен. Ей вдруг на какое-то мгновение
пришла  мысль,  что  там  внизу,  у  двери,  стоит  Бойлан,  а  его  "бьюик"
припаркован перед их лавкой. Да, он вполне способен на такое  безумство. Она
побежала  вниз по лестнице, а Рудольф тем временем  задул свечи. Как хорошо,
что она так чудесно  выглядит: принарядилась,  сделала прическу.  Пусть этот
Бойлан плачет и рыдает, потому что больше ему ничего не обломится.
     Она  открыла  дверь.  За ней стояли  двое  мужчин. Она их знала  обоих:
мистер Тинкер  со своим  братом Джоном  Тинкером  --  священником. Она знала
мистера Тинкера по работе на кирпичном заводе. Все знали отца  Джона Тинкера
-- крупного, похожего  на неуклюжего медведя,  краснорожего мужчину, который
смахивал больше на портового грузчика, чем  на  священника.  По-видимому, он
сильно ошибся при выборе профессии.
     -- Добрый день, мисс Джордах,-- сказал Джон Тинкер, снимая шляпу. Голос
у  него  был  тихий, а на  его  продолговатом дряблом  лице такое выражение,
словно  он только  что  нашел в  церковной  книге  ужасную,  непростительную
ошибку.
     -- Хелло, отец Тинкер,-- отозвалась Гретхен.
     -- Надеюсь, мы  вам не помешали,-- церемонно сказал  мистер  Тинкер еще
более  церковным  голосом, чем у своего  рукоположенного братца.-- Нам нужно
поговорить с вашим отцом. Он, надеюсь, дома?
     -- Да, дома,-- ответила Гретхен.-- Не угодно  ли войти...  подняться  к
нам... мы, правда, сейчас обедаем... но...
     -- Может, лучше вы  попросите  его спуститься к нам, дитя мое,-- сказал
священник. У него был  приятный,  густой  голос,  который  наверняка вызывал
доверие к  нему со стороны женщин.-- Нам необходимо с  ним наедине  обсудить
одно очень важное дело.
     -- Сейчас позову его,-- сказала Гретхен.
     Мужчины вошли  в  темный  коридор, закрыв  за  собой  дверь, словно  не
хотели, чтобы  их кто-то  увидел  с  улицы. Гретхен  щелкнула включателем --
неудобно оставлять джентльменов в темноте.
     Она торопливо  стала подниматься  по  лестнице, уверенная  в  том,  что
братья Тинкеры сейчас не отрывают взора от ее стройных ног.
     Гретхен вошла в  гостиную. Рудольф резал ножом испеченный отцом  пирог.
Все испытующе посмотрели на нее.
     -- Что, черт подери, все это значит? -- возмущался Джордах.
     -- Там,  внизу,  мистер Тинкер,--  сказала Гретхен.--  Со своим братом,
священником Джоном Тинкером. Они хотят поговорить с тобой, па.
     --  Ну,  почему ты  их не  пригласила  сюда?  -- Джордах, взяв  из  рук
Рудольфа тарелочку с  большим куском  пирога,  впился в него зубами, откусив
сразу чуть ли не половину.
     -- Они отказались. Говорят, им  нужно  обсудить с тобой  какое-то очень
важное дело наедине.
     Том,  облизывая языком  зубы,  издал  чмокающий  звук,  словно  пытался
извлечь застрявшую там крошку.
     Джордах отодвинул свой стул.
     --  Боже  праведный,--  вздохнул он.-- Еще  и  священник!  Неужели  эти
негодяи не могут оставить в покое человека даже в воскресенье? -- Он, встал,
вышел  из комнаты.  Все слышали, как он, прихрамывая,  тяжело  спускался  по
лестнице к непрошеным гостям.
     Джордах даже  не  поздоровался с джентльменами, ждавшими  его в  тускло
освещенном коридоре.
     -- Что, черт подери, может  быть  настолько серьезным,  чтобы  отрывать
рабочего человека от воскресного обеда? О чем это вы хотите поговорить?
     -- Мистер Джордах,-- сказал  Тинкер.-- Нельзя ли нам поговорить в таком
месте, где бы нас не слышали?
     --  А  чем  вас  не устраивает  коридор? --  загремел Джордах, стоя  на
последней ступеньке лестницы, все еще пережевывая громадный  кус. В коридоре
пахло гусятиной.
     Тинкер посмотрел вверх:
     -- Не хотелось, чтобы нас кто-нибудь услышал.
     -- Насколько  я понимаю,--  сказал Джордах,--  нам нечего сказать  друг
другу такого,  чего не может слышать весь этот проклятый город. Я вам ничего
не должен,  вы мне  -- тоже.-- Но все же сошел с последней ступеньки и вывел
их на  улицу, открыл входную  дверь в пекарню  ключом,  с которым никогда не
расставался.
     Все трое  вошли  в пекарню, где единственное большое окно  было закрыто
брезентовой шторкой по случаю воскресенья.

VI

     Наверху Мэри Джордах ждала, когда закипит кофейник. Рудольф  беспокойно
поглядывал на часы: как бы не опоздать на свидание с Джули. Томас развалился
на стуле, напевая что-то неразборчивое себе под нос и отбивая ритм вилкой по
своему бокалу.
     -- Прекрати, прошу тебя,-- попросила мать.-- У меня заболит голова.
     --  Извини,--  сказал  Томас.-- В  следующий  раз  для своего  концерта
приготовлю трубу.
     Никакого  сладу с ним, с раздражением подумала Мэри  Джордах, не  может
быть вежливым ни секунды.
     -- Ну что они там делают? -- недовольно ворчала она.-- В кои веки у нас
семейный обед.-- Она с выражением обвинителя резко повернулась к  Гретхен.--
Ты  работаешь  вместе с  мистером Тинкером,--  сказала  она.-- Может, ты там
чем-то отличилась?
     --  Может,  они  обнаружили,  что  я  стащила  кирпич?   --  насмешливо
предположила Гретхен.
     -- Ну ни одного дня в этой семье никто не может продемонстрировать свою
вежливость! -- обиделась мать. Она пошла на кухню за кофе. По  ее опущенной,
сутулой спине казалось, что вот идет воплощение женского мученичества.
     На лестнице послышались  тяжелые шаги Джордаха.  Он  вошел в гостиную с
абсолютно ничего не выражающим лицом.
     -- Том,-- сказал он,-- спустись в пекарню.
     -- Мне не о чем говорить с Тинкерами,-- возразил Томас.
     -- Они  хотят что-то тебе сказать.-- Джордах повернулся  и  снова  стал
спускаться с лестницы.  Томас  недоуменно пожал  плечами. Он  то  одной,  то
другой рукой вытягивал себе пальцы. Обычный  его жест перед  дракой.  Встал,
пошел вслед за отцом.
     Гретхен нахмурилась.
     -- Не знаешь, что все это значит? -- спросила она Рудольфа.
     -- Должно быть, какая-то неприятность,-- мрачно ответил он.
     Он понимал, что на свидание к Джулии теперь обязательно опоздает.

VII

     В пекарне  на фоне  голых  пустых полок и прилавка с  мраморной крышкой
черного  цвета  оба Тинкера  --  один  в  темно-синем  костюме,  а  второй в
блестящей черной сутане священника -- были похожи на двух воронов, принесших
с собой беду.
     Все же я его убью, это точно, подумал Томас.
     -- Добрый день, мистер Тинкер,-- сказал он, одаривая его своей невинной
детской улыбочкой.-- Добрый день, отец!
     -- Сын мой,-- напыщенно, с важным видом произнес священник.
     -- Вот скажите ему сами,  скажите то,  что рассказали  мне,--  вмешался
Джордах.
     --  Нам  все  известно,--  сказал  священник.-- Клод  признался во всем
своему дяде, что  вполне естественно,  на  мой  взгляд,  и верно.  Признания
влекут за собой покаяние, а покаяние -- прощение.
     -- Поберегите этот ваш вздор для воскресной школы,-- раздраженно бросил
Джордах.  Он прижался спиной к двери, словно намеревался никого не выпускать
из пекарни.
     Томас молчал.  На его лице появилась едва заметная вызывающая улыбочка,
такая, которая играла у него на губах всякий раз перед дракой.
     -- Надо же! Зажечь на холме  крест,-- возмущался  священник,-- в  такой
день,  день, который посвящен памяти наших славных парней, павших  в боях, в
такой  день, когда я читал торжественную мессу за упокой их душ  у  алтаря в
своей  церкви, и это несмотря на все испытания, нетерпимость, через  которые
пришлось пройти нам, католикам, несмотря  на постоянно  предпринимаемые нами
усилия,  чтобы  к  нам  достойно,  как к  таким  же  людям, относились  наши
заблудшие  соотечественники,  и   вот  вам,  пожалуйте,  такой  подлый  акт,
совершенный  кем  бы  вы  думали?  Двумя католиками!  -- Он печально покачал
головой.
     -- Мой сын не католик,-- поправил его Джордах.
     --  Но его отец и  мать рождены в лоне католической  церкви,-- возразил
священнослужитель.-- Я навел предварительно справки.
     -- Ты это сделал или не ты? Признавайся! -- взорвался Джордах.
     -- Я,-- признался Том. Ах, этот  сукин сын, трус с желтой  кожей,  этот
негодяй Клод!
     -- Ты отдаешь себе отчет, сын мой, в том,-- продолжал священник,--  что
случится с  твоей семьей  и семьей Клода, если только кто-нибудь узнает, кто
поставил на горе этот крест и кто его зажег?
     --  Нас изгонят из города,-- сказал взволнованный  мистер Тинкер,-- вот
что  произойдет с нами. В этом не может быть никаких  сомнений. Твой отец не
сможет продать ни одной буханки  хлеба  в этом городе, понимаешь?  Население
все припомнит: что  вы -- иностранцы, немцы по происхождению,  даже если  бы
вам и очень хотелось, чтобы они забыли сей прискорбный факт.
     --  Ах,  ради  бога! --  воскликнул Джордах.-- Опять  все эти  красные,
белые, голубые, серо-буро-малиновые...
     --  Против  фактов не  попрешь,-- грубо сказал мистер  Тинкер.--  Нужно
смотреть фактам в  лицо, не увиливать. Могу  представить вам  еще один. Если
только Бойлан узнает, кто устроил пожар на территории его поместья, кто сжег
его сарай, то  он нас затаскает по судам, будет нас постоянно  преследовать,
до конца жизни.  Он наймет такого ловкого адвоката, такого опытного  сутягу,
который представит этот заброшенный сарай как великую ценность, какой больше
нет  нигде  по  всей стране,  от Порт-Филипа  до Нью-Йорка!  --  Он погрозил
кулаком Тому.-- И у твоего отца в  кармане не окажется ни одного  завалящего
цента. Вы с Клодом -- несовершеннолетние. И ответственность за вас несем мы.
На это дело можно ухлопать сбережения...
     Том заметил,  как стали  сжиматься  в кулаки ладони отца. Казалось,  он
испытывает  непреодолимое  желание схватить его, Тома,  за горло  и задушить
здесь же при всех.
     --  Успокойся, Джон,-- сказал священник, обращаясь к брату.--  Не стоит
так укорять  парня, нельзя его злить, выводить из себя. Нужно собрать сейчас
весь   наш  общий  здравый  смысл,   что-то  придумать,   чтобы   как-нибудь
выкрутиться.-- Он повернулся к Тому.-- Я не стану спрашивать тебя и пытаться
узнать, по чьему это дьявольскому наущению ты заставил Клода ввязаться в это
ужасное дело, совершить такой чудовищный поступок...
     -- Клод сказал, что это моя идея? -- спросил Том.
     -- Такому мальчику, как Клод,-- заступился за него священнослужитель,--
который вырос в христианской семье, который ходит к мессе по воскресеньям  в
церковь, никогда и в голову не могла прийти такая безумная затея.
     -- Ладно,-- сказал Том. Он найдет  этого негодяя Клода, найдет как пить
дать!
     -- К счастью,-- продолжал священник в  своем  размеренном григорианском
тоне,-- когда Клод пришел  к своему дяде,  доктору Роберту Тинклеру, тот был
дома один, и их никто не видел. Дядя оказал мальчику первую помощь, заставил
во  всем  признаться,  а потом отвез домой на  своем автомобиле.  По Божьему
соизволению, его не заметили. Но у Клода  серьезные ожоги, и ему придется не
снимать повязки недели три, никак не меньше. Нельзя было его прятать в доме,
пока  он  окончательно  не  выздоровеет.  Всякое   могло   случиться:  могли
возникнуть подозрения  у горничной,  мальчик-разносчик мог  случайно увидеть
его  с  перевязанной  рукой,  какой-то дружок  из школы мог  навестить  его,
посочувствовать...
     --  Боже праведный,  Энтони! -- взмолился Тинкер.-- Да  опустись  ты на
землю,  сойди,  наконец,  с кафедры  для  проповедей.--  Лицевые  мышцы  его
конвульсивно  дергались, глаза  налились  кровью,  он сделал большой  шаг  к
Тому.--  Мы отвезли  этого маленького негодяя в Нью-Йорк и  там посадили  на
самолет,  вылетающий в Калифорнию. В  Сан-Франциско у него есть тетка, и  он
будет у нее, пока не заживут  ожоги и не снимут бинты. Потом мы отправим его
в  военную школу. Он вряд ли  вернется в наш город,  пока ему не  исполнится
девятнадцать  лет.  И если твой  отец понимает, что  нужно предпринять ему в
этом  случае, то пусть  не  мешкая выпроваживает тебя из города,  только так
можно  избежать серьезных  неприятностей. Пусть  отправляет тебя подальше из
города,  туда,  где  тебя  никто  не  знает   и  никто  не  станет  задавать
провокационных вопросов.
     -- Не беспокойтесь, мистер Тинкер,--  сказал Джордах.-- К вечеру и духа
его здесь не будет.
     -- Так-то оно лучше,-- с угрозой в голосе проговорил Тинкер.
     -- Ну ладно, все.--  Джордах открыл дверь.-- Вы мне  оба надоели уже до
чертиков! Убирайтесь-ка отсюда!
     --  Теперь  мы можем уйти,-- сказал священник.-- Думаю,  мистер Джордах
сделает все, что нужно.-- Тинкеру не терпелось сказать последнее слово.-- Вы
еще легко отделались, все вы.-- И вышел из лавки с недовольным видом.
     Джордах закрыл дверь, посмотрел на Томаса в упор.
     -- Ты на  волоске подвесил над моей несчастной головой острый  меч, ты,
говнюк! Думаю,  ты кое-что заработал.-- Одним прыжком добравшись до  Томаса,
он с размаха опустил  на него  свой тяжелый  кулак.  Томас  зашатался. Потом
инстинктивно,  оттолкнувшись от пола,  нанес ответный сильнейший удар правой
прямо  в кр