того сброда случайных
людей, которые жили за его счет. Ему не хотелось, чтобы это чувство пропало,
испарилось  от  язвительного  насмешничества  Томаса  -- средства  давнишней
старинной ревности и враждебности, которые через столько лет, по его мнению,
должны были бы давно заглохнуть.
     -- Ну а мне пришлось поездить, ничего не скажешь,-- продолжал  хвастать
Томас.--  Я  побывал  во  многих  местах:  в   Чикаго,  Кливленде,  Бостоне,
Нью-Орлеане, Тиахуане, Голливуде.  Назови  любой город,  я был в каждом. Эти
путешествия сильно расширили мой кругозор.
     Вдруг  дверь  широко  распахнулась  и  в раздевалку  вбежала  Тереза  с
искаженным, покрытым толстым слоем грима лицом.
     -- Сколько вы будете еще здесь трепаться? Всю ночь? -- закричала она.
     --  Ладно,  ладно,  дорогая.  Уже заканчиваем,--  успокоил  ее Томас.--
Сейчас выходим.  Мы хотели где-нибудь  поужинать. Ты  и Гретхен,  пойдете  с
нами?
     --  Мы  идем в  китайский ресторан. Обожаю  китайскую  пищу,--  заявила
Тереза.-- Я просто умираю от восторга от нее.
     --  Боюсь,  сегодня ничего не выйдет. Гретхен пора домой.  Она оставила
сына с нянькой,-- сказал и заметил быстрый взгляд Томаса, брошенный на жену,
потом снова  на него, Рудольфа. Ясно. Сейчас брат  думает, что мы  не  хотим
показываться на публике с его женой.
     Но Томас пожал плечами и сказал дружелюбно, без обиды:
     -- Ну ладно. Как-нибудь в другой раз. Теперь мы хотя  бы знаем, что все
живы-здоровы.-- Уже в коридоре он резко остановился:
     -- Послушай, ты завтра будешь в городе около пяти?
     -- Томми,--  громко  позвала его жена.-- Мы  ужинать сегодня  будем или
нет?
     -- Помолчи! -- крикнул Томас.-- Ну так что, Руди?
     --  Да,  буду.--  Он  намечал  провести  весь  день  с архитекторами  и
адвокатами.
     -- Где мы увидимся? -- спросил Том.
     -- Я буду у себя в номере, в отеле,-- отель "Уорик" на...
     -- Знаю, где это,-- оборвал его Томас.-- Я приду.
     В коридоре к ним подошла Гретхен. Бледная, с напряженным лицом. Рудольф
уже  жалел,  что  привез  ее сюда.  Но  лишь  на мгновение. Она уже взрослая
женщина,  далеко не девочка,  и  нельзя  отстраняться  от  всего  на  свете.
Достаточно  того,  что  целых десять лет  она  с  присущей  ей  тактичностью
удерживает почтительную дистанцию между собой и матерью.
     Когда  они   проходили  мимо   двери  другой  раздевалки,  Томас  снова
неожиданно остановился.
     -- Нужно заглянуть сюда на минутку,сказать Вирджилу  "хелло"! Зайдем со
мной,  Руди, скажешь ему, что ты -- мой  брат, похвалишь его за хороший бой,
ему станет легче от твоих добрых слов.
     --  По-моему,  нам  никогда не  выбраться из этого  проклятого места,--
воскликнула Тереза.
     Томас,  не  обращая внимания  на ее  вопль,  толкнул  дверь.  Он жестом
пригласил  Рудольфа войти  первым.  Боксер-негр  еще  не оделся.  Он  сидел,
ссутулившись,  на  массажном  столе,  и  руки  его,  как  плети, безжизненно
болтались между колен. Красивая молодая  негритянка, либо жена, либо сестра,
сидела  тихо  на  складном  стульчике у  стола,  а  белый  ассистент-угловой
осторожно прикладывал пузырь со льдом к  большой шишке под глазом боксера. В
углу  довольно  светлый негр, седовласый, аккуратно заворачивал  в узел  его
шелковый халат, трусы и боксерские тапочки. Видимо, его отец.
     Томас и Рудольф подошли к боксеру. Он глянул на них здоровым глазом.
     Томас нежно обнял его за плечи:
     -- Ну, как себя чувствуешь, Вирджил?
     -- Лучше,-- ответил боксер.
     Теперь вблизи Рудольф видел, что этому парню не больше двадцати.
     --  Вот,  Вирджил, познакомься,  мой брат,  Рудольф. Он  пришел сказать
тебе, что ты ему понравился.
     Рудольф обменялся рукопожатием с боксером.
     --   Рад  познакомиться   с  вами.  Это  был   очень  хороший,   просто
замечательный  бой,--  сказал  он,  хотя  ему хотелось  сказать:  "Послушай,
несчастный  ты  парень,  беги отсюда  и больше  никогда в  жизни не  надевай
боксерские перчатки".
     -- Д-а,-- протянул негр.-- Ваш брат -- очень сильный человек.
     -- Что ты! Мне  просто повезло,-- сказал  Том.-- Мне  наложили на бровь
целых пять швов.
     -- Я не бил тебя по голове, Томми,-- сказал Вирджил.-- Клянусь, не бил.
     --  Конечно, нет. О чем ты  говоришь, Вирджил,--  успокоил  его  Том.--
Никто этого не  говорит.  Мы просто зашли сказать тебе  "хелло", посмотреть,
как ты себя чувствуешь, убедиться, что все в порядке.
     -- Спасибо. Очень любезно с вашей стороны.
     -- Ну, счастливо, малыш,--  сказал  на  прощание Том. Они с Рудольфом с
самым серьезным видом пожали руки всем присутствующим, вышли.
     -- Ну, наконец-то,-- заворчала Тереза при виде их.
     Мне кажется, они женаты  не больше полугода, подумал Рудольф, когда все
они направились к выходу.
     -- Менеджеры слишком поторопились с этим парнем,-- сказал Том Рудольфу,
когда они  оказались рядом,-- у него была довольно  продолжительная победная
серия, и  они решили дать ему главный поединок. Я видел его пару раз и знал,
что он  еще слабоват и  что  пошлю  его в нокаут.  Гады  эти  менеджеры.  Ты
заметил,  этого  подонка там даже не  было. Он даже не удосужился подождать,
убедиться,  где будет  Вирджил  -- дома или в  больнице.  Какая все  же  это
дрянная  профессия,  бокс, Руди.-- Он  посмотрел  на  Гретхен,  словно хотел
видеть ее реакцию на  его  слова, но  она  шла,  словно  в трансе, ничего не
видела и ничего не слышала вокруг.
     Выйдя  на улицу, они остановили такси, и Гретхен захотела сесть рядом с
шофером. Тереза  села на  заднем сиденье, между  Рудольфом и Томасом. От нее
ужасно несло дешевыми духами, но когда  Рудольф, не в силах  больше выносить
такого резкого запаха, опустил стекло, она возмутилась:
     --  Ради  бога,  не открывайте,  ветер  испортит прическу.  Прошу  меня
извинить.
     Они ехали  в Манхэттен молча.  Тереза держала Тома за руку и,  время от
времени  поднося ее к  своим губам, целовала,  демонстрируя всем, что это ее
собственность.
     Как только они переехали Бруклинский мост, Рудольф сказал:
     -- Ну все, Томас, здесь мы выходим.
     --  Вы на самом  деле не хотите  поехать  с нами поужинать? --  спросил
Томас.
     -- Там  самые лучшие  китайские блюда  в  городе,-- сказала  Тереза. Их
совместная  поездка в  такси не  принесла никаких неожиданностей,  и теперь,
когда  она  уже не  чувствовала  для  себя  никакой  реальной угрозы,  могла
позволить  себе  побыть  гостеприимной:  кто  знает,  может,  в  будущем  ее
гостеприимство пойдет ей на пользу.-- Вы даже не представляете себе, от чего
отказываетесь.
     -- Мне  нужно домой,-- упрямо сказала Гретхен. Голос у нее дрожал, она,
по-видимому, была на грани истерики.-- Я должна быть дома.
     Если бы  не  Гретхен, Рудольф поехал бы к Томасу.  После  этого шумного
триумфа  на  спортивной  арене,  после  такого тяжелого боя ему  не хотелось
оставлять Томаса с женой, в компании этой постоянно попрекающей его женщины,
чтобы ему было не так одиноко,  не так  грустно,  чтобы он провел оставшийся
вечер  там, где  не услышит ни  единой  похвалы,  ни одного приветствия,  ни
одного ласкового слова. Надо как-нибудь возместить Томасу этот вечер.
     Таксист остановил машину, и Гретхен с Рудольфом вышли.
     -- Ну, прощайте, родственнички,-- Тереза, засмеявшись, фыркнула.
     -- Завтра в пять, Руди,-- напомнил ему Томас.
     Рудольф утвердительно кивнул.
     --  Спокойной ночи,-- прошептала Гретхен.--  Береги себя,  Томас, прошу
тебя.
     Такси отъехало, и  Гретхен крепко  сжала  руку Рудольфа, точно  боялась
упасть. Рудольф  остановил другое такси и назвал  водителю  адрес Гретхен. В
темном салоне машины  Гретхен не  выдержала,  дала волю своим  чувствам. Она
прижалась  к Рудольфу  и громко зарыдала,  тело  ее  сотрясала  дрожь. Слезы
выступили  и  на глазах  Рудольфа, он  крепко обнял сестру  и гладил  ее  по
голове.  Забившись в  глубину  темной машины,  он  видел, как  яркие полоски
разноцветных неоновых огней освещали через окошко мчащегося по широкой улице
автомобиля  исказившееся,  красивое,  мокрое  от  слез  лицо  Гретхен, вдруг
почувствовал себя гораздо  ближе к сестре. Теперь их связывала более крепкая
взаимная любовь, чем когда-либо прежде.
     Наконец она прекратила плакать. Слезы уже не лились из ее глаз. Гретхен
выпрямилась, вытерла глаза носовым платком.
     -- Прости  меня,--  сказала она.-- Какая  все же я  снобка.  Несчастный
мальчик, бедный, несчастный мальчик...
     Когда  они  вошли в ее  квартиру, нянька  спала  на кушетке в гостиной.
Вилли  еще не вернулся.  Никто не  звонил,  сообщила  нянька, а  Билли долго
читал, пока не заснул, тогда она выключила свет, стараясь его  не разбудить.
Нянька -- молодая девушка лет семнадцати, красивая, курносенькая студентка в
коротких носочках, очень стеснительная, была  ужасно смущена, что ее застали
спящей.  Гретхен  налила в  два  стакана  виски. Нянька  навела порядок в ее
комнате, собрала  все разбросанные  вокруг газеты,  сложила их в  аккуратную
стопку на подоконнике, взбила подушки на кушетке.
     Горела  только  одна лампа. Рудольф и Гретхен сидели, словно  две тени:
Гретхен -- на  кушетке,  подобрав  под  себя ноги, а  Рудольф  -- на удобном
большом   стуле.  Они,  устав   за  день,  не  торопясь   потягивали  виски,
благословляя чуткую тишину.  Когда они допили  виски, Рудольф тихо  встал со
своего стула и налил еще. Снова сел.
     Откуда-то издалека до них  донесся визг сирены "скорой помощи". Где-то,
видимо, несчастный случай.
     -- Ему это доставляет удовольствие,-- наконец вымолвила Гретхен.-- Этот
парнишка   практически  уже  ничего  не  мог  сделать,   он   был  абсолютно
беспомощным, но Томас продолжал наносить ему сильные удары. Я всегда думала,
что человек на ринге зарабатывает  себе на жизнь  кулаками  --  своеобразный
способ получить  деньги,  и тут ничего не  поделаешь. Но то,  что  я увидела
сегодня вечером, это совершенно другое. Как ты считаешь?
     --  Довольно  странная  профессия --  боксер,--  согласился  Рудольф.--
Трудно сказать, что творится в голове боксера, когда он дерется на ринге.
     -- Разве тебе не было за него стыдно?
     --  Ну,  я бы сказал  несколько  иначе. Мне  было не по себе. В Америке
насчитывается, по крайней мере,  десять тысяч  боксеров-профессионалов. Ведь
они чьи-то сыновья, братья.
     -- Нет, я не разделяю твоего мнения,-- холодно сказала Гретхен.
     -- Знаю.
     -- А эти уродливые трусы фиолетового цвета,-- сказала она, словно нашла
тот  предмет, на  который  она могла  бы излить  всю свою  ненависть,  чтобы
освободиться от кошмара этого вечера, изгнать его.
     -- Мне  кажется, это  наша общая вина: твоя, моя,  наших  родителей. Мы
несем ответственность за то, что Том очутился в таком мерзком месте.
     Рудольф  молчал,  медленно  потягивая  виски.  "Мне ведь  о  ней ничего
неизвестно, я всегда  был  чужаком",-- сказал ему Томас  в раздевалке. Когда
его  фактически  изгнали из  семьи,  он,  тогда  еще мальчишка,  отвечал  на
унижение в семье в самой грубой, самой примитивной манере -- кулаками. Когда
он стал постарше, реакция оставалась той  же. У них  у  всех в семье течет в
жилах кровь Акселя Джордаха, который  убил двух человек, как он сам когда-то
признался Рудольфу. Том, по  крайней мере,  никого не  убивал. Может,  такое
напряжение благотворно сказывается на нем?
     --  В  каком  мы  все  живем  дерьме,--  сказала  Гретхен.--  Все,  без
исключения. И ты тоже, Рудольф. Тебе вообще что-то доставляет удовольствие в
жизни, Руди?
     --  Ну, у  меня  другое  представление о жизни. Во всяком случае, не  в
таких выражениях.
     --  Понятно. Монах от мира коммерции,-- резко сказала Гретхен.-- Вместо
обета нищеты ты дал обет богатства. Что же лучше в конечном итоге?
     --  Ты,  Гретхен,  сейчас  несешь  такую чепуху! -- Он уже  жалел,  что
поднялся к ней.
     -- И заодно еще два обета,-- упрямо продолжала она.-- Обет целомудрия и
обет послушания. Обет  целомудрия --  это ради нашей матушки,  девы Мэри Пиз
Джордах, не так ли? Ну а обет послушания -- Дункану Калдервуду, преподобному
настоятелю Торговой палаты Уитби.
     -- Теперь все изменится,--  сказал Рудольф, не вдаваясь  в подробности.
Для чего ему защищать себя перед сестрой?
     -- Ты собираешься  перепрыгнуть через монастырскую стену, отец Рудольф?
Ты намерен жениться, насладиться женской плотью и послать Дункана Калдервуда
ко всем чертям?
     Рудольф, пытаясь унять охватывающий его приступ гнева, встал, подошел к
столу, плеснул себе в стакан немного содовой.
     --  Глупо,  Гретхен,--  сказал он,  стараясь  казаться как  можно более
спокойным,-- срывать на мне свою злость!
     -- Прости,-- извинилась она, но голос ее по-прежнему был жестким.-- Ах,
я на самом деле самая худшая  в  семье. Живу с мужиком,  которого  презираю,
занимаюсь бездуховной, мелкой,  бесполезной работой.  В Нью-Йорке любой,  не
прикладывая особых усилий, может меня трахнуть... Я шокирую тебя, братец? --
насмешливо спросила она.
     -- Мне  кажется,  ты  несправедлива  к  себе  и  говоришь  то,  что  не
соответствует тебе,-- сказал Рудольф.
     -- Это  не шутка,-- сказала Гретхен.-- Может, тебе нужен список? Начнем
с Джонни Хита?  Ты вообразил себе, что он так хорошо  к тебе относится из-за
твоих прекрасных сияющих глаз?
     --  Ну  а что думает об этом Вилли, не скажешь? -- спросил  Рудольф, не
обращая внимания на ее уколы. Неважно, как все началось, по какой причине,--
теперь Джонни Хит -- его друг, и все тут.
     -- Вилли не думает ни о чем другом, кроме того, как подольше посидеть в
барах  и как иногда трахнуть какую-нибудь  пьяную  шлюху. Ему хочется жить в
этом мире,  как можно меньше работая, а на собственную  честь ему наплевать.
Чем ее  меньше, тем лучше! Если  бы каким-то необъяснимым образом у  него  в
руках оказались  оригинальные каменные скрижали с высеченными на них Десятью
заповедями, то первое, что пришло бы ему в голову: какой туристической фирме
подороже продать их, чтобы потом рекламировать экскурсии на гору Синай.
     Рудольф  засмеялся,  и  Гретхен,  хотя  и  не  хотела,   тоже  невольно
засмеялась.
     --  Неудачный  брак,  как правило,  способствует цветистой  риторике,--
заключила она.
     Рудольф почувствовал некоторое  облегчение, потому и засмеялся. Теперь,
судя по  всему, Гретхен выбрала для себя другую мишень, и ему не угрожали ее
злые нападки.
     -- Знает ли Вилли, какого ты о нем мнения? -- спросил он.
     -- Конечно  знает. И  он согласен со  мной. Это  самое отвратительное в
нем. Он говорит, что в этом мире ему никто и ничто не нравится,  ни мужчины,
ни женщины, и меньше всего он  сам. Он  был бы  ужасно удручен, если бы  был
другим,  преуспевающим человеком, а  не непутевым, как теперь видишь.  Нужно
держаться подальше от романтически настроенных мужчин.
     --  Почему  в таком  случае ты живешь  с ним? -- напрямик  задал вопрос
Рудольф.
     -- Ты,  наверное,  помнишь  мое  письмо,  в котором я писала,  что я  в
большом дерьме и мне нужно посоветоваться с тобой?
     -- Да, конечно,-- Рудольф отлично все помнил, он помнил весь тот день.
     Когда  он на  следующей неделе  приехал  в  Нью-Йорк  и спросил ее, что
стряслось, она уклончиво ответила: "Ничего. Все образуется".
     -- Вообще-то я уже почти приняла решение развестись с Вилли,--  сказала
Гретхен,-- и мне хотелось послушать, что ты скажешь.
     -- И что же заставило тебя изменить решение?
     Гретхен пожала плечами.
     --  Заболел Билли. Поначалу казалось, что пустяк. Врач подумал, что это
аппендицит, но  все  оказалось гораздо серьезнее. Мы с Вилли  сидели  ночами
напролет у его кроватки,  а я, глядя на его побледневшее, искаженное от боли
лицо, на  Вилли,  который ни на  минуту не отходил от ребенка,  которого  он
безумно любит, подумала: неужели я такая безжалостная,  что  смогу  и своего
сына внести  в печальную статистику,--  ребенок, родившийся в браке, который
распался, ребенок,  который  всегда  будет испытывать тоску  по дому, семье,
ребенок,  уже готовый  пациент  для  психиатра. Ну...--  голос  у  нее  стал
жестче,-- этот милый приступ  материнской сентиментальности  нашел на  меня.
Если  бы  наши  родители  развелись, когда  мне было девять лет, возможно, я
стала бы лучшей женщиной, чем сейчас.
     -- Ты хочешь сказать, что ты решила разводиться?
     --  Только  если  суд мне оставит  Билли.  Но Вилли  на  это никогда не
согласится.
     Рудольф  сделал  большой глоток  из стакана.  Он  все еще колебался.  И
наконец решился:
     -- Может,  ты хочешь, чтобы  я что-то предпринял в отношении его? -- Он
никогда не задал бы  ей такого  вопроса, если бы не видел  ее горьких слез в
такси.
     -- Ну,  если  только  это  что-то  изменит  и пойдет  на пользу дела,--
сказала  Гретхен.-- Я хочу спать с одним  мужчиной,  а не с десятком. Я хочу
быть честной женщиной,  сделать что-то полезное, в конце концов.  Боже,  как
мне близка эта  пьеса Чехова "Три сестры". "В Москву, в Москву..." Москва --
это мой развод. Налей-ка мне еще, пожалуйста, Руди.
     Она протянула к нему свой стакан.
     Рудольф подошел к бару, налил до краев оба стакана.
     -- Ты, я вижу, пристрастилась к виски.
     -- Нет, если бы...
     Вновь  до них  долетел вой сирены  "скорой  помощи". Машина  удалялась,
стихал  и  визг  сигнала.  Если она близко, то это -- предостережение,  если
далеко --  то плач. Эффект Доплера. Может, это все тот же несчастный случай,
а "скорая" кружит по городу и никак не доедет до больницы? Или она мчится по
одному  из  бесконечных  вызовов, а  тем временем на улицах  большого города
обильно льется кровь?
     Рудольф  принес   ей  стакан,  а  она,  сидя,  поджав  под  себя  ноги,
внимательно его изучала.
     Где-то пробили часы. Час ночи.
     --  Ну,--  сказала  Гретхен,--  по-моему,  Томми  со  своей  женой  уже
покончили со своим обедом  из блюд китайской кухни. Может, это  единственный
счастливый  брак в  семействе Джордахов. Может, они на самом деле любят друг
друга, с  уважением относятся друг к другу, лелеют друг друга, точно так же,
как  они  обожают китайскую  еду, как любят  развлекаться  в  теплой, мягкой
постели.
     В замке входной двери заскрежетал ключ.
     --  Ах! -- воскликнула Гретхен.--  А вот и  наш ветеран при  всех своих
регалиях вернулся домой.
     Вилли вошел в комнату, стараясь не шататься.
     -- Привет, дорогая,--  сказал он.  Подошел к  Гретхен,  поцеловал  ее в
щеку.
     И теперь, как всегда, когда  Рудольф  долго не видел Вилли,  он казался
ему ужасным коротышкой. Может, в этом его главный изъян, его рост.
     Он дружески помахал Рудольфу:
     -- Ну, как поживает принц коммерции?
     --  Можешь  его  поздравить,--  сказала Гретхен.-- Сегодня  он подписал
контракт.
     -- Поздравляю,-- сказал Вилли. Он огляделся.-- Боже, как здесь темно. О
чем  это  вы  здесь  беседовали?  О  смерти? О могилах? О  темных  делишках,
совершаемых в ночи?  -- Подойдя  к бару, он вылил остатки виски из бутылки в
стакан.-- Дорогая, у нас нет еще одной?
     Машинально Гретхен встала, пошла на кухню. Вилли  проводил ее тревожным
взглядом.
     -- Руди, скажи, она рассердилась на меня из-за того, что я  не пришел к
обеду?
     -- Нет, по-моему, нет.
     -- Как  я  рад, что ты здесь,-- сказал  с облегчением он.-- В противном
случае,  мне  бы  прочитали  нотацию, очередную,  семьсот двадцать  пятую по
счету...
     Гретхен вошла в гостиную с бутылкой виски в руке.
     -- Спасибо тебе, дорогая,-- взяв  у нее из рук бутылку, откупорил ее  и
долил свой стакан до краев.-- Ну, а чем вы занимались сегодня вечером?
     --  У нас было  семейное сборище,--  сообщила ему Гретхен, не вставая с
кушетки.-- Мы ходили на боксерский матч.
     --  Что  такое? -- Вилли  явно был  озадачен.-- О  чем она говорит,  не
объяснишь, Руди?
     -- Она сама расскажет тебе обо всем