в этом  не может  быть
никаких сомнений. Очень сильный.
     Томас  бросил быстрый взгляд  на Доминика,  не подает ли тот ему какого
сигнала. Но тот стоял спокойно и не подавал никаких знаков.
     Ну, что же, подумал Томас, превосходно, ну, я тебе сейчас  покажу. Черт
с ним, что будет потом!..
     Они  боксировали  без обычного двухминутного  перерыва. Грининг вел бой
грамотно,  грубо,  хладнокровно,  используя все преимущества своего  роста и
веса,  а  Томас  вкладывал   в  свои  удары  яростную  злость,  которую  так
старательно  подавлял все эти  месяцы  работы  в клубе.  "Вот,  капитан, на,
получай",-- приговаривал он  про себя,  колошматя вовсю противника, прибегая
ко  всем известным ему приемам.  Он  его раздражал, жалил, как оса, старался
ударить побольнее и вовремя "нырком" уйти в защиту.  "Вот,  получай, богатый
красавчик,  вот тебе за полицию, вот тебе  за все -- хватит на твою  десятку
долларов?"
     У обоих изо рта и носа текла кровь, но Томас и  не  думал сдаваться, он
знал,  что  сейчас нанесет  такой удар, который станет началом  конца  этого
Грининга. И он нанес ему этот удар -- сильнейший удар в незащищенную  грудь.
Грининг, растерянно  улыбаясь, попятился назад,  вскинув  руки  и  судорожно
хватаясь  за  воздух.  Томас,  зайдя с другой стороны, приготовился  нанести
последний, решающий удар, но в эту секунду между ними встал Доминик.
     -- Думаю, вполне достаточно, джентльмены. Неплохая разминка.
     Тем не менее  Грининг  очень быстро  пришел  в себя. В глазах его вновь
появилось  осмысленное  выражение, и  он  с холодным презрением уставился на
Томаса.
     -- Снимите с меня перчатки, Доминик,-- только и сказал он. Не стал даже
вытирать кровь  с  лица.  Доминик расшнуровал  перчатки,  и  Грининг  молча,
держась, как всегда, прямо вышел из боксерского зала.
     -- Вместе с ним уходит от меня и работа,-- сказал Том.
     -- Вполне  возможно,--  не стал  успокаивать его Доминик, расшнуровывая
его перчатки.-- Но овчинка стоила выделки. По крайней мере, для меня.-- И он
широко улыбнулся.
     В клубе ничего особенного не происходило целых  три  дня. В тот вечер в
боксерском  зале никого не было, кроме  Грининга,  Доминика и Томаса,  но ни
Томас,  ни  Доминик ни словом не обмолвились  о кровавом поединке на  ринге.
Вполне возможно,  Грининг сильно  переживал  из-за того, что  его  поколотил
двадцатилетний  парень,  причем гораздо ниже  его, Грининга,  и  поэтому  не
решался поднимать шум.
     Каждый вечер, когда клуб закрывался, Доминик говорил Тому:
     -- Пока все спокойно.-- И стучал по дереву.
     Но вот, на четвертый день, Чарли, ответственный за  раздевалку, подошел
к Тому:
     -- Доминик вызывает тебя. Иди к нему в кабинет. Сейчас же.
     Томас вошел в кабинет Доминика. Тот сидел за своим столом, пересчитывая
девяносто долларов  купюрами  по десять  баксов. Когда  вошел  Томас,  он  с
печальным видом поднял голову.
     -- Вот, малыш, твое жалованье за две недели,-- сказал он.-- Ты уволен с
сегодняшнего дня. Только сейчас состоялось заседание комитета.
     Томас сунул  деньги в  карман. А я-то  думал,  что протяну  здесь еще с
годик, подумал он с явным сожалением.
     -- Зря вы не позволили мне нанести ему последний удар,-- сказал он.
     -- Да,-- согласился с ним Доминик,-- я был не прав.
     -- Вам тоже это чем-то грозит?
     -- Вероятно. Береги  себя, Том,-- сказал,  напутствуя его, Доминик.-- И
запомни только одну истину: никогда нельзя доверять богачам.
     Они пожали друг другу руки. Том забрал в раздевалке из шкафа свои вещи.
Он вышел из здания клуба, ни с кем больше не попрощавшись.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     1954 год
     Рудольф проснулся ровно без четверти семь. Он теперь никогда не  ставил
будильник, в этом не было никакой необходимости.
     Обычная утренняя эрекция.  Нужно о ней  забыть. Он полежал неподвижно в
постели минуту, другую. Шторы на  открытом окне шевелились,  в комнате  было
холодно. Бледный зимний  свет сочился сквозь шторы, освещая корешки книг  на
полке на противоположной от кровати стене.
     Сегодня -- необычный день. Накануне вечером перед закрытием магазина он
вошел в кабинет Калдервуда  и положил толстый пакет из манильской оберточной
бумаги на стол хозяина.
     -- Вот, прошу вас, прочитайте!
     Калдервуд с подозрением посмотрел на пакет.
     -- Что в нем? -- спросил он, небрежно тыча своим коротким тупым пальцем
в толстый конверт.
     -- Довольно  сложно сразу объяснить,-- ответил Рудольф.-- Мы все с вами
подробно обсудим после того, как вы это прочтете.
     -- Еще одна из твоих безумных идей? -- недоверчиво спросил Калдервуд.
     Казалось, толщина пакета его раздражала, действовала ему на нервы.
     -- Опять на что-то меня подбиваешь, да?
     -- Угу,-- улыбнулся Рудольф.
     --  Известно  ли  тебе,  молодой  человек,--  спросил  Калдервуд,-- что
содержание холестерина в моем организме  значительно увеличилось после того,
как я принял тебя на работу? Значительно.
     --  Миссис  Калдервуд  постоянно  просит  меня,  чтобы я  уговорил  вас
отдохнуть хотя бы пару недель.
     -- Даже сейчас?  -- фыркнул Калдервуд.--  Она, конечно,  не знает,  что
тебе нельзя доверить магазин даже на  десять  минут. Скажи ей об этом, когда
она снова придет к тебе с просьбой помочь отправить меня в отпуск.
     Но,  уходя с работы, он  все  же захватил с  собой пухлый  запечатанный
пакет.
     Прочтет,  конечно,  дома. Главное, пусть начнет  читать,  потом  уже не
остановится, покуда не дочитает все до конца. Рудольф в этом был уверен.
     Он все еще лежал  под одеялом в холодной комнате, решив,  что не станет
вскакивать, как очумелый, рано утром, а полежит в теплой кровати и обдумает,
что сказать старику,  когда войдет в его кабинет. Потом передумал. К  черту!
Успокойся, Рудольф, к чему лишние волнения? Радуйся, что наступило еще  одно
утро.
     Сбросив с  себя одеяло,  он подскочил  к  окну  и резким  движением его
захлопнул. Он старался не дрожать,  снимая  пижаму  и  надевая  свою тяжелую
спортивную форму. Натянул на ноги шерстяные  носки, надел теннисные туфли на
толстой  резиновой подошве.  Набросив на костюм клетчатую  драповую  куртку,
вышел из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь, чтобы не разбудить мать.
     Внизу  перед  домом его уже ожидал Квентин Макговерн. Тоже в спортивном
костюме, поверх  него  --  толстый свитер.  Шерстяная  шапочка надвинута  на
голову по самые  уши.  Квентин,  четырнадцатилетний  мальчик, старший  сын в
негритянской семье,  жившей  через улицу напротив  их  дома.  Рудольф  бегал
вместе с ним по утрам.
     -- Привет, Квент,-- поздоровался Рудольф.
     --  Привет, Руди,--  ответил Квентин.--  Сегодня действительно холодно.
Моя мама говорит, что на это способны только ненормальные.
     --   Посмотрим,  что  она  скажет,  когда  ты  привезешь  ей  медаль  с
Олимпийских игр.
     -- Я уже сейчас слышу, как она радуется. Могу побиться об заклад.
     Руди открыл двери  гаража, где он арендовал место для своего мотоцикла.
Где-то  в  глубине  сознания  возникли  неясные воспоминания.  Другие двери,
другое  темное  пространство, другая  машина.  Гоночная лодка на заброшенном
складе,  специфический  запах реки, безжизненно повисшие, словно плети, руки
отца.
     Но  через несколько  секунд  воспоминание ушло  и он  вернулся  снова в
Уитби,  где не было ни реки, ни отца, а  был негритянский  мальчик, стоявший
перед  ним в  спортивном  костюме. Руди  выкатил мотоцикл. Натянул кожаные с
шерстяной подкладкой перчатки,  вскочил на  переднее  сиденье, завел  мотор.
Квентин  забрался  на  заднее  сиденье,  обхватив его руками за  талию.  Они
помчались  по улице, и на холодном, пощипывающем лицо  ветру на глазах у них
выступили слезы.
     До  университетского стадиона было  всего несколько минут быстрой езды.
Колледж Уитби теперь стал университетом. Поле не было обнесено забором, но с
одного  его  края  стояло несколько  деревянных  трибун.  Рудольф,  поставив
мотоцикл у одной из трибун, бросил на сиденье куртку.
     --  Сними-ка  свитер,--  посоветовал  он  Квентину,--  если  не  хочешь
простудиться на обратном пути.
     Квентин глядел в  поле. Он дрожал всем телом. Почти прозрачный холодный
туман поднимался от газона.
     --  Мама все же была права,--  сказал  он. Но решительно снял свитер, и
они начали медленную пробежку по гаревой дорожке.
     Когда Рудольф учился в колледже, у него не оставалось времени на спорт,
и  он  не  принимал участия  в  выступлениях студенческой  легкоатлетической
команды.  Его забавляло, что вот сейчас  он, важный человек, занятой молодой
менеджер, мог уделять утренней пробежке рысцой по полчаса ежедневно, все дни
недели, кроме  воскресенья.  Он занимался этим  не  только  ради  физических
упражнений, а чтобы держаться в  хорошей форме, и, кроме того, ему нравились
утренняя тишина, терпкий запах дерна, ощущение ритма смены времен года, стук
подошв туфель о твердое покрытие  дорожки. Начал он бегать по утрам один, но
однажды увидел стоящего перед домом Квентина  в  спортивном костюме. Мальчик
сказал, обращаясь к нему:
     -- Мистер Джордах, я вижу, как вы каждое утро перед работой бегаете, не
разрешите ли мне бегать вместе с вами?
     Рудольф хотел отказать мальчику. Ему так нравилось побыть одному ранним
утром,  так как  целый день в  магазине его окружали толпы людей. Но Квентин
добавил:
     -- Знаете, я член школьной сборной команды. Мне нужно серьезно заняться
бегом, чтобы  улучшить свои результаты. Вам не нужно со  мной разговаривать.
Просто разрешите мне бежать рядом с вами, вот и все.
     Он  говорил так робко, застенчиво, тихо, не  просил открыть ему секреты
легкоатлетического мастерства, и Рудольф сразу  понял,  каких усилий  стоило
этому черному  мальчишке обратиться  с  такой просьбой  к  взрослому  белому
человеку, с которым он и здоровался-то всего пару раз в своей жизни.
     К тому же отец Квентина  работал шофером на грузовике, доставлял товары
в   их  магазин.  Рабочие   взаимоотношения,   подумал   Рудольф.  Их  нужно
стимулировать.  Для   чего   расстраивать   работягу?   Все   демократы   --
объединяйтесь!
     -- О'кей,-- согласился он.-- Приходи!
     Мальчишка, нервно  улыбнувшись, побежал  по улице  вприпрыжку  рядом  с
Рудольфом к его гаражу.

     Они  легкой  трусцой  сделали  два круга  по  стадиону,  потом  сделали
спринтерский рывок, снова стометровку,  потом бег трусцой,  опять  пробежали
два  круга  трусцой  и последние четыреста метров  -- выкладываясь до конца.
Квентин,  долговязый мальчик с  длинными,  худыми  ногами,  отличался особой
плавностью в беге. На него было приятно посмотреть.  Хорошо,  что  он рядом,
думал Рудольф. Вместе с  ним  и Рудольф стал бегать быстрее. Один он не стал
бы  так  выкладываться. Они, пробежав в разминочном темпе  еще  пару кругов,
закончили  тренировку  и,  набросив  на  себя  верхнюю одежду, на  мотоцикле
помчались назад, домой, по улицам просыпающегося города.
     --  Увидимся  завтра,  Квент,--  сказал Рудольф,  оставляя  мотоцикл на
тротуаре.
     -- Спасибо! До завтра!
     Рудольф, помахав  ему  на  прощание, вошел  в дом.  Ему  нравился  этот
парнишка.  Им  вдвоем  удалось преодолеть  естественную  человеческую  лень,
испытать  себя в  любую  погоду,  в  любое  время  года.  Летом  он  подыщет
какую-нибудь работу для своего юного друга в своем магазине. Деньги их семье
не помешают.
     Когда он вошел в квартиру, мать уже встала.
     -- Ну как там, на улице?
     --  Очень холодно,--  ответил  Рудольф.--  Лучше оставайся дома, нечего
высовывать нос в такую стужу.
     Они давно продолжали эту игру, делая вид, будто  мать,  как когда-то  в
прошлом, каждый день выходит на улицу.
     Рудольф вошел в ванную комнату, принял  вначале обжигающий горячий душ,
потом с минуту постоял под ледяной струей. Когда он наконец завернул кран, у
него  зуб  на зуб  не попадал. Он слышал,  энергично растирая тело  мохнатым
полотенцем, как мать на кухне включила соковыжималку, приготовить ему сок из
апельсинов, потом стала варить для него кофе. Она так  тяжело передвигалась,
что казалось, кто-то тащит по полу тяжелый мешок. Он вдруг подумал, вспомнив
свой  резвый  спринтерский  бег  на  промерзшей  гаревой  дорожке:  "Если  я
когда-нибудь стану таким, как она, то попрошу, чтобы меня пристрелили".
     Он  взвесился  на  напольных весах в  ванной.  Сто  шестьдесят  фунтов.
Нормально. Руди презирал тучных людей. В магазине он старался  избавиться от
полных  продавцов,  хоть  и  не   открывал  Калдервуду  истинных  причин  их
увольнения.
     Прежде  чем одеться, брызнул дезодорантом на подмышки.  Впереди длинный
день, а в  холодную  погоду в магазине всегда жарко  натоплено. Надел  серые
фланелевые  брюки,  мягкую  голубую  сорочку   с  темно-красным   галстуком,
коричневый твидовый  спортивный  пиджак.  В первый  год,  когда  он  работал
помощником  менеджера, он  обычно  ходил в скромных, строгих  черных деловых
костюмах, а когда стал продвигаться по служебной  лестнице вверх, перешел на
более  неформальный  стиль одежды.  Он, конечно,  слишком  молод для  такого
важного поста, и он следил за тем, чтобы не выглядеть  напыщенным. Именно по
этой причине он  приобрел мотоцикл. Разве мог  кто-нибудь сказать,  что этот
молодой человек  слишком  много о себе воображает, если помощник менеджера с
ревом подкатывает на своем мотоцикле к магазину в любую погоду без головного
убора.  Он  старался  не  вызывать зависть окружающих.  Рудольф  мог  теперь
позволить себе купить и автомобиль, но отдавал  пока предпочтение мотоциклу.
От частых поездок на нем у Рудольфа был всегда здоровый цвет лица, будто  он
проводил много  времени  на  свежем  воздухе, на природе. Ну а если ты еще и
загорелый, особенно зимой, то  это позволяет  чувствовать себя гораздо  выше
всех этих  бледных,  немощных людей.  Теперь Рудольф понимал,  почему Бойлан
всегда пользовался кварцевой лампой. Дешево и сердито, думал он, своего рода
мужская косметика. Но  он никогда не будет пользоваться кварцевой лампой, он
легко  может  стать  мишенью  для  насмешек  со  стороны  тех,  кто  знал  о
существовании  этих  ламп и догадывался,  к  каким  недостойным  уловкам  он
прибегает.
     Рудольф  вошел  на кухню, поцеловал мать  и  поздоровался  с  ней.  Она
улыбнулась ему  кокетливо, как девчонка. Если он забывал поцеловать  ее,  то
приходилось  выслушивать  за завтраком  нудный,  длинный монолог  о том, как
плохо она спала сегодня ночью и  что все лекарства, выписываемые ей врачами,
напрасная трата денег. Он не говорил матери, сколько зарабатывает, и даже не
намекал, что мог  бы  найти  для них  куда более просторное, комфортабельное
жилище. Руди никогда не устраивал в доме никаких развлечений, так как деньги
ему нужны были для других целей.
     Сев за стол,  он  выпил апельсиновый сок, чашку кофе, сжевал тост. Мать
ограничилась кофе. У нее были гладкие, прямые волосы, а под глазами ужасные,
фиолетовые мешки. Но даже  сейчас, на его взгляд, она выглядела нисколько не
хуже, чем три года назад. Вполне возможно,  она  дотянет до  девяноста. Руди
даже  в мыслях  не упрекал ее за долгожитие. Ее присутствие  на  этом  свете
обеспечивало  ему отсрочку от  воинского призыва.  Ведь  он  -- единственный
кормилец матери-инвалида. Последний и самый дорогой подарок от матери -- она
уберегла его от промерзших окопов в далекой Корее.
     -- Сегодня  ночью мне приснился  сон,-- сказала она.-- Я  видела во сне
Тома, будто ему только исполнилось  восемь  лет. Он был похож на мальчика из
церковного хора на Пасху. Он пришел ко мне в комнату и сказал: "Прости меня,
мама..." -- Она мрачно допила свой кофе.-- Том не снился мне целую вечность.
Ты что-нибудь знаешь о нем?
     -- Нет, ничего.
     -- Может, ты что-то скрываешь от меня?
     -- Нет. Зачем мне что-то скрывать?
     --  Мне хотелось бы взглянуть на него перед смертью,-- печально сказала
она.-- Все же он моя плоть и кровь.
     -- Ты еще долго будешь жить,-- успокоил ее сын.
     -- Может быть,-- подхватила она.--  У  меня такое чувство,  что,  когда
наступит весна, мне  станет значительно лучше. И мы  снова  сможем ходить  с
тобой на прогулки.
     -- Это было  бы замечательно,-- Рудольф допил кофе и поднялся со своего
стула. Он поцеловал ее на прощание.-- Я куплю все к обеду,-- сказал он.-- По
дороге домой.
     -- Только не говори мне что,-- кокетливо сказала она.-- Пусть это будет
для меня сюрприз. Идет?
     -- Идет! -- весело откликнулся он.-- Постараюсь тебя удивить!
     Рудольф вошел в магазин, когда ночной сторож сидел еще на  своем месте,
у служебного входа. Он  принес с собой утренние газеты -- купил их по дороге
на работу.
     -- Доброе утро, Сэм,-- поздоровался с ним Рудольф.
     -- Привет, Руди,-- радушно ответил ночной сторож. Рудольф попросил всех
старых  служащих, которых он знал  со времени поступления сюда, обращаться к
нему только по имени.
     -- Ранняя  птаха,-- сказал  сторож.-- Когда  мне было столько,  сколько
тебе сейчас, никакой силой меня нельзя было вытащить из теплой постели.
     Именно поэтому  ты  в твоем возрасте  всего лишь  ночной  сторож,  Сэм,
подумал  Рудольф, но ничего не сказал. Лишь улыбнувшись в ответ, он прошел в
свой кабинет через весь пока  еще слабо освещенный, до конца не проснувшийся
магазин. Опрятный, просторный  кабинет, два стола: один для него, второй  --
для его секретарши, мисс Джайлс, пожилой, но еще энергичной старой девы.  На
широких  полках  разложены  стопки  журналов  --  американский  "Вог", "Вог"
французский,  "Севентин", "Глэмор",  "Харперс базар",  "Эсквайр",  "Хаус энд
Гарден"  --  все  они  были  для  него  кладезем  информации.  Он  читал  их
внимательно, от корки до корки.  Из  них Рудольф черпал новые идеи для более
эффективной  работы универмага. Сам город и его жизнь менялись стремительно.
Из Нью-Йорка сюда приезжало  все больше людей,  и они, не задумываясь, щедро
тратили  свои  деньги.  Местное  население жило  теперь  гораздо лучше,  чем
прежде, и  постепенно начало  перенимать  более изысканные манеры  приезжих.
Калдервуд вел  упорные оборонительные бои, пытаясь предотвратить превращение
его солидного, для удовлетворения нужд среднего класса,  магазина в  то, что
он презрительно называл ярмарочным мешком  всевозможных  причуд и мишуры, но
годовой  финансовый отчет  говорил в  его, Рудольфа,  пользу, и он продолжал
вводить одно новшество  за другим, и  с  каждым  месяцем ему становилось все
легче осуществлять свои идеи  на  практике.  Калдервуд даже согласился после
целого  года  стойкого сопротивления  отделить стеной  часть слишком большой
торговой  площади в зале доставки товаров  на  дом и превратить этот отсек в
винный  магазин,  где посетителям предлагались изысканные французские  вина,
которые  Рудольф, помня, чему  научил его в этой области Бойлан, выбирал для
своего магазина лично.
     Рудольф не видел Бойлана с того дня, когда получил диплом. Тем летом он
дважды  звонил Рудольфу, осведомлялся, свободен  ли  он, не  хочет ли с  ним
пообедать,  но  Рудольф  ограничивался  отправлением  Бойлану  чека  по  сто
долларов в  счет выплаты  ему четырехтысячного долга.  Бойлан не обналичивал
его чеки, но Рудольф  был уверен, что когда-нибудь он все же пойдет в банк и
сразу получит приличную сумму, за  которую не будет стыдно ни ему, Рудольфу,
ни  Бойлану.  Рудольф нечасто  думал о  Бойлане, но когда  такое  случалось,
осознавал, что испытывает к этому человеку довольно сложное чувство -- смесь
презрения с благодарностью. С его деньгами, его свободой, размышлял Рудольф,
этот человек позволяет себе  быть несчастным. Вот он, основной симптом  его,
Бойлана,  слабости,  и  Рудольф, который  всегда  старался  искоренить любые
признаки слабости  в себе, не переносил  ее  ни  в ком другом. Вилли Эбботт,
Тедди Бойлан -- два сапога пара!
     Рудольф разложил перед собой  газ