Богач Бойлан спустился в гостиную с голой жопой, и эта штуковина
у него свисала чуть ли не до колен, ну, как у жеребца-производителя, налил в
два стакана виски и пошел к ней  наверх по лестнице. "Гретхен, тебе принести
выпивку наверх или ты спустишься вниз?"
     Теперь, когда у него появилась возможность видеть и слушать Бойлана, он
понял, что кривляния  Тома, его  карикатурное  изображение  этого  человека,
имитируемый  им  его голос  -- все точно  соответствовало  действительности.
Вопросы, которые он задает, совсем, по сути дела, не вопросы.
     Рудольф покачал  головой. Интересно, что думает себе Гретхен?  "Мне это
понравилось"  --  снова слышал он ее  голос, когда они  вдвоем сидели в баре
"Порт-Филипского дома". "Мне это понравилось больше всего на свете. Такого я
прежде никогда не испытывала".
     Рудольф, не находя себе места, нервно  заходил по комнате. Посмотрел на
название  симфонии,  которую  только  что  выключил  Бойлан.  Шуман.  Третья
(Рейнская)  симфония.  Ну вот,  по  крайней мере,  он  сегодня узнал  что-то
полезное.  Теперь он непременно  вспомнит эту музыку, если снова услышит. Он
взял  со   столика  серебряную  зажигалку  длиной  с  целый  фут,  долго  ее
разглядывал.  На ней -- монограмма: "Т. Б." Он  с  умыслом приобретал  такие
дорогие  вещицы для всяких пустяков,  для  чего бедным  служат гораздо более
дешевые приспособления. Подумаешь, зажечь сигаретку! Он, щелкнув, открыл ее.
Она плюнула в него струйкой пламени. Горящий крест  на холме. Враги повсюду.
Он услыхал  шаги  Бойлана по  мраморному  полу  в  холле.  Торопливо погасив
зажигалку, положил ее на место.
     Вошел Бойлан. В руках у него  была небольшая сумка и пара мокасин цвета
красного дерева.
     -- Вот, Рудольф, примерьте! -- сказал он.
     Мокасины были старые, но  надраенные до блеска,  с толстыми подошвами и
кожаными шнурками. Они ему отлично подошли. В самый раз.
     -- Эй,-- удивленно сказал Бойлан,-- да у вас такая же узкая ступня, как
и у меня. Подарок одного аристократа другому.
     --  Я  верну  вам  их  через  пару  дней,--  сказал Рудольф,  когда они
отъезжали от дома.
     -- Не беспокойтесь,-- снисходительно ответил Бойлан.-- Мокасины старые,
как этот мир. Я их не ношу.
     Аккуратно сложенная удочка, корзинка для рыбы  и его бредень  лежали на
заднем  сиденье  "бьюика". Резиновые  сапоги  пожарника,  действительно  еще
мокрые  внутри,--  на  полу за  передним сиденьем. Бойлан забросил сумку  на
заднее сиденье. Рудольф забрал и свою поношенную фетровую шляпу со стола, но
не осмелился надеть ее  на голову --  очень стеснялся  в  упор глядевшего на
него  Перкинса.  Бойлан  включил радиоприемник,  поймал  джаз из  Нью-Йорка.
Поэтому  они  не разговаривали  дорогой,  до  самой  Вандерхоф-стрит.  Когда
подъехали к их пекарне, Бойлан приемник выключил.
     -- Ну, вот вы и дома,-- сказал он.
     -- Большое вам спасибо, спасибо за все,-- сказал Рудольф.
     -- Это вам спасибо, Рудольф,-- ответил Бойлан.-- Это был такой приятный
день для меня, словно свежий глоток  воздуха.-- Заметив, что Рудольф положил
ладонь на  ручку  дверцы, он, наклонившись к нему,  мягко ее сжал.-- Да,  не
могли бы вы сделать для меня одно одолжение?
     -- Само собой.
     --  Вот  в  этой  сумке...--  Бойлан,  не  отнимая  рук  от  руля, чуть
повернулся назад, чтобы показать ему, что кожаная сумка лежит там, на заднем
сиденье.-- Тут кое-что для вашей сестры, она очень хотела ее иметь. Не могли
бы вы передать ее ей?
     -- Ну,-- неуверенно сказал Рудольф.-- Не знаю, когда я ее увижу.
     --  Это  не к  спеху,-- сказал Бойлан.-- Это то,  что ей очень нужно, я
знаю. Но спешить некуда.
     -- О'кей,-- согласился Рудольф. Он твердо решил не давать Бойлану адрес
Гретхен и не собирался  ничего  рассказывать  о  сестре.-- Передам, когда ее
увижу.
     -- Вы очень любезны, Рудольф.-- Он посмотрел  на часы.-- Еще не поздно.
Не хотите ли поехать со мной, выпить где-нибудь? Так не хочется возвращаться
в свой постылый дом и коротать там время в одиночестве.
     -- Знаете,  мне приходится ужасно  рано  вставать по утрам,--  объяснил
Рудольф. Ему, как  раз наоборот, сейчас очень хотелось побыть одному,  чтобы
проанализировать  свои впечатления  о  Бойлане,  верно  оценить все таящиеся
опасности  и возможные  преимущества  от знакомства  с  этим  человеком. Ему
сейчас не требовалось никаких новых впечатлений -- для чего ему лишняя ноша?
Пьяный Бойлан,  Бойлан  несет какую-то  чушь  в незнакомой компании  в баре.
Бойлан  напропалую   флиртует  с  женщиной  или   пристает  с   непристойным
предложением  к матросу.  Вдруг его осенило: а  не педик ли он, этот Бойлан?
Может, он незаметно пристает  к нему самому? Эти  тонкие,  холеные  руки  на
клавиатуре  рояля,  эти  подарки, его одежда,  смахивающая на броский наряд,
ненавязчивые легкие прикосновения.
     -- Что значит "рано"? -- спросил Бойлан.
     -- Я встаю в пять утра.
     -- Боже мой! --  удивился  Бойлан.--  Чем же может заниматься  человек,
встающий в пять утра, ума не приложу.
     -- Я  развожу на велосипеде  клиентам  отца  свежие булочки,-- объяснил
Рудольф.
     --  Ах  вон  оно что! --  протянул  Бойлан.-- Я, конечно,  понимаю, что
кто-то  должен  развозить  клиентам  булочки. Но вам, Рудольф,  не  очень-то
подходит занятие поставщика булочек.
     -- Но это не самое главное в моей жизни,-- возразил он.
     -- Ну а что для вас главное в жизни, Рудольф?
     Бойлан  рассеянно выключил передние фары. В салоне  было темно, так как
они стояли прямо под уличным  фонарем. В подвале не было света. Отец еще  не
приступил к  ночной смене. А если задать такой вопрос его отцу, то скажет ли
он, что главное в его жизни -- это выпекать булочки?
     -- Пока не знаю.-- И, не сдержавшись, спросил: -- А ваше?
     -- Тоже не знаю,-- загадочно ответил  Бойлан.-- Пока не знаю.  Может, у
вас возникла какая-то идея?
     -- Нет, ничего.-- Этот человек рассыпался у него на  глазах, на миллион
мелких осколков.  Рудольф чувствовал, будь он постарше, то, вероятно, мог бы
собрать все эти осколки в одно целое, единое.
     -- Как жаль,-- покачал головой Бойлан.-- А я-то думал, что зоркие глаза
молодости способны увидать во мне то, что я сам не замечаю.
     -- А кстати, сколько вам лет? -- спросил Рудольф.
     Бойлан все время разглагольствует о прошлом,  о далеком прошлом, словно
он жил во времена  индейцев, президента Тафта, когда наша планета была более
зеленой.  Вдруг  Рудольфу показалось, что Бойлан не  столько  стар,  сколько
старомоден.
     -- Догадайтесь! -- сказал Бойлан веселым тоном.
     -- Не знаю.-- Рудольф колебался.
     Все мужчины, которым за тридцать пять, для  Рудольфа  выглядели на одно
лицо,  были  одного  возраста,  ну,  конечно,   за  исключением  седобородых
стариков,  которые передвигались,  тяжело  опираясь на трость. Он уже  давно
перестал удивляться, когда читал в некрологе,  что  несчастный отправился на
тот свет в возрасте тридцати пяти лет.
     -- Пятьдесят? -- сказал он наобум.
     Бойлан засмеялся:
     --  Ваша  сестра  была  куда добрее  по отношению ко  мне.  Значительно
добрее.
     Опять все возвращается к Гретхен, с раздражением подумал Рудольф.
     -- Ну так сколько же вам?
     -- Сорок. Мне сорок.  Только  что  исполнилось. И  вся моя жизнь -- еще
впереди,-- не скрывая иронии, сказал Бойлан.-- Увы! Скажите,  Рудольф, а как
вы будете выглядеть, когда вам стукнет сорок, не пробовали себе представить?
-- спросил он беззаботно, легко, словно шутя.-- Ну, как мне сейчас?
     -- Нет, не пробовал,-- ответил Рудольф.
     -- Мудрый молодой человек. Вам конечно же не хочется быть таким, как я.
Я вас правильно понял?
     --  Да,-- искренне ответил Рудольф. Сам напросился,  кто  его тянул  за
язык. Ну вот -- получай!
     -- Почему же? Я вам не нравлюсь? Да?
     -- Немного,-- сказал Рудольф.-- Но только не поэтому.
     -- Почему же вы не хотите быть таким, как я, смею вас спросить?
     --  Мне хотелось бы иметь такой  же  большой дом, как у вас. Столько же
денег, как у вас,  ваши  книги,  вашу машину.  Мне хотелось бы научиться так
разговаривать, как разговариваете вы,--  только  не все  время,  само  собой
разумеется,  знать  столько,  сколько  знаете  вы,   ездить  в  Европу,  как
путешествуете вы...
     -- Но...
     --  Но,  несмотря на  все  это,  вы  ведь  очень  одиноки,--  продолжал
Рудольф.--  Всегда грустны,  печальны, всегда  чем-то огорчены. Жизнь вам не
доставляет радости.
     --  Ну а  когда вам  исполнится  сорок, вы не будете таким,  не  будете
печальным, огорченным, безрадостным?
     -- Нет, конечно.
     --  У вас наверняка  будет  красивая, любящая жена,-- продолжал Бойлан,
словно  читал сказочку  на ночь  малышу,-- она  будет всегда  ожидать вас на
вокзале,  когда  вы  будете  возвращаться с  работы  в  городе, у вас  будут
очаровательные  детишки,  которых  вы  будете  крепко  любить   и  в  порыве
патриотизма провожать на фронт, когда начнется следующая война.
     -- Я не собираюсь жениться,-- отрезал Рудольф.
     --  Ах  вон оно  что!  -- протянул  Бойлан.--  Вы изучили этот институт
брака,  знаете, что это  значит  на  самом  деле, без прикрас. Я был  другим
человеком. Мечтал о женитьбе. И я на самом деле женился.  Я рассчитывал, что
в  этом моем дворце, расположенном на высоком холме, будут радостно  звенеть
детские голоса.  Как  видите,  я не женат,  и в моем доме  не звенят детские
веселые голоса,  вообще  ничьи  голоса  не  звучат.  Но  все  равно, еще  не
поздно...--  Из  золотого портсигара  он  вытащил  сигарету, из  кармана  --
зажигалку,  щелкнул  ею. Она  осветила  его  волосы,  показавшиеся  Рудольфу
седыми, морщинистое лицо с глубокими бороздками, скрытыми тенями.
     -- Сестра вам говорила, что я сделал ей предложение?
     -- Да.
     -- Она объяснила, почему она мне отказала?
     -- Нет.
     -- Она вам сказала, что была моей любовницей?
     Это слово обидело Рудольфа, оно показалось ему очень  грязным.  Если бы
он прямо  сказал: "Я  ее  трахнул", то  в этом случае  Бойлан  был бы  менее
неприятен, а Гретхен  в таком  случае  не  казалась бы  одним  из  предметов
собственности Теодора Бойлана.
     -- Да.
     -- Вы меня осуждаете? -- спросил Бойлан охрипшим, суровым тоном.
     -- Да, не одобряю.
     -- Почему же?
     -- Потому что для нее вы очень старый.
     -- Да, в этом моя беда,-- сказал Бойлан.-- Не ее беда. Моя. Увидите ее,
передайте, пожалуйста, что мое предложение остается в силе.
     -- Нет.
     Бойлан сделал вид, что не расслышал его резкого ответа.
     -- Скажите ей,-- продолжал он,--  что я не могу ложиться в  постель без
нее.  Это просто  невыносимо. Хочу  вам признаться, Рудольф. В  тот вечер  в
ресторанчике "Джек и Джилл" я оказался совершенно  не случайно. Я не посещаю
подобные заведения, думаю, вам  это известно. Я решил  разыскать вас. Я стал
бывать  в  тех местах, где вы  играли на  трубе.  Я следил  за вами. Я искал
Гретхен. В  голове у меня мелькнула дурацкая мысль, что в брате я найду хоть
что-нибудь от сестры.
     -- Мне пора спать,-- грубо  оборвал его  откровения Рудольф. Он, открыв
дверцу, вылез из машины.  Взял  с заднего сиденья свою удочку,  корзинку для
рыбы,  бредень,  резиновые пожарные  сапоги.  Напялил на голову свою смешную
фетровую шляпу.  Бойлан сидел на  своем сиденье и курил, разглядывая  сквозь
облачко дыма ровную линию фонарных огней Вандерхоф-стрит, словно на практике
проверял верность теории перспективы, сказанную однажды учителем  рисования:
параллельные линии не пересекаются в бесконечности или, может быть, все-таки
пересекаются.
     -- Прошу вас, не забудьте сумочку,-- напомнил ему Бойлан.
     Рудольф  взял сумку.  Легкую,  будто она пустая  и  внутри ничего  нет.
Какая-то новая научно разработанная "адская машинка".
     --  Благодарю  вас  за ваш такой приятный  для меня  визит.  Кажется, я
получил от него все, что можно. И всего-то ценой пары старых болотных сапог,
которые я больше  не ношу. Я  сообщу вам, когда  будет готов  тир. Ступайте,
ступайте, юный неженатый разносчик булочек.  Я  буду думать о  вас на  заре,
часов в пять утра.-- Бойлан завел мотор и резко сорвал машину с места.
     Рудольф смотрел  вслед автомобилю, на красные задние огни, стремительно
удалявшиеся  в  бесконечность,  эти   два  огонька-близнеца,   два  сигнала,
предупреждающие  об опасности. Рудольф отворил дверь рядом с пекарней, занес
сумки в прихожую. Включил свет, посмотрел на сумку.  Замочек открыт. Кожаный
ремешок  свисал с ручки. Он открыл сумку, надеясь, что  мать не  слышит  его
возни.  Там  находилось,  небрежно брошенное  на  дно, ярко-красное  платье.
Рудольф вытащил его, поднес  поближе к лицу. Кружева.  Глубокое декольте. Он
представил,  как  сестра  наденет его  и всем  открыто продемонстрирует свои
женские прелести.
     -- Рудольф, это ты? -- раздался сверху тревожный голос матери.
     -- Да, мам, я.-- Он торопливо щелкнул выключателем.-- Я сейчас вернусь.
Забыл взять  вечерние газеты.-- Подняв сумку с  пола,  он торопливо вышел из
прихожей:  обязательно  нужно опередить  мать. Он побежал в соседний дом,  к
Бадди  Уэстерману.  Дом  у  Уэстерманов  большой,  просторный.   Мать  Бадди
позволяла их  группе "Пятеро с реки"  репетировать в  подвале дома.  Рудольф
свистнул.  Мать  у  Бадди веселая, радушная  женщина,  любила  их компанию и
всегда  угощала  ребят  то  молоком, то  чашечкой  кофе  после репетиций. Но
сегодня  Рудольфу  не   хотелось  встретиться   с  ней.  Он  запер  замочек,
свешивающийся с ремешка ручки, положил ключик в карман.
     Бадди сразу же отозвался на свист, вышел из дома.
     -- В чем дело? Уже так поздно!
     -- Послушай, Бадди,-- сказал  Рудольф,--  не  сможешь ли  подержать эту
сумку для меня пару дней, а? -- Он протянул Бадди сумку.-- Купил подарок для
Джулии  и  не  хочу, чтобы увидела мать.-- Заведомая  ложь: в  квартале было
известно,  какие скупердяи  все Джордахи,  и к тому же Бадди знал, что  мать
Рудольфа не одобряла встреч сына с девушками.
     -- Ладно,  сохраню,--  беззаботно  пообещал  Бадди. Он взял из его  рук
сумку.
     -- Я тоже тебя когда-нибудь выручу!
     -- Мне от  тебя ничего не нужно, кроме  одного  -- не  фальшивь,  когда
играешь "Звездную  пыль".-- Бадди считался лучшим  музыкантом в их  джазе  и
поэтому  позволял  себе  делать  иногда  подобные  критические  замечания.--
Что-нибудь еще?
     -- Нет, это все.
     --  Между прочим, я видел сегодня  Джулию,--  бросил Бадди.--  Проходил
мимо кинотеатра. А она  входила. С  каким-то незнакомым  парнем.  Он  старше
тебя. Приблизительно  года  двадцать два. Я спросил: "Где же  Рудольф?", она
ответила, что не знает и знать не хочет.
     -- Не может быть! -- обиделся Рудольф.
     -- Нельзя же быть постоянно  в полном  неведении, вот что я скажу тебе,
Рудольф. Ладно, до завтра!
     Рудольф  пошел  к вагону-ресторану "Эйс",  чтобы  купить  там  вечернюю
газету. Он сидел за столиком со стаканом молока и двумя земляными  орешками,
читал спортивный  раздел. Накануне днем "Гиганты"  выиграли. Если не считать
этого важного спортивного события, каким был для него этот день? Удачным или
несчастливым? Он этого не мог сказать.

IV

     Том  поцеловал Клотильду  и пожелал  ей спокойной  ночи.  Она,  проведя
теплой ладонью по  его щеке, нежно ему улыбнулась. Она лежала в кровати  под
одеялом, волосы  разметались на подушке.  На  ночном столике  горела  лампа,
чтобы он  вышел  из  ее  комнаты, не расквасив  себе нос,  или не налетел на
кого-нибудь  из  домочадцев.  Том бесшумно затворил за  собой дверь. Полоска
света в щели двери пропала -- Клотильда выключила лампу.
     Он, пройдя через кухню,  вышел в коридор и стал медленно подниматься по
темным  ступенькам, держа в  руках свитер. Из спальни  дяди Гарольда  и тети
Эльзы  не доносилось ни звука. Обычно там стоит такой храп, что  сотрясается
весь дом. По-видимому, сегодня дядя Гарольд уютно спал  на боку. Никто из их
родственников в Саратоге  не умер. Дядюшка  потерял  три фунта веса и ничего
там не пил, кроме воды.
     Томас  по  узенькой  лестнице  прошел на самый верх,  к себе на чердак,
открыл  дверь, включил свет. На его кровати в своей  полосатой  пижаме сидел
дядюшка Гарольд собственной персоной.
     Моргая  на свет, он  ласково улыбнулся. Во рту  его зияла большая дыра:
четырех передних зубов не было, а мост он снимал на ночь.
     -- Добрый  вечер,  Томас,--  сказал дядя. Без переднего моста речь дяди
была невнятной, он шепелявил.
     --  Привет, дядя Гарольд,--  поздоровался  Томас. Он, конечно, понимал,
что волосы у него взъерошены и от него пахнет  духами  Клотильды. Интересно,
что дяде  понадобилось в его комнате в столь поздний час?  Прежде он  к нему
никогда не  поднимался.  Том  понимал,  что  сейчас  ему  нужно  быть  очень
осторожным, подбирать правильный ответ и нужную интонацию.
     -- Уже довольно поздно, ты не находишь, Томми? -- сказал  дядя  Гарольд
низким голосом.
     -- На  самом деле?  -- переспросил  Том.-- Знаете, не посмотрел даже на
часы.-- Он стоял возле двери,  стараясь  держаться  подальше от дяди.  Почти
голая  комната.  У  него  немного  личных  вещей.  На комоде  --  книжка  из
библиотеки  "Всадники  из  Перпл-Сейджа"1.  Ее   ему  посоветовала  почитать
библиотекарша. Роман непременно понравится, заверила она его.
     -- Уже  довольно поздно,  ты не  находишь,  Томми?  --  Массивный  дядя
Гарольд,  казалось, заполнял собой всю маленькую комнатку. Он  сидел в своей
полосатой пижаме посередине  кровати, и от его веса она сильно прогнулась.--
Почти  час ночи,--  продолжал дядя  Гарольд.  Из  его  рта  вылетали  мелкие
капельки слюны:  так проявлялось отсутствие верхних  зубов.--  Поздно, нужно
заметить,  тем  более  для  такого  парня,  как   ты,  с  молодым,  растущим
организмом, которому приходится вставать очень рано и  трудиться целый день.
Развивающемуся организму, Томми, требуется полноценный, продолжительный сон.
     -- Я не знал, который сейчас час,-- оправдывался Томми.
     --  Чем  же  ты  занимался  в час  ночи,  Томми,  какие нашел  для себя
развлечения?
     -- Бродил по городу,-- отважно соврал он.
     --  Ах, эти яркие огни,--  сказал дядя Гарольд.--  Яркие  огни  городка
Элизиума, штат Огайо!
     Том притворился,  что хочет спать, зевнул, потянулся. Бросил  свитер на
спинку стула.
     -- Как хочется спать! Скорее бы в постель!
     -- Томми, тебе  нравится у нас  в доме?  --  зашепелявил дядя  Гарольд,
брызгая слюной.
     -- Конечно, нравится, а почему вы об этом спрашиваете?
     -- Тебя здесь вкусно кормят, так же, как и всех членов  нашей семьи, не
так ли?
     -- С едой у вас все в порядке,-- согласился Том.
     -- Хороший  дом, прочная крыша над головой,-- из-за дырки во рту у дяди
получилось не "крыша", а "срыша".
     -- Жаловаться не на что,--  понизил голос  Томас, чтобы, не дай бог, не
приперлась сюда еще и тетушка Эльза и не приняла участие в ночной беседе.
     --  Ты  живешь  в  приятном,  чистом   доме,--  продолжал  нудеть  дядя
Гарольд,-- все здесь относятся к тебе, как к родному, как члену нашей семьи.
У тебя даже есть свой велосипед.
     -- Жаловаться не на что,-- повторил Том.
     --  У тебя хорошая работа. Ты получаешь  хорошую зарплату, как взрослый
мужчина. А  кругом всем грозит безработица. К нам  приезжают миллионы людей,
не имеющих работы, но ты механик, и тебе работа гарантирована всегда.
     -- Да, я могу сам о себе позаботиться,-- сказал Томас.
     --  Ты, конечно, можешь позаботиться о  себе самом, кто говорит другое?
Но  ты  ведь  плоть  от  моей  плоти,  кровь  от моей крови.  Я принял  тебя
безропотно, без возражений,  когда твой  отец попросил меня  приютить  тебя.
Там,  в Порт-Филипе,  ты попал в беду, и я, твой  дядюшка, ни  о чем тебя не
спрашивал, не задавал лишних вопросов. Разве не так? Тетя Эльза тоже радушно
приняла теб