о ярко полосатое, почему-то  известное  ей,  остановило  ее
взгляд. На земле лицом  вниз,  сжимая  в  руках  махровое  полотенце,  лежал
человек и весь дрожал, как будто бы человек рыдал в это самое полотенце. Был
хорошо виден странно заросший затылок с неправильным направлением волос.
   - Что с ним? - спосила Нора.
   Даже для ответа люди не повернулись к ней - так  притягательна  была  эта
чужая дрожь.
   - Упал с балкона, - сказали ей.
   - Или скинули, - расширялась картина знаний.
   - Или сам, - восхищался народ широтой возможностей смерти.
   - Могло под ним и обломиться...
   Нора подняла голову и увидела бесконечность свесившихся с балконов и окон
голов. Некоторые головы были так  лихи,  что  подтягивали  к  себе  уже  все
туловище, и это выглядело жутко на виду  у  лежащего.  Без  капли  страха  и
ужаса. Но головы отважно нависали -  им  было  по  фигу  чужое  падение,  но
получалось, что - и свое тоже.
   - С какого этажа? - спросила Нора.
   - Неизвестно, - ответила толпа. - Может, и с крыши.
   Но тут подъехали "скорая" и милиция, и Нора первой  вбежала  в  лифт,  не
дожидаясь, когда народ начнет  рассасываться.  Уже  в  лифте  она  подумала:
"Человек не мог упасть с крыши. Под  ним  было  полосатое  полотенце,  точно
такое, как у нее самой сохнет на балконе".
   Ее охватила паника, и она просто бежала  к  двери,  которая  была  у  нее
просто дверью из ДСП, которую выдавливают хорошим плечом за раз.  Такое  уже
случалось,  когда  она  потеряла  ключи  и  пришлось   звать   соседа.   Тот
пораскачивался на месте туда-сюда, сюда-туда - и  дверь  под  ним  хрустнула
жалобно и беспомощно. Пришлось  купить  другую  дверь  у  этого  же  соседа,
который обзавелся металлической. Может, он и ломал Норину дверь с  надеждой,
что понадобится другая? Его предыдущая дверь лежала под диваном и раздражала
жену, но сосед -  как  знал!  -  терпеливо  ждал  какого-нибудь  подходящего
случая. И - на тебе! Дождался и продал старую дверь. Норина связка пропорола
тонкую подкладку  кармана,  и  ключи  брякнули,  когда  она  вдавливалась  в
троллейбус. В конце концов вагончик тронулся - ключи  осталися.  Была  целая
история, как она возвращалась к этому месту, но вам  когда-нибудь  удавалось
найти то, к чему вы возвращались? ...Вот и Нора ключей не нашла.
   Сейчас дверь (бывшая соседская) была цела, и замки на  ней  все  были  на
месте. Дома пахло домом, без чужачих примесей. Мысль снова вернулась к этому
человеку на земле, и Нора пошла на  балкон,  чтоб,  как  все,  "свеситься  и
посмотреть".
   Ограда ее балкона была сбита  и  погнута,  бельевая  веревка  сорвана,  с
оставшейся прищепкой валялись на бетоне трусики, лифчик зацепился  за  штырь
ограды.
   Полотенца не было.
   Невероятно, но факт. Человек упал с  ее  балкона.  Каким-то  непостижимым
образом он попал на него,  согнул  перила,  сорвал  белье.  Нора  посмотрела
вверх. Из кухонных окон, что были выше, свисали головы, они были  безмятежны
и наслаждались смертью.
   В доме девять этажей. Ее - шестой.

   "Сейчас придет милиция, - подумала она. - Значит,  не  надо  пить  джин".
Ведь ей предстоит давать показания. Объяснять, как,  не  входя  в  квартиру,
человек оказался на ее балконе. Что ему было нужно на нем? Ведь не мог же он
залететь туда, падая?
   Нора вымыла руки и стала ждать.
   К ней никто не пришел.
   Вечером, собираясь в  театр,  она  подумала,  что  это  по  меньшей  мере
странно... Горячие следы там и прочая, прочая... Но  тот  человек  на  земле
дрожал. Возможно, он остался жив и сам объяснил, как под  ним  оказалось  ее
полотенце. Тогда ей как  минимум  должны  были  бы  это  объяснить.  Большое
махровое полотенце, почти простыня,  полоса  желтая,  потом  зеленая,  потом
оранжевая и снова желтая... Хорошее полотенце. Норе его жалко.

   На улице она посмотрела на то место.  Смятый  газончик.  Сломанные  ветки
тополя. Из подъезда вышла женщина со второго этажа. Она, как и Нора, жила  в
однокомнатной квартире и все время ждала,  когда  ее  убьют.  Она  первая  в
подъезде (клетке!) поставила металлическую дверь и застеклила балкон,  а  на
окнах сделала решетки. Но  от  всего  этого  бояться  стала  еще  пуще,  ибо
квартира с такими прибамбасами неизбежно становилась ценней, а значит, убить
ее было все завлекательней. Ее  звали  Люся,  и  она  работала  кассиршей  в
аптеке.
   - Видели, у нас тут с крыши спрыгнул? - спросила Люся.
   - С крыши? - опять задала свой вопрос Нора.
   - У него на чердаке было место. Матрац и даже  столик...  Вот  несчастные
люди с девятого этажа,  вот  несчастные.  Мог  ведь  их  поубивать!  -  Люсе
нравилась грозящая другим опасность. Даже жаль, что "разбойника" нет, хорошо
бы он попугал девятиэтажников, как ее пугает  улица.  Хорошо,  чтобы  что-то
случилось с другими. Ужас вокруг странным образом успокаивал Люсю,  придавая
этим как бы  большую  крепость  ее  замкам  и  решеткам.  Но  так  мгновенно
кончилась замечательная история. Человек разбился, а милиция тут  же  нашла,
откуда он выпал...
   Люся смотрела на Нору  и  думала,  что  хорошо  бы  и  с  этой  артисткой
что-нибудь случилось - нет, она к ней, можно сказать, даже хорошо относится,
но если выбирать, то пусть убьют артистку. Какой от них прок людям? Не сеют,
не пашут, не пробивают в кассе лекарства. Люся смотрит на Нору, Нора смотрит
на Люсю.
   "Какая сука! - думает Нора. - какая сука!"
   И разошлись. В тот вечер Нора играла Наталью в "Трех сестрах". Она всегда
не любила эту роль, хотя ей говорили, что она у нее лучшая. Ну  да!  Ну  да!
Наталья - фальшивая обезьяна. Обезьянство обезьянски  обезьянное.  "Бобик!",
"Софочка!" Фу...
   В финале, говоря последние по пьесе Натальины  слова  "Велю  срубить  эту
еловую аллею... Потом этот клен... Велю понасажать цветочков,  цветочков,  и
будет запах...", увидела глаза актера, игравшего Кулыгина, и  так  закричала
"Молчать!", что тот реплику "Разошлась!" сказал как бы не  по  пьесе,  а  по
жизни. Это она, Нора, разошлась, тут финал, когда тут  сейчас  сестры  будут
высевать во все стороны разумное, доброе, вечное,  а  она  Нора-Наталья  как
будто забыла, что она тут не главная. Натянула на себя  одеяло  и  закончила
пьесу тем, что сказала всем: "Молчать!", хотя столько-то других слов и такие
туда-сюда мизансцены.
   Но теперь все так торопятся, что никто, кроме напарника,  не  заметил  ее
разрушений. Не пришлось, оправдываясь, объяснять, что с ее балкона  разбился
человек, что никто про это ничего не знает, хотя  у  милиции  есть  улика  -
ярко-оранжево-зелено-желтое ее, Норино, полотенце.
   Она рассказала все Еремину (Кулыгину), с которым не  то  дружила,  не  то
крутила роман, одним словом - имела отношения, в  которых  можно  рассказать
то, что не всем скажешь.
   - Знаешь, - сказал Еремин, - перво-наперво почини перила, а  потом  сразу
забудь. В милицию не ходи ни в коем разе. Это последнее место на земле, куда
надлежит идти человеку. Даже при несчастье, даже при горе... Вернее, при них
- тем более. Сию организацию обойди другой улицей.
   - Но он был на моем балконе!
   - А тебя при этом не было дома. Тебя, как говорится, там не стояло.
   - Если так подходить... - возмутилась Нора.
   Но Еремин перебил.
   - Не взвывай! Только так и подходить. Заруби на носу. Милиция. ФСБ. ОМОН.
Армия. Прокуратура. Адвокатура. Суд. Что там еще? Беги их! Они -  враги.  По
определению. По назначению. По памяти крови и сути своей.
   - Окстись, - сказала Нора. - Я без иллюзий, но не до такой же степени!
   - До бесконечности степеней, -  ответил  Еремин.  -  Пока  не  умрет  тот
последний из них, кто уверен, что имеет над тобой право.
   - Ванька! - засмеялась Нора. - Так тебя ж надо выдвигать в Думу.
   - Я чистоплотный, - сказал Еремин. -  А  ты,  Лаубе,  теряешь  свой  знак
качества. Ты, Норка, читаешь советские детективы.
   - Нет, нет и нет... Неграмотная я...
   Но всю дорогу из театра она продолжала этот разговор с Ереминым, а  когда
пришла, то, несмотря на ночь, позвонила в милицию, что хочет  завтра  видеть
участкового по поводу...  Тут  она  запуталась  в  определении,  замекала  и
положила трубку.

   Ночью ей снился сон.  Она  меняется  квартирой  с  Люсей,  и  та  требует
приплату, что с ее второго этажа лучше виден упавший. "Смотри! Смотри!" Люся
тащит ее на свой балкон, и  Нора  хорошо  видит  затылок  мужчины,  заросший
густо, по-женски. "Бомжи не ходят в парикмахерскую", - думает она. "Отсюда и
вши, - читает ее мысли Люся. - Но до второго этажа они  не  дойдут.  У  вшей
слабые конечности".
   На этом она проснулась. "Затылок, - подумала. - Я  его  почему-то  знаю".
"Дура, - ответила себе же. -  Такую  кудлатую  голову  носит,  например,  их
прима. Вечные неприятности с париком. Они ей малы,  и  прима  по-крестьянски
натягивает парик на уши. И делается похожа на мороженщицу у театра. Та  тоже
тянет на уши шапку из песцовых хвостов... А потом делает этот странный  дерг
бедрами - туда-сюда... И вороватый  взгляд  во  все  стороны  -  видели?  Не
видели? Что я крутанулась вокруг оси?" Нора  не  раз  приспосабливала  жесты
мороженщицы к своим ролям.  Очень  годилось,  очень...  Пластика  времени...
Подергивание и растягивание. Загнанный в неудобные одежки совок. Человек  не
в своем размере. Совершенство уродства. Господи, сколько про  это  думалось!
"Эта Лаубе свихнется мозгами!"
   Так вот... Затылок... "Я знаю этот затылок в лицо", - подумала она снова.

   18 октября
   Милиционер  пришел  сам.  Надо  же!  Именно  накануне  у  них  в  участке
опробовали телефон-определитель, он срабатывал через два раза на третий,  но
ее звонок был как раз третьим. Участковый пришел в  их  подъезд  по  вызову:
семейная драка в квартире шестнадцать. Звонили из семнадцатой  -  у  них  от
шума вырубился свет. Участкового звали Витей - нет, конечно, он  был  Виктор
Иванович Кравченко, но на самом деле все-таки Витя, даже, скорей, Витек.  Он
приехал из Ярославской деревни, где  работал  механиком.  Но  тут  механизмы
кончились, председатель все пустил по миру, а  то,  что  осталось,  "уже  не
подлежало ремонту". Эти слова Витя прочитал в акте по списанию механизмов, и
они вошли в него одним словом: "неподлежалоремонту". Теперь Витек работал  в
милиции, жил в общежитии и не переставал удивляться разности жизней там -  в
деревне и тут - в столице. Конечно, он бывал в Москве, и не раз, в  мавзолее
бывал, на ВДНХ, ездил туда-сюда на водном трамвае, в  метро  познакомился  с
девушкой из Белоруссии,  тоже  деревенской,  они  стали  писать  друг  другу
письма,  а  потом  почта  "накрылась  медным  тазом".  Жаль  девушку.  Такая
беленькая-беленькая.  Ресницы  такие  редкие-редкие,   но   длинные-длинные.
Существующие как бы сами по себе, они  очень  волновали  Витю.  Он  старался
положить этому конец, так как не любил, когда в душе что-то тянет. И он даже
написал ей, что "нашу дружбу нельзя считать  действительной,  ибо  никак"...
Последние два слова повергли его в такое сердцебиение, что  письмо  пришлось
порвать, но "ибоникак" (тоже пишется и звучит вместе) почему-то в нем  осело
на дно и стало там (где? где осело?) укореняться.
   Но это когда было! Он тогда приезжал в Москву гостем,  а  сейчас  он  тут
замечательно работал, жил в хорошей теплой  комнате  с  таким  же,  как  он,
милиционером из Тамбова. Ничего парень, только очень тяжел духом  ног.  Витя
старался держать форточку открытой - ибоникак.
   Так вот... Он позвонил Норе в девять утра, откуда ему было знать,  что  в
такое время артистки еще не встают, это не их час. Но  он  ведь  понятия  не
имел, что она артистка. Знал бы - сроду не пришел.
   Нора едва запахнула халат и впустила Витька. Пока поворачивался ключ,  он
громко  сглотнул  сопли  и  сделал  выражение   приветливости   при   помощи
растягивания губ. "Улыбайте  свое  лицо",  -  учил  их  капитан-психолог  на
краткосрочных курсах. Москва тогда напрягалась к юбилею, и это было важно  -
не отпугивать лицом милиции страну людей.
   Дальше все полетело к чертовой матери. Нора открыла дверь.  А  когда  она
это делала, то всегда рисовалась на фоне афиши кино, где еще в  младые  годы
сыграла маленькую,  но  пикантную  роль  легконравной  женщины,  которая  во
времена строгие  позволяла  себе,  заголив  ногу,  застегивать  чулок  (дело
происходило до войны и до колготок) в  самой  что  ни  на  есть  близости  к
табуированному месту. Длинные Норины  ноги  толкали  сюжет  кино  в  опасном
направлении, и тем не менее это было снято  и  показано!  И  в  чем  и  есть
главный ужас искусства - осталось навсегда. Недавно фильм демонстрировали по
телевизору, и, конечно, никто ничего  не  заметил,  тоже  мне  новость:  три
секунды паха и кромки трусов. Даже детям это уже давно  можно  смотреть.  Но
Витя, человек по природе здоровый и не испорченный душевно, был - по кино  -
очень на стороне мужчины, которого эта женщина без понятий  волокла  к  себе
грубо и без всяких яких. Он остро пережил этот момент  насилия  над  мужским
полом и момент его потрясения нечеловечески красивой ногой, ведущей простого
человека в самую глубь порока.
   А тут возьми и откройся  дверь,  и  Нора  стоит  в  халате,  по  скорости
одевания не тщательно запахнутом, и даже где-то чуть выше колена белеется то
самое тело, и можно всякое подумать, опять же афиша не  оставляет  сомнения,
что он видит то, что видит, а потом Витек наконец подымает глаза на Нору.
   "Надо убрать эту чертову  афишу",  -  думает  Нора,  глядя,  как  странно
меняется лицо парня. От обалдения до еще раз обалдения. "Да,  милый,  да!  У
тебя есть другой способ жизни, кроме как старение?" Норе думалось,  что  это
его потрясло. Ее сегодняшний возраст.
   - Участковый уполномоченный Виктор Иванович Кравченко, - прохрипел Витя.
   - Заходи, Иванович, гостем будешь, - насмешливо сказала Нора.
   Был момент приседания милиционера от еще одного крайнего  потрясения.  На
диване  лежало  постельное  белье,  и  было  оно  в  шахматную  клетку.   На
квадратиках были изображены фигуры, и они как бы лежа  играли  партию.  Вите
даже показалось,  что  королю  шах  -  для  точности  знания  надо  было  бы
распрямить простыню, примятую телом женщины. Вот на этом он слегка и присел,
чудак-милиционер, выпускник самых краткосрочных  в  мире  курсов.  "Улыбайте
свое лицо!"
   - В кухню! - сказала Нора, закрывая дверь в комнату. -  Вы  пришли  очень
рано. Да... Рано... Это по поводу случая в подъезде?
   - Я по поводу вашего звонка, - строго сказал Витя.
   - А! - засмеялась Нора. - Вычислили...
   Витя не понял. Ему сказали: "Был сигнал с такого-то номера. Будешь в доме
- проверь". Лично он ничего не вычислял.
   - Дело в том, - сказала Нора, - что тот человек сломал мне балкон, и  под
ним было мое полотенце. Это можно как-то объяснить?
   - Можно, - ответил Витя. - Произошло задевание ногой.
   Нора смотрела на молодое, плохо выбритое лицо. Угри на лбу и  на  крыльях
носа. Дурацки выстриженные виски. След тугого воротничка  на  молодой  белой
шее. Странно нежной. Разве милиционеру  гоже  иметь  нежную  шею?  Гость  же
тщательно скрывал несогласие с миром вокруг, то есть с  кухней,  ее  Нориной
кухней. "Несогласие  побеждает  в  нем  интерес,  -  думает  Нора.  -  Очень
смешной".
   - Вы из каких краев? - спросила она.
   - Мы ярославские, - ответил Витя.
   "Правильный ответ, - подумала Нора. - Если бы я спросила:  "Ты  из  каких
краев?", он бы ответил: "Я ярославский". Единственное и множественное  число
у него не путаются.
   - Так вот... - сказала она. - Он не мог задеть ногой полотенце.
   - Кто? - спросил Витя. Он не поспевал за Нориной мыслью. Ей интересно  то
одно, то другое, но ведь сам он думает  о  третьем.  Вот  он  сейчас  был  в
шестнадцатой квартире, там не было никакой разницы с тем, что он  знает  про
квартиры вообще. Диван. Стенка. Табуретки в кухне. Половик. Еще  зеркало.  В
семнадцатой, правда, у него немного завернулись мозги. Трехэтажная  кровать.
Купе, одним словом. Он ехал из Ярославля  на  третьей  полке.  Противно.  На
спине - как  в  гробу,  на  боку  -  как  в  блиндаже.  Семнадцатая  ему  не
понравилась отношением к соседям. Если на каждый вскрик звать милицию...
   "Есть люди отрицательного ума, - объяснял им капитан-психолог, -  им  все
не нравится. Они желают жить на земном шаре  в  одиночестве.  Только  они  и
земной шар. С ними надо по жесткому закону.  Есть  и  заблужденцы.  Вот  тут
нужна чуткость сердца. Это контингент нашего поля зрения".
   Витя не знает, что думать  об  этой  кухне.  Он  не  знает,  как  быть  с
женщиной, которая со стороны лица, тихо говоря, старая, а со стороны ноги, а
также виденного кино, вызывает в нем некоторое дрожание сосудов. А он  этого
не любит. (См. историю с девушкой из Белоруссии,  которая  отрастила  каждую
ресничку  по  отдельности,  как   будто   нарочно,   чтоб   смущать   людей.
Капитан-психолог говорил: "Надо всегда идти от правила нормы").
   - Меня зовут Нора, - сказала Нора, и Витя подпрыгнул на стуле, потому как
два слова сошлись и ударились лоб в лоб.
   Норма и Нора.
   Что за имя? Он не слышал никогда. Он путался в  буквах,  не  имеющих  для
него смысла. И он разгневался. Но так сказать, это  все  равно  что  назвать
па-де-де из всемирно известного балета  Минкуса  "Дон  Кихот"  словами  "два
притопа - три прихлопа". Гнев Вити был пупырчато-розовым и начинал  взбухать
над левой бровью. Мама, не ведая про рождение гнева, говорила: "Что-то  тебя
укусило, сынок. Потри  солью".  Одновременно...  Одновременно  ему  хотелось
что-то заломати. В детстве он ломал  карандаши,  на  краткосрочной  учебе  -
шариковые ручки. Капитан-психолог  говорил,  что  это  "нормальная  разрядка
электрического тока в нервах. Такой способ лучше, чем в глаз".
   На столе у Норы лежал, горя не  знал,  кристаллик  морской  соли  -  Нора
пользовалась  ею.  Витя  раздавил  его  ногтем  большого  пальца,  как   вшу
какую-нибудь, и его сразу отпустило. У женщины же высоко вспрыгнули брови  и
стали "домиком". Таким было взбухание Нориного гнева. Она схватила цветастую
тряпку и протерла это место на столе, место касания соли и ногтя.
   - Я поняла, - сказала Нора, - вы не в курсе.  Так  ведь?  Откуда  человек
упал?.. Кто он?.. А может, его сбросили? Задевание ногой!.. Это ж  надо!  Вы
себе представляете, как нужно махать ногами, когда летишь умирать?
   Витя растерялся. Он представил себе физику и свободное падение  тела.  Он
как бы вышел во двор, расположился возле трансформаторной будки, приложил ко
лбу ладонь козырьком и стал видеть. Размахивания ногами не  было.  А  потому
все балконные перила оставались целы. А эти - на  шестом  -  почему-то  надо
чинить.
   Невинные, не тронутые игрой ума мозги Вити напряглись и  с  губ  сорвался
так сказать результат такого неожиданного процесса.
   - Значит, он был у вас, - сказал Витя, удивляясь новой модуляции голоса -
откуда, блин? И для страховки покидающих его сил он схватился за  планшет  и
резко повернул его с бока на живот.
   И хотя это был планшет - не кобура, сама эта резкость жеста не  то  чтобы
напугала Нору - кого пугаться, люди? - но привела ее к очень естественному и
абсолютно правильному выводу: она идиотка.  Потому  что  только  полный  ...
(вышеупомянутое  слово)  будет  так  подставляться  нашей  милиции,  которая
никогда сроду никого не уберегла, ничего не раскрыла и  давно  существует  в
образе анекдота: "Милиционеры!  На  посадку  деревьев  готовьсь!  Зеленым  -
вверх! Зеленым - вверх!" Вот и перед ней сейчас точно такое  "садило"  -  из
всех возможных и невозможных вариантов он выщелкнул  одно:  сама  позвала  -
сама виновата.
   - Не было его у меня, -  с  ненавистью,  несколько  излишней  для  весьма
слабого случая, сказала Нора. - У меня был закрыт балкон, и в  квартире  все
осталось в порядке.
   - А  кто  это  засвидетельствует?  -  грамотно  спросил  Витя,  удивляясь
складности ведения разговора  и  тому,