что  он  напрочь  забыл  уходящую  в
бесконечную  высь  ногу  артистки,  а   вот   пожилую   женщину,   наоборот,
иден-ти-фи-ци-рует хорошо. Пожилая, халат нараспашку и провокация в  расчете
на слабость его молодости.
   - Нет, - ответила Нора, - я была одна, когда пришла домой.
   Она тут же пожалела об этом. Надо было соврать - сказать, что с  ней  был
Еремин. Тот бы не колебался ни секунды, ему лжесвидетельствовать - хлебом не
корми. Конечно, он бы ее выручил.
   - Я вам сказала то, что есть... Мне показалось, это для вас важно...
   - Конечно, конечно, - ответил Витя. - Разрешите осмотреть балкон.
   С тех пор  как  она  обнаружила  сломанные  перила,  Нора  на  балкон  не
выходила.  В  тот  же  день,  когда  она  все  увидела,  она  остро  ощутила
притягательность этого слома. Ее балкон теперь легко покидался, и  хотя  она
считала, что абсолютно лишена всякого рода маний, это неожиданно  пронзившее
чувство  легкости  последнего  шага  повергло  ее  в   доселе   неизведанное
состояние. Нет, не так... Веданное... Получая роль в спектакле,  она  всегда
знала, какой должна быть интонация, какой голос должен быть у  первой  фразы
на репетиции. Но никогда не придурялась перед режиссером, играя с ним и сама
с собой долго и нудно, пока хватало куражу, проигрывая все  ложные  пути.  А
потом... Вдруг в одночасье взять и произнести реплику так, как то надо!  Она
делала все сразу, лишая себя удовольствия от репетиции.
   Так вот, веданным изначально было и  движение  вниз,  с  балкона,  стоило
только чуть-чуть приподнять ногу.
   "Но я никогда такого не хотела, - смятенно  думала  Нора.  -  Это  просто
страх высоты. Притягательность бездны..."
   Витя тоже смотрел вниз. И ему тоже было страшно. Это был нормальный страх
живого тела. Просто "страшно, аж жуть" - и все тут.
   Потом он потрогал обвисшие веревки, сырые и холодные.  На  бетоне  так  и
лежали прищепки. Некоторые были сломаны, видимо,  те,  что  держали  толстое
полотенце. Но это знала только Нора, а для Вити  наблюдение  над  прищепками
было высшей математикой сыска. И она была лишней, математика, потому  что  и
так все ясно. Человек упал отсюда, а значит, он тут был. У этой женщины.
   - Другого способа попасть на балкон, как через квартиру, нету,  -  сказал
он. - Нету.
   - Что, разве нельзя на него спуститься  с  крыши,  с  верхнего  этажа?  -
возмутилась Нора. - Или подняться с пятого? Вы это проверяли?
   - Проверим, - ответил Витя.

   Нора закрыла за ним дверь и выругалась черным матом. Господи! Зачем она в
это ввязалась? Ведь у милиции есть такая замечательная версия про  бомжа  на
чердаке. Все объясняет и снимает все вопросы. Какого же еще рожна!

   В душе в тот самый секундно неприятный  момент,  когда  она  поворачивала
кран  на  холодную  воду,  она  опять  увидела  затылок  погибшего,  увидела
неправильность растущих волос, делающих странный густой поворот, она ощутила
эти волосы рукой, и ее пальцы как бы разгладили крутой серповидный  завиток.
Боже! Что за чушь? Ничего подобного с нею не было!

   - О! - сказал ей Еремин. - С полным тебя приехалом!  Признайся,  женщина,
ты бросала своих младенцев  в  мусоропровод?  У  тебя  же  типичный  синдром
Кручининой!
   - Еремин! Я знаю эту голову наощупь! А детей в мусоропровод не бросала.
   - Ты про затылок сказала милиционеру?
   - Бог миловал! Но если я знаю,  что  он  был  на  моем  балконе,  значит,
какая-то связь между нами есть?
   - Нету, - нежно сказал Еремин и обнял Нору. - Знаешь,  -  добавил  он,  -
очень много спяченных с ума. Более чем... Не ходи к ним... Оставайся  тут...
Чертова подкорка делает с нами, что хочет. Она сейчас президент. Но какой же
идиот живет у нас по указам президента? Нора! Освободи головку! Я подтвержу,
что был с тобой в тот день, но ты не призналась, чтоб не  ранить  мою  жену.
Туське, конечно, ни слова. Она у меня человек простой, она верит  тому,  что
пишут на заборах.
   Ей  легко  с  Ереминым.  Он  все  понимает,  но  правильные   ответы   он
перечеркивает. Он считает, что их не может быть. Человеку,  считает  Еремин,
знать истину не дано. Ему достаточно приблизительности  знаний.  Таких,  как
"земля круглая, а дважды два четыре". На самом-то деле ведь и не круглая,  и
не четыре!

   19 октября
   В тот день у Норы не было вечернего спектакля,  поэтому  она  осуществила
то, что не давало ей покоя. Она поднялась на девятый этаж. И теперь стояла и
смотрела в потолок - хода на чердак не было. Нора спустилась к  себе,  взяла
театральный бинокль и вышла на улицу. Стекла бинокля запотели сразу, но ей и
так были видны непорушенные трубы водостока и бордюр крыши. Она прошла вдоль
дома. Выход с чердака на крышу был  с  другой  стороны  дома  и  над  другим
подъездом. Значит, чтобы спрыгнуть так, как получалось, самоубийце  пришлось
гулять по крыше, переходя с восточной части на западную.  Нора  вернулась  к
своему подъезду. Итак... Над ней еще три балкона. Все они в полном  порядке.
Три близких к ним кухонных окна. Это  на  случай  той  мысли,  что  покойник
акробат-эквилибрист. Можно взять  в  голову  и  совсем  дурное.  Он  рухнул,
карабкаясь к ней с пятого этажа. Но и тут еще один аккуратный балкон.
   Нора не знала, что за ней следит Люся со второго этажа.  Что  у  той  все
оборвалось внутри, когда она увидела в руках артистки бинокль. Люся даже  за
сердце схватилась, так у нее там рвануло. Если  представить  мозг  Люси  как
заброшенный и отключенный от воды фонтан "Дружба народов", что на  ВДНХ,  то
сейчас как раз случилось неожиданное включение. И трубы с  хрипом  и  писком
ударили струями, и Люся практически все поняла про жизнь.  Она  поняла,  что
надо спасаться в деревню и питаться исключительно своим. Потому что верить в
городе нельзя никому. Ни людям, ни магазинам. Основополагающая мысль -  идея
требовала подтверждений, и Люся как была в войлочных тапках, так и  ринулась
вниз,  чтоб  окончательно  застукать  артистку  за  этим   подсудным   делом
разглядывания чужих окон в бинокль.
   Они столкнулись у лифта, и Нора сказала: "Здравствуйте!" Потом она  вошла
в лифт и спросила: "Вы не едете?" Люся, вся подпаленная изнутри, не  то  что
растерялась, просто ее сразила Норина наглость: "Вы  не  едете?"  Во-первых,
она на второй этаж не ездит никогда; во-вторых, ты видишь, я тебя застукала,
я поймала тебя с поличным биноклем, я все про тебя поняла, а ты мне как ни в
чем не бывало: "Здравствуйте! Вы не едете?"
   - На улице сыро, - сказала Нора, нажимая  кнопку  и  глядя  на  войлочные
тапки. И вознеслась.

   Мемория
   Нора жила в этой квартире уже больше десяти лет. С ума  сойти!  Казалось,
что все еще новоселка, таким острым было тогда вселение.  Первое  время  она
просто не видела людей, а потом уже привыкла их не  видеть.  Это  на  старой
квартире было соседское братство, ну и чем кончилось? В  этом  подъезде  она
знала людей только в лицо и то про них, что приходило само  собой.  Вот  эта
придурошная тетка, которая работает в аптеке. Она сидит в кассе с  поджатыми
губами и не признает никого. Ей кажется, что  этим  она  утверждает  себя  в
мире. Такой же поджатостью губ (национальное свойство) закрепляет свое место
и журналистка  с  седьмого.  Сроду  бы  ей,  Норе,  не  догадаться,  что  та
журналистка - персона известная. Ей по судьбе написано было распрямить плечи
и выплюнуть изо рта мундштук или что там так крепко приходиться  сжимать  до
смертной сцепленности губ.
   Ах, это разнотравье человеческих типов! И такие, и эдакие... По  цвету  и
запаху, по манере сморкаться и говорить, по тому, как вьется волос...
   "У меня уже так было, - думает Нора, - когда жила с Николаем и  смотрела,
как он спит, то мне казалось, что я  знала  другого  мужчину,  который  спал
точно так же, запрокинув назад голову, отчего в сладости сна открывался  рот
и из него шли попискивающие стоны. Такой способ спать может  быть  только  у
одного мужчины, имея в виду женщину и число  ее  мужчин.  ...Ей  же  виделся
другой, как бы ею  знаемый.  Потом,  потом...  Уже  после  их  развода  мама
сказала, как странно спал ее, Норин, дедушка. Могла она это  видеть?  Могла.
Ей было пять лет, когда дедушка умер. Получалось, что в случае с Николаем не
было никакой мистической памяти. Сплошной грубый материализм запоминания,  а
потом забвения. До какого-то случая жизни.
   Но если было раз, если у нее есть привычка закладывать знание и видение в
самый что ни на есть под памяти, то значит и  ищи  в  нем?  Сбивал  с  толку
Николай. Она давно не думала о нем, может, пять лет, а может, два часа.

   Они познакомились в Челябинске, где театр был на  гастролях.  Прошло  два
года, как большеступая перенесла на своей спине первого мужа Норы в  Айдахо.
Он уже успел прислать ей гостинец - платочек в  крапинку  и  туалетную  воду
"Чарли". Сейчас ее всюду, как грязи, тогда же она долго не знала, как с  ней
быть, потому что была уверена: вода мужская, просто Лаубе никогда ни  в  чем
таком не разбирался, здесь он дарил ей духи "Кремль" с тяжелым,  прибивающим
к земле духом, собственно  очень  даже  соответствующим  названию.  Так  вот
"Чарли" стоял полнехонек, а у них гастроли в Челябинске, у нее роли в каждом
спектакле, а подруга  -  химик  из  города  Шевченко  -  пишет:  "Тебе  надо
сублимировать случай с твоим неудачным браком. Возгори в творчестве".
   Видели бы вы эту подругу. Такая вся  мелкосерая  барышня  с  пробором  не
посередине и не сбоку, а где-то между. Отличница и  собиратель  взносов.  Но
только она могла написать такое: "Возгори и сублимация".
   В сущности, лучшего человека в жизни Норы не  было.  Узналось  это  много
позже, когда  подруга  разбилась  на  самолете,  выиграв  какую-то  дурацкую
турпутевку в лотерею. Через какое-то время  Нора  почувствовала:  задыхается
без писем со словами: "Критика - сублимация бездарности. Но ты знай:  не  от
каждого можно обидеться. Роди  ребенка.  Я  чувствую,  что  театр  не  может
сублимировать твое женское начало".
   Нора бросала эти письма со словами, что "эта кретинка  могла  бы  выучить
хотя бы еще одно слово". А кретинка  возьми  и  разбейся...  Но  это  потом,
потом... А пока она на гастролях в Челябинске...

   Она тогда играла как оглашенная. И еще не  думала  о  себе,  что  она  не
актриса милостью Божьей.  Она  вообще  тогда  ни  о  чем  таком  не  думала.
Переходила из роли в роль, казалось  -  так  надо,  не  видела  вокруг  себя
зависти и ненависти, даже не так. Видеть  видела,  просто  она  инстинктивно
переходила на другую сторону улицы, и если бы тогда, двадцать с  лишним  лет
тому, были говоримы слова "молилась кротко за врагов",  то  да...  Молилась.
Было именно то. Душа ее была щедра, а ум пребывал в анабиозе.
   Так вот... Николай попал в  их  актерскую  тусовку,  по  тому  времени  -
вечеринку,   из   инженеров-радиотехников.   Была   там   компания   молодых
ленинградцев,   эдакие   физики-лирики,   что    сосредоточенно    поглощали
симфоническую музыку,  театр,  джаз,  передавали  друг  другу  ротапринтного
Булгакова и жили черт-те где и черт-те как в смысле бытовом.

   "Не хочу! - кричит себе Нора. - Не хочу про это вспоминать!"

   Крутой  получился  роман.  Из  тех,  о  которых  говорят  в  народе:   "А
знаешь...", "А слышал..." У Николая были девочки-близнецы пяти лет,  а  жена
его ходила беременная третьим.
   Мозг Норы стал просыпаться, когда она увидела, какой красавицей была  эта
женщина. То ли Лопухина, то ли боттичеллиевская Флора, то ли мадонна  Литта,
ну, в общем, этого ряда. Не меньше. Вторым  потрясением  была  доброта  этой
Лопухиной - Флоры. Как она их кормила, когда они заваливались к  ним  ночью,
как споро двигалась со своим уже большим животом и все пеклась о Норе, что у
той  очень  уж  торчат  ключицы.  Она  даже  трогала  их  красивым  пальцем,
несчастные Норины кости. Жалела. Совершенная, сокрушалась  о  несовершенстве
тварного мира. Надо ли говорить, что Шурочка была глупа как пробка? Или  все
просматривается и так? Это ведь только у Проктера и Гембла в  одном  флаконе
сразу все - с  человеками  так  не  бывает.  Обязательно  чего-нибудь  будет
недоложено божественно справедливо.
   Вот тогда, разглядывая в зеркале обцелованные Николаем свои худые  плечи,
Норе много чего увиделось в зеркале и про себя, и про других.
   Шура родила Гришу уже осенью, когда театр отдыхал на югах. Нора же тайком
от всех жила в деревне под Челябинском -  туда  ходил  рейсовый  автобус,  и
Николай приезжал к ней среди недели. В свой библиотечный день. В сущности, у
них тогда было всего три среды, а в четвертую - родился Гриша. Трое детей  -
это не мало, а много. Это просто невероятное  количество,  которое  по  сути
гораздо больше своего математического выражения.
   Нора вернулась в Москву. У театра в тот  год  было  тридцатилетие,  и  им
выделили пять квартир. Грандиозный подарок властей имел под собой простую  и
старую как мир причину. Сын директора театра женился  на  дочери  одного  из
горкомычей. Дочь писала дипломную работу по их спектаклям. Ну дальше -  дело
родственное. Нора и старая актриса  из  репрессированных  в  окаянное  время
получили маленькую двухкомнатную квартиру  на  двоих.  Каждый  считал  своим
долгом сказать Норе, как ей повезло: актрисе уже  за  семьдесят,  она  скоро
непременно освободит площадь, ты понимаешь, Нора, какой  у  тебя  счастливый
случай? "Я в этот период защитила докторскую диссертацию по знанию  людей  и
жизни, и мне за нее дали Нобелевку", - думала Нора.
   Интересно, что старой несчастной актрисе говорили почти  то  же  самое  и
советовали тщательно следить за своими продуктами и питьем. Мало ли, мол...
   Но женщины поладили. И старая  сиделица  оказалась  хорошей  "наперсницей
разврата". Когда в Москву прилетал Николай, вот уж не надо было делать  вид,
что знакомому негде остановиться. Голые, они пробегали в ванную,  а  старуха
старалась держать в этот момент дверь открытой. "Норочка! Оставьте мне  хотя
бы радость видеть любовь!"

   А потом произошло невероятное. Красавица Шурочка с тремя  детьми  ушла  к
овдовевшему ректору института. Он перенес ее на руках  через  порог  большой
барской  квартиры,  следом  вбежали  дети,  захватчики  пространств.  Старый
молодой боготворил свою жену так, что та даже стеснялась. Конечно,  ей  было
"жалко  Колю",  но  что  поделать?  Что?  И  Шурочка  разводила  руками  над
таинственностью жизни, в которой - о, как правильно учили в школе! -  всегда
есть место подвигам. Именно так она рассматривала случившееся с нею.  "Разве
легко уходить от молодого к пожилому? - спрашивала  ясноокая.  -  Не  каждый
решится... Но я так нужна была Иван Иванычу".
   "Какая хитрая сволочь, - думала уже  Нора,  потому  что  не  было  у  нее
чувства освобождения и радости: у  Николая  после  всех  этих  дел  случился
инфаркт, а где Челябинск - где Москва?
   Когда приятели, и Шурочка, между прочим, вытащили Николая из болезни и он
приехал в Москву, он стал совсем другим. Уже не было "голых  перегонков"  по
квартире, он сидел в кресле у окна и молчал,  и  Нора  думала,  что  зря  он
приехал. Все кончилось.
   Расставались уже навсегда, а получилось на полгода.

   У каждого обстоятельства есть свой срок. Кончился срок инфаркта, кончился
срок ощущения потери детей. Никуда они не делись,  Шурочка  с  удовольствием
давала их "поносить на ручках". И потом даже  возник  момент  (время  других
обстоятельств), когда у Николая оказывались причины не бежать к детям, боясь
их  потерять.   Мадонна   Литта   и   это   понимала.   Это   был   какой-то
научно-фантастический развод, в  котором  нормальному  человеку  становилось
противно от количества добра и справедливости.
   Потом была командировка в Москву, встретились и снова очуманели. И  снова
старая артистка приоткрывала дверь, и что она думала  в  тот  момент  -  Бог
весть, но что-то такое очень возбудительное, потому что однажды она все-таки
умерла. Случился, видимо, спазм, а она не сочла возможным звать  к  себе  на
помощь Нору в момент ее любви. Чтобы не  потерять  комнату,  они  поженились
быстро, практически без церемоний. А надо было, надо - это выяснилось  потом
- поцеремониться. Хотя это сейчас  так  думается:  как  только  квартирка  и
прописка встали на первый план, будто подрубился сук. Но  что  это  за  сук,
если его легко сломать абсолютно естественными вещами.
   Нет, все дело было в Москве. Она отторгла чужака Николая, из которого так
и "перла провинциальность". Ей это объяснили  лучшие  подруги.  Все  ничего,
мол, Нора, но прет... Еще бы кто-нибудь объяснил,  что  это  такое.  Николай
ведь и умен, и образован, и профессионал будь здоров...  Правда,  не  хам...
Наивен в оценках людей и событий...  Доверчив,  как  вылеченная  дворняга...
Вскакивает с места при виде старших, женщин и детей... Какая  воспитанность,
Норка! Это комплекс неполноценности.
   Николай становился самим собой, только когда уезжал  в  Челябинск.  Потом
это стало легким маразмом: настоящие люди там. Там!  Оглянуться  не  успела,
как обнаружила: живет с ненавистником Москвы. "Здесь, -  говорил  он  ей,  -
живут не люди. Здесь живут монстрвичи. Это такая национальность.
   Она смеялась. "Тогда ты шовинист!" "Да!  -  говорил  он.  -  Россию  надо
отделить от Москвы".
   Так все было глупо  и  бездарно.  Провалить  любовь  в  злобу  по  поводу
московских нравов, Коля, ты что? Вот и то... Он вернулся в Челябинск,  через
год вернулся к ней... Так и было. Он защитил диссертацию в Челябинске, но ее
не утвердил московский ВАК, он  поссорился  с  ВАКом,  сказал,  что  никогда
больше... И долго не приезжал.
   Тогда же у него начался тик... Все время дергалось веко.  Он  похудел,  а
она боялась, не рак ли...
   Однажды он не приехал никогда. То есть  потом,  потом...  Но  сначала  не
приехал,  не  позвонил.  Она  позвонила  сама.  Он  говорил  с  ней  голосом
автоответчика. "Не надо мучить друг друга", - сказала она. "Да!" -  закричал
он, будто то ли прозрел, то ли увидел заветный берег.
   Не разводились года три. Но какое это имело значение? Очереди на ее  руку
и сердце "не стояло".  Конечно,  ударилась  во  все  тяжкие,  как  же  иначе
выживешь?
   А потом вдруг ей на голову свалилась Шурочка с сыном Гришей. Показать его
глазникам. Николай написал записку, просил принять бывшую жену и сына! Флора
- Лопухина была по-прежнему хороша, и пятьдесят четвертый размер ей шел  еще
больше, чем сорок восьмой.
   Гриша... Уснул на диванчике, смежив закапанные атропином  глаза.  Шурочка
ушла на Калининский - "поглазеть".
   Мальчик спал, как отец, запрокинув голову и высвистывая что-то свое. Норе
показалось, что ему так лежать нездорово. Она подошла  и  повернула  его  на
бок, ее ладонь  обхватила  его  затылок.  Густой,  почти  шерстяной.  Пальцы
огладили крутую, неправильно лежащую косую прядь...
   19 октября
   ...Кажется, она закричала. Ей показалось, что она в той старой  квартире,
и стоит сделать несколько  шагов,  как  она  очутится  у  того  диванчика  с
мальчиком. Шаги даже были сделаны, умственные шаги, которые проконтролировал
здравый смысл, сказав: "Назад!"
   Не было ни капли сомнений. Ни капли. Тот затылок  и  этот,  вспоминаемый,
были... - как это теперь учат в школе? - конгруэнтны. Она не  сразу  выучила
это слово, но дочь Еремина, когда ее некуда было деть, учила уроки у  нее  в
уборной. "Боже! - думала Нора. - Чем им не угодило слово "равны"?"
   Но если это был Гриша, то как он здесь оказался?
   Она давно поменяла квартиру. Болела  мама,  нужны  были  деньги,  большие
деньги. Ее квартира в  центре  высоко  котировалась  по  сравнению  с  этой,
привокзальной и непрестижной.
   Сейчас она ее даже любит. В ее стенах нет  больных  воспоминаний.  В  них
живет сильная независимая женщина, которая  не  является  актрисой  милостью
Божьей, но живет так разумно и грамотно, что...

   ...что с ее балкона падает человек, который мог  быть  (или  был?)  сыном
челов