в квартире было тихо. Конечно, первый час ночи, но как она могла уснуть?
   Бросив чемодан у порога, Ольга ринулась в спальню.  Уже  открывая  дверь,
поняла, что делать этого не следовало. Еще с порога она учуяла чужой запах в
доме, некую кислость воздуха в прихожей, но объяснила его  тем,  что  Манька
запустила квартиру, этого от  нее  вполне  можно  ожидать.  Так  подумала  и
ринулась и дверь открыла, а могла бы, идиотка с  коридорными  поцелуйчиками,
сообразить все хоть на секунду раньше.
   Они сладко спали, обхватив друг друга руками, - дочь и парень с не  очень
чистыми ногами и давно, видимо  с  детства,  неостригаемыми  ногтями.  Горел
ночник. Светила луна. На тумбочке  стояла  пустая  бутылка  от  какого-то  -
издали не прочесть - вина. Манька была голой  и  выглядела  большой,  вполне
разработанной женщиной,  никаких  там  поджатых  коленок  и  заломленных  от
смущения локотков. Вот парень с ней,  тот  как  раз  казался  дебютантом  по
некоторой жалкости позы плюс - опять же!  -  пятки  и  ногти.  Они  даже  не
пошевелились от скрипа двери. Манька сопела громко, с некоторым  клокотанием
в горле, а ее возлюбленный  подсвистывал  ноздрей.  Ольга  закрыла  дверь  и
рухнула на диван. Не то чтобы ее это удивило и возмутило... С  тех  пор  как
она унюхала запах зовущей плоти в собственном дитяти, она уже была готова  к
этому. Она пыталась сказать Маньке, что, если  дойдет  до  дела,  надо  быть
осторожной... Но дочь крикнула, что учить ученого - только портить.
   - Не смей говорить со мной об этом!
   Ольге это даже понравилось.  Это  был  хороший  признак,  "не  говори"  -
значит, нет нужды. Почему она не подумала о том, что  дочь  прошла  уже  эту
школу и мать припозднилась со своими поучениями? Но  этого  быть  не  могло!
Где? Когда? С кем?
   Сейчас Ольга была потрясена тем, что дочь, зная о приезде  матери,  сочла
возможным таким образом ее встретить. Что ее просто вынесли  за  скобки  как
величину малосущественную, иначе как все объяснить? Ольга  так  и  лежала  в
темноте, настолько оглушенная, что не было сил раздеться, умыться, внести из
прихожей чемодан или там заорать благим матом и  сдернуть  этого  когтистого
сопляка, сдернуть так, чтоб  он  ударился  затылком  об  пол  (Ольга  просто
слышала   этот   звук   хряснувшего   черепа).    Ее    оправдают.    Манька
несовершеннолетняя, а мать в аффекте.
   Дочь вышла в  уборную,  теплая  и  сонная,  она  увидела  Ольгу,  которую
освещала полная луна.
   - Ма, ты чего? - хрипло спросила Манька. - Ты же должна была завтра!
   Ольга включила торшер. Как же хороша  была  дочь  в  этой  своей  молодой
голости, стоит и светится, как Бог ее создал. Почему-то это смягчило  Ольгу,
и хотя мозг бунтовал, душа как бы шепнула ему: "Пусть. Это уже случилось".
   - Он кто? - спросила Ольга.
   - Счас, - ответила Манька и побежала все-таки сначала в  уборную,  громко
поструилась, вернулась уже в материном халате и села напротив в кресло.
   - Ты рухнула? - спросила она  Ольгу,  и  в  голосе  ее  были  сердечие  и
сочувствие. - Бедняжечка... Я правда  думала,  что  завтра.  Хотела  все-все
убрать... Чем это у нас кислым пахнет? Хорошо было в Париже?
   - Не возвращалась бы, - ответила  Ольга,  но  почему-то  вспомнила  этого
чертова араба с его сладким духом. Полезли в голову мысли о  сравнительности
запахов. "Я понимаю, - подумала Ольга. - Я боюсь с  ней  говорить  про  это.
Хорошо бы мне пересидеть в кухне,  чтоб  парень  собрался  и  сгинул.  Я  бы
выкинула белье и все забыла".
   - Это Вовка,  -  сказала  Манька.  -  Ты  его  знаешь...  Он  ушел  после
восьмого... Сейчас зарабатывает нечестным трудом на откос от армии.
   - Что значит - нечестным? - спросила Ольга.
   - Это я фигурально! Торгует чем Бог пошлет... Еще у него есть команда  по
дверям. Ставят металлические. Если не наберет денег на откос, уедет в  Питер
на время, чтоб потеряться... Там у него бабушка. Правда,  она  сбрендила  на
Ленине и может Вовку не понять. Но Чечня - аргумент, а Вовка все-таки  внук.
Он попридуряется перед ней... сходит на "Аврору" там, или я  не  знаю  куда.
Мне его разбудить?
   - Куда же ночью? - ответила Ольга. - Еще прибьют... Угрызайся потом...
   - У него пистолет, - сказала Манька. - Но, конечно, пусть поспит. - И она
спокойно так встала и ушла, и Ольга вдруг поняла, что как-то  плавно,  почти
без толчков и вибраций, въехала в новую для себя ситуацию.
   * * *
   Она не задала дочери ни одного существенного  вопроса.  Хотя  бы  такого:
любит ли она Вовку? И давно ли у нее с ним? И предохраняется  ли  она?  Маня
сбила ее с толку абсолютно спокойным поведением, и Ольга подумала:  "Это  же
надо так! Случись такое со мной..." Она вспомнила, как пришла тогда, в  свой
шестнадцатый год, как закричала с порога дурным голосом, а мама, царство  ей
небесное,  поняла  все  сразу,  как  будто  ничего  другого  и  не  ожидала.
...Счастливая Манька. Где бы она ни нашла этого немытого Вовку, она сама его
нашла. Почему-то  думалось,  что  в  их  детском  романе  водила  Манька,  а
мальчишка просто собачка на веревочке.  Хотя  кто  его  знает?  А  могла  бы
спросить, могла...
   К утру Ольга уснула, стянув со спинки дивана плед. Проснулась, когда дочь
провожала идущего на цыпочках Вовку. Сквозь ресницы, чтоб  они  не  увидели,
что она не спит, обратила внимание: парень высок и строен, у  него  красивые
вьющиеся волосы  и  на  боку  правда  болтался  пистолет.  Уходил  он  тихо,
по-кошачьи, а дочь осторожно  закрывала  дверь.  А  чемоданы  так  и  стояли
нераскрытые в прихожей. С чего она взяла, что Манька перво-наперво кинется к
ним? Она хорошо, со вкусом одевала дочь, но барахольщицей та не стала. В ней
была кулибинская кровь, на которую Ольга злилась,  а  сейчас  вдруг  как  бы
увидела иначе, и ей понравилось, что она в этой своей части папина дочка.

   Толчок,  который  произвела  в  жизни  Ольги  Маня,   оказался   все-таки
посильнее, чем "Фауст" Гёте! Во всяком  случае,  Илью  Петровича  из  головы
выдуло напрочь. Поэтому,  когда  он  позвонил  уже  утром,  Ольга  не  сразу
сообразила, кто он есть. Понял ли это Илья Петрович, уловив в  голосе  Ольги
заминку, неизвестно. Может, объяснил  ее  тем,  что  женщина  укрощала  звук
телевизора или выключала чайник. Илья Петрович предлагал встретиться тотчас.
"Слышите, чем гремлю? У меня прекрасные квартирные ключи", - сказал он. "Без
обиняков, - подумала Ольга - и запуталась в слове, не зная,  куда  поставить
мысленное ударение. - Вот  что  значит  пользоваться  словами  не  из  своей
жизни".
   - Имеется в виду, что я тут же срываюсь с места и  бегу?  -  сказала  она
грубо, как из всех своих мужчин могла бы ответить только Кулибину.
   - Именно это и имелось, - засмеялся Илья  Петрович,  игнорируя  грубость,
опять же как делал это Кулибин.
   - Не выйдет, - ответила Ольга.
   - Господь с вами! - закричал Илья Петрович. -  И  думать  не  думайте.  Я
сейчас же заеду за вами. Сейчас же! - И он бросил трубку.
   Юная женщина Маня ушла в школу.  Ольга  только  что  сдернула  с  постели
белье, стараясь на него не смотреть. От плохой ночи у нее болела  голова,  а
от выпитых таблеток сохло во рту. В квартире было холодно,  потому  что  она
настежь открыла балконную дверь. Она сняла лак, и ногти у нее были  синие  и
неживые. Конечно, можно будет просто не открыть дверь. Позвонит-позвонит - и
уйдет. Можно будет не подходить к телефону. Но телефон позвонил тут же,  это
был  деловой,  важный  звонок,  ей  предлагали  на  паях  купить   крохотный
магазинчик на Патриарших прудах, конечно, таких денег у нее  нет,  но  можно
взять ссуду... Звонили с явным натиском, а это был уже  перебор  для  одного
утра. Она хотела положить трубку, но на нее  все  давили  и  давили,  а  тут
раздался звонок в дверь, она сказала, что подумает, и с деловым, озабоченным
лицом пошла открывать дверь, готовая к труду и обороне. По дороге посмотрела
в зеркало. Ничего хорошего.  Ни-че-го.  Чем  хуже,  тем  лучше,  подумала  и
впустила Илью Петровича.  Тут  без  заблуждений...  Он  тоже  увидел  другую
женщину,  и  хотя  та,  вчерашняя,  была  упакована  так,  что  ничегошеньки
интимного не просматривалось, а эта, сегодняшняя, была  почти  распахнута  и
отсутствие лифчика было выражено откровенно, но это был  тот  самый  случай,
когда говорят: шел в комнату - попал в другую. Пережить такое  разочарование
в глазу мужчины было выше тех сил, которые износились  этой  ночью,  но  это
была бы не Ольга, если бы у нее не было глубоко на случай войны  спрятанного
резерва.
   Он ей на дух не был нужен, этот,  будь  он  неладен,  Илья  Петрович,  но
снести такой взгляд и учуять его мысль про то, что он зря как идиот ездил за
ключами и униженно их клянчил, -  дело  того  не  стоило,  вот  этого  Ольга
оставить не могла.
   - Проходите, - сказала она, - я сейчас.

   В спальне она села на голый "после санации"  матрац  и  стала  быстренько
"собирать себя в кучку".
   "Я напою его кофе, расскажу, что покупаю магазин.  Факт  эффектный,  себя
окажет... На этом основании, сами понимаете, мне, мол, не до ключей... Я вся
в порыве энтузиазма другого свойства, так что отложим, и прочее..."
   Она соорудила на голове оранжевую чалму, спустив на лоб  завиток,  надела
брюки и широченный блузон, лицо смазала кремом до той степени блеска,  чтобы
было видно: да, это крем, он знак  полного  доверия  к  гостю.  Даже,  можно
сказать, знак интимности.  Французские  карандашики  -  vive  la  France!  -
сделали тонкую графическую работу, но по мере готовности к  роли  деловой  и
уже с самого утра привлекательной женщины Илья Петрович все дальше и  дальше
перемещался в мыслях Ольги в стан не по рангу берущих, в  стан  тех  быстрых
хлопотунов, от которых суеты  и  тяжести  куда  больше,  чем  даже  разового
удовольствия.
   В свою очередь - надо думать - и Илья Петрович  делал  свои  прикидки  на
разные повороты этой истории. Во-первых, он отметил неоткрытые и стоящие  на
входе чемоданы.  Его  мадам  ночью  распатронила  его  старенький  тряпочный
чемоданишко еще до того, как он снял пальтецо.
   Опять же... Лежит на диване скомканный плед и плюшевая подушка с вогнутым
внутрь углом. Кто-то  здесь  спал  без  простыни?  Без  наволочки?  И  такой
блистательно-яркий на толстом слое пыли паркета босой мужской след.
   Тут два варианта, думал Илья Петрович. Или у дамы кто-то  уже  побывал  -
тогда, конечно, он с ключами полный придурок.  Или  дочка  дамы  уже  вполне
взрослая давалка и это ее доброму молодцу пришлось рвать когти  по  паркету.
Пылищи-то в квартире, пылищи! Хотя, с другой стороны, сразу понятно, что это
пыль временная, что, как правило, пыль тут  гоняют  мокрой  тряпкой.  Гоняет
дама. Не дочь. На стене фотография девочки лет семи. Это могло быть снято  и
год тому, и десять.
   Ольга вышла, и мысли Ильи Петровича провисли.
   - Извините, - сказала Ольга, - моя свинюшка запустила квартиру, и ей  еще
предстоит узнать, что я об этом думаю. Идемте пить кофе, раз уж вы пришли. У
меня через час деловая встреча.
   Они вошли в кухню. Раковина горбилась немытой посудой, стол был липким от
многажды пролитого на него всего льющегося и протекающего.  Ольга  ругнулась
вполне выразительно, без скидки на присутствие гостя,  очень  быстро  вымыла
стол, положила на него яркую  салфетку  и  изящную  вазу  с  веткой  ковыля,
которые были отставлены на подоконник, видимо, молодым и порывистым народом,
жившим тут без нее. Ольга в кухне с тряпкой, веником, чайником была  быстра,
но не суетлива, и если это слово вообще применимо к женщине  при  исполнении
хозяйственных работ, она тут была куда элегантней, чем в самолете, а про то,
что она была сексуальней, и говорить нечего:  чалма  цвета  каротели  просто
ушибла впечатлительного человека Илью Петровича.
   Но Ольга же и осторожила его. Этой даме, понял он, ключами перед носом не
зазвенишь и на диван с примятой подушкой ее не потянешь.
   - Невыразимая сила веника, - сказал вслух Илья Петрович.
   Ольга выпрямилась перед ним и посмотрела  на  него  гневно.  Со  злостью,
сказать было бы мало.
   - Вам это все идет делать, - уточнил Илья Петрович, разводя руками:  мол,
делать это все, кухонное.
   - А вашей жене? - спросила Ольга. - Вашей жене это идет?
   Для Ильи Петровича это был  лишний  и  даже,  можно  сказать,  бестактный
вопрос.
   Все  многочисленные  случайные  и  редкие  не  случайные  женщины  как-то
сговорились не спрашивать у него про жену. Одна, правда, спросила, как, мол,
Катя относится "к твоему кобелизму". Это была не случайная женщина, а, можно
сказать, друг дома, и Илья Петрович тогда просто вышел из себя.  Он  проорал
что-то  умное  про  мух  и  котлеты,  которым   надлежит   существовать   по
отдельности, и той, не случайной, надо было бы замолкнуть, а  она  возьми  и
подыми с подушки свое большое  и  белое  лицо,  первоначальный  предмет  его
вожделения. Илье Петровичу безумно хотелось взять лицо руками и мять его,  и
умять, мять и умять до какой-то  только  ему  известной,  страстно  желанной
формы. Вот тут, после лишнего вопроса, он это и сделал, за что получил такой
поддых, что минут десять откашливался и готов был уже уйти восвояси, но дама
попросила у него прощения, объяснив свою резкость тем, что терпеть не может,
когда ее трогают за лицо. Даже собственные малые дети. Она, дурашка,  так  и
не поняла причины прерванности романа,  и  Илья  Петрович  даже  одно  время
боялся, что она от обиды на него ляпнет что-нибудь  Кате.  Слава  Богу,  их,
военных, перевели на Дальний Восток, по этому случаю  была  гулянка,  и  он,
столкнувшись с бывшей дамой сердца, сказал ей:
   - Ну дай мне, дай мне еще раз потрогать твое лицо. Ну стерпи секунду.
   Странно, но она согласилась. И он взял в руки лицо, взял  нежно,  в  раме
его пальцев глупо  торчал  нос  с  излишне  вычурными  для  русской  женщины
ноздрями, сближенные глаза были глупыми, и в них почему-то  светился  страх.
Лицо хотелось уничтожить, но Илья Петрович умел  владеть  собой,  он  тяжело
вздохнул от невозможности желанного разрушения и отпустил женщину.
   - Фу! - сказала она. - Еще чуть, и я бы тебе двинула промеж ног.
   Вот какая история ясно и мгновенно  пронеслась  перед  Ильей  Петровичем,
когда Ольга задала ему неправильный вопрос о его жене.
   - Моя жена... - ответил он. - Она хороший человек.
   Ольга зашлась от смеха, потом дружески похлопала Илью Петровича по  плечу
и сказала:
   - Правильный ответ, дорогой товарищ! Так всегда и отвечайте.
   Он не обиделся. Наоборот, стало как-то даже хорошо и просто.
   Кофе он попьет. Ключами не воспользуется. Но,  в  общем,  что-то  в  этой
"неистории" есть. Он еще не знает что, но есть. Это блестящее от крема лицо,
чалма, движение по кухне. Он как бы начал смотреть кино, а телевизор  возьми
и сломайся. Обидно, конечно, зато какая удача для фантазии.
   Они пили кофе  и  вспоминали  Париж.  Ольга  рассказала  ему  про  араба,
живущего за счет русской бабы, абсолютно счастливой таким раскладом  судьбы.
Илья Петрович вспомнил другое: у него есть в Париже приятель, наш,  русский,
он работал где ни попадя, мечтая хорошо  выдать  замуж  свою  жену,  которая
корпела в Люберцах  на  какой-то  совершенно  неприличной  работе  -  не  то
библиотекарем,  не  то  смотрителем  захолустного  музея-квартиры.  Приятель
вызывал жену в Париж как сестру. И все норовил ее  подсунуть  кому-нибудь  в
койку. Галка его так измаялась в своих Люберцах, что была согласна  на  все.
Но  желающих  "русского"  не  было.  В  конце  концов  он  с  женой   порвал
окончательно, и с того  момента  у  нее  пошла  сразу  пруха.  Она  написала
какой-то роман с привидениями (девушка оказалась образованной и  начитанной)
и стала издаваться как оглашенная.
   - Как ее фамилия? - спросила Ольга.
   Илья Петрович назвал. Ольга  видела  книжки  этой  писательницы,  женщины
неудачливой во Франции, но удачливой на прилавке.
   - Ну ладно, - сказал Илья Петрович. - Я вас задержал. Вам уже пора.
   - Да ладно вам, - ответила Ольга. - Сегодня у меня дела не будет.
   То, что было  потом,  делом  как-то  называть  не  принято.  Другие  тому
определения. И зря. Илье Петровичу, сначала возбужденному, а потом сбитому с
толку, а потом опять срубленному  чалмой  и  снова  поверженному  до  уровня
дружеской беседы, пришлось очень и очень сконцентрироваться, чтоб не  упасть
лицом  в  чистое  белье,  которое  они  вместе  в  четыре  руки  стелили  на
разложенном диване.
   - Да можно и так! - простодушно сказал Илья Петрович.
   - Еще чего? Мы что, малолетки?
   Им было хорошо. Получилось, что все предыдущее  -  Ольгина  ночь,  и  его
внутренние развороты туда-сюда, и это хлопанье простыней, -  вызвало  в  них
чувство почти семейной устойчивой и давней связи. Будто с молодых лет у  них
было и было, шло и шло.

   У Ольги давно не было так покойно на душе. Илья много ездил.  Бывало,  он
из командировки сразу приезжал к ней,  и  они  жили  несколько  дней  вполне
семейно. Они не таились от Маньки. Та,  как  ни  странно,  вовсю  училась  в
последнем классе, Вовка ее с горизонта исчез. Ольга не знала, хорошо это или
плохо. Видимо, не плохо, иначе Манька бы страдала. Ольга решила  привести  в
порядок ту уже старую сдаваемую квартиру,  чтоб  дочь  после  школы  съехала
сразу и начинала жить своей жизнью. Возник ремонтник, во время  их  договора
вошла Манька. Но это еще ничего не значило.
   - Ты на него рассчитываешь? - спросила Манька у матери. - На  Илью?  Чтоб
долго и счастливо?
   - С чего ты взяла? - ответила Ольга.
   Но Манька попала в точку. Мать именно на это и  рассчитывала.  Она  стала
больше бывать дома, бизнес ее шел ровно и  спокойно,  она  не  хватала,  как
говорится, ртом и ж... Отделит Маньку, выдаст замуж - и будет жить  скромно,
но хорошо. И сделает так, чтоб Илья ушел от своей жены,  хорошего  человека.
Она съездила в поликлинику, где та работала рентгенологом. По дороге туда ее
мучила смутная мысль не мысль, так, беспокойство. Потом дошло. У нее уже так
было. Давным-давно она уже ходила смотреть чью-то жену.  То,  что  не  сразу
вспомнилось чью, снова вызвало беспокойство: она что - склеротичка? Но потом
так ясно увидела жену Федора. Господи, сколько же лет тому назад это было? И
вот она опять идет по тому же делу. Ну так не ходи! - закричала она себе. Но
как же не ходить, если уже пришла?  Дождалась,  когда  жена  Ильи  выйдет  в
коридор, щурясь после темной комнаты. Жена ненавидяще посмотрела на Ольгу.
   - Вы записаны?
   - Нет-нет... Я просто сижу, - ответила Ольга.
   Жена ушла, но потом по дороге почему-то обернулась и еще  раз  посмотрела
на Ольгу. "Теперь запомнила, - подумала та. - Ну и на здоровье".
   Уже по дороге домой пришла мысль. Трезвая такая мыслишка. Из  умных.  Что
жена Ильи много ее моложе. Лучше сложена. Что  у  нее  интеллигентное  лицо.
Последнее Ольга очень ценила и всеми силами боролась с собственной  нет-нет,
да  проявляющейся  с  возрастом  простоватостью.  Ей  ведь  не  дай  Бог  не
приподнять на темечке волосы, не дай Бог стянуть шею водолазкой.  И  уши  ей
надо открывать, оттягивая мочки тяжелыми серьгами. Так она борется с  лицом,
которое "за три рубля". Есть женщины с породистой данностью. Ольга понимает:
это  лучше  красоты.  Поэтому  приходится  порабощать  природу.   Укрощенная
по-мичурински, она вполне сходит за ценный товар.

   Илья слинял  как-то  незаметно.  Не  грубо,  не  раз-раз...  А  с  легкой
постепенностью, которую, если у тебя голова забита  другими  делами,  вполне
можно было бы не заметить... Уже вернулся  с  бегов  Вовка,  а  у  Маньки  -
ремонтник. Оглянуться не успели,  как  она  окончила  первый  курс  филфака,
абсолютно непонятный для Ольги выбор, а ремонтник стал господином  Левашовым
и стал ездить на джипе, летом они вместе укатили в Грецию и там обвенчались.
И тут Ольга вдруг скумекала, что она уже куда больше  Пенелопа  (в  связи  с
Ильей), чем хотелось бы