ет. А что Помпеум?.. Это ты зря...
     Редьярд по-прежнему бледный, с осунувшимся лицом, покачал головой:
     -  Помпеум  -  последний островок  римского  влияния  здесь.  Последний
островок культуры  и цивилизации.  А Фарамунд... попросту стер с лица земли.
Что  всех убил... понятно, римляне тоже редко щадят  побежденных, но вот то,
что сжег все книгохранилища, разбил  все статуи, уничтожил  все произведения
искусства,  а  драгоценные   ювелирные  вещи  велел  переплавить  в  золотые
слитки!..
     Тревор пожал плечами:
     - Что делать? Но он бы все равно взял Помпеум.
     - Я надеялся, - прошептал Редьярд, - не возьмет.
     Тревор насторожился:
     - Ты все-таки предупредил?
     - Дядя, я не мог иначе.
     - Редьярд!
     - Это был мой долг. Долг цивилизованного человека.
     - Разве ты не франк?
     - Франк, дядя. Но я - цивилизованный франк. А это больше, чем франк.
     Тревор помотал головой:
     - Что-то быстро старею. Не понял тебя, Редьярд.
     -  Я предупредил не  римлян! Я предупредил других цивилизованных людей.
Дядя, мы все - христиане.  Мы - один народ. А это - язычники, что не познали
истинного света. Я  не  предал своих,  когда предупредил  римлян,  что  этот
язычник  готовится  взять  их  город.  Я  помог  культуре  против дикости. К
сожалению, это лишь добавило крови.
     Тревор сидел,  уронив голову. Редьярд встал, медленно ходил взад-вперед
по  комнате. Его  красивое  мужественное,  хотя  и смертельно  бледное  лицо
разгоралось внутренним светом.
     - Только бы не дознался Фарамунд, - уронил Тревор глухо.
     - Эх, дядя...
     Тревор вскочил, впился взглядом в бледное лицо племянника:
     - Что? Подозревает?
     - Знает, - ответил Редьярд. - Сам префект сказал под пытками...
     Он вымучено улыбнулся, но краска покинула не только лицо, отлила даже с
шеи, Тревор некстати заметил, что не так уж племянник и силен, шея стала как
у цыпленка. Вообще мышцы начали таять с той поры, как он вместе с Лютецией и
Брунгильдой принял крещение и повесил на шею золотой крестик.
     - И что Фарамунд? -  вскрикнул Тревор.-  Не молчи  же!..  У тебя  такое
лицо... Что он сказал? Ты его видел?
     - Нет. Он  даже не  пожелал  сказать  мне это  лично. Прислал гонца  со
словами, что велит мне покончить с собой.
     Тревор  закусил  губу.  То,  что Редьярда  не повесили за  измену,  как
водится с преступниками, или не казнили мечом, говорит о расположении рекса.
Он все же верит, что Редьярд не бросится в бега под покровом ночи...
     Эта мысль была неожиданна, он тут же выпалил:
     - Ты скроешься? Из крепости можно уйти незаметно!
     Редьярд покачал головой:
     - Я могу уехать свободно.  Гонец  никому больше не говорил,  это видно.
Все здесь относятся ко мне, как и раньше.
     - Ну, так что тебя держит?
     - Дядя, а ты не подумал, что Фарамунд, возможно, сам хотел  бы, чтобы я
убежал?
     - Зачем?.. Ах, да!
     Редьярд сказал совсем тихо:
     - Я сказал гонцу, что все выполню.
     Тревор сказал в радостном нетерпении:
     - Но ты  ведь христианин! А всякие  клятвы  перед  язычником, ты ж  сам
говорил,  необязательны. Значит,  ты  свободен  от клятвы перед рексом. Тебе
нужно только скрыть лицо и выйти через любые ворота. А то и вовсе  перелезть
через стену. Я знаю такие места...
     Редьярд покачал головой:
     -  Дядя,  я  же сказал, меня никто  не  остановит,  если я  выеду через
главные ворота! Но я не выеду, знаю. Да, я обрекаю свою  бессмертную душу на
вечные муки... ведь самоубийство запрещено моей  верой!..  но что-то  во мне
требует, чтобы я сдержал слово.
     Тревор воскликнул с мукой:
     - Редьярд! Кроме тебя  и  Брунгильды у меня  никого не осталось.  Я уже
стар,  погибли не только  ровесники,  но и  вся молодая родня. Останься хоть
ты!.. Уйди, скройся. Это все согласно твоей проклятой вере, но сейчас я и ее
благословляю, ведь она спасает тебе жизнь...
     - Нет, дядя.
     Он стоял гордый и красивый, к щекам  вернулся  румянец, глаза блестели,
как звезды. Тревор  смотрел с болью. Редьярд еще раз покачал головой. Тревор
медленно поднял тяжелую, как налитую холодным свинцом, руку:
     - Давай его сюда.
     Редьярд  вытащил из  ножен короткий римский меч, больше похожий  на нож
для разделки рыбы, подал рукоятью  вперед. Тревор  принял,  застыл.  Редьярд
повернул руку дяди  так, чтобы острие коснулось левой стороны груди напротив
сердца.
     - Держи крепко!
     - Держу, - прошептал Тревор.
     Редьярд взялся обеими руками за покатые плечи дяди. Некоторое время оба
жадно смотрели друг в друга, жадно вбирали взглядами. Потом Редьярд с  силой
обнял старого воина, притянул к себе. Лезвие с хрустом прорвало тугую плоть.
Тревор  почувствовал,  как дыхание Редьярда оборвалось, но племянник нашел в
себе  силы  обнять  дядю  крепче,  прижался как  ребенок,  как  прижимался в
детстве, спасаясь от строгого отца, даже погладил по спине...
     Тревор  молчал,  запрокидывал голову, ибо  слезы уже закипели в глазах.
Они  стояли грудь  в грудь,  крепко обнявшись. Тревор  уже выпустил рукоять,
обхватил  племянника  обеими руками.  Пальцы наткнулись  на  горячее  мокрое
лезвие, что вылезло из-под левой лопатки.

     Фарамунд сидел на обрубке бревна посреди походного лагеря. В стороне на
широком  вытоптанном  пространстве сотня молодых  воинов  училась  двигаться
вместе, разом бросать дротики, поворачиваться, закрываться щитами.
     У костра раздался  громовой  хохот. Там веселились его  герои,  с  ними
улыбался бродячий  мудрец. Его вчера подобрали на  дороге, накормили, теперь
он потешал их забавными рассказами.
     Видя, что конунг смотрит в их сторону, Вехульд прокричал:
     - Фарамунд!.. Не хочешь ли  приобщиться к  мудрости? А то нас упрекают,
что даже расписаться не умеем!
     Фарамунд покачал головой:
     - Да нет... Меня занимают сейчас странные вопросы...
     - Какие?
     - Да так... Зачем живем... Что есть истина...
     Вехульд засмеялся:
     -  Так для этого и  есть вот  эти...  что бродят  по дорогам, бедные  и
жалкие, и учат  жить  других...  Слушай, мудрец, ты  можешь  сказать  нашему
конунгу, что есть истина?
     Фарамунд  увидел  изможденное  бледное   лицо  с  глубокими  морщинами.
Странствующий мудрец ответил хриплым усталым, но совсем не слабым голосом:
     - Могу.
     Фарамунд нахмурился, такие бродяги знают, что  делается за морем, но не
скажут, глядя на его меч, сколько им осталось жить.
     -  Хорошо, - сказал  он грубо,  -  скажи.  Но помни, что за  дурость ты
поплатишься своей головой.
     Мудрец поклонился:
     - Но и ты пообещай, что не казнишь меня за  правду. За это я скажу тебе
не одну истину, а целых три.
     Фарамунд ощутил подвох, нахмурился сильнее.
     - Говори. Но поглядывай на мой меч.
     -  Первая истина, - сказал  мудрец отчетливо, -  что  ты - конунг этого
племени. Вторая - что  каждый понимает истины в меру своего развития. Третья
- ты пообещал не причинять мне вреда за сказанное.
     Наступила  тревожная  тишина.  У  костра  замерли.  Фарамунд пребывал в
глубокой задумчивости. Странное ощущение,  что это уже  слышал, или  даже...
участвовал. Наконец, видя, что от него ждут ответа, встрепенулся, спросил:
     - Это ведь не ты придумал, верно?
     Мудрец помедлил, поклонился:
     - Я что-то не так рассказал?
     - Да нет, мне понравилось. Поучительно.
     - Был великий мудрец, - ответил странник с великой  неохотой, - который
запретил записывать его мудрые притчи. И даже упоминать его имя.
     - Почему? - удивился Фарамунд.
     -  Он хотел, чтобы их рассказывали, применительно к тому  времени...  и
тем событиям, что  происходят  сейчас. Хотя  на самом деле это  произошло...
очень давно! Настолько давно, что многим неинтересно знать  о  тех временах.
Зато когда я называю живущих сейчас рексов или базилевсов, то слушают.
     Фарамунд медленно наклонил голову.
     - Хорошо, - ответил он. - Иди. А мне надо подумать.
     Думал  об  этом странном  случае он  и поздним  вечером, когда  усталый
вернулся в бург,  захваченный у какого-то разини, рухнул на ложе. Одеяло под
рукой слегка коробилось,  пятна крови засохли, нежная ткань стала грубой. Он
сам  зарубил владельца, а потом  и двух женщин,  что  с  визгом метались  по
комнате, но слуги забыли сменить окровавленные простыни и одеяла.
     Он лежал, раскинув  руки,  когда по телу  прошла легкая волна.  Легкая,
неслышная, словно от  окна пахнуло южным ветром.  Он ощутил  внезапно, что в
бург вошло  нечто огромное и могучее. Волосы на загривке зашевелились. Страх
прокатился по телу, в следующее мгновение его тело взметнулось с постели, он
молниеносно опоясался и прицепил ножны с мечом.
     Кожа  пылала, словно по голому  телу постегали крапивой. Он чувствовал,
как  вроде бы без  причины  колотится сердце, горячая кровь бурлит  в жилах.
Пальцы дергались, их неудержимо тянуло к рукояти меча.
     Одновременно он чувствовал странность, словно кто-то настойчиво пытался
набросить  на него невидимую  клейкую сеть, но ничего не  получалось,  а он,
Фарамунд,  всякий  раз проходил  сквозь  эту  сеть, как проходит лесной лось
сквозь паутину. Это веселило, он чувствовал пьянящее чувство свободы и силы.

     Улыбаясь до  ушей, шагнул... и тут взгляд наткнулся  на темные комочки,
отчетливо видимые в лунном свете на свежих недавно выструганных досках пола.
Мухи?.. Да, мухи. Лапками кверху. Ни  одна не шевелит даже лапой, не то, что
крылом.
     Он машинально наступил, чувствуя, как лопаются под  подошвами  сапог их
беспомощные тела, оглянулся.  На досках  остались  мокрые пятна. Шагнул еще,
тело содрогнулось, словно по нему внезапно ударили.
     Рикигур  и  Фюстель,  его преданные  стражи, мимо  которых  и  муха  не
пролетит, стоят неподвижные, лица  мертвые.  Не восковые, а какие-то  серые,
под цвет деревянных стен.
     Сердце  Фарамунда  трепыхнулось и застыло. Он попятился,  чувствуя, что
вот-вот сам от ужаса превратится в мертвеца.
     Это повторяется снова!

     На этот  раз неизвестных было трое. Такие же уверенные,  бесцеремонные.
Идут,  зорко посматривая  по  сторонам, но  без  страха.  Как  мясники,  что
отыскивают среди стада именно ту корову, которую им велели заколоть.
     Передний еще  во дворе вытащил меч,  двое  соратников за оружие даже не
взялись. Глаз их Фарамунд не разглядел, но на лицах ясно читалось презрение.
В груди заныло. Эти явно  видели  другие миры, намного прекраснее! Наверняка
зрели  теплые  моря, бессмертный Рим,  И  его прекрасный  бург  с настоящими
каменными домами, для них только жалкая деревня...
     Гнев колыхал грудь  с такой  силой, что  в ушах  стоял непрекращающийся
свист от  собственного  дыхания.  Он очень осторожно  вытащил  меч, бесшумно
отступил к  стене  в тень.  От  чужаков скрывал  еще и  угол  стены, а  если
выскочить внезапно и ударить, то...
     ...то, возможно,  они не успеют воспользоваться  колдовскими  штучками.
Возможно. Если он окажется достаточно быстрым.
     Шаги первого гремели  в тишине,  Фарамунд с  надеждой  бросил взгляд на
лица  стражей. Застывшие, почти  окаменевшие,  они не  дышат  вовсе. Они  не
живут, словно их изъяли из этого мира.  Только тени  от колеблющегося язычка
светильника  двигаются по  стене. А  по  ту  сторону  толстой  стены  слегка
колышутся ветви исполинского ясеня. Мир  живет, только  стражи, только  люди
замерли. Возможно, даже кони и коровы в бурге не спят...
     Он  завел   меч  за  голову  так,  что  тот  коснулся  ягодиц.  Дыхание
остановилось. Из-за поворота спокойно вышел человек  среднего роста, вид  не
воинственный,  лицо  почти  холеное.  Фарамунд  успел  рассмотреть  холодные
выпуклые глаза, одутловатые щеки, мясистый нос, скошенный назад подбородок.
     Но в руке человек держал  меч. Короткий, римский. Длинная полоса острой
стали в руках  Фарамунда  описала почти полный круг. Послышался стук. Лезвие
разрубило голову, прошло через  толстую шею, развалило плечо и грудь. На пол
замедленно шлепнулась рука с зажатой рукоятью меча.
     Фарамунд с силой дернул меч на себя, тот  вышел с легкостью,  словно он
рассек брусок масла. Пальцы отрубленной руки дернулись и разжались. Фарамунд
успел подумать, что настоящий воин меч бы не выпустил.
     В  бурге  по-прежнему  тихо.  Прислушавшись,  он  уловил далекий  стук,
грохот.  Пришельцы  отворяют  двери без  страха и  боязни быть  услышанными.
Донеслось  недовольное мычание  разбуженной  коровы.  Фарамунд стиснул зубы,
коровы и те проснулись...
     Он вытер лезвие об одежду  убитого,  чтобы падающими каплями не указать
свой след. Сердце едва не выпрыгивало, буйное злое ликование рвалось наружу.
При всем своем колдовстве, сами не такие уж и неуязвимые!
     Крадучись,  он  пробежал  вдоль  стены. В  бойницу  заглядывала круглая
мертвая  луна.  Он  упал,  прополз как  ящерица,  почти  прижимаясь  щекой к
сосновым  доскам,  возле  лестницы  привстал.  Внизу  тихо,  но  не  рискнул
спускаться по ступенькам, выдадут скрипом, перемахнул через перила.
     Он ни разу не  прыгал  с такой высоты. На  миг сердце замерло, но дикая
уверенность в своих  силах не подвела. Упал, перекатился  через левый  бок и
как-то сам  оказался на ногах, а  руки сжимают меч в готовности как отражать
удары, так и рубить  чужие головы, руки, еще шире раздвигать оскаленные рты,
выбивать выпученные глаза...
     В холле пусто, дверь во двор распахнута. Широкая полоса  мертвого света
рассекает помещение  надвое. Снаружи донесся  легкий шум, стих, снова что-то
вроде бы упало, скрипнуло.
     Скользящими шагами, с  мечом наготове, он  подбежал к  дверному проему.
Прислушался,  не  высовываясь.  Шум  раздался слева, там  барак  с  воинами.
Похоже, один из чужаков ищет его среди соратников по битвам...
     Риск велик, чужак может как раз в этот  момент выглянуть в окно, или же
во  двор выглянет третий, сердце колотится, как у зайца,  это не та схватка,
когда в яростном  честном бою грудь на  грудь, тут ноги трясутся,  как будто
медведь трясет грушу, но все же...
     - Чего я трясусь, - прошептал он себе вслух. - Они сейчас ходят мордами
вниз! Всматриваются в лица. Им надо зарезать только меня... Ну же!
     Ноги наконец рванулись с такой силой, что тело едва не выронило ставший
сразу тяжелым меч. Через  широкий  двор, почти бесконечный,  он пронесся как
молния, у входа в барак даже не перевел  дыхание, влетел  как  ураган, разом
охватил взглядом все помещение.
     Половину воинов подлое колдовство застигло за столом.  Руки еще сжимали
пивные  кружки,  но лбами  упирались  в  стол.  А  посреди  барака  неспешно
передвигается человек,  одной рукой  подносит  к лицам спящих  светильник, а
другой  переворачивает тех,  кто заснул лицом вниз. Меч его в ножнах, спящих
можно резать неспешно...
     Заслышав  шаги,  он  разом  разогнулся.  На  Фарамунда  дико  взглянули
расширенные глаза. Фарамунд успел рассмотреть огромные зрачки, бледное лицо.
Рука колдуна метнулась  к  поясу,  но  меч  Фарамунд  уже со  свистом рассек
воздух.
     Чужак  успел открыть рот, тяжелая полоса  железа обрушилось  на голову.
Удар был настолько силен, что Фарамунд выдернул полосу стали уже из середины
груди. Пока безвольное  тело  валилось  на спящих, в  три гигантских  прыжка
оказался снова у выхода.
     Неживой  свет солнца мертвых ровно  и  холодно  заливает  двор. Блестит
колодец,  как никогда не блестит  в солнечный день,  странно мерцает вода  в
корыте для свиней... Иногда двор темнеет: тучки  пытаются проглотить светило
ночи, но луна слишком велика, блестяща, а тучки жидки, как суп простолюдина.
Стена дома блестит, окна загадочно темные. Как и во всех помещениях. Как и в
людской, в окне которой вроде бы что-то мелькнуло...
     Он  снова  пересек  двор  с быстротой, удивившей  его самого.  У  двери
прислушался.  Те же звуки, словно кто-то переступает через тела, спотыкается
изредка, с натугой переворачивает грузные тела спящих.
     Рискнув чуть высунуть голову, он разом охватил картину сонного царства.
Третий  колдун одной  рукой  грубо  поднял  за шиворот человека,  что  спал,
уткнувшись  лбом в столешницу. Фарамунд видел,  как  чужак всмотрелся в лицо
спящего  с  недовольством  и  гадливостью.  Слабый  свет  светильника хорошо
высветил брезгливо стиснутые губы, холодный блеск глаз.
     Когда  пальцы разжались, спящий рухнул, ударился  лбом  о  стол,  шумно
сполз с лавки. Под столом  придавил руку, но и тогда не проснулся,  а колдун
уже переворачивал другого.
     Он был так занят, что  не  заметил бесшумной тени, которая скользнула в
помещение.  Фарамунд  продвигался  в его сторону  вдоль стены.  Колдун  тоже
вынужденно  держал  меч  в ножнах,  руки  заняты,  и  Фарамунд  безбоязненно
приблизился со спины.
     Руки с мечом поднялись.  Колдуна можно бить и в спину, он не человек, а
если и человек, то преступивший законы человеческие, так что с ним можно как
со зверем... но в богатырском размахе Фарамунд повернул меч плашмя, замедлил
скорость, чтобы не размозжить голову...
     Послышался  глухой стук. Вроде  бы  даже треск,  словно  все  же разбил
череп. Колдун  пошатнулся, Фарамунд тут же подхватил его, вскинул на плечо и
выбежал во двор.
     На залитом все тем же бросающем в дрожь светом  дворе пусто, но мурашки
бегают  по  телу  и  покусывают  часто-часто,  отчего сердце  колотится  как
бешеное, а слух и все чувства обострились во сто крат. Снова мукнула корова,
он  бегом одолел  освещенное пространство до  чернеющего  входа своего дома,
пронесся через холл, взбежал по лестнице, а тело колдуна свалил только рядом
с первым.
     Убитый распластался в темной луже, уже не человек, а разрубленная туша.
Рикигур и Фюстель вырисовывались из полумрака в трех шагах - мертвые статуи,
не то вырубленные из камня, не то вырезанные из дерева.
     Фарамунд  вытащил меч  из  ножен.  Глаза  не отрывались от  оглушенного
колдуна.  Тот лежал  неподвижно на  спине, руки  раскинулись, смутно  белеют
ладони, явно не знавшие тяжелой работы.
     - Кто же ты? - прошептал Фарамунд. - Кто?.. Почему именно меня?
     Губы  колдуна  зашевелились,   донесся  глухой  стон.  Рука  замедленно
двинулась  к голове. Не дыша, Фарамунд наблюдал,  как пальцы ощупали голову.
Ладонь сразу потемнела.
     Колдун разом открыл глаза. Широко. Фарамунд вскрикнул от страха, острие
его  меча быстро коснулось горла чужака. Глаза  колдуна  едва не вылезли  из
орбит. С губ сорвался хрип. Он попытался произнести какое-то слово, Фарамунд
поспешно  нажал,  стальное  лезвие  вошло  в горло, как нож входит  в теплое
масло.
     Когда  он  выдернул  меч,  кровь   ударила  темным   фонтаном.  Струйки
расплескались вокруг, Фарамунд отступил, меч держал наготове. Колдун все еще
мог  превратиться в  нечто страшное,  пугающее,  по спине пробегала дрожь от
одной мысли, что сейчас перед ним окажется чудовище...

Глава 36

     Вряд ли такой  выдержал бы  пытки, скорее -  выдал бы всех, но Фарамунд
чувствовал, как  из  глубин  души поднимается темный страх:  колдун  мог  бы
связать другим заклятием,  превратил бы в жабу...  Нет,  безопаснее было его
сразу.
     Вернулся в свои  покои,  жадно напился, вылил  ковш  холодной  воды  на
голову. Стражи еще стояли с  каменными  лицами. Мелькнула мысль, что если бы
такого колдуна да себе  на  службу: любую бы крепость брал без крови! Что за
мощь, что за силы брошены именно против него...
     В тишине  грохнуло. Он  подпрыгнул, дико обернулся. Рикигур нагнулся за
мечом, что вывалился из ослабевших пальцев. Фюстель шевелился, оглядывался с
недоумением. Его глаза выпучились как у рака, с обнаженным мечом подскочил к
Фарамунду:
     - Рекс!.. Что это за... что за люди?
     Рикигур  подхватил  меч   и  тоже  оказался  рядом,  пытаясь  оттеснить
Фарамунда и загородить собой. Фарамунд сказал быстро:
     - Запомните: это вы их убили.
     Рикигур воскликнул:
     - Мы?..
     Лица  у  обоих ст