целым.
     Агимас поколебался, оглянулся. Воины  отводили  взгляды.  Всего  лишь
наемник без роду, без племени! Если дойдет дело  до  стычки,  все  шестеро
выполнят волю женщины с рыжими волосами.
     Агимас  скрипнул  зубами.  Губы  посинели,  он  сказал  сдавленно   с
запоздалым сожалением:
     -- Их надо убивать сразу. Почему я растягивал сладкий миг?
     Сильные руки подхватили Олега. Его тащили вверх, поворачивали,  снова
тащили. Стражи взмокли, дышали тяжело. Олег  почти  пришел  в  себя,  боль
затихла. К мышцам вернулась прежняя мощь, но он  висел  в  руках  стражей,
вялый как мокрая шкура.
     -- Здоровый как бугай, -- сказал один наконец с сердцем. --  Говорят,
он у них служитель культа?
     -- Ты ж слышал, -- возразил второй, тяжело дыша, -- он  прикидывался.
С такой разбойничьей рожей да мышцами как у медведя -- служитель?
     Это у меня-то мышцы как у медведя, подумал Олег с удивлением. Правда,
Мрак гонял их жестоко, отрастишь хоть крылья, хоть хвост или клыки.  Да  и
помельче народ в Степи или этих Песках, помельче. Видать, на холоде люди и
звери растут лучше.
     Его уронили, сверху обрушилась холодная вода. Олег  тряхнул  головой,
огляделся. Он лежал в луже перед дверью, за которой  еще  не  бывал.  Воин
отшвырнул ведро.
     -- Повелительница, а не пришиб его наемник Агимас?
     Олег медленно поднялся, посмотрел в  глаза  женщине  с  волосами  как
красные осенние листья.
     -- Не пришиб, -- ответил он. Голос был сиплый, словно на морозе выпил
холодной воды.
     Она кивнула воинам. Голос был ледяным, как вода, которой его окатили.
     -- Отведите раба. Там мое ложе,  прикуйте  его  к  ножке.  Но  сперва
наденьте ошейник!
     Олег кивнул понимающе:
     -- Решила все-таки жмакать до смерти. Стыда у тебя нету. Лучше  отдай
Агимасу, пусть живьем кожу сдирает.
     Угрюмый ржанул, поспешно отступил  за  спину  друга.  Другой  выпучил
глаза, как исполинская сова, сдерживая  смех,  раздулся.  Женщина  метнула
огненный взгляд:
     -- Хорошо смеется тот, кто смеется последним!
     -- Я бы рад последним, -- пробормотал Олег, -- да разве удержишься?
     Его втащили в комнату, большую и  с  камином,  где  полыхали  обломки
саксаула. Олег сразу заметил ложе на  резных  ножках,  гору  мягких  шкур,
расшитые подушечки -- большие и  малые.  Перед  ложем  на  низком  столике
лежали виноградные гроздья, диковинные фрукты, стоял кувшин.
     Стражи приковали пленника не  к  ложу,  а  к  стене,  оттуда  торчало
толстое кольцо. Олега пригнули, на шею  надели  две  толстые  пластины  из
бронзы. Он ощутил жар, тяжелые удары едва не вывернули шею. Кожу  прижгло,
над ухом довольный голос произнес:
     -- Готово. Мы не сделали больно, воин. А дальше... гм... как знаешь.
     Наковальню вытащили, Олег обнаружил  себя  прикованным  к  стене,  но
массивная цепь позволяла отходить на три  шага.  До  ложа  не  дотягивался
всего на шаг. Как и до столика с фруктами.
     Шаги затихли, он остался один. Без сил опустился, от прогретого камня
шло живое тепло. Олег дышал глубоко, ровно,  прочищал  мысли.  В  битве  с
грифонами пользовался магией, но Лиска и Агимас пока что не  догадываются,
что он сегодня может больше, чем вчера. Правда, может только  против  тех,
кто магией не владеет. Перед Агимасом нельзя себя выказывать, тот сильнее,
сомнет. Ненависть и жажда мести способны, оказывается, сделать из человека
мага быстрее, чем желание очистить мир от Зла. Гольш  верно  говорил,  что
личные мотивы всегда мощнее, чем общелюдские.
     Застучали сапожки, женщина спешила насладиться мщением. То, что он не
надругался над нею, ничего не меняет: таракану ясно,  он  сделал  хуже  --
надругался вволю над ее честью.
     С открытыми до плеч руками, тонкая и  гибкая  как  лоза,  она  быстро
прошла к ложу, косясь желтым хищным глазом на  пленника,  села.  Спина  ее
надменно  выпрямилась,  огненно-красные  волосы  стояли  дыбом,   обрамляя
веснушчатое лицо со вздернутым носиком. Пухлые губы были плотно сжаты.
     Олег громко и с завыванием зевнул, шумно поскреб грудь.  Присмотрелся
к ногтям, присвистнул удивленно, звучно щелкнул. Для этого  пришлось  лишь
зацепить краями ногтей, но звук  получился  такой,  словно  раздавил  вошь
размером с майского жука.
     Женщина возлегла было, но тут  же  подскочила  как  ужаленная.  Глаза
метали молнии, щечки побледнели.
     -- Раб!.. Ты должен молить о быстрой смерти, а не...
     -- Молю, -- сказал Олег вяло. -- Хоть убей, хоть насади на кол,  хоть
кожу с живого, только не тащи в постель. Я служитель культа, мне нельзя.
     Румянец вернулся на ее щеки, в глазах загорелось подозрение.  Сказала
ядовито:
     -- Размечтался!
     -- А что? Я давал обет...
     --  Так  я  тебе  и  поверила.  Наверняка  всех  девок  обесчестил  в
киммерийском... так его назвал Агимас?.. царстве.
     Олег возвел глаза к своду, пошевелил губами, подвигал кожей  на  лбу,
наконец ответил с неуверенностью в голосе:
     -- Не. Не усех.
     Дверь  отворилась,  угрюмый  страж  явился  с  подносом.  Олег  понял
ноздрями: в середке ножками кверху жареные птички, на  краю  ломоть  мяса.
Воин молча оставил поднос на столике, удалился. Щелкнул засов.
     Олег понимающе наклонил голову.
     -- Все-таки накормишь, а снасильничаешь потом?
     Она выпрыгнула, как дикий зверек, в кулаке блеснул  кинжальчик.  Люто
прошипела:
     -- Еще одно такое слово -- вырву язык!
     Ее глаза сузились,  как  щелки,  рука  дрожала,  а  костяшки  пальцев
побелели. В молчании вернулась, возлегла, судорожно схватила самое румяное
яблоко.  Олег  наблюдал,  как  грызла,  сок  брызгал,  она  не   замечала.
Раздраженно швырнула в него огрызком, цапнула другое, отшвырнула.  В  руке
появился хлыст, она снова спрыгнула с ложа.
     -- Встань на колени, раб.
     Олег не  двигался,  молчал,  смотрел  в  ее  желтые  глаза.  Губы  ее
задергались, внезапно коротко взмахнула плетью. Олег  зажмурился,  охраняя
глаза. Спину ожгло как огнем, он  сцепил  зубы.  Как  это  маги  могут  не
чувствовать боли, ежели возжелают?
     Он открыл глаза. Женщина стояла над ним, закусив губу. Глаза ее  были
жестокие, дикие. Олег отвел глаза, ощутил страх. Зверь,  он  уже  встречал
таких в Лесу, среди Степей, даже в Горах.
     -- На колени, раб!
     Новый  удар  опалил  жестче,  а  следующий  пришелся  на  рану.  Олег
дернулся, наклонил голову. Плеть  рассекла  кожу,  кровь  капала  на  пол.
Воздух свистел, тело обжигало болью.
     Внезапно что-то ударило ему под колени. Он рухнул,  как  подрубленный
дуб. Удары  прекратились.  Он  открыл  глаза,  сбросил  капли  крови,  что
затекали из рассеченной брови.
     Женщина стояла над ним -- яростная,  злая,  белая  как  мел.  Рука  с
плетью дрожала, желтые глаза, ранее узкие как щелочки, распахнулись во всю
ширь.
     -- На колени, раб!
     Голос  ее  был  хриплый,  странно   изменившийся.   Олег   вслушался,
перевернулся на бок, скривился. Ее сапожки были на  уровне  его  лица.  Он
медленно поднялся  на  колени,  на  мгновение  задержался,  переводя  дух,
услышал ее вздох облегчения, так же медленно встал во весь рост.
     Она отступила на  шаг.  Олег  возвышался  на  голову.  Ее  украшенный
бляшками пояс он мог бы надеть на бицепсы. Она невольно  отступила,  не  в
страхе -- это было написано на ее лице, -- а чтобы посмотреть ему в  лицо.
Все равно приходилось задирать голову и едва не подпрыгивать.
     -- Так-то лучше, раб!
     Он ощутил неуверенность в голосе, смолчал. Женщина надменно возлегла,
хлыст переложила в левую руку. Острые зубки снова вонзились в яблоко.  Она
часто отводила взгляд, словно брезговала видеть его обезображенное  ударом
хлыста лицо, но тут же снова поднимала глаза, не  в  силах  оторваться  от
странных зеленых глаз, явно колдовских, потому что нет на  свете  людей  с
зеленоватыми глазами, она это твердо знала.
     -- Ответствуй мне, раб. Откуда и зачем вы явились?
     Олег молчал, со злым сочувствием  рассматривал  ее  такую  маленькую,
худую. В детстве, видать, кормили плохо. Может  быть,  даже  болит  у  нее
что-нибудь. У баб всегда болит то одно, то  другое.  А  раз  в  месяц  они
особенно злые. Видать, он попал как раз в такой день.
     -- Ну?

ложе, сказал вялым, сиплым голосом:
     -- В Лесу родился, пням молился... Потом вышел  в  Степь,  это  такое
голое место, что впрямь стыдно -- одна  трава,  побывал  в  Горах,  теперь
примчался в Пески. А спешил для того, чтобы ты изломала  о  меня  хлыст  и
поимела до жуткой насильственной смерти.
     Она отшвырнула яблоко. Глаза снова стали дикими, как  у  разъяренного
зверя.
     -- Тебе мало? Я попортила тебе кожу, но кроме плети  у  меня  есть  и
меч.
     -- Где? -- спросил Олег тупо.
     Она похлопала себя  по  крутому  бедру.  Лежать  с  мечом  было  явно
неловко, но Лиска лежала, даже возлежала, хотя возлежать при  оружии  было
еще неудобнее.
     -- Видел? Ты  раб,  которому  я  могу  отрезать  уши,  вырвать  язык,
выколоть глаза.
     -- Во злобная, -- ответил Олег равнодушно. -- Как у тебя  с  почками,
не побаливают? Я волхв, знаю, почему собаки к весне бесятся. Скотину  даже
лечить могу. Диких лечил! Тоже твари, иные даже очень твари. Я  их  люблю,
они счастливее нас, людей.
     Лиска насторожилась, вскинула брови:
     -- Что ты мелешь?
     -- Звери в самом деле счастливее. Живут счастливо,  просто  живут,  о
завтрашнем дне не думают. Ты вон знаешь,  что  завтра  тебя  будет  мучить
совесть, хорошо бы заела насмерть, а звери разве  мучаются?  Возьми  лису,
которая хитрейшая из зверей, или ту же  змею,  что  навроде  мудрейшая  из
тварей! Разве заглядывают в день завтрашний? Или хотя бы  на  час  вперед?
Жизнь их стала бы черной как сажа. Лиса взвыла бы от  тоски  и  утопла,  а
змея повесилась бы, хотя как змее повеситься, не могу себе  представить...
А ты? Тебе должно быть виднее.
     Она странно смотрела на него. Рот приоткрылся, она почти  не  дышала.
Наконец опомнилась.
     -- Ты в самом деле... волхв.  Ни  от  кого  еще  не  слыхивала  таких
умных... и непонятных речей. Ты зришь в самую суть.
     Олег, сам сбитый с толку, на всякий случай кивнул:
     -- А чо? Работа такая. Кто что умеет. Ты -- только  кожу  портить  да
ранить, а я и лечить. Ежели что надо,  только  скажи.  Я  добрый,  правда.
Полечу. На людей кидаться перестанешь. И от  людей  тебе,  соответственно,
появится хоть какое-то, но все-таки уваженьице. Глядишь, и замуж  возьмут.
Не прынцы, правда, но и калеки тоже люди, верно?
     Она  подпрыгнула,  разметав  шкуры,  снова  стала  прежней  --  злой,
взъерошенной, со сверкающими глазами.
     -- Раб! Чтобы только поцеловать мне сапог,  бились  насмерть  знатные
мужи!
     Она  рухнула  на  ложе,  грудь  ее  часто  вздымалась.  Олег   сказал
успокаивающе:
     -- Это ничо... Бывает. Один козу целовал, Таргитай кота  за  домового
принял, сутки заикался. Зато не  пел,  правда.  А  тут  по  этой  чертовой
жаре... В здравом уме кто станет на человека кидаться с плетью?
     Она отшвырнула плеть,  но  взамен  вытащила  меч.  Красные  блики  из
пылающего камина пробежали по лезвию. Ее улыбка была  такой  же  острой  и
холодной.
     -- Поможет ли твоя отвага, если  с  перебитыми  костями  тебя  бросят
голодным псам?
     Олег вздрогнул. В чем его только не обвиняли, но  в  отваге  даже  не
заподозрили. Чудно, что все еще не упал,  оцепенев  от  ужаса.  Отупел  от
удара дубиной?
     -- Только не насильничай, -- повторил он. Плечи зябко  передернулись.
-- Стыдно признаться, но я в самом деле еще голой женщины не  видывал.  То
учеба, то скитания, то интересное что-то, а в жизни ведь  все  интереснее,
чем эти бабы, верно? Вот ты не баба, меня поймешь. Ты зверюка лютая,  воин
бесстрашный! В тебе нет ничего женского, вон какая отважная и злая!
     Она скрипнула зубами, хлопнула в ладони. В дверь  просунулась  голова
угрюмого стража. Лиска повелительным жестом отправила обратно, повернулась
к пленнику:
     -- Я вижу, чего ты добиваешься! Грязное  животное!  Даже  в  смертный
час... нет, в последние смертные минуты думаешь о грязных утехах!
     -- Какие ж это утехи? -- возразил Олег. -- Как  погляжу,  как  другие
цветы им рвут, ни за что заморских птах бьют, все  заради  перьев,  дурные
песни для них слагают... Я уж лучше бы с козой.  Громобой  после  женитьбы
даже пел: кабы знал, кабы знал -- на козе б женился! Утром  встал,  пое...
гм... поцеловал, молока б напился! Но в нашем селе коз нету. А в вашем?
     -- В нашем тоже нет, -- процедила она. --  Наши  мужчины  коз  только
доят! Доят и ничего больше!

     Глава 7

     Олег лежал на полу в своей  каморке.  Сырая  глина  приятно  холодила
разгоряченное тело. Он дышал медленно, почти  вогнал  себя  в  сон.  Перед
внутренним взором проплывали верхние поверхи, комнаты слуг,  кухня,  затем
пошли тайные залы, куда Гольш не разрешал заходить лесным людям.
     Медленно проступила, дрожа и расплываясь, комната  Гольша.  Дверь  на
площадку была распахнута, оттуда сияло синее  небо.  Агимас  переворачивал
столы,  расшвыривал  свертки  с  книгами,  лишь  пучки  трав  мял,  нюхал,
некоторые даже лизал, но почти все вышвыривал через зияющий дверной проем,
а ветер услужливо уносил.
     Не шевеля губами, Олег сказал отчетливо:
     -- Мрак, у них двадцать  два  воина,  три  помощника  Агимаса  и  сам
Агимас. Он наверху, а тех носит по башне. Я высмотрел, куда  отнесли  твою
секиру и золотой Меч. Мою дверь охраняют двое, как и твою. На ступеньке из
подвала сидят еще двое. Им видно всех шестерых...
     Голос Мрака донесся злой, насмешливый:
     -- Шестерых? Тарха сторожат тоже двое?
     -- Да ладно тебе, Мрак. Зато отвлекут силы.
     В ушах прозвучало примирительное:
     -- Лад...но. Эта овца ежели озвереет, львов лупит как зайцев.  Кагана
все-таки он -- как бог черепаху!
     -- Мрак, -- сказал Олег тихо. Он не отрывал лица от пола и не шевелил
губами, на случай если Агимас наблюдает. -- Вырваться не просто, но я могу
взломать дверь...
     Голова Олега едва не лопнула от яростного вопля оборотня:
     -- Ты?.. Я сто раз пробовал!
     -- Да не головой я, не головой. И не кулаками. Нет, ногами тоже...  И
задом не стучал! Я вообще не кидался на  дверь,  но  чую,  что  смогу.  Не
кинуться, а снести с петель! Как ты снес бы двери в собачьей будке.  Может
быть, даже в двух собачьих будках.
     В ушах раздался рык:
     -- Не трепи языком, волхв! Выбей мою дверь, а дальше я сам.
     -- Мрак, говори тише. Выбить двери просто, но стражи  поднимут  крик.
Наша надежда только на то, что Агимас не видит во мне  мага...  Ладно,  не
видь и ты, но Агимаса можно захватить, он меня  недооценивает.  Да,  я  не
многого стою, Мрак, но не перебивай! Дай сказать. Когда  он  будет  чем-то
отвлечен, я рискну. Он вот-вот догадается, что мы опаснее...
     Голос Мрака был  хриплый,  злой,  едва  пробивался  через  хаос  злых
мыслей:
     -- Убью!.. Расплескаю по всему замку!.. Только свистни, буду ждать  у
двери... Погибну, но порву...
     Олег ощутил, что наверху что-то изменилось. Олег поспешно отгородился
от Мрака.  Внутренний  взор  потек  наверх.  Олег  всякий  раз  чувствовал
странное тянущее чувство в животе, когда проникал  сквозь  толстый  камень
потолка и стен.
     В  комнате  Гольша  было  пусто.  Разломанная  мебель,  раздробленные
черепки на полу, истоптанные листы пергамента и папируса. Олег сжал волю в
кулак,  чувствуя  головокружение,  послал  вниз,  по   лестницам,   норам,
подземным ходам.
     Впереди  неожиданно  показались  бредущие  фигуры.  Олег   не   сумел
остановиться, с разгону столкнулся. Двое  стражей  глазом  не  повели,  но
Агимас вздрогнул, ухватился за рукоять меча, огляделся. Олег в сторонке не
дышал, беспощадные глаза Агимаса пронизывали  его  насквозь,  в  сердце  и
животе больно закололо.
     Наконец воин-маг недовольно всхрапнул, заспешил вниз.  Олег  проводил
взглядом с немалым облегчением: Агимас пока что не всесилен!
     -- Мрак, -- позвал он настойчиво. -- Мра-а-ак!.. Все поменялось. Этот
злодей идет вниз. С ним никого. Он в своей мощи уверен, а мы безоружны. Но
если он зайдет ко мне, я попробую захватить его врасплох...
     Мрак клокотал, окрашенные в багровый цвет слова завивались  в  смерч,
мелькали оголенными краями. Олег отстранился,  ибо  шаги  Агимаса  звучали
совсем близко. Олег мысленным взором увидел,  как  тот  ступил  в  подвал,
пошел вдоль ряда тяжелых дверей.
     Олег напрягся, сжал волю в кулак и метнул ее в Агимаса. Остановись  у
его двери, отопри, войди!
     От усилий разогрелась голова, на лбу  вздулись  жилы.  Крупные  капли
пота покатились  по  лицу,  поползли  по  волосатой  груди.  Шаги  Агимаса
замедлились. Он остановился перед  дверью,  в  задумчивости  почесал  лоб,
пожал плечами и отправился дальше. Олег разжал кулаки, где ногти врезались
в ладони, в бессилии и отчаянии откинулся  на  стену.  Всей  его  мощи  не
хватило, чтобы просто остановить Агимаса! Тот отмахнулся как от назойливой
мухи, даже не заметив,  что  это  была  чужая  воля,  а  не  его  минутное
колебание!

     Агимас кивнул стражам,  те  кинулись  отодвигать  засовы.  Едва  свет
факела упал в темницу, Агимас коротким словом пригвоздил пленника к  полу.
Колени Таргитая  подогнулись,  не  вынеся  чудовищной  тяжести,  он  упал,
распластался. Агимас осторожно соступил на ступеньку. Стражи с обнаженными
мечами каждым жестом  выказывали  готовность  по  любому  знаку  разорвать
пленника на части.
     Агимас с наслаждением рассматривал распростертого невра.
     -- Дрожишь, червь?.. Умрешь сегодня. Вы трое слишком опасны.
     Таргитай вяло проговорил в пол:
     -- Тогда убей сразу. Что мешает?
     -- Сразу нельзя, -- ответил Агимас с сожалением. -- Это не победа,  а
так... ее треть. Я должен насладиться, а ты должен  видеть  приближающуюся
гибель. Медленную и неотвратимую! Тогда это победа. Я знаю вкус победы!  У
меня было их много, я знаю этот сладкий вкус.
     Таргитай не отвечал, его вдавливало в сырую глину,  голову  повернул,
чтобы не наглотаться мокрой глины. Агимас удовлетворенно соступил  еще  на
ступеньку. Явно хотел потрогать пленника носком сапога, но хотя  стражники
с обнаженными мечами дышали в затылок, несмотря на свои доспехи  мага,  не
решился.
     Таргитай выдавил сквозь стиснутые зубы:
     -- Дурак... Провались к Ящеру.
     Агимас вскинул брови:
     -- Впервые слышу такое заклятие. Ты уверен, что оно  действует?  Даже
не защекотало. Ну-ка, доставай свою дудку!
     -- Пошел...
     Руки Таргитая сдавило как в тисках. Пальцы скользнули за  пазуху,  он
пытался противиться чужой воле, но  сопилка  уже  поднялась  к  губам.  Он
попробовал повернуть голову, однако шею держали невидимые руки.
     Агимас засмеялся, глаза блестели.
     -- Ну как? Теперь, тварь, запоешь.
     Грудь  Таргитая  поднялась,  набирая  воздух.  Из  сопилки   вырвался
тоскливый собачий вой. Его сдавило  сильнее.  Таргитай  захрипел,  сопилка
мертво застыла в деревянных пальцах. Агимас нахмурился:
     -- Противишься?.. Мне еще никто не мог противиться.
     Таргитая скрутила судорога. Пальцы забегали по дырочкам,  из  сопилки
полился испуганный визг, словно псу прищемили лапу. Агимас отшатнулся.
     -- Вот как? Сейчас получишь, сейчас узнаешь мою мощь...
     Перед Таргитаем поднялась черная стена. Он отступил, оглянулся, такая
же черная надвинулась сзади. Его раздавило, расплющило, кости затрещали  и
превратились в муку, а кровь и сукровицу выжало досуха.  Но  он  жил,  его
мяло, сворачивало, рвало, как гнилой лоскут кожи, он горел в  огне,  падал
на окровавленные колья, его живым ели черви, холодные  мертвецы  тащили  в
могилу, с него сдирали  кожу.  Он  терял  сознание,  приходил  в  себя,  а
двигалось время или остановилось -- не знал, не помнил, не ощущал.
     Тьма отхлынула внезапно. Он лежал, пахло рвотой и мочой. В двух ш