слесаря  Ворошилова  и прочих пролетариев,  которых  Сталин  собрал в  своем
Политбюро, кажется подлинным интеллигентом.
     Пришло время "непросвещенного абсолютизма".
     Отдыхая на юге, Хозяин ежедневно дает поручения Молотову:
     22  октября  1930  года.  Сочи.   "Мне  кажется,   что  нужно  к  осени
окончательно решить вопрос о советской верхушке...  Первое. Нужно освободить
Рыкова... и разогнать весь их аппарат. Второе. Тебе придется заменить Рыкова
на посту  председателя Совнаркома и  СТО... все  это  между  нами,  подробно
поговорим осенью, а пока обдумай это дело в тесном кругу близких друзей. Ну,
пока, жму руку, Сталин".
     Он быстро  двигает  фигурки.  Идет формирование Хозяйства. И на  исходе
1930  года,  убрав  Рыкова  из  Политбюро,  Хозяин  делает  Молотова  главой
правительства.
     Хозяин - это теперь его официальное имя.
     Из  письма  Кагановича Орджоникидзе от 12 июня 1932  года:  "От Хозяина
по-прежнему получаем регулярные и частые директивы... Правда, фактически ему
приходится работать на отдыхе. Но невозможно иначе".
     Да,  иначе  теперь  будет  невозможно  до его  смерти.  Хозяин  во  все
вмешивается,  всем руководит.  И  народ,  в чьей официальной  истории  тогда
писалось: "Народ  сверг  всех  хозяев  в 1917  году", ласково  зовет  его...
Хозяин!
     Великий  перелом  состоялся.  Большевистский  бог  лежит  в   Мавзолее,
большевистский царь по имени Хозяин явился.
     Итог революции, итог демократии, о котором писал Платон.
     На XVI  съезде, уничтожая правых,  Хозяин веселил  послушную аудиторию,
восторженно внимавшую его  незатейливому остроумию:  "Появились  у  нас  где
какие  трудности, загвоздки,  а  они уже  в тревоге,  как бы чего не  вышло.
Зашуршал где-либо таракан, не успев еще вылезть как следует  из норы,  а они
уже шарахаются  назад, приходят в  ужас  и  начинают вопить о  катастрофе, о
гибели Советской власти (общий хохот)".
     Делегаты  хохотали.  А  он  знал  -  впереди  был голод,  о  котором  и
предупреждали правые.
     ЖЕЛАННЫЙ ГОЛОД
     Коллективизация,  уничтожение кулаков  должны  были  привести  к  этому
невиданному голоду. Сталин и его ГПУ готовились к нему. Бесконечные процессы
над вредителями  и постоянный страх, непосильный труд, недоедание и скотские
условия жизни уже  переломили  страну.  И,  глядя  на безропотную,  покорную
очередь  на бирже труда,  западный корреспондент восклицал: "Неужели вот эти
люди сделали революцию?!"
     Зимой 1931 года бывший мичман Федор  Раскольников, герой революционного
Кронштадта,  ставший  благополучным дипломатом, приехал  на  отдых  в родную
страну. Его жена описала свои впечатления: "Все продуктовые  магазины пусты.
Стоят только  бочонки  с капустой.  Введены карточки на  хлеб с 1929  года".
Население кормилось в столовых при фабриках и заводах. Но  самое страшное ее
поджидало  прямо  на   улице:  "Однажды...  у  Никитских  ворот  я   увидела
появившегося как  из-под  земли крестьянина  с  женщиной, держащей  на руках
младенца.  Двое  постарше цеплялись  за  юбку  матери.  Было  в  этих  людях
поразившее  меня выражение  последнего отчаяния.  Крестьянин  снял  шапку  и
задыхающимся,  умоляющим  голосом произнес: "Христа ради,  дайте что-нибудь,
только   побыстрее,  а  то  увидят  и  нас  заберут"...   Ошеломленная  жена
знаменитого революционера спросила: "Чего вы боитесь, кто  вас заберет?" - и
высыпала  все содержимое  кошелька. Уходя, крестьянин сказал: "Вы тут ничего
не знаете. Деревня помирает от голода".
     Украину,  Поволжье,  Кавказ  и  Казахстан  охватил  жесточайший  голод.
Миллионы  голодающих пытались  бежать  в  город,  но там  хлеб продавали  по
карточкам только  горожанам.  Высохшие, шатающиеся,  крестьяне приходили  на
окраины городов  и умоляли  дать им хлеба. "Непохожие на живых  людей тени с
прозрачными от голода детьми"... Их увозила милиция или ГПУ.
     И мальчишки кидали им вслед камни - в школе учили ненавидеть "проклятое
кулачье"  и  их  детей  -  "кулацкое  отродье".   Учителя  рассказывали   об
извергах-кулаках, убивших пионера  Павлика  Морозова,  который выдал  своего
отца-кулака органам ГПУ. По распоряжению Хозяина сын, предавший своего отца,
занял важное место в большевистской пропаганде.
     Сталин помнил уроки в семинарии:  "Кто любит  отца и мать более, нежели
Меня, не достоин Меня". Памятники Павлику Морозову были воздвигнуты  по всей
стране...
     Хозяин  сделал невозможное - запретил говорить о голоде. Слова "голод в
деревне" он  объявил  "контрреволюционной  агитацией".  Миллионы умирали,  а
страна  пела,  славила  коллективизацию,  на  Красной  площади  устраивались
парады.  И  ни  строчки о голоде  - ни  в  газетах,  ни в  книгах сталинских
писателей. Деревня вымирала молча.
     В  разгар   голода  ГПУ  и  Ягода  весьма  удачно  провезли  по  стране
приехавшего в Россию Бернарда Шоу.  Он приехал вместе с леди  Астор, слывшей
влиятельным политиком. Она твердо решила задать вопрос Сталину о репрессиях,
но... так и не посмела. Шоу писал: "Сталин... принял нас как старых друзей и
дал нам выговориться вволю, прежде чем скромно позволил высказаться себе".
     Хозяин, видимо, понял Шоу: писатель обожал говорить, и он ему не мешал.
И   благодарный   Шоу  написал   о  "чистосердечном,  справедливом,  честном
человеке",  который  "своим  потрясающим  восхождением  обязан  именно  этим
качествам, а не чему-то темному и зловещему".
     СССР был  объявлен  Шоу  "государством  будущего".  Правда,  на вопрос,
почему он не остается в  этом государстве, "милый лжец"  (так нежно называла
Шоу актриса Патрик Кемпбелл) с усмешкой ответил: "В Англии действительно ад,
но я старый грешник и моя обязанность находиться в аду".
     Милые  западные  радикалы  -  они  так  мечтали,  чтобы  Утопия   стала
реальностью... И Шоу уверенно написал: "Слухи о голоде являются выдумкой".
     Неизвестно, сколько  жертв  унес голод.  Цифры  колеблются от  пяти  до
восьми миллионов.
     С голодом Сталин  боролся  своим обычным методом - террором. В  августе
1932  года  он  лично  написал  знаменитый  закон:  "Лица,  покушающиеся  на
общественную собственность, должны быть рассматриваемы как враги народа".
     Он  установил жесточайшие  наказания за  любые хищения  государственной
собственности. Его закон прозвали в народе "законом о пяти колосках", ибо за
кражу нескольких колхозных  колосков голодным  людям  грозил расстрел или  в
лучшем случае - 10  лет тюрьмы.  Все тот же Крыленко на пленуме ЦК в  январе
1933 года негодовал: "Приходится  сталкиваться  с прямым  нежеланием жестоко
применять  этот закон. Один народный судья мне прямо сказал: "У меня рука не
поднимается, чтобы на 10 лет  закатать человека за  кражу четырех колосков".
Мы сталкиваемся  тут с глубоким, впитанным с молоком матери предрассудком...
будто  судить  должно  исходя  не из  политических  указаний  партии,  а  из
соображений "высшей справедливости".
     Судить нужно только "исходя из политических указаний партии"...
     Скоро Крыленко проверит на себя этот тезис.
     На 1 января  1933 года согласно  новому закону было  осуждено 55  тысяч
человек и 2 тысячи - расстреляно. Люди умирали от голода, но  колхозный хлеб
тронуть не смели.
     Несмотря на  голод,  экспорт хлеба в  Европу не прекращался. Нужны были
средства  для новых,  беспрерывно  строившихся  заводов.  В  1930  году было
вывезено 48 миллионов пудов  зерна, в 1931-м - 51,  в 1932-м - 18, и в самом
голодном 1933 году он все-таки продал 10 миллионов пудов.
     Страхом, кровью и голодом он вел, точнее, волочил страну с переломанным
хребтом по пути индустриализации.
     Самое страшное:  этот голод, им предвиденный, был полезен. Окончательно
обессилевшая, издыхающая  деревня  покорно  приняла насилие коллективизации.
Старая формула революционеров "чем хуже, тем лучше" - сработала.
     А  он все продолжал  усмирение страны. И опять помог голод:  по сводкам
ГПУ, в  города бежало более полутора  миллионов крестьян. И, как бы  защищая
город  от голодных  толп,  он прикрепил крестьян  к земле. В стране вводятся
паспорта, но в  сельской  местности они  на руки  не выдаются. Беспаспортных
крестьян  в городе  арестовывала  милиция. Паспорта лишили  людей  права  на
свободное  передвижение и дали  ГПУ новую  возможность жестко контролировать
всех граждан. Ирония  истории:  в царской  России существовали  паспорта, их
отмена - один из главных лозунгов революции.
     Октябрьские    мечтания    о   разрушении    государства   закончились:
государство-монстр уже существовало.
     ИГРЫ "ЯГОДКИ"
     Создавая  Империю, Сталин неустанно заботится об идеологии. И здесь его
главным помощником становится ГПУ.
     Ягода  умел  не  только выколачивать  признания  из интеллигентов -  он
прекрасно работал  с  ними  и  вне  тюрем.  В его близких  друзьях  -  самые
знаменитые  писатели, и Ягода  придумал для них  поразительный знак доверия:
следователи часто  зовут писателей в ГПУ - слушать допросы.  Стоя  в  другой
комнате, они слушают, как запугивают несчастного, как сломленный интеллигент
соглашается оболгать друга.
     Приходили  в ГПУ и блистательный Исаак Бабель, и Петр Павленко. Надежда
Мандельштам пишет: "В 1934 году до нас с  Ахматовой дошли рассказы Павленко,
как  он  из  любопытства принял  приглашение  следователя  и  присутствовал,
спрятавшись,  на  ночном  допросе.   Он   рассказывал,  что  Осип  Эмильевич
(Мандельштам. - Э. Р.) во время допроса имел жалкий и растерянный вид, брюки
падали, он  все  время  за  них  хватался  и отвечал невпопад,  порол  чушь,
вертелся, как карась на сковороде".
     И самое страшное: Павленко  не понимал чудовищности ситуации! Время уже
вставило большинству особые сердца.
     Жена  самого  страшного  палача  Николая  Ежова,  который сменит Ягоду,
простодушно спрашивала Надежду  Мандель-штам: "К нам ходит писатель Пильняк.
А к кому ходите вы?"
     "Ходить" - это значит быть под покровительством великого ГПУ.
     Воспитывает Ягода писателей, приручает.
     Именно Ягода сумел выполнить задание Хозяина - вернуть в СССР Горького.
С  1928  года в  Сорренто  организуется поток телеграмм и  писем с родины, в
которых рабочие рассказывают, как они ждут своего певца.
     В  том же  1928  году  Хозяин организует небывалое по размаху  60-летие
Горького. Он умеет  славить... Портреты писателя, статьи о нем заполняют все
газеты.  Через посланцев  Ягоды  Хозяин предлагает  Горькому пост  духовного
вождя  страны, второго человека в  государстве. Уже знакомое: "Мы с тобой  -
Гималаи".
     Отвыкший за границей от прежней беспримерной славы, Горький соглашается
посетить  СССР.   Коллективизация   ему  интересна:  он   всегда   ненавидел
"полудиких, глупых, тяжелых  людей русских сел", и то, что теперь они должны
превратиться  в любимый им  сельский пролетариат, в  тружеников  совхозов  и
колхозов - его обнадеживает.
     Рядом с вернувшимся Горьким неотлучно  находится Ягода,  "Ягодка" - так
ласково зовет писатель шефа тайной полиции. Ягода везет его в путешествие...
по  лагерям ГПУ.  Горькому  показывают  бывших проституток и воров,  ставших
ударниками труда. И все время - постоянная, беспрерывная лесть. Хозяин знает
слабости людей...
     В лагерях  Горький умиляется  увиденному, растроганно плачет  и  славит
чекистов. Окончательно он возвращается в СССР в дни процессов интеллигенции,
в  год "шахтинского дела".  И писатель-гуманист  в  статье  в "Правде"  дает
формулу, которая  станет лозунгом сталинского времени: "Если враг не сдается
- его уничтожают".
     Хозяин  в нем  не ошибся.  Вернув Горького, он предназначит  ему особую
роль в усмирении интеллигенции.
     С 1929 года, параллельно с процессами вредителей,  идет кампания против
"идеологических искривлений". Интеллигенцию учат  быть осторожной с печатным
словом. Малейшая неточность  по  сравнению с  официальными взглядами  грозит
обвинением в извращении марксизма-ленинизма и  в лучшем  случае  изгнанием с
работы.
     Громят  биологов, философов, педагогов, экономистов. Все области знаний
рапортуют о найденных "искривлениях". "Горе-ученые" - так их теперь называют
- послушно каются на собраниях.
     Постепенно стыд изгоняется из употребления. Страх сильнее стыда.
     Теперь жестокие прежние годы кажутся царством свободы.
     Совсем  недавно,  в   1926  году,  Московскому  Художественному  театру
разрешили выпустить "Дни  Турбиных" Булгакова. Это был фантастический успех.
Зрители  с  изумлением увидели  пьесу,  где белые  офицеры  изображались  не
привычными монстрами,  но добрыми, милыми людьми. Постановка вызвала  ярость
партийных  писателей,  но  у  нее  нашелся  преданный  зритель  и  защитник.
Бессчетное количество раз Хозяин смотрел спектакль.
     Загадка?  Нет.  Это  была пьеса  об  обломках  прежней Империи.  А  он,
расправляясь с вождями Октября, уже видел Империю будущую.
     Но  любимцев  у него  быть  не могло. В  1929  году, когда  он  усмирял
интеллигенцию, Художественный театр принимает новую  пьесу  Булгакова "Бег".
Те же  герои, те  же  идеи, что  и в "Днях  Турбиных".  Но время - другое. И
Хозяин  обсуждает  "Бег"  на  Политбюро.  Орган,  управляющий  государством,
разбирает... непоставленную пьесу!
     В его Империи это будет нормой.  Он знает: нет ничего важнее идеологии.
Он выучил завет Ленина: с  минимальной свободы в  идеологии  начнется потеря
власти партией.
     И через семь десятилетий жизнь подтвердит его правоту.
     Выписка  из протокола заседания Политбюро  от 17  января 1929 года:  "О
пьесе   Булгакова   "Бег":   Принять   предложение   комиссии  Политбюро   о
нецелесообразности  постановки  пьесы  в   театре".  К  протоколу  добавлено
заключение  П. Керженцева  -  заведующего  отделом агитации и пропаганды ЦК:
"Тенденция  автора вполне ясна.  Он  оправдывает тех,  кто  является  нашими
врагами".
     И, как по команде, во всех газетах дружно начали уничтожать  Булгакова.
Отдел ЦК действует - со сцены снимают "Дни Турбиных". Опытный Керженцев явно
решил найти правый уклон в искусстве.
     Но у Хозяина были другие планы насчет Булгакова.
     Мой  отец дружил с Юрием Карловичем Олешей - они оба учились в одесской
Ришельевской  гимназии. В  20-30-х  годах  Олеша  -  один  из  самых  модных
писателей. Но потом... нет, его  не посадят - просто перестанут печатать. Он
будет  писать   на  бумажках   ежедневные  афоризмы,   спиваться   и  спьяну
вы-брасывать написанное.
     В 50-х он  ходил по улицам - нечесаная грива  седых волос, шея обмотана
грязным шарфом, орлиный нос - и все  оборачивались. Так должен был выглядеть
старый Пер Гюнт.
     Он часто приходил к отцу - просил денег. Они подолгу беседовали. Именно
тогда  он  рассказал, как  затравленный  Булгаков  решился  написать  письмо
Сталину.  Эту  идею  ему  подсказал  некий  подозрительный человек, которого
многие считали стукачом. И Булгаков, сидевший  без денег и тщетно пытавшийся
устроиться на работу в Художественный театр, пишет отчаянное письмо  Сталину
-  просит выслать его на  Запад. Тогда, в  дни процессов интеллигенции,  это
казалось самоубийством.
     "Все случилось в апреле, - рассказывал Олеша. - По старому стилю было 1
апреля, и мы все разыгрывали друг друга. Я знал о его письме, позвонил ему и
сказал с акцентом: "С вами хочет  говорить  товарищ Сталин".  Он узнал меня,
послал  к  черту и  лег  спать  - он всегда  спал после  обеда.  И тут опять
раздался телефонный звонок. В трубке сказали: "Сейчас  с вами будет говорить
товарищ Сталин". Он выматерился и бросил трубку, подумав, что я не унимаюсь.
Но  тут же  звонок  последовал вновь,  и  раздался строгий  голос  секретаря
Сталина:  "Не  бросайте трубку, надеюсь, вам  понятно?"  И  другой  голос, с
грузинским акцентом,  начал  сразу:  "Что,  мы  вам  очень  надоели?"  После
смущения  Булгакова и взаимных приветствий  Сталин спросил: "Вы проситесь за
границу?"  Булгаков, конечно, ответил,  как должно,  что-то вроде:  "Русский
писатель работать вне Родины не может" и так далее... "Вы  правы, я тоже так
думаю, - сказал Сталин. - Вы хотите  работать  в  Художественном  театре?" -
"Да, хотел бы, но... мне отказали". -  "Мне  кажется, они согласятся".  И он
повесил трубку. Тут же  позвонили из  театра: просили Булгакова поступить на
службу..."
     Вся Москва рассказывала о благородном звонке Вождя. Рождалась легенда о
всемогущем покровителе искусства и злобных бюрократах, его окружающих.
     И  Булгаков  пишет пьесу "Мольер"  - о  короле,  который один  защищает
драматурга против злобной дворцовой камарильи.  Тот же Керженцев моментально
сочиняет донос в ЦК: "В чем политический замысел автора? Булгаков... хотел в
своей  пьесе  показать  судьбу писателя,  идеология которого  идет вразрез с
политическим строем, пьесы которого запрещают... И только король заступается
за Мольера  и  защищает  его  от  преследований...  Мольер произносит  такие
реплики:  "Всю  жизнь я ему  (королю) лизал шпоры  и думал только  одно:  не
раздави. Я, быть может, мало вам льстил? Я,  быть может, мало ползал?" Сцена
завершается  возгласом:  "Ненавижу  бессудную  тиранию"   (мы  исправили  на
"королевскую")... Политический смысл, который вкладывает в свое произведение
Булгаков, достаточно ясен..."
     Хозяин согласился с предложением Керженцева  снять пьесу,  но запомнил:
только  король помогал Мольеру.  И отметил  готовность Мольера, несмотря  на
ненависть к тирании, служить этому единственному защитнику.
     Старый партиец Керженцев будет расстрелян. А Булгаков уцелеет.
     Все время Сталин  приучает страну  к мысли: за  всем следит Хозяин, обо
всем мало-мальски серьезном ему докладывают.
     В 1931  году обсуждался  вопрос  о  разрушении  Даниловского монастыря,
переставал  существовать и  Некрополь, где покоился  прах  Гоголя. И  Хозяин
принял решение: перенести прах писателя с кладбища Даниловского монастыря на
Новодевичье. Но  после перенесения праха возникли странные, точнее, страшные
слухи: при вскрытии могилы оказалось, что Гоголь был похоронен... живым.
     Литературоведы  заволновались,  вспомнили завещание Гоголя: "Тела моего
не  погребать  до  тех  пор,  пока не  покажутся  явные признаки разложения.
Упоминаю об этом потому,  что уже во  время  самой  болезни находили на меня
минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться".
     Доложили  Хозяину. Ягоде пришлось дать  подробный отчет обо  всем,  что
произошло на кладбище.
     31 мая 1931  года (мистическое число!) приготовились к  перезахоронению
Гоголя. Директор Новодевичьего кладбища пригласил писателей - Олешу, Лидина,
Светлова...  Пришли  и  друзья  директора.  Многих  он наприглашал,  как  на
представление, - естественно, кроме священнослужителей. Были и "товарищи" из
некоего ведомства, которое, как известно, в приглашении не нуждается.
     Гроб вскрыли  - и  поразились:  в гробу лежал скелет с повернутым набок
черепом...
     Во время  перенесения  прах был несколько  разграблен.  Кусочек  жилета
Гоголя взял Лидин - он его вставил в переплет прижизненного издания "Мертвых
душ". Кто-то из друзей директора забрал сапог, кто-то даже кость...
     Происшествие Хозяину  не  понравилось. Ягода  получил указание,  и  уже
через несколько  дней все похищенное было  возвращено в могилу. А  в газетах
было  напечатано официальное объяснение:  "В  повороте головы  покойника нет
ничего загадочного. Раньше всего подгнивают боковые  доски гроба, крышка под
тяжестью  грунта  начинает  опускаться,  давит  на  голову  мертвеца,  и  та
поворачивается набок. Явление довольно частое..."
     Хозяину  не  хотелось ассоциаций,  ибо  в это время  он хоронил  заживо
искусство революции, Авангард - часть Великой утопии.
     Начало  80-х.  Я  сижу на  пляже в  Пицунде,  рядом -  Виктор Борисович
Шкловский, великий теоретик левого искусства, друг Маяковского. Он абсолютно
лыс.  На пицундском  солнце  блестит  продолговатая